Электронная библиотека » Александр Михайловский » » онлайн чтение - страница 7


  • Текст добавлен: 8 мая 2020, 17:00


Автор книги: Александр Михайловский


Жанр: Попаданцы, Фантастика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Шрифт:
- 100% +

– Плохая, – чуть скривив губы, сказал Готхард Хайнрици, – полагаю, заключается в том, что через три дня нам наступать, а к этому наступлению еще ничего не готово? Снабжение поступает с перебоями, и к указанной дате мы не в состоянии подвезти в войска необходимый для начала наступления запас топлива и боеприпасов.

– Это, – ответил фон Клюге, – совершенно не новость, хотя вашей армии, собственно, в наступление не идти. Когда мы брали месяц на подготовку к наступлению, то были слишком оптимистичны, хотя, в принципе, тут не хватит ни двух, ни трех месяцев. Имперцы в состоянии сделать так, что мы будем вечно готовиться к этому наступлению и никогда не закончим. Я о другом. Хорошая новость заключается в том, что Империя согласна принять нас на службу хоть всех оптом, хоть по одному, и условия этой службы весьма достойны для германских офицеров. Во-первых – нас не заставят сражаться против своих бывших товарищей. Во-вторых – после прохождения испытательного срока всем нам в срок службы будет зачтен стаж, полученный в германской армии, и дано гражданство первого класса. Военные в Империи – весьма уважаемые люди. В-третьих – после выхода в отставку только у нас, бывших офицеров и генералов, будет право занимать руководящие посты в крупных корпорациях. Тотального огосударствления по большевистской схеме не будет, промышленность и банки будут находиться в смешанной частно-государственной собственности. При этом Империя будет стараться контролировать важнейшие предприятия, от мелких и крупных фирм, требуя только соблюдения трудового законодательства да своевременной уплаты налогов. Но мы с вами с этим будем пересекаться мало. И еще одно: в Империи существо, вне зависимости от его расы, считается гражданином, если оно служит государству или уже отслужило хотя бы минимальный срок и было уволено в отставку с пенсией и мундиром. Уволенные с позором гражданами не считаются. Минимальный срок службы для рядовых и унтер-офицеров – десять лет. Офицеры служат дольше – от пятнадцати до двадцати пяти лет. Также возможен почетный выход в отставку по тяжелому ранению. Это касается и врачей, учителей, инженеров и прочих государственных служащих, только у них минимальные сроки службы больше, чем у военных…

Фельдмаршал фон Клюге сделал паузу, чтобы промочить горла водой из графина, а присутствующие закивали: мол, это справедливо. Хоть врачи и учителя тоже очень важные люди, офицеры должны быть главнее.

– Но на этом, – переведя дух, продолжил фельдмаршал, – приятные моменты заканчиваются и начинаются неприятные. И первым из них является то, что все описанное еще нужно заслужить. За просто так никто ничего давать не будет. Если быть честными, то до конца мы не контролируем даже подчиненные нам войска, а наши сторонники в Фатерлянде не организованны и невероятно трусливы. Для спасения своих шкур они предпочтут предательство – и точно так же, как сейчас предают ефрейтора, предадут и нас. Мы просто не в состоянии осуществить настоящий переворот и взять власть в свои руки. Если мы сейчас прикажем развернуть войска и двинуть их на Берлин, то значительная часть солдат и офицеров откажутся нам подчиниться, в результате чего начнется междоусобная война. Но и оставлять все как есть, тоже немыслимо. Тогда имперские пришельцы, которые во всем заодно с большевиками, разломают Германию прямо вместе с нами, ибо сопротивление им бесполезно.

– Так что же нам делать, герр генерал-фельдмаршал, поднимать руки? – с некоторым раздражением спросил генерал Гот. – Я не думаю, что мы интересны пришельцам сами по себе, без войск. С другой стороны, это просто бесчестно. Одно дело – совершить переворот, чтобы спасти Германию от действий безумца, собравшегося ее уничтожить, и совсем другое – предать всех, в том числе подчиненных нам солдат и офицеров…

– Выход только один, – сказал фон Клюге, – мы должны повести войска в это наступление, на котором настаивает ефрейтор, но при этом стараться всемерно беречь жизни немецких солдат. Не лезть в лоб на неприступные позиции и не укладывать десятки тысяч немцев под пулеметным огнем в стиле прошлой войны. Меня заверили, что нам дадут прорвать большевистскую оборону на самом удобном для этого участке и продвинуться почти до самого Смоленска. Ефрейтор будет доволен. И вот тогда, когда наши войска в этом прорыве постигнет катастрофа, мы ради спасения своих солдат в безнадежной ситуации отдадим им приказ капитулировать. При этом желающие могут выбрать героическую гибель, ибо ловушка для наших армий приготовлена на совесть. Вы сами прекрасно понимаете, что мы не в силах хоть что-нибудь изменить. Мы можем положить всех своих солдат, но никогда не сумеем преодолеть оборону там, где противник решил любой ценой этого не допустить. Большевики два месяца перекапывали траншеями свой передний край и изрядно в этом преуспели. А если учесть, что на большей части линии фронта передовые позиции большевиков прикрыты ста метрами реки, которую еще требуется преодолеть под ураганным огнем, а во вражеских окопах сидит армия, в несколько раз превосходящая численностью всю группу армий «Центр» (позади которой, на тыловой линии обороны, стоит столь же мощный резервный фронт), то, с точки зрения классической военной теории, задача выглядит неразрешимой. В таких условиях положено переходить к глухой обороне, тоже перекапывать траншеями передний край и требовать у Верховного Командования резервов, резервов и еще раз резервов. А все мы знаем, что резервов нет и в ближайшее время не будет.

– А эти дожди? – скривился командующий 9-й армией генерал Штраус, – они начались как по заказу именно тогда, когда это на руку большевикам и их имперским покровителям.

– Я думаю, – сказал командующий 2-й армией генерал фон Вейхс, – что они сами их и организовали. Если имперская цивилизация такая развитая, как мы предполагаем, то она наверняка умеет управлять погодой. Проливные дожди – это дополнительное препятствие для наших войск в преодолении водной преграды и такая мера, которая не даст нашим войскам сходить с дорог, ибо они тут же начнут увязать в многочисленных болотах. Кроме того, их авиация и диверсанты всемерно стараются ограничить наше снабжение. В приданном моей армии сорок восьмом корпусе запас топлива меньше одной заправки, а в подчиненных мне артиллерийских частях запаса снарядов хватит только на пару дней сражения.

– У меня если и лучше, – хмыкнул генерал Штраус, – но ненамного. И у Германа тоже…

– До Смоленска, – глухо произнес генерал Гот, – мои ролики (танки) дойдут; один день боя – и все, баки сухие. Но из Ставки сообщают, что наступление состоится, несмотря все на мои протесты…

– Я тоже протестовал против этого дурацкого наступления, – согласился фельдмаршал фон Клюге, – и тоже без толку. Ефрейтор свято уверен, что только дополнительно захваченная территория хоть ненамного отодвинет его ужасный конец. Ему даже и в голову не приходит, что если он положит немецких солдат в бессмысленных штурмах, то уже некому будет преградить дорогу большевикам в Фатерлянд. Поэтому делайте что хотите, теряйте панцеры, орудия, машины, но берегите людей, потому что именно они составят ту армию, которой мы будем командовать после того как официально перейдем на сторону Империи. Без наших солдат имперским пришельцам мы и даром не сдались…


30 августа 1941 года, вечер мск. Околоземная орбита, высота 400 км, разведывательно-ударный крейсер «Полярный Лис».

Командующий 13-й армией РККА – генерал-лейтенант Константин Константинович Рокоссовский.

Это был мой первый полет «наверх». Космический крейсер… Терра инкогнита. Маленький кусочек пока еще неведомой мне Русской Галактической Империи, присоединившийся к Советскому Союзу в борьбе с гитлеровской Германией. Для меня и моих товарищей за словом «империя» скрывается нечто косное, неповоротливое и безразличное к нуждам людей, зацикленное только на благополучии правящего класса. Осыпанная золотом и бриллиантами знать празднует трехсотлетие династии Романовых или открывает начало нового века грандиозным новогодним балом-маскарадом, где все наряды стилизованы под боярские одежды допетровской Руси… в то время как тысячи крестьянских детей умирают от голода, а правящая клика стыдливо повелевает именовать это явление недородом. По всей России доброхоты по копеечке собирают деньги, чтобы купить голодающим немного хлеба, а царские любимцы гноят эту пшеничку в пакгаузах и эшелонах.

Но для имперцев, с которыми я достаточно плотно общался по долгу службы, слово «империя» имеет совсем другое значение. Там, до того как они сорвались в наш мир, именно император и его соратники – графы и маркграфы – были гарантом того, что ни одно доброе дело не останется невознагражденным, и ни одно зло ненаказанным. Об этом мне говорили рядовые бойцыцы штурмовой пехоты, темные эйджел, а также бойцы и командиры из числа егерей Вуйкозара Пекоца. Вот уж где в буквальном смысле дружба народов и каждой твари по паре. Если для штурмпехотинок, лишенных обычного родства, Империя была родной матерью, а император суровым, но справедливым отцом, то и все остальные тоже считали свою Империю наилучшей формой государственного устройства. Хорошо учись, сражайся, работай – и всем будет безразлично, из какого социального слоя или класса происходят твои родители. Империя щедра к трудолюбивым талантам и беспощадна к неучам и бездельникам. Мне говорили, что там были известны графы, поднявшиеся к своему титулу из сыновей пеонов и дети графов, впавшие в полное ничтожество.

Что-то подобное в Российской Империи было во времена Петра Великого, но потом все вернулось на круги своя и в верхушку власти снова стали попадать не по уму и заслугам, а по знатности рода – эти-то люжи в итоге и довели великую страну до Февраля, а потом и до Октября семнадцатого года. Да я сам в августе четырнадцатого добровольно ушел на фронт германской войны, воевать за свою страну. А потом, в семнадцатом, так же добровольно, по велению души, я вступил в Красную Гвардию, чтобы сражаться за народное счастье, в то время как большинство из моих соотечественников-поляков подались к прохвосту Пилсудскому строить Польшу от моря до моря. Ну и Бог им судья, мне с ними было не по пути. Я ни на минуту не пожалел о том, что пошел с большевиками, даже тогда, когда подвергался пыткам во внутренней тюрьме НКВД по Ленинградской области на Шпалерной улице. В результате партия разобралась, кто есть кто. С меня сняли все обвинения, освободили из тюрьмы, восстановили в звании и в партии, а мерзавца и кровавого маньяка Заковского и его подельников приговорили к расстрелу.

В Империи, как сказала Ватила во время нашей последней встречи, такие ситуации были невозможны в принципе: барьер профориентации должен был остановить его еще на дальних подступах к ответственным должностям, на которых он мог бы влиять на судьбы людей. Да что там Заковский; с большим удивлением я узнал, что профориентацию в Империи проходят все кандидаты на ответственные посты. И больше всего меня шокировало то, что на должность наследника престола назначали не самого старшего из сыновей правящего императора. Вместо этого из всего массива людей, уже имеющих неоспоримые заслуги перед Империей, социоинженеры подбирали того единственного, который окажется способен наилучшим образом исполнять императорские обязанности. И кровное родство с правящим монархом значения не имело. Закончив говорить об этом, Ватила посмотрела на меня с таким многозначительно-задумчивым видом, что у меня мороз пошел по коже. Я? Неужели я, как и товарищ Сталин, тоже обладаю теми самыми загадочными императорскими способностями?

Но подробно думать на эти темы мне уже некогда: до начала германского наступления остается всего несколько дней и сейчас следует по-быстрому пройти медицинские процедуры, на которых так настаивает Ватила, и вернуться на свой боевой пост. Чтобы удостовериться, что все правильно, я через командирский планшет связался с Верховным Главнокомандующим, в прямом подчинении которого я до сих пор находился, и получил от него разрешение на тридцать шесть часов отпуска по медицинским обстоятельствам. В силу того, что все шаттлы трудились как пчелки, перевозя грузы и бойцов с доставкой прямо на боевые позиции, подбросить меня «наверх» взялась одна из соплеменниц Ватилы, пилот-истребитель Айя Ла, которая как раз должна была смениться с патрулирования. Надо сказать, что «белый защитник», сложивший крылья и зависший, не касаясь земли, над площадкой перед штабом, произвел немалый фурор среди нашей штабной публики. Выбегать на крыльцо никто, правда, не стал; честь наблюдать за этим зрелищем из партера выпала только часовым, – но вот носами к оконным стеклам прилипли многие. До сей поры народ видел имперские истребители только издалека, а вблизи, даже со сложенными крыльями, эта машина казалась просто огромной – больше бомбардировщика Ил-4 раза в полтора.

Я, стараясь делать вид, что все идет как надо, прошел твердо прошагал под дождем несколько десятков метров по направлению к «защитнику» – и увидел, как из его раскрывшегося брюха опустилось комфортное на вид кресло с подлокотниками и подголовником, вроде стоматологического. Я, честно сказать, ожидал лесенки или чего-то вроде того, но, видимо, внутри этой стремительной машины, в которой основное место занимали двигатели и оружие, было совсем тесно, так что проще всего было установить опускающиеся кресла. И мне оставалось только сесть в это кресло, чтобы оно вознесло меня на высоту двухэтажного дома. Я уже летал на шаттлах, и теперь с интересом оглядывался внутри наглухо закрытой со всех сторон второй кабины истребителя. Явно это была учебная модель, а я сейчас сидел на том месте, где обычно размещается инструктор. Не в силах сдержать любопытства, по внутренней связи я спросил об этом моего пилота.

– Не только инструктор, – ответила Айя Ла, – иногда мы служим курьерами, как сейчас, перевозя в задней кабине важных людей и документы, а иногда берем в это кресло своих боевых подруг, когда они терпят крушение и вынуждены покинуть свою машину. А сейчас, товарищ генерал-лейтенант, пристегнитесь ремнями, наденьте маску – и поехали…

На шести небольших экранах перед моим лицом, которые показывали вид вперед, вправо, влево, вниз, вверх и назад, земля вдруг стремительно провалилась куда-то вниз; бывший католический монастырь, в котором размещался штаб армии, да и само Дубровно сделались совсем мелкими, а потом и вовсе пропали в серой массе облаков. Еще миг – и мы вырвались на свободу из облачного плена… Точно как ракета из довоенного фантастического фильма[7]7
  В 1935 году в СССР был снят фантастический фильм «Космический рейс», научным консультантом которого был сам Циолковский.


[Закрыть]
: острым носом вперед, в чернеющие буквально на глазах небеса. Как пелось в песне: «все выше, и выше, и выше…». Когда при полном солнце на небе прорезаются звезды, а земля внизу становится округлой и окутанной голубой дымкой, это вызывает особые чувства. Именно в такие моменты понимаешь, что в космических масштабах Земля – это очень небольшая планета… И душа наполняется какой-то особенной нежностью и трепетностью по отношению к ней, и дух захватывает от этой удивительной картины, встающей перед глазами. Поневоле ум мой начинают заполонять какие-то философские, обычно не свойственные мне мысли – о том, что есть какой-то высший смысл в том, что жизнь во Вселенной существует. И не просто жизнь, а та, что обладает волей и разумом… И догадка о том, что наша Земля играет особенную роль в функционировании Мироздания, наполняет меня гордостью и подспудной уверенностью в том, что никогда мир, созданный землянами, не потерпит крах, ничто не сможет изничтожить в человеке его творческое начало, жажду созидания и стремление к справедливости. И пусть мы пока находимся не на самой высшей ступени своего развития, наш потенциал поистине неисчерпаем. И только труд, самоотверженный труд дает нам возможность прогрессировать до заоблачных вершин. А когда каждый находится на своем месте, делать это можно гораздо продуктивнее…

Словом, настроение во время полета у меня было торжественно-приподнятое. Я старался в полной мере пережить эти, такие новые для меня, ощущения, которые дал мне этот захватывающий перелет.

Прибытие на борт «Полярного Лиса» ознаменовалось для меня ритуалом почетной встречи. Едва я слез с опустившегося вниз кресла второй кабины истребителя, как увидел, что, выстроившись вдоль красной дорожки в своей парадной форме, меня ожидают штурмпехотинки – из числа тех, что были ранены в боях за Минск и сейчас заканчивали излечение в корабельном лазарете. Позади этого почетного караула стояли Ватила и еще один высокий седовласый мужчина (как я понимаю, командир корабля каперанг Малинин). Рядом с ними я увидел еще одну высокую женщину в серо-голубой униформе имперских медиков. Очень высокий рост и непропорционально крупная голова ее говорили о том, что это соплеменница Ватилы, но кожа этой женщины была светлой, с чуть заметным оттенком слоновой кости, а лицо наводило на мысли о средиземноморских народах.

Но главное находилось над головами встречающих. Огромный алый геральдический щит – на нем во всех подробностях был изображен золотой двуглавый орел, над головами которого парила темно-малиновая пятиконечная звезда, озаряющая его лучами. Для меня это было соединением несоединимого, а для имперцев в этом гербе заключался весь смысл их существования…

Официальная часть церемонии встречи завершилась довольно быстро, после чего Ватила представила мне каперанга Малинина и ту самую женщину в серо-голубой униформе.

– Знакомьтесь, Константин Константинович, – сказала она мне, – это наш главный медик товарищ Иртаз Далер, врач первого класса и просто хорошая женщина. Ее мать была светлой эйджел, а отец происходил с планеты Ханаан. И хоть вы ничем не больны и не ранены, но я передаю вас в ее опытные руки – она проведет обследование вашего организма и сделает его стабилизацию, чтобы снять хроническую усталость. Сейчас вы отправитесь вместе с ней, а мы с вами встретимся позже, когда вы пройдете все процедуры.

Дальнейшее перемещение по кораблю до лазарета я помню плохо. Глазеть по сторонам, как какому-нибудь бездельнику, мне было стыдно, тем более что один коридор и лифтовая шахта как две капли воды были похожи на другие такие же. Немного удивило бескабинное перемещение по лифтам, когда было достаточно пожелать, куда ехать: вверх или вниз. Но это чувство быстро прошло – от такой высокоразвитой цивилизации, как имперская, как раз и ожидаешь чего-то подобного….

Ну а когда мы пришли… Доктор Иртаз Далер отлично владела русским языком, лучше некоторых известных мне советских генералов, поэтому у нас с ней сразу возникло полное взаимопонимание. Да и обследование было не особо сложным. Попросив меня раздеться до трусов, она бегло осмотрела мое тело выпуклым командирским глазом, сочувствующим «врачебным» голосом задала все положенные в таких случаях вопросы о самочувствии, а потом заставила пройти через ряд аппаратов – как она сказала, для медицинской диагностики.

Последним было находящееся в соседнем помещении то самое приспособление для стабилизации организма, больше похожее на гроб-саркофаг. Их там рядами стояло, наверное, штук двадцать, я не считал. Одни из них находились в работе, другие еще ждали своих пациентов. Доктор Далер долго настраивала тот аппарат, что предназначался лично для меня, сверяясь при этом с данными, полученными при диагностике. Наконец она закончила и сказала:

– Все готово, Константин Константинович. Время полной стабилизации для вас составит восемнадцать часов, которые вы проведете во сне. Полезайте вовнутрь, ложитесь ровно и старайтесь не думать о службе. Я настроила так, чтобы все это время вы видели только счастливые сны. Это тоже часть вашего лечения.

Я так и сделал. И удивительно – едва моя голова коснулась мягкого внутреннего покрытия, меня сразу же неодолимо потянуло в сон. Последнее, что я помню из того, что происходило наяву, это закрывающуюся крышку установки.


Счастливый сон Константина Константиновича Рокоссовского.

Вокруг меня чистый, лазурно-голубой свет, который льется одновременно отовсюду: сверху, снизу, со всех сторон. Сам же словно находился внутри огромного додекаэдра. Тихо, но в этой тишине отчетливо ощущается некое напряжение, словно вот-вот что-то произойдет. Мне кажется, я слышу собственный пульс… Ну же!

И вот все это лазурное спокойствие с негромким хлопком взрывается миллионом ярких вспышек, каждая из которых превращается в сияющий пульсирующий круг. Круги расширяются, сливаясь друг с другом, создавая причудливые оттенки, но это феерическое явление продолжается не более трех секунд. Грани додекаэдра стремительно тают, буквально растворяясь в пространстве; и вот я обнаруживаю, что стою ногами на оранжевом песке на берегу неведомого моря. Ночное незнакомое небо, сияющее мириадами звезд, раскинулось на моей головой… Но оно не вызывает во мне тоски, а, напротив, наполняет каким-то ликованием. Я вижу на нем несколько крупных небесных тел вроде нашей Луны, вижу облачную полосу, расстилающуюся на полнеба и излучающую бело-голубое свечение, она напоминает наш Млечный Путь, только более крупный и яркий.

Внезапно мир вокруг меня наполняется звуками. Я слышу, как волны с легким шуршанием неторопливо катятся к берегу и, достигнув его, издают тихий плеск. Вслед за звуками в мое сознание врываются запахи. Головокружительно пахнет какой-то дивной свежестью, морем, теплым песком… Отчего-то пришло в голову, что именно так пахнет счастье. И я улыбнулся своим мыслям и вгляделся в полосу берега, освещенную чудным светом четырех лун.

Там, отбрасывая четыре бледные тени, вполоборота ко мне сидела Она. Нас разделяло около тридцати шагов и я не мог видеть ее лица, но узнал ее каким-то необъяснимым древним чутьем. Ее гибкий, изящный силуэт хорошо обрисовывался на фоне поблескивающей воды. Роскошные волосы ее шевелились, струясь по воздуху. Волны лизали ее босые ноги… На ней не было одежды и я даже мог видеть очертания ее груди. Она задумчиво смотрела вдаль и словно бы чего-то ждала.

Приближаясь к ней, я не слышал собственных шагов. Ноги мои утопали в мягком песке словно в пушистом ковре. Этот песок все еще хранил тепло ушедшего дня…

Когда я приблизился, она не повернулась ко мне и даже не изменила позы, а только лишь жестом руки пригласила сесть рядом.

Нас разделяло расстояние шириной с ладонь. Но я не торопился прикоснуться к ней. Своеобразное очарование было в этой бесконтактной близости, и я наслаждался ею. Меня окутывало исходящее от нее невидимое свечение, даря удивительное ощущение покоя и умиротворения.

Одна из лун, – та, что освещала Ее со стороны моря, – делала ее лицо словно посеребренным. И от этого она была похожа на восхитительную статую, созданную вдохновенным гением. Прекрасна, совершенна… Сейчас она представлялась мне совсем не такой, как ТОГДА. Эротическое притяжение не туманило мой разум, хотя и присутствовало, дополняя восприятие, подобно тому как в дорогих духах присутствует легкая ненавязчивая, но необходимая нотка. Я был расслабленно-спокоен и всем своим разумом настроен на созерцание.

Но она не была статуей. В ней струилась жизнь, расцветали чувства и таились эмоции. Прекрасная инопланетянка… темная эйджел, прекрасная и опасная, как остро отточенный нож, моя женщина. Слышишь ли ты мой безмолвный призыв к тебе? Как бы мне хотелось хоть немного приблизиться к твоей неземной душе… Я ведь догадываюсь, что ты не всегда холодно-деловитая либо кокетливо-соблазнительная. Тебе свойственна и нежность, и любовь… Ведь не зря ты создана такой, какой я вижу тебя сейчас – а сейчас ты настоящая, и все, что вокруг – это мир твоей души…

Я не отрывал глаз от нее. Я видел, как вздымается ее грудь; блики серебряной луны перемещались по ее коже, создавая удивительную игру света и тени. Она будто бы мерцала. Я готов был целую вечность сидеть вот так и любоваться на нее…

Но вот ее прохладная ладонь легла на мою руку. Она повернулась ко мне – и глаза ее засияли отражением миллионов звезд. Губы ее приоткрылись, но она ничего не произнесла. Вместо этого она медленно подняла за запястье мою ладонь и приложила к своему животу.

И в этот момент мне показалось, что все вокруг затихло, словно само время остановилось. И среди этой абсолютной тишины я услышал вкрадчивую пульсацию, которая отдавалась мне в руку… «Тук-тук, тук-тук», – стучало маленькое сердце моего ребенка, моего сына. Я, замерев, слушал эти звуки, и во мне нарастала радость, подобная бурному потоку.

Я вдруг заметил, что наступает утро. Все вокруг стало быстро меняться: горизонт над морем залило бледно-малиновым цветом, море приобрело сиреневый оттенок, ближе к берегу переходящий в голубой, а затем и в бирюзовый. Песок стал тускло-желтым, почти белым… Потускнели и исчезли луны. Ветер подул в другую сторону; теперь он нес ароматы хвои, древесной смолы и меда. Стало ощутимо прохладнее. С изумлением я обнаружил, что этот чужой мир каким-то непостижимым образом, ежесекундно меняясь, постепенно становится похожим на наш, привычный взгляду землянина… Нечаянно подумалось, что все миры в какой-то момент становятся похожи друг на друга… потому что изначально были созданы одним и тем же Разумом. Как, впрочем, и населяющие их существа…

Моя инопланетянка потянулась ко мне – и я наконец обнял ее. Ладонь моя по-прежнему лежала на ее животе. Так мы сидели на берегу моря, наблюдая, как восходит багровое солнце… Нам не нужно было слов, чтобы выразить свои чувства. Все был понятно и так. Я осознавал, что эта женщина нужна мне. Более того – откуда-то приходило понимание, что она предназначена мне судьбой. Я просто был счастлив в этот момент, безмерно счастлив – счастье это не носило характер безумия, а было спокойным и могучим… вот как это расстилающееся перед нами море. И каким-то образом я чувствовал, что тоже нужен ей, моей удивительной, чудесной, сладкой, загадочной Ватиле, что между нами возникло нечто большее, чем «передача генетического материала». Как прекрасно, что ребенок, которого она носит под сердцем, будет не просто результатом холодного расчета, а плодом любви… Любви! Сейчас мне казалось, что я впервые испытываю это чувство. А может быть, так и есть. Но в одном я уверен точно – это теперь на всю жизнь! На всю мою жизнь.


31 августа 1941 года, полдень. Москва, Кунцево, Ближняя дача Сталина.

Чем дальше шло время, тем реже Вождь бывал в Кремле, среди своих «соратников» по партии и совершенно перестал звать их к себе на знаменитые ужины. С той поры как Никита Сергеевич Хрущев (верный сын партии, пламенный большевик и прочая, прочая, прочая) героически пал в бою с немецко-фашистскими захватчиками, возглавляемая им антисталинская фронда в руководстве партии и правительства была дезориентирована происходящими событиями. Следующие по рангу за покойным Никиткой «товарищи» Микоян и Каганович (люди глубоко вторичные), будучи отлучены от доступа к вождю и предвидя грандиозные перемены, притихли, оборвав все контакты, и затаились в надежде переждать грозу. Вообще обычный их прием в ситуации, когда ничего не ясно – кричать, что кругом враги и требовать репрессий, да побольше. Но на этот раз Хозяин прямо указал ничего не кричать, он, дескать, сам решит, кто теперь враг Советскому Союзу, а кто нет. А если кто соберется нарушить это указание, то пусть вспомнит о судьбе бывшего товарища Ежова и его подельников, которые самочинно взялись определять врагов и вводить в заблуждение руководство партии и государства.

Впрочем, попытка затаиться не спасла обоих фигурантов. И Кагановича, и Микояна вождь уже разглядывал под лупой психосканера, ибо они в числе прочих за последние два месяца также посещали дачу в Кунцево. Яблочки, которые на вид выглядели такими налитыми и румяными, при просвечивании оказались нафаршированы червями и гнилью. Первым убрали Кагановича, вменив ему утрату бдительности в отношении родного брата, директора казанского авиазавода Михаила Кагановича. К тому у партии и правительства (то есть у самого Сталина) еще перед войной возникли претензии относительно качества и количества выпускаемых самолетов. Человек это был пустой, шумный, не разбирающийся в порученном ему деле, прочим методам предпочитающий окрик и угрозу, а всю работу переваливающий на заместителей-профессионалов. Впрочем, до ареста дело не дошло, поскольку при попытке вызвать его на ковер сей кадр банально застрелился. В результате этой истории Лазарь Каганович в начале августа был снят с должности наркома путей сообщения и назначен начальником Чукотки. А там или болезнь какую-нибудь экзотическую подцепит, или медведи нечаянно сожрут… Кисмет.

Почти одновременно с Кагановичем с поста руководителя Госбанка СССР вылетел фрондер № 4 Булганин – ему вменили бардак с эвакуацией имущества госбанка из Минска. То, что Рокоссовский без всякого содействия разбежавшихся «банкиров» эвакуировал часть ценностей самолетами, а бумажные деньги, вывезти которые не представлялось возможым, сжег на месте, пошло ему в плюс, а Булганину, соответственно в большой минус. Но в отличие от Кагановича, тот не был совсем уж пустым человеком и кровавым палачом, а потому был переведен не к черту на кулички, а в начальники тыла Западного направления. И хозяйственные таланты при деле, и политические амбиции притушены. Правда, пред этим у него со Сталиным имелся длинный разговор, из которого Булганин вынес ту мысль, что жив ровно до тех пор, пока сосредоточен на хозяйственной работе и не лезет в политику.

Микояна при этом Вождь решил не трогать. Его Наркомат внешней торговли с началом войны превратился в фикцию. С Германией и ее сателлитами отношения были разорваны, а Британия и США не спешили восстанавливать связи, порушенные так называемым моральным эмбарго, наложенным за пакт Молотова-Риббентропа и войну с Финляндией. Впрочем, и сам Микоян, с первых дней войны назначенный курировать продовольственно-вещевое снабжение Красной Армии, оказался на этом посту весьма полезным, поэтому с ним вождь даже не беседовал. Не до того сейчас. Если все осознал и понял, в какую скользкую игру играл Хрущев, то хорошо, а если и не понял, то разъяснить можно и позже, а сейчас не до него. Работает – и ладно. Лаврентий за ним приглядывает, да и не только он.

Закончив разгребать дело фронды, Верховный Главнокомандующий смог сосредоточить свое внимание на других, не менее важных делах, и одним из них в преддверии грядущего вражеского наступления была операция «Инверсия». С того самого момента как германские генералы стали пытаться выйти на связь с космическим крейсером, товарищ Сталин уже был в курсе как намечающейся интриги, так и того, что для Империи такой способ завершения конфликтов был вполне обыкновенен. И в то же время приходилось о многом поразмыслить… Одно дело – это кланы эйджел, где каждая матрона сама за себя и несет ответственность только перед членами своего клана, а нарушение клятвы считается делом немыслимым, другое дело – германские генералы, являющиеся частью большой и давно сложившейся социально-политической системы. Если коллективный ответ системы будет отрицательным, то и договоренности, уже достигнутые имперскими товарищами с представителями противника неизбежно окажутся нарушенными. Им, то есть немцам, такое проделывать не впервой. На Советский Союз они пошли войной тоже вероломно, с нарушением действующего Пакта о Ненападении.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации