Текст книги "Охота за древом. Стихи и переводы"

Сонеты

Моим любимым юным старикам – Зае и Б.Б.

 
Есть в акте творчества три части,
когда находит стих всерьез:
пролог – жжет душу мысль, вопрос,
страданья опыт или страсти.
 
 
Затем ты отдаешься власти
стихии языка. Вразнос
идет сознанье: сон, гипноз,
невнятным таинствам причастье?
 
 
На третье – правка, ремесло,
безжалостных купюр рутина,
паренью духа столь презренна.
 
 
Без них зазубрено тесло,
чревата патиной картина
и все стихотворенье тленно.
 

(май 2008, Бронкс)

«Пьянят нас с детства миражи да глюки…»

 
Пьянят нас с детства миражи да глюки:
Культуры Храм, Искусства Божество,
художники – еродулы его2222
  еродулы: иеродула (из греч.) – то же, что аккадское кадишту «посвященная» – титул храмовых проституток в древней Месопотамии.


[Закрыть],
поэты – его верные мамлюки2323
  мамлюки, или мамелюки (из араб. «то, чем владеют, раб») – тюркоязычная гвардия, в частности, охранявшая монархов в средневековом Египте.


[Закрыть]!
 
 
Коси́тся на природу мастерство,
под роды ко́сят творческие муки.
Художник добр. Он не обидит мухи
(ну, разве малость брата своего).
 
 
Но к старости трезвенья скоплен опыт,
и лишние шумы слышны как шепот.
 
 
Возделывай, художник, тихо куст свой,
но не за счет живых, а вместо сна.
Жизнь подлинна. Искусственно искусство.
Поэзия, где твое место, знай.
 

(июнь 2008, Бронкс)

«Искусство – древнее занятие…»

 
Искусство – древнее занятие,
наследье волшб и фетишей.
Прозрачно, как его ни шей,
любой монаршей голи платье.
 
 
Работай, творческая братия!
А пить, детей лишать грошей,
дурить, себя лишать ушей —
не дар свободы, а проклятье.
 
 
И если человечьи жертвы
искусству приносить в ответ
за духа пир, успех, обет
 
 
во славе воскресить из мертвых,
то строим Молоху мы храм,
чтоб в нем кадил грядущий хам.
 

(август—сентябрь 2008, Бронкс)

Из цикла «Второе отцовство»

Сыну-1

 
Что сам живой – залог успеха,
и вывод сплелся непростой:
сын будет в старости утеха,
хоть раньше станет сиротой.
 
 
Пусть акт зачатья невозможен
как суперстохастичный акт,
сам факт рожденья непреложен —
с каталки вопиющий факт.
 
 
Но это ж – жребий! И не чаще
из бездны должен выпасть он,
чем стрел, из двух концов летящих,
стыковки действовать закон.
 
 
…Пока гудел от напряженья
мозг под реликтами волос,
мое прямое продолженье
из тоху-боху2424
  тоху-боху, тоху-ва-воху (древнееврейск.) – в Синодальном переводе Быт. 1:2 «Земля же была безвидна и пуста» (во многих английских переводах tohu тоже необоснованно переводится как formless); семитская этимология обоих слов помогает найти более точный перевод – «Земля же была пустынна и пуста» (или пустыней и пустотой). Распространенная интерпретация тоху-ва-воху – пустота, «ничто», из которого Бог сотворил мир..


[Закрыть] в мир рвалось.
 
 
Побудку ангелы трубили,
реанимацию будя.
Миг вечности часы пробили:
я в руки взял свое дитя.
 
 
К обетованных благ разбору
последним, как всегда, поспев,
в горящей шапке с меткой вора
я спел победный свой напев.
 
 
В ответ оркестр урезал «Славу»,
осанну взвыл отчизны хор
и синегнойную державу
простер над ямой дирижер.
 
 
И был колосс тот чуден видом
на постаменте гжельских ног.
Ревел он: «Счет вести обидам
не смей! Се – Родина, сынок!»
 
 
Неистребим, как псевдомонас2525
  псевдомонас: букв. «лже-единица», «псевдоединое» – греческое название бактерии синегнойная палочка, которой заражаются от земли раненые солдаты и которой в лучшей детской больнице Москвы заразили – в больничном, стойком к антибиотикам, варианте – моего новорожденного сына.


[Закрыть],
как рак и рок непобедим,
он ждал, чадолюбивый Кронос,
и был един. И сын – один.
 
 
Инфант лежал, а мы стояли,
по сути, каждый одинок.
Сын зрел впервой родные дали,
вздохнул я: родина, сынок.
 
 
Была погодка – Donnerwetter,
гуляли небо и земля,
и как оборванный катетер
моталась в такт судьбы петля.
 
 
Счет шел на вечность и на миги,
и таял прочности запас,
а жизни начатой вериги
легко менялись на отказ.
 
 
Но всю поэзию, культуру,
смысл и порядок мировой
я отдавал за фиоритуру
птенца с поникшей головой.
 
 
Тут Тот, Который не бывает
(да, в сущности, не может быть),
махнув рукой, из древних баек
вбежал, чтоб детям подсобить.
 

(март—июнь 2005, Москва—Hью-Йорк)

«Младенцы – отдельная раса…»

 
Младенцы – отдельная раса,
отдельней, чем негр и еврей.
В хрусталике детского глаза
прозрачны глубины морей.
 
 
Все таинство филогенеза
со скоростью света пройдя,
всех вер и наук антитеза,
восходит из бездны дитя.
 
 
И лобик нахмуренный морща,
взирает на дольний бедлам,
и учится, горько и молча,
делить бытие пополам.
 
 
И помня свой путь, изучает
ту странность, куда занесло,
и долго еще излучает
остывших галактик тепло.
 

(2007)

Тумбалалайка

Памяти Галича

 
Эта песнь в меня въелась с исхода
из Египта младенческих снов
то ли бабкиным шепотом – с года,
то ли копотью выжженных слов.
 
 
Там слова как в считалке на вылет,
как мычание – тум-ба-ла-ла.
В ком отчаянье не пересилит,
тем в посмертии честь и хвала.
Тумбала-тумбала-тум балалайка.
 
 
Это вам не жаргон, не наречье —
средневерхненемецкий язык!
Им за тысячелетье до печи
предок мой изъясняться привык.
 
 
Средний – гарью осел, стал последний,
верхний – дымом взошел в облака.
Причастилась им в сытной обедне
паства родственного языка.
 
 
Мне ж в наследство по праву рожденья
с той же кровью и в те же года
что досталось? Одно наважденье —
эту песенку слышать всегда.
Тумбала-тумбала-тум балалайка.
 
 
Словно в Треблинке, в ту пересменку
перед выходом в адский костер,
пел нам Лева ее Трактовенко2626
  Актер бывшего Еврейского театра.


[Закрыть],
погорелого театра актер.
Позже, в семидесятых, в начале
слушал я ее, оторопев:
в ней слова по-иному звучали,
но остались мотив и припев.
 
 
Александр Аркадьевич Галич
(я у ног его в кухне сидел)
ей катарсиса смертную горечь
в души лил наших скученных тел.
 
 
Ей теперь я баюкаю сына,
что по возрасту – в правнуки мне.
И зевнув, и вздохнув без причины,
он летит и взрослеет во сне.
Тумбала-тумбала-тум балалайка…
 

(2007)

Сонеты

1.

 
Ни жив, ни мертв, играть не в ту игру
сажусь за стол, виссоном крытый белым.
Борясь с собой, но не владея телом,
я душу на кон выставлю к утру.
 
 
Мел прожитого рукавом сотру
украдкою от неба, между делом,
и банк сорвав в азарте угорелом,
с рассветом не замечу, как умру.
 
 
Но я не грек, и ты, со лба мне рок
смахнув как мошку, наклонишься долу,
как в Пиете, возьмешь мой корпус ватный,
 
 
и слух отверзнув детскому глаголу,
души бессмертной мыльный пузырек,
поймав в горсти, вдохнешь в меня обратно.
 

(май 2008, Гриннелл, Айова)

2.

 
Ты сдул с меня позерства лепестки,
пыльцу желаний, венчик превосходства,
нектар иллюзий и с цветами сходство —
опивки нарциссической тоски.
 
 
Зато мой корень ты врастил в пески
повторного и жгучего отцовства,
меня настиг в пустыне поздний зов твой:
«Вот сын тебе – мой дар». Теперь руки
 
 
не убирай с младенческого лба.
Твоя рука крепка, моя слаба.
Сын смотрит сон. Прошла спокойно ночь,
 
 
ты дал нам силы слабость превозмочь.
И боли нет. Чиста его одежда.
И за окном рассвет. И есть надежда.
 

(2008, Москва—Бронкс—Гриннелл)

3.

 
Мы научились сидя спать
урывком на случайном стуле.
Больничный наркотичен улей
днем. К ночи страх ползет опять.
 
 
Мы научились в рост стоять,
когда лежащих косят пули
отчаянья, в чьем ровном гуле
надежды труб не разобрать.
 
 
И неуклюж как бегемот
с жестикуляцией еврейской,
движений четкости армейской
я оценил скупой расчет.
 
 
Во мне бы умер санитар,
не будь, как Вечный Жид, я стар.
 

(май 2008, Бронкс)

4.

 
К надежде от отчаянья кругами
мотает нас, считай, четвертый год.
Цезуры, переходы есть. Нет нот,
не выученных в этой полной гамме.
 
 
Я рассчитался с прошлыми долгами
с процентами и возвращеньем льгот,
но как в басах мне распознать фагот,
расслышать тему в этом грозном гаме?
 
 
И голосом, и слухом обделен,
любовью слаб и верою обижен,
веду, пробитых трюмов капитан,
 
 
вцепившись в руль, одолевая сон,
четвертый год в открытый океан
титаник свой, надежды бризом движим.
 

(май 2008, Бронкс)

5.

 
В статистике племен и наций
такой напасти удостоен
лишь сын мой. Путь его устроен
так. Не случайно, может статься.
 
 
Стерпев с десяток операций,
он весь заштопан от пробоин.
Рубакам мятежей и войн
слабо с трехлетним им тягаться.
 
 
Смешлив, смышлен не по годам,
он ласков, духом бодр, упрям.
 
 
И только ведома Творцу
в земном сценарии великом
роль, что доверил он мальцу
с терпеньем ангельским и ликом.
 

(май 2008, Бронкс)

6.

 
Мне с юности казался странным
за муки все возврат Иову
его потомства, но другого
в придачу к козам и баранам.
 
 
И златоустым Иоанном
не удостоены ни слова
обмен обносков на обновы,
размены в стаде безымянном.
 
 
Я в суперпахана не верю.
Кто в кровь учил меня морали?
Нет, чем любовь, прицельней цели.
 
 
Писцы там что-то переврали.
Оплакать легче мне потерю
Тебя, чем смерть теодицеи.
 

(май 2008, Бронкс)

7.

 
Был вундеркиндом. В юности балбесом.
Стал поздно – в тридцать – грызть наук гранит.
Без денег, без чинов, без заграниц
трубил до перестройки мэнээсом.
 
 
Прирос под старость публикаций весом
в четыре с чем-то тысячи страниц.
Стал в чем-то первым (пусть сочтет хронист,
я расплевался с этим интересом).
 
 
Дочь, внучка чудные есть. В позднем браке сына
родил. Он болен. Держат медицина
да Бог – путем лекарств и операций.
 
 
Прошел с ним первыми кругами ада.
Надежда есть. Мне ничего не надо,
как только к тельцу теплому прижаться.
 

(июнь 2008, Бронкс)

8.

О, знал бы я, что так бывает,

Когда пускался на дебют.

Что строчки с кровью убивают…

Б.Л.Пастернак

 
Посмев избрать его дебют,
поверил я, что так бывает:
поэта строчки убивают.
Да эндшпиль оказался крут.
 
 
Себя любить – сизифов труд:
с годами ego убывает.
Когда дитя заболевает,
заботы лишнее сотрут.
 
 
Но выучен урок под старость:
когда одна любовь осталась
с надеждой, то бывает так,
 
 
что в мусорный спускаешь бак
и нобелевских премий малость,
и творческой судьбы пустяк.
 

(июнь 2008, Бронкс)

9.

 
Мы прорываемся с боями.
Цель – выйти без больших потерь.
Какою тактикой ни мерь,
она за дальними морями.
 
 
Стрельба стихает временами,
но этой тишине не верь:
мы на войне – здесь и теперь,
в крови и дырах наше знамя.
 
 
Наш командир хоть мал, да смел.
Он с честью побывать успел
в сражениях и передрягах,
достойных описанья в сагах.
 
 
Растянут слишком – от Москвы до Бронкса
фронт. Если с нами Бог, то мы прорвемся.
 

(июнь 2008, Москва—Бронкс)

10.

 
Навалилась мертвая усталость
вроде ни с того и ни с сего,
и одно желание осталось —
спать, не быть, не помнить ничего.
 
 
Это «я» во мне такая малость —
чтоб заверить кровное родство.
Застрелись, к себе тупая жалость,
дезертирской сборки естество.
 
 
То ли вправду Бог вдохнул в нас душу,
то ли кантовский императив
в нас вселился прихотью мутаций,
 
 
только я умру, но не нарушу,
заповедь, что в списке опустив,
ты отдельно дал мне: не сдаваться.
 

(август 2008, Бронкс)

Разное

Воспитание морали

 
Четыре года – возраст самый
на все иметь особый взгляд:
Хороший тигр Шер-Хан, – упрямо
сын спорит. Я ворчу: он – гад.
 
 
Не знает сын такого слова,
и педагог я никакой,
но смысл поняв, кричит он снова:
Шакал Табаки – не плохой!
 
 
Ты что? – я возражаю слабо.
– Хорошая Баба-Яга!
– Ну да, куда там, прелесть баба:
и связь с народом, и нога.
 
 
Все-все хорошие, – твердит он, —
и волк, и Наг, и Бармалей!
Да ты, – я говорю, – пропитан
имморализмом, дуралей.
 
 
Усвоить, нам, большим, внимая,
мораль людскую должен он,
хотя в душе я понимаю
его божественный резон.
 
 
Но странно знать, что за страданье
судьба, усовестясь, дала
ребенку ангельское знанье:
боль в мире есть, но нету зла.
 

(март 2009, Гарлем—Москва)

Инструкция по уходу

 
Одно леченье – не решенье:
ему сопутствует уход,
и тут без перевоплощенья
ты не продержишься и год.
 
 
Когда выходишь на прямую,
из кожи нужно выйти вон,
глушить истерику немую
и страхов похоронный звон,
 
 
принять условие задачи:
расход – ничто, а все – приход.
Не милосердья, не отдачи —
вниманья требует уход.
 
 
Все видеть, слышать ритм дыханья,
пять чувств включенными держать
и волчьей ямы привыканья
ночными стражами бежать,
 
 
смотреть, чтоб шрамы зарастали,
как пьет, в сухое ли одет
(уходом правит бог деталей,
ты – лишь старательный адепт),
 
 
следить, чтоб не сошла повязка,
чтоб ел, чтоб спал, чтоб не потел,
но скажется скорее сказка,
чем сотня сделается дел.
 
 
Чтоб отдохнули мозг и руки,
для сверхчувствительных натур
стихи сгодятся и науки
в пятиминутный перекур.
 
 
А с рук, готовящих лекарство,
лезть может кожа, как с ужа,
чтоб смыла прошлых жизней барство
преображенная душа.
 
 
…Когда же тьма уступит свету
и камень с сердца сможешь снять,
ты сыну промолчи про это.
Не надо слишком много знать.
 

(январь 2009, Гарлем)

Из цикла «Охота за древом»

Дочери

 
Плоть от плоти, душа от души,
одичалой оливы отросток:
вот и нажил свои барыши,
свой процент скопидомства и роста.
 
 
Всё, что сверх – все труды и стихи,
разговоры, разъезды, романы —
суета, колебанье стихий
и ссыпание соли на раны.
 
 
Только этого в жизни хотел,
всё, что кроме, соломы горенье.
Лишь об этом – сплетение тел
и последнего вздоха прозренье.
 

(1990)

Обрывок еврейского венка

1.

 
Судьбы междуречья пологой
бежать, перейти через брод
и сделать крутой поворот
к горам: одоленье порога.
 
 
Придумать единого Бога
и с ним человеческий род,
в пророчествах знать наперед
чем плачена эта дорога.
 
 
Мутации зову ли внемля,
путем то прямым, то кривым
идти испрямлять эту землю,
 
 
чтоб впрямь человечеством стало
племен разномастное стадо
и Бог оказался живым.
 

2.

 
И Бог оказался живым?
Не знаю. Для скептика вера —
соблазн, несвобода, химера,
костров инквизиции дым,
 
 
газ Треблинок, вышки Колым,
духовность спецслужб и премьера.
Прививка от этой холеры —
одним только верить своим
 
 
глазам и ушам. Вот наш опыт.
Нас в розницу вечно и в опт
в различные веры обуть
 
 
рвались их жрецы и мессии.
Ловились. Заказан тот путь.
Тем паче еврею в России.
 

3.

 
Тем паче еврею в России
на это ловиться не след.
Вон, тянется красный послед
от родов, где наших усилий
 
 
не счесть. Даже если бузили
юнцы – и погромам в ответ.
Но с памятью в тысячи лет
грех есть ли стыдней амнезии?
 
 
А в Бога – не зная – нелепо
не верить. Как веровать слепо.
 
 
Зря разум Творец дал нам, что ли
(иль Дарвин-старик нагадал)?
Но гидом я разум бы взял
в прогулках по минному полю.
 

(июнь 2008, Бронкс)

Дед.doc

Неправильный (с неполучившимся магистралом) венок сонетов в подарок двум дочерям Соломона Сергеевича Майзеля – Заиде Соломоновне Готсбан, урожденной

Майзель, и Марии Яковлевой и в память старшей – Елены Соломоновны Милитаревой, урожденной Майзель, моей мамы

1.

 
Дед умер в пятьдесят втором – за год,
не отгуляв поминок по дракону.
Он был блестящий лектор и ученый
и редкого размаха полиглот.
 
 
Днем – три работы. Ночи напролет
сидел, в свою науку погруженный.
Ровесник века, тезка Соломона,
он не был мудр. Инфаркт прервал полет
 
 
идей, прозрений. Всем казался он
живым, веселым, легким человеком,
не обращенным людоедским веком
 
 
во тварь дрожащую. Был от тюрьмы спасен
он Богом или картою случайной.
А для меня стал образцом и тайной.
 

2.

 
Дед для меня стал образцом и тайной.
В преемники я был назначен с детства
семьей. Был худшим для нее из бедствий
его уход, внезапный и летальный.
Последний труд его монументальный,
оборванный, достался мне в наследство,
а я и знать не знал, по малолетству,
что путь мой мечен в перспективе дальней.
 
 
Что ж, я издал, спустя тридцатилетье,
сей труд, снабдив вступлением пространным2727
  С. С. Майзель «Пути развития корневого фонда семитских языков». Ответственная редактура, составление, вступительная статья, дополнения, индекс слов и корней А.Ю.Милитарева. M., 1983.


[Закрыть],
и это для семьи была победа
(жаль, бабки уже не было на свете).
 
 
Но я сейчас не про себя – про деда.
Он рос в местечке и в семействе странном.
 

3.

 
Он рос в местечке и в семействе странном:
отец – хасид, наполненный псалмами,
и ляйпцигский профессор дед по маме,
умерший рано и с пустым карманом.
 
 
Шла дочкам, в Русслянд сосланным, приданным
культура Гаскалы2828
  Гаскала (еврейск. ха-скала́ «просвещение») – движение, возникшее в конце 18 в. в интеллектуальной среде европейского, прежде всего германского, еврейства и стремившееся к интеграции в европейское образование, науку и культуру.


[Закрыть]. На лушне-маме2929
  Мама-лушн – родной («мамин») язык немецких и восточноевропейских евреев, т.е. идиш.


[Закрыть]
общаться в лавке и кой-как с мужьями
они могли, но как на иностранном.
 
 
Такая жизнь казалась горше плена,
и счеты с ней красавица Елена
свела, как отстрадала третьи роды,
и с мачехою стали жить сироты.
 
 
Дед послан был учиться в ешиботе3030
  Ешибот (еврейск. йешива, множ. число йешивот «сидение, заседание») – высшее еврейское религиозное учебное заведение.


[Закрыть],
но мамин – Гейне был язык и Гете.
 

4.

 
А мамин Гейне был язык и Гете.
И быв отцом за вольнодумство порот,
пройдя бар-мицву3131
  Бар-мицва (бар – арамейск. «сын», мицва – еврейск. «заповедь») – обряд инициации еврейских мальчиков, достигших 13 лет, символизирующий физическое и духовное совершеннолетие.


[Закрыть], он подался в город
от сна патриархального и гнета.
 
 
В гимназии был опыт ешибота
полезен. Дед-филолог был бы горд:
для внука грызть гранит науки – спорт,
а языки давались просто с лету.
 
 
На испытаньях на вопрос «Кто вас
готовил к нам из профессуры местной?»
ответив «сам», услышал «неуместна
здесь ложь», но в пятый был зачислен класс.
 
 
И так барьер процентный одолев,
у теток жил, двух прогрессивных дев.
 

5.

 
Из тетушек, двух прогрессивных дев,
одна потом в Америке училась
и там, туземцам в радость, отличилась,
помочь создать компартию успев.
 
 
Еврейскую утопию воспев
для негров, видя, что погорячилась,
в свой рай, в свой край родимый воротилась
как раз к тридцать седьмому – но не сев,
 
 
и тихо умерла в своей постели
(спас от судьбы, видать, еврейский Бог,
хоть выбить дурь марксистскую не смог).
 
 
Уже прозревший, сдерживался еле
дед в спорах с ней. Она в ответ кричала,
но – чистая душа – не настучала3232
  Уже после публикации этих сонетов выяснилось, что, доверившись своей детской памяти, плохо усвоившей разговоры и рассказы взрослых, я все перепутал и образ этой тетки С. С. Майзеля исказил. Исправляю эту непростительную ошибку: Елизавета Захаровна Майзель попала в Америку через Владивосток вместе с частями Чехословацкого корпуса (в котором она, по-видимому, работала сестрой милосердия). Там она вступила в МОПР (Международная организация помощи революционерам), но ни в каком создании Компартии США не участвовала. Вернувшись в СССР в 1934 г., она от своих коммунистических идеалов полностью отошла и вполне разделяла взгляды С.С.Майзеля (спорила с ним с коммунистических позиций как раз другая его тетка – Белла Захаровна). Она была высокообразованным человеком, страстным меломаном (будучи в Штатах, переписывалась с Леопольдом Стоковским) и немало способствовала интеллектуальному воспитанию дочерей своего племянника – Елены и Заиды. Умерла в 1942 г. в эвакуации в Томске.


[Закрыть].
 

6.

 
Да, чистая душа, не настучала.
Идем назад: германская война,
пятнадцатый… А деду горя мало:
трактат он пишет «Солнце и луна»
 
 
про гений и талант. Но вскоре на
гражданскую уходит. Идеалы
еврейского понятны пацана
(минус тринадцать зренье не мешало).
 
 
В седле стяжал он конармейских лавров,
словарь испанский зачитав до дыр.
Гласит апокриф – рявкнул командир
 
 
(а, может, это был и сам Котовский):
«Хай скачет в университет московский,
а тут не треба нам таких кентавров».
 

7.

 
Не надо было им таких кентавров,
и, посланный в Москву с депешей срочной,
дед поступил на факультет восточный,
с испанцев плавно перейдя на мавров.
 
 
Застал науки русской динозавров,
еще взял экономику заочно.
А Власть Советов расцвела, побочно
полнаселенья обратив в кадавров.
 
 
Арабского уроки и Корана
блестящие Атая и Баранов
вели. Да плюс персидский и турецкий,
 
 
да плюс еще досдал на дипломата.
…На власть имелось много компромата,
но дед пока был человек советский.
 

8.

 
В двадцатые дед – человек советский:
страдает как экономист марксизмом,
а как лингвист переболел марризмом
(маразмом, множенным на лепет детский).
 
 
Хоть в партии, чураясь церкви светской,
не состоял, спецом был ею признан
и то в Иран, то в Турцию был призван
спецкором ТАСС и как толмач3333
  Толмач – переводчик.


[Закрыть] торгпредский.
 
 
И раз в тридцать восьмом, в исходе года
(посольство все почти уже сидело)
ему приказ в Союз был возвращаться.
 
 
В Одессу-маму бабка полетела,
чтобы успеть к приходу парохода
с вдовой своей дать взглядом попрощаться.
 

9.

 
С женой в приезд тот не пришлось прощаться:
судьба до смерти от беды хранила
(одной рукой, другой – похоронила
иллюзиями радость обольщаться).
 
 
До этого был случай: домочадцы
все были с ним в Стамбуле. Можно было
(и нужно – все за это говорило)
забрать семью, бежать, не возвращаться.
 
 
Большой словарь турецкий3434
  Русско-турецкий фразеологический словарь – уникальный свод турецкой лексики 20-30-х гг. объемом с четырехтомный словарь русского языка Ушакова, получивший восторженные отзывы ведущих тюркологов; мне так и не удалось его опубликовать.


[Закрыть] завершен,
он в мире признан как авторитет
по Ближнему Востоку и ученый,
 
 
к тому же на работу приглашен
в американский университет.
Он взвесил все. И в пасть полез к дракону.
 

10.

 
Он взвесил все – и в пасть полез к дракону.
Зачем? Страх на родню, друзей беду
навлечь? (Не знал он, что не по суду
метут – по разнарядке, без резона.)
Любовь к России странная? Озона
нехватка за границей? Не найду
за давностью ответа – и ввиду
того, что рассуждать теперь легко нам
 
 
логически. Но прошлого не зли:
оно в ответ на сладострастный зуд
вершить над ним наш беспристрастный суд
 
 
сожмет в объятьях и оставит с носом.
И бьюсь я над загадочным вопросом:
как вышло, что его не загребли?
 

11.

 
Как вышло, что его не загребли?
Для власти ценным был специалистом?
Незаменим был? Не был коммунистом?
Но и таких без счета в гроб свели,
 
 
и раствориться в лагерной пыли
равно светило чистым и нечистым.
…Позором стукачам и особистам
в июне сорок первого пришли
 
 
в квартиру коммунальную родня,
друзья, соседи (дед им был за ребе),
и был опасней смерти разговорец.
 
 
Плохой прогноз, – сказал он, – у меня,
когда на нас фашистское отребье
идет, а тут проклятый правит горец.
 

12.

 
А тут пока проклятый правил горец,
купив победу по цене разгрома.
И ждали зря, что полегчает дома —
лишь горшая травила души горечь.
Но я про деда. Шла у нас про то речь,
как он не сел. Мне рассказал знакомый,
его коллега: секретарь парткома,
их Торквемада, псих-шпионоборец
 
 
(Бог шельму метит: некто Кебенёв)
сказал кому-то, кто не донесет —
и понеслось по институту слово:
 
 
«Что Майзель контрик, ясно и без слов,
но парень честный, х… с ним, пусть живет»
и – вычеркнул из списка рокового.
 

13.

 
В тот раз избегнув списка рокового,
он воевать по возрасту не мог
и в Куйбышев был послан – на Восток
вещать. Им было не найти другого —
 
 
ни уровня его языкового
ни чтоб и местных нравов был знаток.
Но этой передышки вышел срок:
в Иран он едет драгоманом3535
  Драгоман (из аккадск. таргуманну) – переводчик.


[Закрыть] снова.
 
 
Война прошла. Он в Африку отправлен,
где будет четырех держав альянсом
колониям дан статус итальянским.
 
 
И к каждой делегации приставлен
справляться с языками целый цех.
В советской переводит он со всех.
 

14.

 
Он переводит с языков со всех,
Но ночь – его: он бродит, пишет вволю.
Он слышит речь, он в Африке, он в поле!
Он жив, не стар. И это ль не успех?
Обратно через Лондон. Без помех
сидеть в библиотеках: вот раздолье!
Здесь тратить час на ужин жаль до боли,
так на прием загнали как на грех.
 
 
А за столом Хью Гейтскелл3636
  Хью Гейтскелл (Hugh Gaitskell, 1906—1963), лидер Лейбористской партии Великобритании в 1955—1963, неудавшийся кандидат в премьер-министры Великобритании (англичане шутили про него: «Лучший премьер-министр, который у нас когда-либо не был»).


[Закрыть] оказался.
Дед, пальцем ткнув, сказал, хвативши лишку:
«И я по маме Хацкель, вот как этот».
 
 
Вмиг древо принесли, и отыскался
российский след. Тут лорд вскричал «Братишка!
Ах, как я рад!». И дед сказал: «Forget it!3737
  Forget it – «забудь об этом», «выкинь из головы».


[Закрыть]».
 

15.

 
Лорд рад родству, а дед сказал: «Forget it!»
и рать сексотов3838
  Сексот – секретный сотрудник.


[Закрыть] оглядел украдкой,
но был той швали, на халяву падкой,
вискарь родней, чем Ильича заветы3939
  Не исключено, что эпизод с «лордом Гейтскеллом», дошедший до меня как часть семейного фольклора со слов С. С. Майзеля, мог быть им и выдуман – он был мастером розыгрышей и анекдотических историй. Но родство, вроде бы, не выдумано.


[Закрыть].
 
 
В Стране Советов вновь в родимом гетто
вмиг схвачен века-волка мертвой хваткой,
амебной абиссинской лихорадкой
и творческой, он свой научный метод
 
 
к безмерному примерить материалу
спешит ночами, сердце надрывая.
В апреле, в пятьдесят втором, в трамвае
оно не выдержало, и его не стало.
Так пал в ничейной битве Ланцелот.
Драконий труп еще кривлялся – с год4040
  Биографическая справка: Соломон Сергеевич Майзель родился 24 сентября 1900 г. в Лепеле. В 15 лет уехал в Екатеринославль, где, сдав экстерном экзамены, поступил в пятый класс гимназии, окончив ее в 1919 г. Конец 1919 и весь 1920 г. воевал в рядах Красной Армии, а в 1921 г. был демобилизован и направлен на учебу в Москву, где поступил на историко-филологический факультет Московского университета и одновременно в Институт востоковедения. С 1923 г. С. С. Майзель перешел в Институт востоковедения и в 1926 г. окончил его по дипломатическому и экономическому отделениям турецкого и арабского секторов ближневосточного факультета. По окончании института работал библиографом и одновременно преподавал математику, экономику и экономическую географию в разных учебных заведениях Москвы. В 1928 г. назначен драгоманом, а затем консультантом Торгпредства СССР в Турции, где параллельно составляет русско-турецкий фразеологический словарь. В 1932 г. направлен в качестве представителя Наркомвнешторга в Яффу, где получил золотую медаль от международного выставочного жюри за организацию павильона СССР. С 1932 г. чередует преподавание восточных языков в Институте востоковедения и Институте красной профессуры с командировками в Иран (1934—1936) и Турцию (1936—1938 гг.), где возглавляет одно время корреспондентский пункт ТАСС на Ближнем Востоке с центром в Анкаре. С 1940 г. по 1952 г. преподает турецкий, персидский и арабский языки в Высшей дипломатической школе, где заведует (с 1942 г.) кафедрой языков Ближнего и Среднего Востока. В 1941—1942 гг. командирован в Иран для работы в качестве переводчика посольства СССР, а в 1947—1948 гг. – в Северо-Восточную Африку в качестве секретаря (фактически – переводчика) советской делегации в Международной комиссии по бывшим итальянским колониям. В 1944 г. защитил кандидатскую диссертацию, а 7 апреля 1952 г., накануне закончив вчерне докторскую диссертацию, скоропостижно скончался на 52-м году жизни.


[Закрыть].
 

(октябрь 2008 – апрель 2009, Москва – Гарлем)