Текст книги "Палыч и Игорёк. Авиаповесть в рассказах"

ТРЕНИРОВКА

Раз уже повелось с начала карьеры, что всё идёт не по наезженной колее, то и какие будут основания рассчитывать, что дальше всё пойдёт иначе?

Мы уже знаем, как Игорёк стал командиром самолёта, поменяв местами тренировку и приказ о назначении. Вы не поверите, но и дальше всё у него складывалось подобным образом.

Как-то, будучи уже относительно опытным командиром с налётом около полутора тысяч часов в качестве командира самолёта, Игорёк дежурил в резерве. А у Анатолия Ивановича стояла по плану аэродромная тренировка со стажёром перед вводом в строй командиром. Но ночью жена стажёра начала рожать, и тот отзвонился, что всю ночь не спал и на тренировку не приедет.

– Так жена же рожала, не ты, – попытался то ли пошутить, то ли вразумить пилота Анатолий Иванович, но без толку.

И в результате Анатолий Иванович маялся от безделья. Но когда в штурманскую зашёл Игорёк и доложил, что все рейсы улетели и дежурный командир его отпустил, у Анатолия Ивановича созрел план.

– А ты программу подготовки инструктором не начинал отлётывать? – спросил он Игорька. – Налёт у тебя какой?

– Полторы тысячи, но по поводу инструкторского допуска разговора с командиром эскадрильи не было, – смешался тот.

– Не было, так будет, – загорелся командир звена. – Оформляй полётное задание на тренировку и бегом на самолёт.

Чтобы у Анатолия Ивановича не пропадал запланированный лётный день, он организовал тренировочный полёт с нашим героем для подготовки того в качестве инструктора. Для выполнения тренировки полетели на ближайшую площадку. Площадка – это такой аэродром, на котором кроме поверхности, приспособленной для взлёта и посадки, ничего нет. Ни посадочных знаков, ни связи – ничего.

Нужно сказать, что Игорёк и не подозревал, что его ждёт, когда так просто согласился потренироваться по инструкторской программе. Правда, нужно добавить, что эта инструкторская программа была в интерпретации Анатолия Ивановича, который, с его большим опытом эксплуатации «Ан-2», позволял узнать про этот самолёт много нового.

– Отказ двигателя на первом развороте, – спрашивает инструктор перед взлётом. – Твои действия?

– Согласно требованиям руководства по лётной эксплуатации, возвращаемся на аэродром взлёта, – отчеканил Игорёк.

– Показывай, – просит командир и даёт взлётный режим. Сразу после завершения первого разворота инструктор дросселирует двигатель:

– Возвращайся на аэродром взлёта.

Игорёк старается выполнить разворот в сторону аэродрома, но уже через несколько секунд видно, что до аэродрома не дотянут.

Анатолий Иванович увеличивает режим работы двигателя и, выполнив стандартный разворот, выполняет посадку. Далее короткий разбор.

– Заметь: режим взлётный, самолёт лёгкий, значит, высоту набрали быстрей, чем обычно. Отказал двигатель, когда первый разворот уже выполнили, и всё равно до аэродрома не дотянули. Это ты когда в Шереметьево летать будешь, – сказал, как в воду глядел, опытный лётчик, – может, и вернёшься на аэродром взлёта, а на нормальной площадке даже не думай так делать.

– И что делать? – спросил Игорёк, у которого в сознании мир перевернулся. По крайней мере авиационный мир. Оказывается, в книжках и в жизни всё по-разному. И как жить дальше?

– Во-первых, самолёт держится в воздухе только благодаря скорости, – разъяснял опытный наставник, – поэтому скорость должна быть всегда. Работает мотор – замечательно. Перестал работать – обеспечивай скорость сам. Снижайся. И не просто снижайся, а в сторону места, где можно примоститься без двигателя.

– А как за такое короткое время выбрать место приземления? – искренне удивлялся Игорёк.

– Правильный вопрос. И это, во-вторых. Когда откажет двигатель, искать площадку уже нет времени. Поэтому ищи место приземления постоянно. Замечай, когда летаешь, где просеки, где дороги, где поля. И небо, и землю нужно читать внимательно, запоминая содержание, а не перескакивая через несколько страниц, чтобы узнать, чем всё закончилось. Тогда не нужно будет искать, куда приземлиться, при дефиците времени.

Потом потренировались возвращаться без двигателя на аэродром при отказе во время полёта от второго разворота к третьему и много ещё такого, что сорочка на спине у будущего инструктора потемнела от пота.

Закончив тренировку, пошли на базу.

Диспетчер предупредил, что у них погода портится. Анатолий Иванович сообщил о наличии у него допуска к особым правилам визуальных полётов и решении следовать в Энск.

Уже на предпосадочной прямой, когда до аэродрома оставались сотни метров и видны были посадочные знаки, диспетчер дал команду:

– Видимость девятьсот метров, уходите на второй круг.

Игорёк уже начал увеличивать режим двигателя, когда на его руку сверху легла рука старшего командира и уменьшила режим, а другой рукой Анатолий Иванович нажал кнопку внешней связи и выдал в эфир:

– Понял, посадку разрешили.

После заруливания на стоянку к самолёту подъехала машина руководителя полётов и водитель сказал, что командира приглашают на вышку.

Игорёк поехал с Анатолием Ивановичем. На вышке их ждал руководитель полётов.

– Привет, Толя, – начал он беседу очень ласково. – И что же ты, чудило на другую букву, не хочешь, чтобы я спокойно доработал до пенсии?

– Привет, Коля, – с той же интонацией ответил Анатолий Иванович. – А что же это твой диспетчер не мог подождать секунд десять, пока я приземлюсь, чтобы потом передать видимость? Или ты считаешь, что мне стоило в облаках следовать на запасной? Ты видел, где нулевая изотерма? Да я через пятнадцать минут в сосульку превращусь. А сосульки, как ты знаешь, летают хорошо только в одном направлении – вниз.

– Ладно, ладно, с диспетчером я поговорю, – поменял тон на примирительный руководитель полётов. – Но не было бы сейчас меня рядом и передал бы диспетчер сообщение о посадке ниже минимума, что бы ты тогда делал?

Опытный инструктор полез в кошелёк, извлёк оттуда предохранитель и показал собеседнику.

– Что это? – удивился тот.

– А это, друг мой Коля, сгоревший предохранитель радиостанции. И если бы вы накатали вонючку, что я сел ниже минимума, я бы, как бы потом выяснилось, выполнил посадку без связи. И сгоревший предохранитель тому подтверждение.

«ОТ ВИНТА!»

Когда после тренировки Анатолий Иванович и Игорёк шли от вышки к перрону, Игорёк сказал:

– Спасибо за науку. – Потом, помолчав, добавил: – И за тренировку тоже большое спасибо.

Анатолий Иванович кивнул, мол, не за что, и спросил про Палыча:

– Как он?

Игорёк только пожал плечами.

– При нашей работе чтобы просто общаться – нужно в одном экипаже летать. А почему вы спросили?

– Ты сказал про тренировку, вот я и вспомнил, кто реально должен учить, – вздохнув, ответил командир звена.

Потом увидел, что Игорёк помрачнел, восприняв это как упрёк в свой адрес, и добавил:

– У тебя тоже получится.

В это время они подошли к перрону, по которому пронеслась машина скорой помощи с мигалкой и сиреной.

– Срочное санзадание, что ли? – предположил Игорёк.

– Да вроде за нами на прилёт никого не было, – с сомнением сказал Анатолий Иванович. – А если бы перед нами прилетели, то уже бы давно уехали.

В АДП, где наш экипаж сдавал задание, диспетчер был очень мрачен и, забирая задание на полёт, только покачал головой со словами:

– Надо же, какое несчастье.

– А что случилось-то? – раздражённо спросил Игорёк.

– А вы что, не в курсе? Вы же только что на перроне были…

– И что? – прервал его командир звена.

– Так Палыч под винт попал, – ответил старый лётчик.

Игорёк почему-то подумал, что точно так тот, скорее всего, на фронте сообщал трагические новости о тех, кто не вернулся с задания. Подумал и ужаснулся. Это же Палыч. Это же Палыч! Это его вот только что через перрон везла скорая.

Есть в поршневой авиации команда «От винта!»

Простая такая команда, которая и говорит о завершении подготовки к полёту, и указывает на начало самого полёта, и призывает окружающих проявить максимум внимания, и напоминает всем, какая мощь у самолёта под капотом имеется, так что лучше отойти на безопасное расстояние.

Эта команда настолько естественна для любого пилота или авиатехника, что даже трудно найти аналог в обычной жизни, чтобы объяснить её обязательность.

Умываться и чистить зубы каждое утро?

Правильно, но сильно опаздывая поутру, можно пренебречь этими привычными процедурами, если и нанесёт это упущение ущерб, то разве что репутации опаздывающего.

В случае отсутствия команды, предупреждающей о начале запуска поршневого двигателя, последствия могут реально быть трагическими. Например, как в нашем случае.

В кабине самолёта, на котором собирался лететь Палыч, авиатехник проводил практические занятия с молодым механиком. Цель занятий – предполётная проба двигателя АШ-62ИР. Стажёр исправно давал команду «От винта!», но путал дальнейшие действия, и наставнику приходилось заставлять стажёра всё начинать сначала. После пятого или шестого раза стажёр уже забыл дать положенную команду, а раздражённый слабой подготовкой обучаемого наставник этого не заметил. Проезжавший мимо заправщик не оставил Палычу шансов услышать характерный звук стартёра, предупреждающий о запуске двигателя.

Раздражённый техник и его ученик так и не поняли, что произошло, когда к самолёту со всех сторон бежали люди, и только выключив двигатель, они увидели лежащего под винтом человека с развороченным животом.

Ещё через минуту-другую прибежала врач из стартового медпункта и приняла меры, которые необходимы в такой ситуации. Приказала всем убраться очень грубыми словами. Даже командир эскадрильи не смел ослушаться.

Очень скоро к лежавшему на перроне телу подъехала машина скорой помощи, куда быстро погрузили Палыча. Оставшимся коллегам оставалось только надеяться на лучшее, хотя в это лучшее верилось с трудом.

Все попытки узнать в городской больнице состояние пострадавшего наталкивались на стандартное: «Идёт операция».

Когда позвонил командир эскадрильи и представился, что он самый главный лётчик в Энске и ему нужно докладывать в управление о случившемся, дежурная медсестра мгновенно сменила тон и ответила:

– А-а-а, тогда другое дело. Если вы главный, я сейчас пойду в операционную и попрошу на время прервать операцию, чтобы хирург подошёл к телефону и доложил, как идёт операция.

– Хорошо, – сказал находящийся в шоке главный лётчик города Энска, – я подожду.

– Что? – заорал голос на том конце провода. – Вы что там, вообще …? – и бросила трубку на полуслове, но смысл прерванной фразы дошёл до звонившего.

ЖИЗНЬ

Открыв глаза, Палыч увидел женское лицо. Медсестра улыбнулась и сказала:

– Проснулся.

Палыч опять впал в забытьё. Он не помнил ни кто он, ни как оказался в больничной палате. Даже про то, что помещение, где он находился, называется больничной палатой, он не знал. Единственное, что было в его сознании, – это лицо женщины, которая приходила к нему в палату, когда он был в забытьи.

Скорее всего, это была медсестра. Другая медсестра, не та, что озвучила, что он проснулся. Та медсестра была необычайно красива. Хотя сейчас вряд ли Палыч знал, что такое «красива». У неё были замечательные, красиво уложенные волосы в виде косы. Каждый раз, когда Палычу было очень плохо, она подходила и говорила: «Ну что, вставай! Пойдём со мной!»

Палыч понимал, что это, скорее всего, медсестра, которая просто перепутала пациента, и ничего не отвечал. Да и как вставать с такой высокой кровати? Медсестра уходила, но его не оставляла мысль, что она ещё придёт.

Когда сознание начало возвращаться и забытьё перешло в глубокий сон, приснилось, что он пилот и идёт к самолёту. Между ним и самолётом стоит его мама и говорит: «Не ходи к самолёту, сынок».

Палыч только улыбнулся на «сынок», которого не слышал много лет, и ответил: «Как же это возможно, мама? Я же лётчик».

И сразу же вспомнил, что он пилот, что должен сегодня лететь, а погода плохая, но командир эскадрильи всё равно потребовал готовить самолёт. А он лежит неизвестно где, а самолёт не готов. Нужно бежать готовить самолёт. Мышцы напряглись, всё тело пронзила боль, и Палыч проснулся.

На табуретке возле его кровати сидел доктор. В том, что сидевший был доктором, сомнений быть не могло. Он был вылитый доктор Айболит из детства. Не тот, что на рисунках детской книжки, а тот, которого Палыч себе представлял, когда мама читала эту сказку. Разве что немного моложе и, в отличие от доктора из детской сказки, усталый и грустный.

– Как самочувствие? – спросил доктор.

Палычу мгновенно стало ясно всё. То ли он обрёл способность читать мысли, то ли звуковые волны содержали дополнительную информацию, о которой он раньше не догадывался. Но заданного вопроса хватило, чтобы Палыч понял: доктор уверен, что всё очень плохо. Более того, он понял, что если спросить доктора напрямую, то он прямо об этом и скажет.

Палыч набрал воздуха в лёгкие, чтобы спросить, но почему-то вспомнил медсестру, что приходила раньше.

– Ко мне приходила медсестра, – сказал он доктору. – Она ещё придёт?

– Придёт, – уверенно ответил доктор.

– Шанс у меня есть? – Палыч выдавил из себя вопрос, который боялся задать.

– Почти нет, – абсолютно без эмоций ответил уставший Айболит. – Тебе там всё так разворотило… Я всё что мог посшивал, но что там ещё повреждено – остаётся только гадать.

Доктор смотрел прямо в глаза, и сомнений в том, что он очень старался спасти и что он расстроен тем, что не получилось, – не было.

– Будем ждать, – сказал он после паузы. – Если в течение двух дней пописаешь, значит будешь жить.

Доктор встал. Палычу очень хотелось, чтобы доктор не уходил. Казалось, что как только доктор уйдёт, сразу начнётся отсчёт двух дней, которые ему остались.

– Когда эта женщина, про которую я спрашивал, будет дежурить? – спросил Палыч.

– Женщина была без головного убора? – уточнил врач.

– Без. Красивые такие волосы, уложены косой, – Палыч обрадовался, что это реальная медсестра, а не его сон.

– Не бывает медсестёр без головного убора, – ответил тот, кто знал всё и даже будущее Палыча. Остановившись у двери, доктор добавил: – Она здесь ко многим приходит. Будет звать с собой – не ходи.

Палыч смотрел на дверь, которая закрылась за доктором Айболитом не из сказки. Или из очень грустной сказки.

«Неужели это всё? Вот все эти так быстро пролетевшие, более и менее важные, а в основном вообще ничего не значащие события – это и есть моя жизнь? Жизнь же – это что-то громадное, что не помещается в сознании. Когда говоришь „вся жизнь“, подразумеваешь что-то реально очень-очень продолжительное. Нет. Так не может быть. Доктор Айболит – не из сказки и всего-навсего доктор. А значит, может ошибаться. Нет, не может, а точно ошибается! Не может жизнь вот так взять и оборваться».

Палыч уже почти убедил себя в том, что слова доктора не просто были неверны, а противоречили логике бытия. Но тут в сознание ворвалось слово «может».

«Может, – подумал Палыч. – А смерти детей? Они вообще ничего не пережили. А война, когда гибли миллионы парней намного младше меня? Значит, это не противоречит логике и смыслу бытия…»

Ночью Палыч проснулся от того, что кто-то сел на его кровать. Открыв глаза, Палыч увидел ту же женщину с непокрытой головой, что приходила раньше. Она дружелюбно смотрела ему в глаза.

– Пойдём со мной, – сказала она, потом встала и направилась к выходу.

Палыч понимал, что последуй он за ней, пройдут боль, тревога, неопределённость. Пройдёт всё. Понимал, что всё равно придётся идти. Так почему не сейчас? И не нужно прилагать усилий. Нужно просто согласиться и последовать призыву.

– Ты куда? – вдруг резанул слух незнакомый женский голос, и Палыч впал в забытьё и в боль.

Утром опять пришёл доктор и сел на табуретку.

– Я пописал, – с нескрываемой гордостью заявил пациент.

– Ну что же, – переварив новость, ответил Айболит, – можно переводить из ясельной группы в детсадовскую.

ШТУРМАНСКАЯ

Нынешнее поколение пилотов, которые сразу после авиашкольной скамьи пересели в кресла, что в кабинах современных лайнеров, уже и не поймёт значение этого слова – «штурманская».

Возможно, они подумают, что это какое-то существительное женского рода, означающее предмет, принадлежащий представителю вымирающей авиационной профессии – штурману.

На самом деле штурманская – это помещение, где в стародавние авиационные времена предписано было проходить подготовку к полёту и штурманский контроль готовности.

По сути своей штурманская была центром лётного бытия на земле. Именно здесь члены экипажа встречались перед началом подготовки к полёту. Здесь было положено сначала обсудить последние новости, поделиться радостью или излить печаль.

Именно здесь предписывалось готовиться к полёту, когда погода благоприятствовала, и здесь же ожидали улучшения погоды, если погода не позволяла лететь. Также штурманская была идеальным местом, чтобы дождаться информации об устранении неисправности, из-за которой рейс задерживался.

А главное, все присутствующие в штурманской были на одной волне – волне лётной работы. Именно это делало общение в этом месте особенным. И объяснить или описать эту особенность иначе, кроме как словами «близость неба», я не могу, хотя осознаю́, что большинству такое объяснение будет непонятно.

В штурманской были свои законы и правила. Здесь царил приоритет подготовки к полёту над всем остальным, когда аэропорт работал в обычном режиме. А когда по каким-то причинам полёты не выполнялись, то не было лучше места пообщаться на любые темы. И это общение было ещё одной стороной профессии и настоящим университетом лётной жизни. Ни одна комиссия по расследованию авиационного события не могла располагать всей той информацией, что была известна обитателям штурманской.

Ну а самым главным человеком в штурманской был дежурный штурман. Невысокая должность дежурного штурмана обычно не отражала неформальный статус этого человека, потому что чаще всего эту должность занимали ушедшие на пенсию штурманы или пилоты. Или лётные специалисты, списанные с лётной работы по состоянию здоровья на время.

То есть вы понимаете, что назначение Палыча после медицинской комиссии, которая списала его с лётной работы на шесть месяцев, было вполне естественным.

Но перед началом работы дежурным штурманом ему предстояло пройти двухнедельную стажировку. Стажировку проводил старший штурман Пал Степаныч.

Пал Степаныч был непререкаемым авторитетом в энской авиаэскадрилье в части любых вопросов, касающихся воздушной навигации, самолётовождения, бомбометания, десантирования, боевого применения и всего того, где требовался штурманский расчёт. Кстати, тогда «штурманский расчёт» был синонимом точности.

К тому же Пал Степаныч обладал редчайшим даром для авиатора – он умел слушать. И при этом сам знал миллионы различных авиационных историй, анекдотов и баек. А может, именно потому и знал их так много, что умел слушать.

Как-то во время дежурства, когда в штурманской никого не было (свои экипажи с утра уже разлетелись, а чужие ещё не прилетели), Палыч спросил своего наставника про войну:

– Пал Степанович, а правда, что на фронте расстреливали за триппер?

Павел Степанович посмотрел на коллегу, как смотрят на шкодливого и милого щенка – с улыбкой умиления.

– Палыч, если бы за триппер расстреливали, то кто бы тогда воевал?

И в подтверждение своих слов рассказал небольшую историю из собственной фронтовой жизни:

– Нас в сорок втором послали всем полком в учебный центр на переподготовку на новые машины. Прямо с фронта и прямо в мирную жизнь. То есть на месяц прямиком в рай. Детали опущу, но по окончании обучения мы на новых машинах, как положено, сделали круг над ставшим родным городом, помахали крыльями в полной уверенности, что с земли нам тоже махали сотни платочков. И прямиком на фронт.

Ну сам понимаешь, раз уж разговор на эту тему, очень скоро я вынужден был обратиться в медсанбат по поводу, так скажем, ухудшения состояния здоровья, не связанного с участием в боевых действиях.

Фельдшер безо всякого удивления выписал мне направление в госпиталь, куда я и прибыл.

Боевой офицер, в форме, награды… иду через парк к главному корпусу, а вокруг пациенты госпиталя. Все на костылях. И так стыдно стало мне, что здесь все пострадавшие в бою, а я со срамной болезнью только отвлекаю врачей от их благородного труда, что сел на скамейку возле входа в главный корпус и закурил от мрачных мыслей.

Подсел боец моего возраста, пристроил костыли и попросил закурить.

«Чё смурной такой?» – спрашивает, затянувшись.

И тут я от расстройства как на духу все свои мысли ему выкладываю. Что, мол, стыдоба берёт, что я, такой-сякой, промеж них, настоящих героев, оказался.

Молча выслушал меня пострадавший в боевых действиях боец. Докурил. Потом встал на костыли и так спокойно: «Не переживай, летун, завтра и ты на костыли станешь», – и поковылял к корпусу.

Назавтра мне молоденькая медсестричка вколола в ягодичную мышцу такой убойный раствор, что нога от боли и отнялась. Костыли были уже приготовлены. Так что от остальных пациентов я уже ничем не отличался. А ты говоришь «расстреливали».

Хотя поначалу там, на скамеечке возле входа, было так стыдно, что думал: лучше бы расстреляли. А что с нас взять – пацанами были. Такими, как вы сейчас. Может, даже моложе».

Палыч мысленно попытался примерить на себя фронтовую судьбу старшего поколения, но ничего не получалось.

«Понять это можно, только если пережить», – решил для себя Палыч.

А ещё Пал Степаныч очень хорошо играл в шахматы. Он утверждал, что перед войной был чемпионом городского Дома пионеров, а это, по сути, чемпион города среди школьников. Палыч постоянно проигрывал. Его это не сильно тяготило, но чтобы внести хоть какую-то интригу в это противостояние, он как-то в выходной взял в библиотеке книжечку «Комбинации и ловушки в дебюте», проштудировал её и уже на следующий день, используя полученные знания, три раза подряд подчистую разгромил своего наставника в дебюте.

– А вам, молодой человек, – подчёркнуто вежливо спросил руководитель стажировки у своего подшефного, – не кажется, что сия доблесть отрицательно повлияет на вашу характеристику?

– О чём вы говорите, гроссмейстер? – ответил Палыч. – Да у меня такая предыдущая характеристика, что вы не сможете воплотить в жизнь свою месть таким коварным бюрократическим способом.

– Реально? – удивился Пал Степаныч и признался: – А ты знаешь, я не читал твою характеристику.

– Так я как раз об этом и говорю, – ответил Палыч, – что никто характеристики не читает. И вашу никто не прочитает.

– То-то, смотрю, ты такой смелый, – завершил выяснение отношений наставник.

Так за приятным общением и несложной для летающего человека наукой пролетели две недели стажировки.

– Послезавтра выходишь на смену самостоятельно, – сказал старший штурман в завершение учебного процесса. – Я оформлю бумаги, а ты пока свободен. Но в шестнадцать с четвертью придёшь забрать документы для приказа.

Палыч в авиации человек не новый, поэтому, как и было велено, ровно в четыре пополудни прибыл за документами. Ну и, естественно, четвертинку не забыл.