Текст книги "Спецзона для бывших"

Часть 9
Особый случай

Разбой на шоссе

Водка на сто тысяч долларов. – Сбежавший водитель. – Без сопротивления. – Сфабрикованные приговоры. – Три лишних года за погоны. – Никогда не врать!

Из беседы с осужденным Ц.:

– Лично я надеялся, что меня не посадят, потому что я сам милиционер. Думал, может, спасут. Но мне три лишних года только за погоны накинули. Судья говорил: «Ты служил в милиции. И ты совершил преступление. Как ты мог?» Вот так и мог. На суде я молчал, с судьей не спорил. Зачем? Чтобы он еще год накинул за неуважение к суду?

Осужденный Ц.:

– Я работал в патрульно-постовой службе в Москве, в микрорайоне Солнцево. Проработал я там два года десять месяцев.

– А до милиции где работали?

– На железнодорожном транспорте. Машинистом.

– В чем заключалась ваша работа в милиции?

– Я был милиционером-водителем в группе немедленного реагирования. Выезжали по вызовам. На задержание преступников.

– Были случаи, сопряженные с риском для жизни?

– Да, один случай был.

– Оружие приходилось применять?

– Да, применяли. Задерживали угонщиков. В нас стреляли, мы – в них.

– А в колонию по какой статье попали?

– По 162-й, части третьей – разбой.

– Что же вас потянуло на большую дорогу?

– Жизнь заставила. Нас было шесть подельников. Мы ограбили… Брынцалова. Слышали о таком? Забрали его машину с водкой.

– Как это произошло?

– Ну как? Остановили машину, высадили водителя, сами сели и уехали.

– В чем заключалась ваша роль при ограблении?

– Остановить машину. Я был в милицейской форме. В руках – жезл. Вышел на дорогу, взмахнул рукой. Машина остановилась, водитель вышел. Я забрал у него документы. И предложил ему пересесть в уазик.

– В какой уазик?

– В милицейский, конечно. Он стоял рядом, на обочине. Я же говорю, нас было шесть подельников. Трое, включая меня, – милиционеры, остальные трое – гражданские. И вот водитель пересаживается. А уже наш водитель и я – мы садимся в его машину и уезжаем.

– Что собирались делать с грузом?

– Спрятать. Там было водки на сто тысяч долларов.

– И что же все-таки вас толкнуло на преступление?

– Жизнь. Я получал в этой милиции копейки. Плюс алименты жене выплачивал… Да если бы все нормально пошло, мы бы не сели. Идя на преступление, я думал о том, что все срастется, все будет хорошо.

– И сколько бы лично вы получили денег?

– По моим подсчетам, двадцать тысяч долларов.

– На что бы их потратил?

– Там видно было бы…

– Все-таки интересно, ради чего человек идет на преступление?

– Я хотел купить машину, завести отдельную квартиру. Я жил на тот момент с мамой и сестрой. Была у меня и квартира, и машина. Но с женой я развелся, она осталась в квартире. А машина – пятая модель «жигулей», но мне хотелось получше.

– Это слишком банально: жить лучше мечтают все. Была ли альтернатива: разбогатеть легальным способом?

– В Москве? Это нереально. Даже если попытаться устроиться на работу водителем в какую-нибудь фирму. Без рекомендации меня никто не примет. Я вам честно скажу, что когда работал на железной дороге, то я еще подрабатывал – овощами торговал… Ну а как еще жить в Москве? Цены на все растут. Спасало то, что еще в милиции были какие-то льготы: пятьдесят процентов оплаты за коммунальные услуги, за телефон, проезд бесплатный. Ну а жить-то, питаться надо. Семью кормить. Ребенок маленький в семье был. Я тыкался-мыкался по знакомым, искал другую работу. Мне говорили: подожди… Все это оттягивалось. А я не могу ждать всю жизнь. И вот мы – шесть человек – все нормальные, ни разу не судимые, пошли и совершили преступление. Чтобы разбогатеть. Двоих я очень хорошо знал, в школе вместе учились. Однажды встретились, и один из них предложил ограбить ликеро-водочный завод. Такой спонтанный разговор. Никого ни к чему не обязывающий. Расставаясь, решили, что надо подумать. Подумали. Пришли к выводу, что все будет нормально. План был неплохой. Решили, что остановим машину…

– Именно машину Брынцалова?

– Да почему, нам без разницы было, какая машина. Лишь бы она выезжала с того завода. Этот завод принадлежал Брынцалову. Но… преступление получилось липовым. Начали дело и не закончили. Тот водитель грузовика сбежал от нас. Рядом был пост ГАИ. Естественно, он бы сообщил номер своей машины. И нас бы сразу задержали. Поэтому мы сами бросили машину. А мимо проезжала милицейская машина. Они видели, как мы бросили одну машину и пересели в другую. Когда подъехали к посту ГАИ, нас остановили. Спросили документы. Потом вызвали РУОП. И нас задержали. Мы не сопротивлялись.

Лично я надеялся, что меня не посадят, потому что я сам милиционер. Думал, может, спасут. В нашем отделении разные эксцессы происходили и раньше – провинившихся просто выгоняли из милиции. А вот меня посадили. Я первый в отделении, кого посадили. Представляете? Ну не думал я, что попаду в колонию. Да еще в такую компанию… Кто сидит в нашей зоне, вернее, за что сидят в нашей колонии? За особо тяжкие преступления. Это разбой, грабеж, убийство – 111, 228, 290-я статьи. У многих срок больше пятнадцати лет. Хотя, если разобраться, много людей сидит ни за что. Вот у нас в отряде был один полковник из Якутии, он всю жизнь прослужил в УИНе, дослужился до начальника отдела. Сейчас уехал по отмене приговора. А что у него было? Взятка, которой он не брал. Просто собрали документы, что он якобы получил от кого-то деньги. Самих денег никто в глаза не видел. Ясно, что он просто стал неугоден. Мешал, может, кому-то. Из начальства. По таким приговорам здесь столько народу сидит! Это ужас… Вот пообщаешься с ними, с этими людьми, и прекрасно видишь, что приговоры их сфабрикованные.

– Ну себя-то вы не оправдываете?

– Нет. Я совершил преступление. Единственное, не на такой срок я его совершил, который мне дали. Правильно говорил мой адвокат: максимальный срок мог быть семь лет. А мне дали десять лет. Получается, мне три лишних года только за погоны накинули. Судья говорил: «Ты служил в милиции. И ты совершил преступление. Как ты мог?» Вот так и мог. На суде я молчал, с судьей не спорил. Зачем? Чтобы он еще год накинул за неуважение к суду? А когда приговор объявили, мои родственники чуть в обморок не попадали. Десять лет! За что?! Из всех подельников – шести человек – мне дали самый большой срок. Ну, мать меня поняла, три года подряд ездит на свидания. Четвертый год уже сижу… Так что подвело стечение обстоятельств: я думал, все пройдет на авось, срастется, не попадемся, все нормально будет. Честно сказать, я ехал на преступление и читал газету, которую перед тем вытащил из своего почтового ящика. «Московский комсомолец», как сейчас помню. Там тоже есть эта рубрика – криминальная хроника. Вот ее и читал. Мне вообще нравилось читать эти вещи, и по телевизору тоже смотреть – кто, где, кого. Регулярно смотрел «Дежурную часть», «Петровку, 38»…

– Может, оттуда и почерпнули что-нибудь для плана своего преступления?

– Н-нет, я же план не составлял. Мне сказали, что я должен буду сделать – только остановить машину. И это все. Больше мне ничего не надо было делать. Ни бить, ни убивать…

– Какими были первые ощущения после ареста?

– Столько нервов… Представьте, заводят в камеру. На входе стоят два мордоворота, побольше меня в комплекции. Смотрят. Хорошо хоть, что меня переодели в гражданскую одежду. Потому что меня привезли в ИВС, где нет камер для бывших сотрудников милиции. Такие камеры есть только в СИЗО. А в ИВС – общие камеры, для всех – и уголовников, и бывших сотрудников. А ведь там хочешь не хочешь – приходится отвечать на вопросы. Они хотят знать, с кем сидят. А промолчать – выйдет себе дороже. И вот ходишь и представляешься: я бывший сотрудник милиции. Понимающие это понимают, а непонимающие начинают пальцы гнуть. И всякое бывало, приходилось и в другую камеру уходить. Постоянные стычки… Правда, до драк не доходило. Просто умные люди рядом сидели и останавливали эти вещи.

Неприятно ночь не спать и думать, что тебя зарежут. Или удушат. Сама камера угнетала. Всё в черных тонах, в воздухе стоит какой-то неприятный запах: дым не дым, смрад не смрад. Вонь какая-то… Люди все незнакомые, и что у них на уме – тоже неизвестно. Что с тобой произойдет через пять минут, никто не знает. Приходится находить с кем-то общий язык, знакомиться, как-то общаться. Но и здесь свои законы. При общении главное – говорить правду. Никогда не врать! Если вранье потом узнается, то извините, может произойти… несчастье.

Дружеская услуга

Друг детства, подведший под статью. – Банки с «укропом». – Для чего в колонии учат немецкий? – «Не могу смотреть фильмы про милицию – начинает тошнить»

– Наверное, что-то сломалось во мне, – говорит бывший милиционер Ф. – Не могу смотреть фильмы про ментов. Меня почему-то начинает тошнить во время таких фильмов.

Осужденный Ф.:

– Я родился в 1958 году. Имею высшее педагогическое образование. С 1992-го по 1999 год я работал в милиции, в должности инспектора лицензионно-разрешительной системы Щелковского УВД Московской области.

– За что вы попали в колонию?

– Осужден я по статье 228-й, части четвертой, за незаконное хранение и перевозку наркотических средств. Случилось это в октябре 1999 года. Ко мне на квартиру приехал друг детства. Он попросил помочь своему товарищу с водительскими правами, которые были у того отобраны сотрудниками ГАИ. Я совершил, конечно, ошибку, согласившись помочь. Я пообещал забрать права через коллег по работе. Мой друг в тот же день уехал, и я о нем больше ничего до сих пор не знаю. С того момента и начался мой «этап» на тюрьму. Потому что в нужный момент я не повел себя как сотрудник милиции, а повел себя как обычный гражданский человек.

– Что это за момент был? Расскажите подробнее.

– Мы поехали с тем человеком, которому нужно было вернуть права, в другой город.

– Зачем?

– В том городе у него забрали права.

– Хорошо, вы поехали. Что случилось потом?

– Я немножко знал этого человека как мастера по ремонту автомобилей. Иногда пользовался его услугами. Приезжал, сдавал машину в ремонт, потом забирал. Ничего криминального за ним не замечалось. Однако позднее, когда нас задержали, выяснилось, что этот человек был шесть раз судим. И вместе с ним был я – офицер милиции. Во время предварительного следствия его почти сразу же, на второй или третий день, отпустили. Меня же плотно закрывают, и держат в камере до суда. А его тем временем переводят в ранг свидетелей преступления.

– За что вас задержали?

– За перевозку гашиша.

– На чьей машине вы ехали: на его машине или вашей?

– Хороший вопрос. Когда мы только собирались ехать, я сказал ему: «Дмитрий, давай поедем на твоей машине». У него права отобрали, но машина осталась. У меня были свои права. Я сказал, что могу сесть за руль его машины. Но он почему-то категорически отказался. И он же предложил поехать общественным транспортом.

– В какой город вы поехали?

– В Ярославль. Мы поехали на автобусе. Там нас и задержали. Часть гашиша обнаружили у него, и часть – у меня. Там был очень приличный вес…

– Как он к вам попал?

– Из-за моего неблагоразумия. Мне надо было раньше сообразить, что настоящая цель поездки не имела ничего общего с проблемой возврата водительских прав. Потому что, еще когда мы ехали в Ярославль, он уже начинал переводить разговор на другую тему. Он говорил, что по пути надо заехать к одному человеку, порешать некоторые вопросы и так далее. Я спросил: «А как же с правами?» На что он ответил: «Это все я тебе по ходу объясню». Когда мы приехали в Ярославль, он сказал, что проблема с правами уже решается, что этим занимается кто-то другой и что теперь можно ехать обратно. И он попросил меня помочь довезти банки, в которых было что-то похожее на порезанный толстый укроп. Эти банки передал нам на улице знакомый моего знакомого. Мы взяли их, они были в сумках, и приехали в Переславль. На вокзале к нам подошли сотрудники милиции и сразу арестовали нас. Как потом я понял, нас вообще тщательным образом разрабатывали и «вели» от самого Ярославля до вокзала в Переславле. Но судили только меня одного, поскольку мой так называемый подельник пошел как свидетель. На суде он показал против меня. Он сообщил, что случайно встретился со мной в Переславле, на вокзале, где я якобы проходил мимо, увидел его и попросил помочь довезти банки.

– Вы пытались доказать, что все происходило иначе?

– А бесполезно было доказывать. Еще в ходе следствия было предвзятое отношение следователя. Я до двадцати пяти лет жил с родителями в Таджикистане. А потом, когда русских там стали притеснять, наша семья переехала в Россию. И вот следователь мне говорила: «Ну ты же жил в Таджикистане, там на каждом углу выращивают гашиш. Ты же знал, что вез в банках!» Я отвечал: «Нет, не знал».

– На сколько лет вас осудили?

– На семь.

– Говорят, зона тоже чему-то учит.

– Если человек сам этого захочет. В колонии я самостоятельно стал изучать немецкий язык. Есть хорошее выражение: сколько языков знаешь, столько и жизней живешь. Я выписал нужную литературу, стал набирать словарный запас и совершенствовать грамматику. Потом ко мне подошли двое других осужденных и предложили провести несколько занятий для них. Я обговорил с администрацией идею создать в колонии секцию по изучению немецкого языка. Мне разрешили. Выделили помещение. Я запланировал занятия на год. К концу года я с ребятами в отряде на бытовом уровне уже разговаривал по-немецки.

– Зачем это нужно в колонии, где все остальные осужденные говорят по-русски?

– У нас это языковая практика. А для чего… когда записываются ко мне в группу, то первоначально пишут заявление, которое визируют в администрации колонии. И в заявлении указывают причину желания освоить чужой язык. Одни пишут: «Для общего уровня развития». Другие пишут: «После отбытия наказания хочу эмигрировать в Германию».

– Сколько человек занимается в вашей секции?

– Я когда первую группу набрал, у меня было четырнадцать человек. А сейчас набрал вторую группу – двенадцать человек.

– И сколько же из них хотят потом уехать из России?

– Ну… есть такие. В колонии ведь сидят самые разные люди. Одни попали сюда совершенно случайно, другие – заслуженно. Есть и третьи, о которых можно сказать, что им даже мало дали – надо было бы больше дать. Но не мне судить, я сам – осужденный. И высказываю свое мнение только из собственных наблюдений, не имею на руках приговоров, по которым осудили этих людей. Я могу привести пример, когда один осужденный попросил меня прочитать материалы его уголовного дела, которые он хранил у себя в ксерокопиях. И он попросил меня потом высказать свое мнение. Я прочитал. И удивился, как в его деле было много путаницы и даже подтасовок. Он сам тоже из Подмосковья. Работал в милиции. С тремя друзьями поехали на природу. По пути заехали в какую-то деревню. И там они якобы ворвались в магазин, связали сторожа и якобы похитили продукты и водку. Причем в приговоре было написано: «Прямых доказательств вины нет, но суд считает, что данный факт мог иметь место».

– В вашем отряде есть телевизор?

– Да, в помещении воспитательной работы.

– Сериалы про ментов смотрите?

– В отряде смотрят, но я не смотрю. Когда меня посадили, меня полностью отвернуло от телевизора. Особенно не могу смотреть фильмы, связанные с работой милиции. Меня почему-то начитает тогда подташнивать. Даже не знаю почему. Наверное, душа не воспринимает такую тематику. Почему-то я стал видеть в этих фильмах неискренность. А может, что-то сломалось во мне и я просто хочу уйти от той прошлой жизни, когда сам работал в милиции.

«Льется музыка, музыка…»

Дело о взрывчатке, о которой… забыли. – Обыск задним числом. – Дискотека для наркоманов. – При чем тут областной прокурор?

– Просто я влез не в свое дело, – ворошит прошлое осужденный Р. – Эту дискотеку организовала фирма «Г. и компания». Десять процентов акций этой компании принадлежали областному прокурору. На этой дискотеке можно было купить любой наркотик.

– А вы тут при чем были?

– По роду своей работы я составлял справки о том, что было задержано столько-то сбытчиков наркотиков.

Осужденный Р.

– Родился я в городе Кургане. Там окончил школу. И пошел работать в милицию. В 1995 году я перевелся в центральное РОВД города Челябинска. Работал сначала по линии угона автотранспорта, а затем по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. В 1998 году перевелся в областное управление, где курировал линию по борьбе с синтетическими наркотиками, то есть героином, кокаином и другими видами наркотиков. Конкретно работал по проведению оперативных разработок на дискотеках, в барах, ночных клубах. Наша работа заключалась в выявлении лиц, сбывавших наркотики. Информации было много, не хватало только времени полностью обработать всю информацию.

– Крупные дела у вас были?

– Таких дел было много. Незадолго до моего ареста мы взяли группу таджиков, у которых изъяли пять килограммов героина и четыре с половиной килограмма гашиша.

Мы три месяца на трассе работали, выявляли каналы. Мы задержали тринадцать человек с поличным.

– То есть работали вполне успешно?

– Да.

– Поощрения по службе были?

– Меня наградили карманными часами с надписью: «За службу Отечеству».

– Сколько всего лет вы проработали в милиции?

– Начал я работать в 1993-м, а в 1998 году меня закрыли.

– Что вы совершили?

– Меня подозревали в хищении наркотиков, которые хранились у меня в сейфе. И якобы я потом заставил неких наркоманов сбывать их.

– За это и посадили?

– Да. Конкретно за семьсот граммов гашиша.

– Вы признали вину?

– Частично. Я был согласен, что халатно отнесся к тому, что у меня исчезли наркотики. Я пытался как лучше сделать… чтобы замять это дело. Не получилось. В конце концов этим делом занялись работники ФСБ.

– А в сейфе откуда взялись наркотики?

– Этот гашиш мы изымали у таджиков. В моем сейфе он находился на хранении. Потом, при вступлении приговора в законную силу, надо было гашиш уничтожить.

– Почему не уничтожили?

– Потому, что он у меня пропал.

– Вы доложили об этом своему руководству?

– Я до этого докладывал руководству, что мой кабинет кто-то посещал. Один раз мой кабинет был совсем открыт. Я потом поменял замок на двери.

– Что вам ответило руководство?

– Когда я первый раз докладывал, что мой кабинет был открыт, меня спросили: «Что-нибудь пропало?» Я ответил: «Нет, ничего не пропало». – «Ну, значит, ничего страшного». А потом, на суде, мой начальник от своих слов отказался. Он сказал, что я к нему не обращался.

– Получается, вы себя не чувствуете виноватым?

– Ну почему… Я виноват в том, что не доложил руководству о пропаже наркотиков. Я побоялся, что меня уволят. У меня семья, дочь была маленькая.

– Как развивались события дальше?

– Потом я перевелся в областное управление, работал-работал, и в августе 1998 года… там вообще ситуация получилась интересная. До этого, в конце весны – начале лета, я замечал, что за мной ходят какие-то люди. Меня это насторожило. Я город очень хорошо знал. Знал все ходы и выходы в своем районе. Один раз я зашел в магазин, который, я знал, был проходной, со вторым выходом. За мной человек зашел, я видел. Я ушел от него. На следующий день утром выхожу, он сидит у подъезда, этот же человек. Я сразу понял, что за мной установили слежку. Но кто и с какой целью, я не знал. У меня было двое друзей. Один из них должен был мне деньги. Я потом узнал, что он был очень тесно связан с ФСБ. И вот он встречается с моим вторым другом, они выпивают, и мой второй друг говорит: «У меня есть взрывчатка. Не знаешь, кому ее можно продать?» Ровно через месяц тот, кто должен был мне деньги, приезжает к тому другу, который хотел продать взрывчатку, и говорит ему: «У меня есть покупатель. Завтра с ним можно встретиться и продать взрывчатку». На следующий день они встречаются у Главпочтамта. К ним подъезжает на машине человек, который хочет купить взрывчатку. И они договариваются, что через два часа тот, кто продает, привозит взрывчатку сюда же, к Главпочтамту. А тот, кто покупает, говорит: «Но я сам не приеду, а приедет мой друг. Он будет на “газели”. Под лобовым стеклом будет лежать бутылка водки». Продавец взрывчатки едет домой, берет товар и через два часа возвращается в условленное место. Смотрит, стоит «газель». Садится в нее. Разговаривает с водителем. Отдает ему взрывчатку. И как только выходит из «газели», его задерживают работники ФСБ. Привозят в свою контору, обыскивают, изымают записную книжку. В ней был номер моего телефона. И тут начинается самое интересное. Ему предъявляют обвинение в приобретении и сбыте наркотиков, полученных якобы от меня.

– Стоп. А чем же закончилось дело о продаже взрывчатки?

– О взрывчатке уже никто и не вспоминал. Перед ним положили лист бумаги и сказали, что он должен дать показания против меня. Ему сообщили, что меня подозревают в распространении наркотических веществ.

– Откуда вы знаете про эти подробности разговора вашего друга с работниками ФСБ?

– Об этом написано в протоколе судебного заседания. Моему другу на суде задавали вопросы, он отвечал. Отвечал все, как было.

– Итак, с ваших слов, наркотики из вашего сейфа украли. Кому это могло понадобиться?

– Тут очень много догадок. Скорее всего, я просто влез не в свое дело. Допустим, в 1998 году, когда я работал по линии ОБНОНа, у нас в Челябинске было три основных канала поставки наркотиков. Два таджикских и один русский. Насколько я знаю, работники ФСБ очень плотно занимались разработкой таджикских групп. У них очень хорошая агентура там была. Очень много своих людей было внедрено. Возможно, им не нравилось, что мы тоже занимались таджиками. Вот один пример. С работниками ФСБ, которые меня задерживали, я раньше был в очень хороших отношениях. Один раз мы с ними выпивали вместе, и они рассказали о таком случае. Мы, говорят, стоим, «пасем» таджиков. Подъезжает к ним сотрудник милиции. Открывает багажник и передает им сверток. В этом свертке были наркотики. Возникает вопрос: почему они, работники ФСБ, не задержали этого сотрудника? Почему не задержали этих таджиков? Я считаю, что у них была какая-то личная выгода. Насколько я знаю, этот сотрудник до сих пор работает в милиции. Он тесно сотрудничает с работниками ФСБ.

– Что вы имели в виду, сказав, что влезли не в свое дело?

– В Челябинске была дискотека «Мартин Хаус». Она находилась в кинотеатре «Урал». На этой дискотеке можно было купить любой наркотик, начиная от марихуаны и кончая гашишем. Эту дискотеку организовала фирма «Г. и компания». В 1996 году, насколько я знаю, десять процентов акций этой компании принадлежали областному прокурору. По роду своей работы я составлял справки о том, что были проведены мероприятия там-то и там-то и что было задержано столько-то сбытчиков наркотиков, а также лиц, употребляющих наркотики. Конкретно по этой дискотеке. Общественность обращалась в мэрию, что очень громко на дискотеке играет музыка. Мы сами ходили, опрашивали людей: мешает – не мешает вам дискотека? Сначала они музыку стали тише включать, а потом дискотеку совсем закрыли. Может быть, к неудовольствию областного прокурора.

– Но вы же наверняка об этом не знаете, а только догадываетесь?

– Да, это мои догадки. Они подтверждаются еще вот чем. После моего задержания работники ФСБ, в моем присутствии, достали из стола два постановления о производстве обыска. Чистые! В углу этих постановлений была гербовая печать областной прокуратуры и подпись лично Б-на.

– Кто такой Б-н?

– Областной прокурор. Сами постановления заполнялись в моем присутствии. Вносились мои данные. При мне. Я так думаю, что это было спланировано заранее. Потому что, чтобы получить санкцию, надо, во-первых, постановление вынести. Уголовное дело не было возбуждено. Постановление о возбуждении уголовного дела вынесли только 2 сентября. И перечислялось, на основании каких документов было возбуждено уголовное дело. Там указывалось, что обыск у меня дома производился 2 сентября, а на самом деле он проводился 3-го. Я анализировал материалы уголовного дела и нашел много других неточностей. Во время обыска у меня в кабинете из сейфа изъяли наркотические вещества: гашиш, марихуану, опий, кокаин. Эти наркотики есть практически у любого опера, работающего по этой линии. При изъятии я работникам ФСБ говорю: «Описывайте полностью». Они при мне берут гашиш, пишут: два цилиндрика диаметром пять-шесть миллиметров и длиной девятнадцать-двадцать миллиметров. Через несколько дней следователь прокуратуры в присутствии двух понятых, которые проходили стажировку в прокуратуре, осматривает изъятые у меня наркотики. На следующий день эти наркотики отправляются на экспертизу. Но на экспертизу приходят совсем другие наркотики. Ну как за один день гашиш мог вырасти в размерах? Был в диаметре пять-шесть миллиметров, а стал восемь-девять. И длина увеличилась с девятнадцати-двадцати миллиметров до двадцати и двадцати двух. Он расти не может. Масса осталась приблизительно той же. Изъяли кокаин. Чисто белый. А на экспертизу пришел желтоватый. Совсем другой. Я не думаю, что он мог испортиться. Марихуана была чистая, без семян, без стеблей. Но на экспертизе она идет как смесь листьев, стеблей и семян. С какой целью поменяли наркотики? Не знаю. Почему-то следователь посчитал, что часть наркотиков вообще не нужна, и уничтожил их до суда. Оставил один гашиш. Я когда сидел в СИЗО, со мной в камере был человек, с которым произошел совсем дикий случай. Его осудили по 105-й статье за убийство. Он пишет кассационную жалобу, где указывает, что в момент совершения убийства он находился в изоляторе линейного отдела внутренних дел. То есть не мог совершить убийство. Его сразу же сажают в карцер, чтобы никто с ним не общался и чтобы он больше не мог отправлять никому никакой жалобы или весточки. Что было дальше с этим человеком, я не знаю. Еще один случай. Человека также обвиняли в убийстве. Он уже отсидел два с половиной года. А его приговор вдруг отменяют. Но в то же самое время его приговаривают на два с половиной года за наркотики, которые у него когда-то изымали, еще до суда и следствия по убийству. То есть надо было хоть как-то оправдать, что он отсидел эти два с половиной года.

Последний бой Петровича

Безобидная просьба. – Самогон для похмелья. – «Тезка, мне пора». – Белая горячка. – «Охнул и затих, кровь потекла».

Бывшего сельского участкового М. посадили по статье за убийство. Сам же он считает, что это был просто несчастный случай.

– Во время следствия мне следователь прокуратуры откровенно предложила дать ей взятку, – говорит М. – Она назвала сумму и сказала: «Дашь деньги, мы тебе сделаем условное лишение свободы». Денег я не дал. Меня осудили на восемь лет лагерей.

Осужденный М.:

– Родился я в 1940 году в сельской местности Оренбургской области. Окончил семь с половиной классов в школе и трудовую деятельность начал с четырнадцати лет, чтобы вносить свою лепту в скромный бюджет семьи. А лишних денег в нашей семье не было. Я пошел на рабочие курсы при райпромкомбинате. Шесть месяцев проучился, приобрел первую в своей жизни профессию столяра-краснодеревщика. И меня потянуло на стройку, за рабочей романтикой, помните, как в песне поется: «Не сталевары мы, не плотники, а мы монтажники-высотники…» Кем только не был: и плотником, и бетонщиком, и крановщиком, и столяром. Ну а потом – армия, школа жизни в строю. После армии по рекомендации райкома КПСС меня направляют в органы внутренних дел. Полгода я был писарем в канцелярии, затем курсы повышения квалификации, я стал учиться на участкового инспектора.

Сдал выпускные экзамены. И мне присвоили звание младшего лейтенанта. С 15 мая 1965 года я приступил к работе в должности участкового милиционера. И так я работал до 1987 года, все это время – на одном участке, в своем родном районе, где двадцать шесть населенных пунктов, пять совхозов, два колхоза. Всего четыре тысячи восемьсот человек проживали на территории, которая мною обслуживалась.

27 августа 1987 года я ушел на пенсию. Имею несколько медалей и диплом «Отличник милиции». За двадцать два года службы не было ни одного выговора, только поощрения. Вдобавок, четыре срока я был депутатом поселкового совета, каждый раз – по четыре года, то есть в общем количестве шестнадцать лет.

Когда я пошел на пенсию, стал думать, чем буду заниматься. Без дела сидеть не мог и не хотел. Поэтому обратился в поселковую школу, предложил свои услуги. Меня оформили преподавателем по труду. Столярное дело было моей первой специальностью, что и как делать, я хорошо знал. И стал работать, учить ребятишек. По совместительству был завхозом. Делал ремонт в школе. Стеклил окна, ремонтировал электропроводку, подкрашивал, подбеливал. А летом работал в пионерском лагере старшим по хозяйственной части.

Весь был в делах, заботах и так бы, наверное, жил дальше, если бы не случилось то злополучное происшествие. Как сейчас помню, было это 16 января 1997 года. Я зашел на почту получить деньги – свою пенсию. И тут же рядом со мной стоял односельчанин, бывший фронтовик, мой тезка Петрович. Я свою пенсию получил, а он – нет, не пришли еще деньги. На этом и разошлись, каждый пошел дальше своей дорогой, я – домой, а он – не знаю куда. А потом было вот что. В тот же вечер иду я на автобусную остановку. Собрался съездить к сестре, в город, что за пятьдесят километров от нашего поселка. По дороге встречаю того фронтовика. Он говорит мне:

– Петрович, займи денег. Болею я, с похмелья, а так охота… Ты же, я видел, получил деньги, так выручи.

А я хотел у сестры купить сапоги. Действительно, деньги при себе, но только они все – с нулями. Так и говорю старику:

– У меня мелких нет, только крупные, держи, – и отдаю ему пятидесятитысячную купюру. – Сдачу вернешь, я тебя подожду.

Стою, жду. Он метров десять отошел, я вдруг кричу ему:

– Тезка, купи и мне водки.

Думаю, возьму бутылку к сестре, в гости еду все-таки. Приходит старик и показывает, что взял литр самогону. Сдачу – тридцать четыре тысячи – отдает. И говорит:

– Пойдем ко мне, я, сколько надо, отолью тебе.

Ладно, думаю, самогон так самогон, отвезу не сестре, а свояку – все равно ведь на один адрес еду. Зашли к нему в дом, он сразу две рюмки выпил, а сам весь трясется. Отлил мне в бутылку.

– Ты присядь, – предлагает.

Мне автобус ждать еще тридцать минут. До остановки недалеко.

Присел. Он опять пьет, мне предлагает. Я отказался. Тем более мне – в дорогу. А он все трясется.

– Пей, – снова говорит.

– Нет, не буду.

Вот и весь разговор.

Сидим дальше. Смотрю, у него на столе и под столом пустые бутылки валяются, а еды нет. Жена его померла, и хотя было у них четыре сына и дочь, старик вел одинокий образ жизни. Был ворчуном и занудой, этим доставал детей и внуков, которые навещали его все реже и реже.