Текст книги "Шаманизм"

– Ты виноват!..»

А у мальчика просто пересохло во рту от волнения и маниока, которую он жевал, оказалась сухой.

Далее, проясняя суть колдовского экстаза, важно отметить, что это вещь «заразная». Он может распространиться на всех участвующих в обряде шаманства. У В. Н. Басилова есть описание участников шаманского обряда: «Корчей скобененные лица, кровью налившиеся выпученные глаза, широко растянутый пенящийся рот, плоский, с раздутыми ноздрями нос, встаращившиеся дыбом на голове черные волосья…» Надо отметить, что любой из нас, присутствуя при совершении обряда, может также поддаться атмосфере ее эзотеричности и впасть в состояние экстаза.

В понятии Мир Чи Элиада, экстаз – это не что иное как «конкретный опыт ритуальной смерти». Применительно к шаманам, экстаз – созерцание мира, где добрые и злые духи являются ему в этот момент ясновидения в образе людей и общаются с ним. При этом шаману кажется, что душа действительно унеслась из тела, которое внешне коченеет и носит все признаки смерти.

Г. И. Царева, имя которой нам стало известно из статьи, помещенной в журнале «Наука и религия» (1995. № 2), исследующая природу шаманизма, говоря об экстазе как о важнейшем элементе шаманства, называет его пограничным состоянием сознания, потому что колдун, «несмотря на внешнюю отрешенность от мира, ясно сознает, что происходит вокруг, даже когда он падает без чувств». Из этого «тяжелого психического состояния» он выходит благодаря своей могущественной воле. О том, что, находясь в этом состоянии экзальтированности, шаман может контролировать свои действия, говорит Н. Чэдвик: «Это странное, экзальтированное и в высшей степени нервное состояние не только сознательно достигается, но может сознательно и успешно контролироваться до конца и в соответствии с традиционными предписаниями». Из этого следует, что экстаз – осознанное, запрограммированное состояние, которого шаман достигает посредством самовнушения.

У каждого колдуна были свои способы погружения в экстаз. Кто-то перед камланием постился, кто-то вообще голодал. Другие просто хорошо наедались и высыпались, чтобы хватило силы для такого изнуряющего силы и нервную систему обряда. Вхождение в экстаз зависело также от психологических качеств самого шамана. Некоторые достигали этого состояния быстрее, чем другие. Существовало правило, запрещающее всякие прикосновения к шаману во время камлания, никто не должен был мешать во время таинства шаманства, чтобы не спугнуть духов и не вывести колдуна из состояния экстаза.

Некоторые шаманы утверждают, что после камлания ничего не помнят. Но, скорее всего, они кривят душой. Каждый шаман, практикуя элементы импровизации во время своих «сеансов», проводит их по заранее продуманному и отработанному сценарию.

Шаманство – это искусство, овладевают которым сильные люди.

Психологические приемы шаманов

Все искусство магии, частью которой является и шаманское, пронизано элементами психологии и психотерапии. Любой колдун – прежде всего тонкий психолог, хорошо знающий слабости человеческого организма, тайны человеческой души, изучающий их в процессе своей практической деятельности. Он широко использует такой психологический прием, как внушение. Своими простейшими методами он может достигнуть такого эффекта, для достижения которого профессионалам-психиатрам потребуются месяцы, а может быть и годы. Райт в своей книге «Свидетель колдовства» пишет:

«Единственное заключение, к которому я мог прийти, было то, что африканские колдуны знают и применяют силу психического воздействия… Сила внушения, – подчеркивает исследователь, – …самый эффективный инструмент колдуна;она же является одним из наиболее сильных психологических приемов, используемых в современной медицине…»

Он же утверждает, что «в отношениях с членами своего племени знахарь использует психологические механизмы, существовавшие за сотни, а может быть, и тысячи лет до Фрейда. Они используют механизмы психологического воздействия… в основе которых лежат наблюдения над общими чертами в человеческом характере… Он сочетает мистические элементы внушения с такой практикой, как гипноз, фокусничество и бесполезные лекарства, которым верят и которые именно помогают больному».

Приведем и дальше наблюдения Генри Райта, свидетельствующие о том, что шаман во время своей целительской практики направляет больного в мир его собственных иллюзий и фантазий, убаюкивает его сознание и играет на том доверии, которое сам же создал. «В отдаленных уголках сознания, – пишет Райт, – он может откопать зарытые сокровища памяти – надежды, страхи и навязчивые идеи, которые способны освободить или, наоборот, запутать пациента в сетях, которые тот сам себе сплел».

Современные психотерапевты взяли на вооружение целительские приемы колдунов и их трансовую методику погружения в свое собственное «Я» и на их основе разрабатывают свои уникальные методы психотренинга, дают рекомендации в области знаний человеческой души и воздействия на себя и других людей, помогая открыть в себе шамана.

Глава 5
Ритуалы посвящения в шаманство

Древние посвящения – фундамент шаманизма

«Я приближался к границам смерти и, достигнув порога Прозерпины, я возвратился оттуда, уносимый через все элементы… В глубине полночного часа я видел солнце, сверкающее великим светом, и при этом освещении я видел богов небесных и богов преисподней и, приблизившись к ним, я им отдал дань благоговейного обожания…» (Апулей).

По определению В. В. Солярского, шаман – «представитель тайных знаний» – один из тех посвященных, которые несут в себе сверхъестественное начало, дарованное им небесами. Он – представитель культа шаманизма, который, по мнению одних ученых, есть форма религии, а на взгляд других, – особое мировоззрение, основанное на почитании духов, среди которых главенствующую роль играет культ предков. Свою гипотезу возникновения данного явления высказывает Фабрициус Д’Оливье в форме легенды.

В воинствующем клане между двумя воинами возникает ссора. Они нападают друг на друга, но внезапно женщина с распущенными волосами, приходящаяся им сестрой, бросается и разъединяет их. Она восклицает, что видела в лесу предка племени, который сказал ей, что не хочет вражды двух братьев. Удивленные вмешательством невидимой силы в их драку, они озадачиваются и мирятся. Начинаются разговоры о чуде. Дуб, под которым женщина стояла, когда ей явился предок, объявляется священным деревом, а она сама получает статус пророчицы, продолжает вещать, вызывая души предков уже не в уединении, а перед толпой, которая, поддавшись власти магических заклинаний, воображает, что видит их. Это происходит неоднократно, становится обычаем. Таким образом и возникает культ, начало религии, имя которому шаманизм.

Чтобы отправлять культы, нужны люди, которые посвящены в тайны проведения этих обрядов и способы общения с духами. К великим посвященным относят шаманов. Но шаман становится таковым лишь после того, как сможет приобщиться к тайне понятия «Страдание-смерть». Через него проходили все посвящаемые еще в Древнем Египте, оно являлось конечным этапом колдовского обряда и венчалось «синтезом всех наук, известным под названием Osiris – ведьма разума. Символ его – большая пирамида».

О древнем обряде посвящения рассказывает Эдуард Шюре, эзотерик девятнадцатого века, в своей работе «Великие посвященные: очерки эзотерии религии». Посвящение было поднятием всего человеческого существа на «головокружительные высоты духа, откуда возможно господство над жизнью».

Чтобы достигнуть такого превосходства, человек нуждается, по утверждениям древних, в полнейшем переплавлении всего своего существа: физического, нравственного и умственного. Переделка эта возможна лишь при одновременном упражнении воли, интуиции и разума. Посредством полного согласования человек может развить свои способности до неограниченных пределов. Посвящение, по словам Шюре, будит чувство. Великим духовным усилием человек может достигнуть непосредственного духовного видения, открыть дорогу в потусторонний мир и быть способным проникнуть туда. Только при этом условии он может стать посвятителем и пророком, теургом – ясновидящим и создателем душ.

В древние времена центром посвящения в неизведанное был Египет. Во времена правления Рамзеса египетская цивилизация достигла полнейшего расцвета – храмы, величайшая культура, флот, торговля. Это привлекало чужеземцев. Но самым главным, ради чего приезжали некоторые иноземцы, была жажда проникнуть в тайны вещей. Было известно, что в святилищах Египта жили маги, иерофанты, владеющие божественной наукой, умеющие приобщаться к тайнам богов.

Человека, проявившего такой интерес, вели в храм Озириса. Если в ищущем находили искреннее желание истины, его приводили в подземные пещеры, в тайное святилище. Там ему сообщали об опасностях, которым он подвергал себя, входя в эту бездну, откуда возвращались лишь смелые духом. Происходило это так.

«– Ты еще можешь вернуться назад, – произносил один из неокоров. – Дверь святилища еще не заперта. Иначе ты должен продолжать свой путь через это отверстие уже безвозвратно.

Если вступающий не отступал, ему давали в руку маленькую зажженную лампу. Неокоры удалялись, с шумом закрывая за собой дверь святилища.

Колебаться было бесполезно; нужно было вступить в коридор. Лишь только он проникал туда, ползя на коленях с лампой в руке, как из глубины подземелья раздавался голос: „Здесь погибают безумные, которые жадно восхотели знания и власти“.

Благодаря акустическому приспособлению, эхо повторяло эти слова через определенные промежутки семь раз. Но подвигаться все же было необходимо; коридор расширялся, спускаясь все более и более крутым наклоном. Под конец перед путником раскрывалось воронкообразное отверстие. В отверстии виднелась такая же висячая лестница; он спускался по ней. Достигнув последней ступеньки, смелый путник погружал взоры в бездонный колодец. Его маленькая лампа, которую он сжимал в руках, бросала бледный свет в страшную темноту. Что было делать ему? Возврат наверх был невозможен; внизу ожидало падение в темноту, в устрашающую ночь.

В эту минуту великой нужды он замечал слева углубление в стене. Держась одной рукой за лестницу, а другой протягивая свою лампу, он при ее свете замечал ступеньки, слабо выделявшиеся в отверстии. Лестница! Он угадывал в ней спасение и бросался туда. Лестница вела наверх; пробитая в скале, она поднималась спиралью. В конце ее путник видел перед собой бронзовую решетку, ведущую в широкую галерею, поддерживаемую большими кариатидами, в промежутках между которыми виднелись на стене два ряда символических фресок, по одиннадцать с каждой стороны, нежно освещаемые хрустальными лампами, которые были подняты в руках прекрасных кариатид.

Маг, называемый пастофор (хранитель священных символов), открывал решетку перед посвященным, принимая его с благодарственной улыбкой. Он поздравлял его с благополучным окончанием первого испытания, затем, проходя с ним по галерее, объяснял ему смысл священной живописи. Под каждой из картин виднелись буквы и число. Двадцать две буквы изображали двадцать две первые тайны и составляли азбуку оккультной науки, т. е. абсолютные принципы, ключи, которые становятся источником мудрости и силы, если приводятся в действие волей.

Эти принципы запечатлялись в памяти благодаря их соответствию буквам священного языка и числу, связанному с этими буквами. Каждая буква и каждое число выражают на этом языке троичный закон, имеющий в этом мире троичное изображение: в мире божественном, в мире разума и в мире физическом.

Таким образом, буква А, которой соответствует единица, выражает в божественном мире Абсолютную Сущность, из которой происходят все существа;

в мире разума – единство – источник и синтез чисел;

в мире физическом – человека, вершину земных существ, могущего благодаря расширению своих способностей подниматься в концентрической сфере Бесконечного.

Первый символ у египтян носил изображение иерофанта в белом облачении со скипетром в руке, с золотой короной на голове. Белое облачение означало чистоту, скипетр – власть, золотая корона – свет Вселенной.

Тот, кого подвергали испытаниям, был далек от понимания всего окружающего, но неизведанные перспективы раскрывались перед ним, когда он слышал речи пастофора перед таинственными изображениями, которые смотрели на него с бесстрастным величием богов.

Позади каждого из них он провидел как бы молнией освещаемые ряды идей и образов, внезапно выступающих из темноты. Он в первый раз начинал постигать внутреннюю суть мира благодаря таинственной цепи причин. Таким образом, от буквы к букве, от числа к числу, учитель объяснял смысл таинственного состава вещей и вел через Изиду Уранию к колеснице Озириса, от молнией разбитой башни к пылающей звезде и, наконец, к короне магов.

„И запомни, – говорил пастофор, – что означает эта корона: всякая воля, которая соединяется с божественной волей, чтобы проявлять правду и творить справедливость, вступает еще в этой жизни в круг силы и власти над всем сущим и над всеми вещами; это и есть вечная награда для освобождения духа“. Слушая эти слова учителя, посвящаемый испытывал и удивление, и страх, и восторг. Это были первые отблески святилища, и предчувствие раскрывающейся истины казалось ему зарей какого-то небесного воспоминания.

Но испытания только еще начались. После окончания своей речи пастофор открывал дверь, за которой был вход в сводчатый коридор, узкий и длинный, на дальнем его конце трещал и пылал огненный костер. „Но ведь это смерть!“ – говорил посвященный и смотрел на своего учителя с содроганием. „Сын мой, – отвечал пастофор, – смерть пугает лишь незрелые души. В свое время я проходил через это пламя, как по долине роз“. И решетка, закрывающая галерею символов, опускалась за посвящаемым. Подойдя к самому огню, он увидел, что пламенеющий костер происходит от оптического обмана, создаваемого легкими переплетениями горящих смолистых веток, расположенных косыми рядами на проволочных решетках. Тропинка, обозначенная между ними, позволяла быстро пройти, минуя огонь.

За испытанием огнем следовало испытание водой. Посвящаемый был принужден пройти через стоячую, чернеющую воду, освещаемую заревом, падающим от оставшегося позади костра.

После этого два неокора вели его в темный грот, где ничего не было видно, кроме мягкого ложа, таинственно освещенного бледным светом бронзовой лампы, спускающейся с высоты свода. Здесь его обсушивали, растирали, поливали душистыми эссенциями и, одев его в льняные ткани, оставляли в одиночестве, говоря: отдохни и ожидай иерофанта.

Посвящаемый растягивал свои усталые члены на пушистых коврах великолепного ложа. После всех перенесенных волнений минута покоя казалась ему необыкновенно сладкой. Священная живопись, которую он только что видел, все эти таинственные образы, сфинксы и кариатиды вереницей проходили в его воображении. Почему же одно из этих изображений снова и снова возвращалось к нему, преследуя его как галлюцинация?..»

Испытания, которым подвергали посвящаемого, продолжались дальше.

«…Слабые звуки отдаленной музыки, которые, казалось, исходили из глубины грота, заставили исчезнуть это видение. Это были звуки легкие и неопределенные, полные грустного и проникающего томления. Металлический перезвон раздражал его ухо, смешиваясь со стонами арфы, с пением флейты, с прерывающимися вздохами, подобными горячему дыханию. Охваченный огненной грезой, чужеземец закрывал глаза. Раскрыв их снова, он увидел в нескольких шагах от своего ложа видение, потрясающее силою огневой жизни дьявольского соблазна. Женщина, нубийка, одетая в прозрачный пурпуровый газ, с ожерельем из амулетов на шее, подобная жрицам Мистерий Милитты, стояла перед ним, пожирая его взглядом и держа в левой руке чашу, увитую розами.

Она была того нубийского типа, знойная и пьянящая чувственность которого сосредоточивает в себе могущество животной стороны женщины: бархатистая смуглая кожа, подвижные ноздри, полные губы, красные и влажные, как сочный плод, жгучие черные глаза, мерцающие в полутьме.

Чужеземец вскочил на ноги, удивленный, взволнованный, не зная, радоваться ему или страшиться. Но красавица медленно подвигалась к нему и, опуская глаза, шептала тихим голосом: „Разве ты боишься меня, прекрасный чужеземец? Я приношу награду победителей, забвение страданий, чашу наслаждений“…

Посвящаемый колебался; тогда, словно охваченная усталостью, нубийка опустилась на ложе и, не отрывая глаз от чужеземца, окутывала его молящим взглядом, словно влажным пламенем.

Горе ему, если он поддавался соблазну, если он склонялся к ее устам и, пьянея, вдыхал тяжелое благоухание, поднимавшееся от ее смуглых плеч. Как только он дотрагивался до этой руки и прикасался губами к этой чаше, он терял сознание в огневых объятиях… Но после удовлетворения своего желания выпитая им влага погружала его в тяжелый сон.

После пробуждения он почувствовал себя покинутым и охваченным глубоким отчаянием. Висячая лампа бросала свет на измятое ложе. Кто-то стоял перед ним – это был иерофант. Он говорил ему: „Ты остался победителем в первых испытаниях. Ты восторжествовал над смертью, над огнем и водой, но ты не сумел победить самого себя. Ты, стремящийся на высоты духа и познания, ты поддался первому искушению чувств и упал в бездну материи. Кто живет рабом своей плоти, тот живет во мраке. Ты предпочел мрак свету, оставайся же в нем!

Я предупреждал тебя об ожидавших тебя опасностях. Ты сохранишь жизнь, но потеряешь свободу, ты останешься под страхом смерти рабом при храме“.

Если же посвящаемый опрокидывал чашу и отталкивал искусительницу, тогда двенадцать неокоров с факелами в руках окружали его и вели в торжественное святилище Изиды, где иерофанты в белых облачениях ожидали его в полном составе. В глубине ярко освещенного храма находилась статуя Изиды из литой бронзы с золотой розой на груди, увенчанная диадемой о семи лучах. Она держала своего сына Горуса на руках. Перед богиней глава иерофантов в пурпурном облачении принимал посвящаемого, который под страшным заклятием произносил обет молчания и подчинения. Вслед за тем его приветствовали как брата и будущего посвященного. Перед этими величавыми Учителями вступивший в храм Изиды чувствовал себя словно в присутствии богов. Переросший себя самого, он входил в первый раз в область вечной Истины.

Так вступал принятый ученик на порог истины, и теперь начинались для него длинные годы труда и обучения. Прежде чем подняться до Изиды Урании, он должен был узнать земную Изиду; подвинуться в физических науках. Его время разделялось между медитациями в своей келье, изучением иероглифов в залах и дворцах храма, не уступавших по обширности целому городу, и уроками учителя. Он проходил науку минералов и растений, историю человека и народов, медицину, архитектуру и священную музыку. В продолжение этого долгого ученичества он должен был не только приобрести познания, но и преобразиться, достигнуть нравственной силы путем отречения.

Древние мудрецы были убеждены, что человек может овладеть истиной лишь тогда, когда она станет частью его души. Но в этой глубокой работе внутреннего творчества ученик предоставлялся самому себе. Его учителя не помогали ему ни в чем и часто удивляли его своей холодностью и равнодушием. В действительности же, он подвергался самому внимательному наблюдению.

Его обязывали к исполнению самых неумолимых правил, от него требовали абсолютного послушания, но перед ним не раскрывали ничего, переступающего известные границы. На все его тревоги и на все его вопросы отвечали одно: „Работай и жди“. И тогда он поддавался вспышкам возмущения, горькому сожалению, тяжелым подозрениям: не сделался ли он рабом смелых обманщиков, овладевших его волей для собственных целей?

Истина скрывалась от него, боги покидали его; он был одинок и в плену у жрецов храма. Истина являлась ему под видом сфинкса, и теперь сфинкс говорил: я – Сомнение! И крылатый зверь с бесстрастной головой женщины и с когтями льва уносил его, чтобы растерзать на части среди жгучих песков пустыни.

Но эти тяжелые кошмары сменялись часами тишины и божественного предчувствия. И тогда он начинал понимать символический смысл испытаний, через которые он проходил, когда вступал в храм, ибо темнее бездонного мрака того колодца, который грозил поглотить его, являлась бездна неизведанной истины; пройденный огонь был менее страшен, чем все еще сжигавшие его страсти. Ледяная и темная вода, в которую он должен был погрузиться, была не так холодна, как сомнения, затоплявшие его душу в часы духовного мрака.

В одном из зал храма в два ряда тянулись священные изображения, такие же, как те, что ему объясняли в подземной пещере в ночь первых испытаний; они изображали двадцать две тайны бытия. На этих тайнах, которые давали угадывать лишь на пороге оккультного обучения, основывалось все богопознание; но нужно было пройти через все посвящения, чтобы вполне понять их. С той первой ночи ни один из учителей не говорил с ним о них.

Ему разрешалось лишь прогуливаться в этой зале и размышлять над символическими изображениями. Он проводил там долгие часы уединения. Посредством этих образов, целомудренных и важных, невидимая, неосязаемая истина проникала медленно в сердце ученика. В немом общении с этими молчаливыми божествами без имени, каждое из которых, казалось, стояло во главе одной из сфер жизни, он начинал испытывать нечто совершенно новое: сперва углубление в суть своего существа, а затем – отделение от земного мира, как бы вознесение над всем земным.

И наконец, после ряда других испытаний пришедшему проверить себя с целью проникновения в суть вещей и получения над ними власти говорили: „Ни один человек не может избежать смерти, и каждая живая душа подлежит воскресению… Ложись же в эту гробницу, – предлагали ему, – и ожидай появления света. В эту ночь ты должен побороть страх и достигнуть порога самообладания“.

Кандидат в посвященные ложился в саркофаг, все покидали его. Он слушал погребальное пение, погружался во тьму, оставаясь во мраке и холоде могилы. Он проходил через все страдания смерти, впадал в летаргию и видел свою жизнь в последовательно сменяющих друг друга картинках. Его земное сознание становилось постепенно смутным, цепенело. Но при этом оставалась его эфирная он впадал в экстаз. Он видел на черном фоне мрака блестящую отдаленную точку, которая постепенно превращалась в пятиконечную звезду, лучи которой переливались всеми оттенками радуги, освещая темноту магическими лучами. Когда она исчезала, на ее месте раскрывался цветок… не материальный, но одаренный жизнью и душой, ибо он раскрывался перед ним, подобно белой розе; он развертывает свои листки, и посвященному видно, как трепещут живые его лепестки и как краснеет его пламенеющая чашечка.

Это ли цветок Изиды, мистическая роза мудрости, заключающая в сердце своем бессмертную любовь? Но вот она бледнеет и тает, как благоухающее облако.

Тогда погруженный в экстаз чувствует себя овеянным теплым и ласкающим дуновением. Сгущаясь в разнообразные формы, облако постепенно превращается в человеческий образ. Это образ женщины, Изиды тайного святилища, но более молодой, сияющей и улыбающейся. Прозрачный покров обвивается вокруг ее тела, которое светится сквозь тонкую ткань. В руке она держит свиток папируса. Она приближается тихо, склоняется над лежащим в саркофаге посвященным и говорит ему: „Я – твоя невидимая сестра, я – твоя божественная душа, а это – книга твоей жизни. Она заключает страницы, повесть твоих прошлых существований, и белые страницы твоих будущих жизней. Придет день, когда я разверну их все перед тобою. Теперь ты узнал меня. Позови меня, я приду!“ По мере того, как она говорит, лучи небесной нежности льются из ее глаз… Он видит в них обещание божественного, чудесное слияние с высшими мирами.

Но вот свет погасает, видение покрывается мраком. Страшное потрясение… и адепт чувствует себя как бы сброшенным в собственное тело. Он пробуждается от летаргического сна; все члены его сдавлены, словно железными кольцами; страшная тяжесть давит его мозг. Он открывает глаза… и видит перед собой иерофанта с сопровождающей его свитой. Его окружают, ему дают выпить укрепляющее питье, он поднимается.

„Ты воскрес к новой жизни“, – говорит иерофант, – идем вместе с нами на собрание посвященных и расскажи нам свое странствие в светлом царстве Озириса. Ибо отныне ты – наш брат».

Обряд посвящения в шаманы

Очевидно, с тех древних времен каждый, кому предназначено овладеть высшим знанием и получить власть над душами людей, использовать неизвестные силы Вселенной и скрытые возможности самой человеческой личности, обязательно проходит через обряд посвящения, включающий в себя и обряд испытания смертью. Не потому ли люди, побывавшие в лапах у смерти, приобретают иногда необычайные возможности, которых у них до этого не было?

Гарри Райт, американский этнограф-путешественник, в написанной им книге «Свидетель колдовства» рассказывает о самом мистическом из обрядов, обряде воскрешения из мертвых, который он наблюдал у туземцев.

«…Нгамбе дал знак следовать за ним.

– Не прикасаться! – резко приказал он. Я согласно кивнул и стал на колени возле распростертого тела. Танец прекратился, зрители собрались вокруг, с любопытством наблюдая за мной.

Человек лежал на земле, не проявляя никаких признаков жизни. Я заметил, что одно ухо у него наполовину отрублено, но это была страшная рана; больше никаких следов насилия не было видно. Вокруг него стояла группа негров, одни были совершенно голыми, на других были надеты длинные неподпоясанные рубахи. Среди них было несколько жрецов, которых можно было отличить по пучку волос на бритой голове. Слышался равномерный шум голосов: шла подготовка к церемонии. Всем распоряжался старик в старом вылинявшем армейском френче, свисавшем до коленей. Он покрикивал на остальных, размахивая руками. На его запястье был браслет из слоновой кости. Старик был, очевидно, главным жрецом фетиша, и ему предстояло изгонять злых духов.

…Нас окружила группа из тридцати человек. Низкими голосами они запели ритмичную песню. Это было нечто среднее между воем и рычанием. Они пели все быстрее и громче. Казалось, эти звуки услышит и мертвый. Каково же было мое удивление, когда именно так и случилось! „Мертвый“ неожиданно провел рукой по груди и попытался повернуться. Крики окружающих его людей слились в сплошной вопль. Барабаны начали бить еще яростнее. Наконец лежащий повернулся, поджал под себя ноги и медленно встал на четвереньки, его глаза были широко раскрыты и смотрели на нас».

На вопрос Райта, действительно ли этот человек был мертв, колдун ответил: «Человек не умирает. Его убивает дух. Если его дух не желает больше смерти, он живет… В короткий период после смерти еще возможно вернуть душу человека в тело, если изгнать оттуда злого духа…»

Обряд посвящения проходит каждый, кому предназначено стать шаманом. Именно этим обрядом шаманство и отличается от других культов: духи, выбравшие человека на роль шамана, забирают его к себе, где подвергают его душу перерождению, награждают его необычными, магическими способностями.

По принципу «страдание, смерть, возрождение» становятся колдунами в Австралии. Там у посвящаемого в магию власти над людьми и природой делают надрез на животе, через который вынимаются внутренности. Их очищают и возвращают на прежнее место. Через этот же надрез вводятся вещества, дающие человеку магическую силу. Магические препараты втираются обычно вдоль конечностей и грудной лопатки. А в Западной Австралии будущего колдуна-шамана помещают на несколько дней в воду. Пройдя испытание смертью, он возвращается в жизнь шаманом могущественной силы.

Испытаниям подвергают будущих шаманов те могущественные люди, которые сами прошли когда-то через этот обряд.

Когда душа шамана подвергается жестоким испытаниям, тело его остается в человеческом мире. Но признаком того, что он действительно прошел через какие-то мистические экзекуции, являются ссадины, ушибы, порезы и т. д., остающиеся на его теле. Череп и кости шамана создаются заново, внутренние органы подвергаются закалке. Сердце после посвящения не всегда возвращается духами шаману. Они продолжают над ним трудиться в течение еще какого-то времени. И только создав его таким, какое надобно иметь шаману, духи возвращают сердце посвященному.

Иван Гоголев дает описание обряда посвящения, через который проходят сибирские шаманы, в одном из своих рассказов, отрывок из которого предлагаем вниманию читателя.

«…Кысалга сидел в какой-то черной яме и отчаянно пытался выбраться из нее: кричал, звал на помощь, но никто не приходил, не откликался. Вокруг были пустота и безмолвие. Выбившись из сил, он затих, и вдруг над головой пронесся снежный вихрь, зашумели чьи-то мощные крылья: показался громадный орел. Крючковатым клювом он ударил Кысалгу в темя, схватил его калеными железными когтями и взмыл высоко в небо. Они долго летели в холодной темноте, мимо странных мерцающих облаков. Вот наконец орел остановился, грустно заклекотал. Кысалга, испуганно вскрикнув, полетел вниз. Он больно ударился о лед и забился, как стерлядь, выброшенная из воды на берег. „Куда меня занесла эта чудовищная птица?“ Словно в ответ пророкотал неземной голос: „Эбэ Хайя! Эбэ Хайя! Эбэ Хайя!“ Перехватило дыхание: „Эбэ Хайя? Священная скала у Ледовитого океана?! О, это святыня для всех народов, живущих окрест. Якуты издревле величают ее Эбэ Хайя – Гора-бабушка, в знак особого почитания. На заоблачной высоте ее обитают великие духи, имена которых не принято произносить вслух. Сам дух могучей Лены-реки в облике орла-горбоноса вьет свое гнездо на вершине Эбэ Хайя. И он, Кысалга, здесь, на этой достославной скале?..“ Изумленно вздохнув, Кысалга осмотрелся. Далеко внизу гневно ревели кипучие валы, разбиваясь вдребезги о каменную грудь утеса. Сверху мрачно нависало хмурое небо. Не теплились звезды, лишь уныло мерцала ущербная луна. И вот из тьмы вышло громадное чудовище, с большим окровавленным топором в лапах. Кысалга чуть не вскрикнул. Голова медвежья, туловище человечье! Чудовище оскалило страшные клыки и прорычало, обдав смрадным дыханием: „Ноохо, я снова явился, чтобы разрубить на куски твое тело, переплавить твои недоплавленные кости. Держись!“ Кысалга в ужасе попятился, а чудовище схватило его когтистыми лапами и швырнуло наземь. Раздался ужасающий рев, и Кысалга увидел занесенный над собою топор. Он отчаянно закричал, но брызнувшая кровь захлестнула его… Голова Кысалги с жалобным криком покатилась по гладкому камню. Зверь ловко сграбастал ее и насадил на деревянный рожок. Довольно оскалившись, он разрубил обезглавленное тело на куски и стал раскладывать их на три стороны, рыча: „Это абаасы верхнего мира, а сердцем и печенью пусть полакомятся абаасы среднего мира“. Внезапно налетел черный смерч, с диким хохотом отбросил чудище и жадно накинулся на сердце и печень. Голова Кысалги, насаженная на кол, с ужасом увидела, как его мягкую плоть рвут-глотают какие-то твари, появившиеся из вихря. Как свирепые мухи, облепили они добычу и пожирали, жадно чавкая и урча.