Текст книги "Освобождение Ирландии"

Все это время Жак сильно нервничал, то и дело поглаживая тонкими худыми пальцами то свои револьверы, то отделанную бирюзой рукоятку заткнутого за широкий пояс великолепного охотничьего ножа. Сразу было видно, что ножом ему (ей) пользоваться еще не доводилось. Я бы на его месте предпочел наборную плетенку из кожи или бересты – пусть не столь красиво, зато прекрасно сидит в руке, и, будучи измазанной кровью, не скользит.

– Месье полковник, – все же не утерпев, сказал он мне, – не лучше ли напасть на бандитов сразу, а не выжидать неведомо чего: Я не думал, что югороссы настолько нерешительны, и не могут разгромить обыкновенную банду.

– Тише едешь, дальше будешь, месье Жак, – философски изрек я, а потом подумал и с ехидной улыбкой добавил: – Или лучше вас называть «мадмуазель Жаклин»?

В ее глазах мелькнул испуг. Однако, быстро придя в себя, она вздернула подбородок и, стараясь твердо смотреть мне в глаза, сквозь сжатые губы произнесла:

– О чем вы, месье полковник? Я вас не понимаю…

Я усмехнулся, любуясь ее разрумянившимся от волнения личиком.

– Мадмуазель, думаю, что вам нет смысла скрывать свою принадлежность к прекрасному полу. – Я старался быть любезным, насколько это было возможно. – Я кое-что повидал в этой жизни, и ваше инкогнито не продлилось и четверти часа.

Она не выдержала моего испытующего взгляда и опустила глаза. Как она была прелестна сейчас – маленький, взъерошенный сорванец, тайну которого так внезапно раскрыли… Я смотрел на ее худенькие плечи, и мое сердце наполнялось давно забытыми чувствами – нежностью, состраданием и желанием прижать к себе и утешить этого ребенка, этого девочку, которая старалась выглядеть юношей. Похоже, жизнь ее сегодня необратимо изменилась.

– Вы можете ни о чем не беспокоиться, Жаклин, – тихо и как можно более доверительно произнес я. – Среди нас вам ничего не угрожает: ваша жизнь, ваша честь, и ваша свобода будут под нашей охраной в полной безопасности. Кроме того, французским в нашем отряде кроме меня владеет только есаул Долгов, а у него, знаете ли, та же беда – старшая дочь привыкла к коню, шашке и револьверу больше, чем к иголке и пяльцам.

– Да, я не Жак, а Жаклин, месье полковник, – тихо произнесла она, – но разве это преступление? Ведь иначе в этих диких краях мне было просто не выжить. Даже отец не смог бы ничего сделать. Женщина тут – просто вещь, говорящее животное, являющееся собственностью отца или мужа.

– Я вас прекрасно понимаю, Жаклин, – ответил я, – и поэтому мы с месье есаулом пока сохраним ваше инкогнито. Для начала мы выясним, жив ли ваш отец, а потом уже будем принимать решение.

– Спасибо вам, месье полковник, – с признательностью кивнула она и отвернулась в сторону, наверное, чтобы я не видел блеснувших в глазах слез.

Да, эта девочка, старающаяся казаться сильной и независимой, все больше привлекала мое внимание. Я чувствовал, что она – интересная и непростая личность. Жаклин была совсем не похожа на «пацанку» из нашего времени. Несмотря на то, что она была одета в мужскую одежду, от нее исходила аура неуловимой, и потому особенно волнующей женственности… В тоже время мне было немного неуютно из-за того, что я, раскрыв ее инкогнито, выгляжу в ее глазах подлым шантажистом, способным воспользоваться ее слабостью. Никогда и ни за что!

Разгром банды был стремительным и жестоким. Два пулемета и снайперы, засевшие в каменистых осыпях на левом фланге, и казаки, атакующие лавой вдоль дороги на успевших отдохнуть конях. Застигнутые врасплох разбойники и их торговые партнеры были вырезаны под корень в коротком и яростном бою. Живьем взяли всего двоих: богато одетого араба – явного главаря банды, и рыжеволосого человека европейской внешности в костюме путешественника. Ведь была же у меня чуйка о болтающемся в окрестностях британском джентльмене, и вот он – майор Смит собственной персоной, решивший выбраться в Европу под личиной добропорядочного французского купца.

Впрочем, и второй пленник тоже оказался птицей высокого полета. Как выяснилось, носил он имя Хазаль-хан ибн Джабир и был вторым сыном эмира соседнего города Мохаммеры. Агентурные сведения о том, что младший сынок эмира подрабатывает разбоем, подтвердились. Ну, этого типа мы еще покрутим, и посмотрим, что под это дело Россия может получить от его отца, а что с персидского шаха, от которого эмир Мохаммеры в последнее время стал слишком уж независим.

Самого Луи Эжена д`Этьена мы, конечно же, в живых не застали. Чтобы замести следы преступления, все люди, следовавшие с караваном, были вырезаны поголовно – вплоть до погонщиков ослов. Раздетый догола и обезображенный труп отца Жаклин обнаружила среди множества тел, погибших сегодня утром при нападении на караван. Бедная девочка осталась совсем одна в этом мире, и теперь мой долг – помочь ей, всем, чем смогу. Ведь она только старается казаться сильной, а на самом деле нуждается если не в мелочной опеке, то в сильном мужском плече…

22(10) февраля 1878 года. Вечер. Левый берег реки Шатт-Эль-Араб. 10 верст юго-восточнее Басры.

Жаклин д`Этьен

Бричка мерно покачивалась на упругих рессорах в такт моим тяжелым мыслям. Люди, ехавшие со мной, буднично и негромко переговаривались на своем языке, не обращая на меня особого внимания. Наверное, они обсуждали, как лихо им удалось расправиться с разбойниками, и строили дальнейшие планы на будущее, в том числе и в отношении меня. Я не понимала ни одного их слова, но и так было очевидно, что я в полной их власти.

Хотелось плакать, но глаза мои были совершенно сухими. Во мне все словно окаменело в тот момент, когда я увидела мертвое тело отца. Я поняла, что вместе с ним умерла и вся моя прежняя, странная, насквозь фальшивая жизнь. Теперь мне не надо было, скрываясь от всех, притворяться мужчиной, и это доставляло мне некоторое облегчение, и вместе с тем на меня навалилась невыносимая горечь утраты самого близкого мне человека.

Мимо проплывал унылый пейзаж. А небо… небо было безоблачным и ярким, словно и не происходит на земле никаких злодеяний, и не течет кровь, и не льются слезы… Как бы мне хотелось сейчас завернуться в это небо, словно в мягкое одеяло и не думать ни о чем… слиться с мирозданием, потерять свое тело, стать частью природы – только бы не испытывать эту горечь и боль, и страх неизвестности…

Ведь всего лишь несколько часов назад мой отец был еще жив, он был в прекрасном настроении, шутил и смеялся, строил планы на будущее. А сейчас он лежит в братской могиле, укрытый местной сухой и каменистой землей… Бедный папочка – никогда тебе больше не увидеть милую Францию, не побродить по берегу Роны, не посидеть у камина с бокалом твоего любимого бордо… Как бренна жизнь человеческая и как беспощаден довлеющий над ней рок! Меня утешает только то, что твои убийцы совсем ненадолго пережили тебя, истребленные людьми еще более свирепыми и беспощадными, чем они сами.

Подумав об этом, я почувствовала непреодолимую потребность пообщаться с Господом и хоть немного облегчить свою душу. Закрыв глаза, я стала молиться Всевышнему, едва шевеля при этом губами.

– Господь, зачем Ты забрал моего любимого папочку? Он был один у меня в этом мире… Для чего Ты посылаешь мне столь тяжкие испытания? Утешь меня, подскажи, как мне дальше быть… Я доверяюсь Тебе, Отец Небесный, пусть будет на все воля Твоя, прошу лишь – убереги меня от несчастий… Прости, что я жила в чужом обличье… Ведь Ты сотворил меня женщиной. Тебе было угодно изменить сейчас мою жизнь, так прошу – помоги, научи, как выдержать испытания Твои… Благослови этих людей, что спасли меня… Упокой с миром душу моего папочки, да будет он блажен в чертогах Твоих…

По мере того, как моя горячая молитва возносилась к небу, на душе у меня действительно становилось легче. Господь в благодати своей помог мне смириться с потерей… Я не замечала, как слезы льются из моих глаз – слезы облегчения и благодарности. Я чувствовала в сердце безмерную любовь своего небесного Отца, я ощущала, как Он утешает меня… и поняла, что все будет хорошо.

А также я поняла, что отныне, с этого момента, я бесповоротно стала другой. Я больше не хотела быть мужчиной. Я хотела быть такой, какой и задумал меня любящий Творец…

– Аминь!

Я подняла голову и, открыв глаза, убедилась, что никто по-прежнему не проявляет ко мне интереса. Лишь сидящий поодаль невысокий сухопарый офицер неопределенного возраста с умными проницательными глазами – тот самый, что разговаривал со мной недавно – быстро отвел свой полный участия взгляд в сторону, очевидно, не желая смущать меня. На мгновение мне показалось, что этого чужого мне человека коснулась рука Господа, и сейчас Всевышний смотрит на меня его глазами, жалея, будто маленького ребенка. Но он тут же снова взглянул на меня, и, наверное, почувствовав что-то, пересел ко мне поближе, так, что его глаза оказались напротив моих. Они, эти глаза, словно участливо вопрошали меня о чем-то… Добрые и немного усталые, холодная сталь в них смешивалась с теплой синевой…

– Простите меня, что доставила вам столько хлопот, – тихо произнесла я, отводя взгляд, – Мой отец – это все, что у меня было, и теперь я осталась совсем одна. Месье офицер, кто я для вас – нуждающаяся в помощи жертва обстоятельств, случайно попавшаяся на пути, или военная добыча, постельная утеха для вас и ваших солдат? – Я взглянула на него прямо и открыто.

– Не бойся, Жаклин, теперь ты под нашей, а точнее, под моей защитой, – уверенно глядя мне в глаза, так же тихо ответил он. – Я понимаю твое положение и могу заверить, что никто из югороссов или русских солдат не причинит тебе зла. Это обещаю тебе я, полковник Бережной.

– Спасибо, месье полковник… – тихо произнесла я, сглотнув застрявший в горле комок. – Я никогда не забуду то, что вы для меня сделали. Но даже если мне и удастся выбраться в Европу, то там я буду никем и ничем, без денег, родни или мужа. Мне останется только стать падшей женщиной, чтобы хоть так зарабатывать себе на жизнь.

– Т-с-с, Жаклин, – он приложил свою широкую ладонь к моим губам, – не говори, пожалуйста, таких слов. Лучше расскажи мне, что ты умеешь делать?

– Я с самых малых лет помогала своему отцу, – потупив взгляд, ответила я, – поэтому хорошо умею ездить на лошади и стрелять из револьверов, могу читать и писать по-французски, знаю арифметику и могу вести бухгалтерские книги. Довольно хорошо говорю по-английски, по-арабски, и на фарси, немного по-итальянски и по-гречески.

– Однако, это немало… – задумчиво покачал головой полковник. – Не каждая девушка может похвастать таким набором умений, а ты уже собралась в падшие женщины. Скажи, ты не думала пойти учиться дальше и поступить в университет?

– Месье полковник, вы надо мной смеетесь? – горько усмехнулась я. – Чтобы учиться в Сорбонне, надо иметь очень много денег. К тому же туда неохотно принимают женщин. И вообще, учеба – скучнейшее занятие, которое совсем не по мне. Ну а потом, кто возьмет на службу девушку без опыта и рекомендаций, когда вокруг столько желающих молодых людей? Лучше уж сразу попытаться поступить в Сен-Сир…

– Не ершись, Жаклин, – прервал он меня, – не обязательно же ты должна учиться в Сорбонне? Есть немало и других университетов. Есть среди них и такой, в котором тебя научат тому, чему не учат нигде. Если я дам тебе свою рекомендацию, то и учеба для тебя окажется совершенно бесплатной…

– И что я должна для этого сделать? – Я презрительно сощурилась. – Я не стану ложиться с вами в постель за ваши милости, ясно вам?

– Ты меня с кем-то путаешь, Жаклин… – окаменев лицом, ответил он, чувствуя явную неловкость, – я не насилую женщин и не покупаю их расположения деньгами, услугами и побрякушками. Продажная любовь не становится менее продажной оттого, если расчет осуществляется не в денежной, а в натуральной форме. Я от всей души предложил тебе безвозмездную помощь, как принято у нас, русских, а ты подозреваешь меня черт знает в чем…

Тут мое лицо залила краска стыда. Жизнь повернулась ко мне еще одной своей стороной. Оказывается, у этих русских, которых в Европе считали немногим лучше диких зверей, практикуется такое истинно христианское отношение к своему ближнему.

– Простите меня, месье полковник… – растерянно пробормотала я, – я вас совершенно неправильно поняла и… мне очень стыдно, правда… Но дело в том, что моих знаний, наверное, недостаточно для того, чтобы учиться в вашем университете.

– Знания, девочка, дело наживное, – мягко сказал он, – тем более, что таких знаний ни у кого сейчас и нет. Сначала ты поучишься на подготовительных курсах для женщин, ну а потом, если почувствуешь в себе силы и желание учиться, поступишь и в сам университет. Ты еще совсем молода, и несколько лет учебы пролетят для тебя незаметно.

– Да, месье полковник, – с грустным вздохом произнесла я, – я была бы совсем не против учиться в этом самом вашем Константинополе. Но как я туда попаду, ведь до него тысяча километров пути… очень опасного пути, между прочим…

– В ближайшее время, – сказал он, – часть нашего корпуса направится на север на соединение с основными силами Кавказской армии, и ты тоже сможешь отправиться вместо с нами. Так что это проще всего. Не бойся, югороссы своих не бросают.

– С каких это пор, месье полковник, я для вас стала уже своей? – не удержалась я от колкости.

Он как-то странно посмотрел на меня и произнес:

– Один очень умный человек – кстати, тоже француз – как-то сказал: «Мы ответственны за тех, кого приручили», и я изо всех сил стараюсь следовать этим словам.

– Еще раз простите меня, месье полковник… – покаянно произнесла я, впечатленная словами того умного человека. – Наверное, автор этих слов был очень добрым и мудрым? Мне хотелось бы встретиться с ним и поговорить.

Мой собеседник пожал плечами.

– Увы, это невозможно, – грустно улыбнулся он, – этого человека нет среди живущих. Но ты сможешь прочесть его книги и попытаться приобщиться к его мудрости и величию его мысли.

Я замолкла, думая над сказанным. Он тоже больше не беспокоил меня разговорами, обладая, видимо, чувством такта. Теперь, получив надежду на будущее, я снова была готова смело смотреть жизни в лицо…

Вскоре мы въехали в город. Я поймала себя на том, что с интересом разглядываю окрестности. Вроде бы обычный восточный город, но русское владычество уже наложило на него свой неуловимый отпечаток. Большой военный корабль на реке, под флагом с косым синим крестом, армейские патрули в форме песочного цвета на улицах. Чем ближе к военному лагерю, тем чаще мелькают женщины с открытыми лицами и мужчины в европейской одежде.

В самой крепости чудеса продолжились. Месье полковник передал меня с рук на руки какой-то женщине средних лет, которая была тут кем-то вроде домоправительницы. Она передала меня двум служанкам, и те отвели меня в местный хамам, помогли смыть пот, пыль и грязь с моего усталого тела и переодели в чистую одежду, о которой стоит рассказать отдельно. Признаться, я с неприятным чувством ожидала, что меня сразу оденут в какие-нибудь ужасные юбки, которые мешают ходить – я не привыкла к ним и ненавидела их. Однако, похоже, никто не спешил делать из меня «настоящую женщину», и это приятно удивило. Вместо женской одежды мне принесли комплект такой же формы, какую носят югоросские солдаты из подразделения полковника Бережного.

Словом, то, что я увидела в зеркале, когда надела все это, мне очень понравилось. Я по-прежнему выглядела мальчиком, но мои кудри были вымыты каким-то чудно пахнущим веществом, и стали послушнее и мягче, так что я смогла их красиво причесать. На щеках розовел румянец…

Интересно, а как я буду выглядеть, вернувшись в женское обличье? Такая мысль впервые появилась в моей голове. Однако, вспомнив эти лифы, сорочки, корсеты, завязки, застежки – все эти неизбежные неудобства – я тяжело вздохнула и, показав своему отражению язык, отошла от зеркала.

После сытного ужина, состоявшего из большой тарелки макарон с мясом и кружки сладкого чая, я упала на самую настоящую кровать и, накрывшись одеялом с головой, забылась крепким сном, без сновидений.

26 (14) февраля 1878 года. Поздний вечер. Константинополь. Дворец Долмабахче, кабинет контр-адмирала Ларионова.

Присутствуют:

Правитель Югороссии контр-адмирал Виктор Сергеевич Ларионов

Канцлер Югороссии Александр Васильевич Тамбовцев

Глава МИД полковник Нина Викторовна Антонова

Три человека, являющие для внешнего мира олицетворение Югороссии, сидели за большим круглым столом. Был поздний вечер, на улице моросил холодный, нудный зимний дождь, грозя перейти к полуночи в мокрый снег. В такую погоду хорошо сидеть в тепле, пить горячий чай с плюшками и говорить о разных пустяках. Но люди, собравшиеся в кабинете главы Югороссии, не могли себе позволить посибаритствовать. Они подводили итоги всему тому, что уже успели сделать, и намечали планы на весну, до которой было, что называется, рукой подать.

А сделано было немало – как в самой Югороссии, так и вне ее. Например, приглашенному на должность министра народного просвещения Илье Николаевичу Ульянову уже удалось создать в Константинополе и других городах и поселках Югороссии сеть начальных и средних школ, которые должны были стать основой системы всеобщего среднего образования. Жуткую смесь из греков, турок и болгар, покрытую тонкой пленкой русских (как пришедших из будущего, так и приехавших из матушки-России) надо было как можно быстрее превратить в просто югороссов, и школе в этом важном деле, по замыслу канцлера Тамбовцева, отводилось особое значение.

Для этого еще осенью прошлого года в Константинополе были открыты полугодовые, годовые и двухлетние курсы повышения квалификации учителей, куда в основном принимали выходцев из Российской империи обоего пола, окончивших полный курс гимназии или реального училища. Полугодовые курсы готовили самых многочисленных и наиболее востребованных на данный момент учителей для начальной школы. Годовые – для неполной, а двухгодовые – для полной средней школы. Обучение было бесплатным, но выпускник подписывал обязательство пять лет отработать по распределению в том населенном пункте Югороссии, куда его пошлют.

Несмотря на это, желающих поступить на эти курсы было так много, и пришлось даже проводить конкурсные экзамены. Особенно стремились поступить на курсы девушки, ведь получить высшее образование на русском языке для слабого пола в Российской империи было практически невозможно. Владимирские курсы к тому времени уже закрылись, а Бестужевские планировалось открыть только через год. Бюрократическая машина Российской империи всячески препятствовала женскому высшему образованию, и даже император Александр III, проникшись и осознав пользу женского обучения, ничего с этим не мог поделать. Не рубить же боярам от чиновничества Министерства просвещения и членам Госсовета головы, как делали Иван Грозный или Петр Великий?! Нет уж, пусть чиновники-ретрограды и мздоимцы сами вымрут, как динозавры или мамонты. А за это время нужно подготовить смену и создать в стране кадровый резерв.

Курсы в Константинополе явились достойным выходом из этого тупика. Российская империя признала югоросские дипломы наравне с европейскими и отправляла туда на обучение свои мятущиеся души, не находящие себе выхода в духоте родных осин, будучи полностью уверенной, что там их не научат дурному и не превратят в поклонников зловредного Запада. При этом получившие образование юноши должны были вернуться в Россию и продолжить свою деятельность на родине, а девушки – остаться в Югороссии и, включившись в работу по созданию системы всеобщего образования, составить пул образованных интеллигентных невест для пришельцев из будущего. Вот пройдет зима и наступит весна – и зацветут все цветы, причем не только на клумбах. Впрочем, уже сейчас, когда погода располагала, на улицах Константинополя все чаще можно было встретить гуляющие парочки, мужская часть которых была либо одета во флотскую черную шинель, либо в зеленый армейский камуфляж. Любви оказались покорны не только все возрасты, но и все времена года.

Одновременно те, кому положено, стали присматриваться к детям Ильи Николаевича Ульянова, особенно к старшим: к четырнадцатилетней Анне и двенадцатилетнему Александру. Не очень-то хотелось, чтобы они, как было в нашей истории, начали бороться с «проклятым самодержавием» и угодили кто на каторгу, кто на виселицу. Нет уж, господа хорошие, никакой «Народной Воли» и прочего политического разврата в этой истории не будет. За народное счастье лучше всего бороться на строго научной основе, с привлечением не только общественного начала, но и всей мощи государства, которое тоже желает счастья своему народу. Иначе это самое государство ждет неминуемая гибель.

Международные дела тоже, слава Богу, развивались в весьма благоприятном для Югороссии ключе. Отношения в треугольнике Югороссия – Российская империя – Германия развивались успешно. Между союзниками было достигнуто джентльменское соглашение о разделе сфер влияния. Югороссия оперировала на Балканах и в Западном полушарии, Российская империя получала Азию, а Германия – Западную Европу и Африку. Захваченная у англичан Мальта медленно, но верно превращалась в главную опорную базу русского Средиземноморского флота, а захват Гибралтара открывал дорогу к переговорам с Испанией по бессрочной аренде (а возможно, и продаже) острова Куба.

Финансовое положение Югороссии в настоящий момент было вполне благополучным. Это молодое государство стало тем, чем была Византийская империя в Средние века – «Золотым мостом» между Западом и Востоком. Торговый оборот через Константинопольский порт рос не по дням, а по часам. Немалую прибыль приносил контроль над Суэцким каналом. На Ближнем Востоке со дня на день Кавказская армия должна была отправиться в поход в Сирию и Палестину, возвращая под сень православия прародину всего христианства.

Правда, были на внешнеполитическом небосклоне и некоторые неприятные моменты. Неделю назад в Ватикане отправился к праотцам (некоторые шепотом говорили, что прямиков в Ад) папа Пий IX. Перед смертью он успел издать весьма премерзкую для Югороссии буллу, подвергающую анафеме пока еще не коронованного короля Ирландии Виктора Брюсова и всех тех ирландских католиков, которые с оружием в руках поднимутся против британцев, бесчинствующих на Зеленом острове. Булла была составлена совершенно не по правде и не по совести – исключительно из нелюбви к православной ортодоксии и желания нагадить России. Так что папе, считавшему себя непогрешимым, предстояло длительное – на всю Вечность – кипячение в адских котлах со смолой. А вот перед югоросскими планами освобождения Ирландии появились некоторые вопросы, требующие срочного решения.

– Недоглядели мы, Васильич, – покачав головой, произнес адмирал Ларионов, добавив между делом несколько соленых морских выражений. – Надо нам было этого ушлепка еще раньше упокоить, тогда у нас не было бы этой головной боли.

– Упокоили бы этого, Виктор Сергеевич, вылез бы другой такой же, – развел руками Тамбовцев. – В Ватикане православных ненавидят уже почти тысячу лет, в основном за то, что мы не признаем непогрешимость их папы. И наш человек на ирландском троне для католических кардиналов – это все равно, что ржавым серпом по фаберже.

– Друзья мои, успокойтесь, – полковник Антонова разлила по чашкам чай и пододвинула к своим соседям по столу блюдо с халвой, – вы только попробуйте – какая вкуснятина. А что касается этих папских декретов, то, самое главное, там не упоминается про наши кубинско-испанские дела. Что очень хорошо, так как в Испании и Латинской Америке влияние католических пастырей весьма сильно. Предварительные переговоры с испанским послом на эту тему уже завершены, и в Мадриде, страдающем от хронического безденежья, аж подпрыгивают от нетерпения, ожидая подписания договора. Что же касается Ирландии, то там религиозный вопрос давно уже сменился национально-освободительным. Скорее ирландцы просто проигнорируют папскую буллу, а те католические иерархи, которые поддержат Ватикан, просто останутся без паствы. После того, что англичане устроили в Корке, любой другой исход событий просто исключен. Если бы папа выступил только против одного Виктора Брюсова и заклеймил его за принадлежность к православной церкви, было бы гораздо хуже. Тогда среди ирландцев началось бы смятение умов, что совершенно не нужно в преддверии общего антибританского восстания. Но, прокляв борцов за свободу своей страны всех скопом, папа оттолкнул от римской курии всех ирландцев, чем совершил огромную ошибку. И я теперь не исключаю появления в Ирландии собственной автокефальной православной церкви.

– Даже так? – удивленно произнес адмирал Ларионов.

– А вы знаете, Нина Викторовна, наверное, права, – вместо Антоновой ответил адмиралу канцлер Тамбовцев. – Ведь изначально церковь в Ирландии была православной, созданной не римскими, а александрийскими миссионерами, крестившими не только Ирландию, но Британские острова. До самого завоевания Англии нормандским герцогом Вильгельмом подчинение Риму церковных структур на Британских островах было чисто номинальным, и лишь позже силой британского оружия церковь в Ирландии была полностью подчинена Риму и полностью обрела католические черты. Что же касается церковных догматов, то православных и католиков непреодолимо разделяют только два тезиса. Первый – о непогрешимости папы, который в глазах ирландцев только что был полностью и необратимо опровергнут, ну а второй, об исхождении Святого Духа не только от Отца, но и от Сына, не будет существенен для ирландских борцов за свободу. Тем более что он, например, не включен и в символ веры униатской греко-католической церкви, а сие означает, что и сами католики не считают его чем-то принципиально важным. Настроения большинства высшего ирландского католического духовенства после событий в Корке ничем не отличаются от настроений паствы, так что теперь весь вопрос только за идеологической работой и пропагандой. И да здравствует Патриарх Дублинский и всея Ирландии.

– Спасибо, Александр Васильевич, – улыбнулась полковник Антонова, – мне не удалось бы так доходчиво объяснить создавшуюся в Ирландии ситуацию. Вот в этом направлении и должны копать наши люди, чтобы добиться искомого результата. Одновременно надо повнимательнее присмотреться к Риму и постараться сделать так, чтобы следующим папой стал кардинал, наиболее удовлетворяющий нашим интересам. Сделать это несложно, поскольку кардиналы обычно люди пожилые, и имеют свойство неожиданно почивать в бозе, что неудивительно – климат Ватикана весьма вреден для его обитателей. А может быть, и наоборот – нужные нам люди могут жить долго и счастливо, особенно если им помогут в этом наши чудо-врачи.

– Ну, вот и отлично, – произнес адмирал Ларионов, подводя итог импровизированного совещания за чайным столом. – Именно так мы и поступим. Вы, Нина Викторовна, завтра же отправляйтесь на «Адмирале Ушакове» в Кадис, чтобы начать там переговоры о подписании договора об обмене Гибралтара на аренду Кубы. А Виктор Брюсов получит соответствующие инструкции о том, что ему делать со своими католиками, благо там еще никто ничего не знает о папской булле. Ну а Ватиканом займутся наши люди из КГБ – и Боже храни кардиналов! А пока давайте выпьем еще по чашечке этого чудесного чая. И попробуйте вот эти пироги с клюквой. Давно я не ел таких вкусных пирогов…

28(16) февраля 1878 года. Куба, Гуантанамо.

Сэмюэл Клеменс, главный редактор газеты «Южный крест»

В мою дверь негромко постучали.

– Войдите, – произнес я, оторвавшись от работы над очередным номером нашей газеты.

В кабинет прихрамывая вошел невысокий человек лет тридцати пяти, одетый в застиранную и чуть поблекшую серую форму, с сумкой почтальона через плечо.

Несколько дней назад, тот же самый джентльмен уже заходил ко мне, чтобы передать телеграмму от жены. В ней было всего лишь несколько слов: «Приехали девочки здоровы все хорошо Оливия». Телеграфные реквизиты над этим текстом занимали места больше, чем сам текст…

Я ей тогда написал в ответ, что, мол, наши телеграммы пересылаются бесплатно, и что мне хотелось бы узнать чуть больше о ее житье-бытье.

– Здравствуйте, мистер Клеменс, – сказал почтальон, снимая шляпу. – У меня для вас опять телеграмма.

И он протянул мне такой же конверт, как и в первый раз.

– Спасибо, – поблагодарил его я. – Кстати, зовите меня Сэм!

– Как-то неудобно, – смутился он. – Я всего лишь почтальон, а вы все-таки знаменитость.

– А как вас зовут? – спросил я, с интересом оглядывая собеседника.

– Джеб Андерсон, сэр! – ответил почтальон, выпрямив спину. – Рядовой первого класса армии Конфедерации.

– А откуда вы родом, Джеб? – продолжил я расспросы.

– Сент-Луис, Миссури, сэр! – вздохнул тот. – Давненько я там не был, почитай что с самой войны.

– Так вот, Джеб, – улыбнулся я, – оказывается мы с вами земляки. Я тоже из Миссури, только из Ганнибала. А вы, значит, воевали?

– Да, сэр! – кивнул почтальон. – Шестой Кентуккийский пехотный полк. Ранен при Шайло в шестьдесят втором. Приехал сюда, хотел было вступить в Добровольческий корпус, да меня не взяли – сказали, мол, с такой ногой ты уже свое отвоевал. Как будто все эти молокососы умеют так же стрелять, как рядовой Андерсон! Я ведь был лучшим у себя в роте…

– Джеб, а почему вы не вернулись домой? – спросил я с некоторым удивлением.

– Ну уж нет, – покачал тот головой. – Пока я тут устроился почтальоном. А вот когда начнется война за освобождение Дикси – вот тогда пусть только попробуют меня не пустить! Я уже и винчестер себе купил, тренируюсь с ним каждый вечер. Бегун и ходок из меня, конечно, никакой, а вот стрелок я хоть куда.

– Вот видите, – вздохнул я, – а я вообще в войне практически не участвовал. Так что я сочту за честь, если вы будете называть меня Сэмом, а мне будет дозволено звать вас Джебом!

С этими словами я протянул ему руку, которую он с удовольствием пожал, сказав мне в ответ:

– Все будет именно так, Сэм.

Как и в первый раз, конверт был чистым, без марки или адреса отправителя, лишь с надписью четкими типографскими буквами: «Сэмюэлу Клеменсу лично в руки». Как только Джеб ушел, я вскрыл письмо. Да, на этот раз оно было гораздо длиннее, чем в прошлый раз. Что бы ни говорили про мою любимую Ливи, все-таки по бережливости она самая настоящая янки…

«Любимый, у нас все хорошо, только мы все по тебе очень скучаем. Первые десять дней мы провели в Константинополе. Когда мы приехали, нас определили в гостевые покои дворца Долмабахче, а мистер Тамбовцев, которого я давно уже называю Александр, а наши девочки „дядей Сашей“, с самого первого дня взял нас под свою опеку. Но первым делом после нашего прибытия нас отвезли в местный госпиталь и еще раз дотошно осмотрели, а потом проверили на каких-то приборах. Девочкам очень понравилось, когда им потом показали, как они выглядят изнутри. И самая главная и радостная новость – русские врачи подтвердили, что у девочек туберкулеза нет.