Текст книги "Вечный sapiens. Главные тайны тела и бессмертия"

– Возможно. Представьте, в сердце клапана не до конца перекрываются, просвет остается. Если сердце разъехалось в разные стороны, клапана растащило – это и есть порок. А если мы сердце вот так вот соберем «в кучку» – клапана будут перекрываться. И нет порока!

– А как изменить форму сердца?

– За счет изменения пространства внутри тела, за счет изменения формы грудной клетки. Сердце – как ходики: криво висят – плохо ходят. Повесьте сердце нормально, разбейте спайки, если они есть – и оно будет тикать точно. Бывают спайки сердца с перикардом, спайки с легкими, измененное положение. Если вы все это повыправите, многие проблемы уйдут… Вот смотрите – существуют в медицине искусственное дыхание и непрямой массаж сердца. Они позволяют вернуть человека с того света на этот. Сильное средство! Я говорю врачам: ну, так облагородьте эти методы, сделайте их рабочими! Почему вам обязательно надо, чтобы он подыхать-то начал?.. Если врач начинает массировать сердце руками с помощью непрямого массажа, он его смещает, деформирует, расправляет, помогает проталкивать кровь – так запускают остановившийся мотор… Но ведь то же самое можно делать, не дожидаясь клинической смерти!.. Ну, а если не удается устранить порок сердца полностью, я могу запустить компенсаторный механизм. Шум прослушиваться будет, но человек по-другому станет переносить нагрузки. На это уходит 7–8 месяцев.

– А денег сколько?

– Я не экономлю чужих денег, – улыбается Блюм.

…Некоторым может показаться, что это невозможно. В самом деле, какая связь между потрохами и тренажерами, то есть сложнейшей биохимией в тканях и простой физикой (механикой) опорно-двигательного аппарата? Ведь весь этот ливер внутри нас работает не своей внешней формой, а внутренним содержанием! Разве содержание зависит от формы? Ну, чуть-чуть перекосило сердце или почку из-за искривления позвоночника и таза. Какая им разница? Ну, сердце еще ладно, о-кей, оно там внутри нас шевелится и ему, допустим, нужно штатное положение, чтобы тикать без лишнего сопротивления, и чтобы не было спаек. Согласимся. Но печень? Почки?

Вместо ответа, медведеподобный Блюм огромными своими ручищами взял эфемерный пластиковый стаканчик и постучал здоровенным пальцем по его стенке возле самого донышка.

– Вот сюда присобачим трубочку, чтобы стекало. И будет нормально стекать. А теперь перекосим стаканчик.

Блюм чуть повернул стаканчик. Донышко немного перекосилось, и теперь воображаемая трубочка оказалась не в самой низшей точке емкости.

– Видите? Образовалась застойная область. Тут будут собираться комары, мухи. Болото. И чтобы оно не гнило, туда надо насыпать хлорки. Так медицина и поступает. В застойной зоне, которая образовалась из-за перекоса, мы имеем камнеобразование и размножение микробов, то есть хроническое воспаление. Врачи забомбили это воспаление антибиотиками, заглушили его. Радуются: вывели в ремиссию! Но убери антибиотики, и через некоторое время все вернется на круги своя. Случится обострение. Это называется фон, на котором происходит возникновение болезни. Каковой фон в данном случае есть просто неудачное расположение органа. То же самое происходит и со всеми прочими органами. И болезнями… Удалили человеку опухоль, забомбили его химией. Вылечили! Но потом его годами наблюдают в онкодиспансере – не вернется ли опухоль. А почему она должна вернуться? А потому что опухоль-то устранили, а фон, на котором она возникла, не устранили. Фон – это способ жизни человека (его питание, режим дня, образ мышления) и те перекосы, которые в нем есть – асимметрия внутренних органов.

Казалось бы, ну, перекошенный немного человек, ну и что? Это даже незаметно. Но работа нашего метаболического котла зависит от этих перекосов. Пустот внутри человека нет. Существует такая шутка медицинская: «Будем вам легкое оперировать, подрежем маленько». – «А у меня с легким проблемы?» – «Нет, просто печень уже не влазит». В организме – теснота. Органы развешаны на опорно-двигательном аппарате, и если он кривой, органам тоже нехорошо.

Асимметрия – страшная штука. Породистая лошадь – ровная, бежит прямо, никуда ее не заносит. А если лошадь годами ходила по кругу, воду из колодца качала, у нее внешние ноги ходили по большей траектории, а внутренние по меньшей. Отвяжите ее, и она будет кругами ходить. Она не заболела. Мы ей просто сбили симметрию. Когда-то каторжнику вешали гирю на ногу, он годами таскал эту гирю. И после освобождения, когда гирю снимали, потом всю жизнь ногу приволакивал. А ведь ему эту ногу не ломали, ему просто сбили мышечно-суставный баланс. У современного человека даже руки развиты неравномерно, мы почти все правши и считается, что это нормально. Но если бы мы ходили на четвереньках и припадали на одну – переднюю левую ногу, это было бы совсем ненормально! Первый хищник догнал бы такого убогого и съел. Природа асимметрию естественным отбором выкашивает. А цивилизация сделала нас асимметричными.

– Я думаю, то, что мы правши, связано с тем, что левое полушарие, которое отвечает за логику и решение точных задач, управляет правой рукой. Разумное животное – животное с сильной логикой. И, значит, правой рукой.

– Возможно, – кивнул Блюм. – Но природа выкашивает асимметричных и гиподинамичных – то есть уродливых и ленивых. К чему приводит любая травма? К двум вещам – асимметрии и гиподинамии. Заболела лапа – гиподинамия и асимметрия. Заболело ухо – асимметрия.

– Сломанная лапа заживет.

– Поздно! Асимметрия уже наработана. Правую больную лапу он берег, а на левую наступал с двойной нагрузкой. На одной ноге мышцы окрепли, на другой атрофировались. И само по себе это не устранится. Поэтому, когда ко мне попадает ребенок со сломанной ногой, мы гипсуем две ноги – чтобы не потерять симметрию. «Казенная» медицина этого не понимает. Потому что она пошла по другому пути – по пути массовости и аллопатии. Современный евро-американский стандарт медицины основан на том, что мы лезем во внутреннее пространство организма и там пытаемся рулить на биохимическом уровне – бомбим таблетками в надежде, что часть химии попадет туда, куда надо, и вызовет нужный эффект. А я лезу во внутреннее пространство руками. У меня других инструментов нет. Почему такая разница в подходах? Потому что для западной медицины главное – снятие симптомов и массовость. Симптоматическая медицина стала основной в мире, поскольку лежит в общецивилизационном – индустриальном – русле: она основана на науке и заводах (фармпредприятия), в этом ее сила. И там царит вполне логичный принцип: «нет симптомов без болезни». Вот с симптомами и борются. Но ведь это не значит, что все остальные виды медицины умерли, нет, они просто не смогли стать массовыми, бесплатными, бюджетными – все эти иглоукалывания, мануальные терапии, фитотерапия, у-шу… А медицина таблеток стала массовой, как массовая культура. Потому что там производство. И унификация.

В конце концов давление фармкорпораций на медицину стало невыносимым. Существует масса хороших и относительно недорогих методик, которые фарминдустрия просто давит. Давно клинически испытано, например, ультрафиолетовое облучение крови, хорошие результаты показаны. Но это чистая физика! Там нет места химической фарминдустрии. И потому метод широко не применяется. Его используют отдельные энтузиасты на свой страх и риск, получают прекрасные результаты. А остальные предпочитают травить таблетками. Это безопасно – для врача. А всякого рода нетрадиционные методики типа моей – риск для врача. Достаточно одной ошибки на тысячу человек – кто-то помер, – и тебя тут же закроют. А если люди помирают и получают осложнения и побочки от лекарств, это как бы нормально. Поэтому когда практикуешь нетрадиционные методы, нужно быть очень осторожным. Если ко мне приходит человек со смертельной болезнью и у меня шанс его вытащить 90 %, а 10 % за то, что он помрет, я его не возьму. На фиг мне это надо. Ведь если помрет – осадочек на имени останется, клеймо останется. Пусть он лучше помрет в государственной медицине, ей как с гуся вода, она пачками хоронит, ей можно. Соберут консилиум и спишут труп по всем правилам. Каждый день списывают. Я – другое дело. Я частник, с меня другой спрос. Поэтому у меня трупов нет. Труп – это сразу закрывайся.

Короче говоря, после промышленной революции медицинская пирамида перевернулась. Народная медицина стала медициной для высшего света и элит, в отличие от медицины фарминдустрии, которая стала медициной масс. И язык евро-американской медицины стал официальным языком мировой медицины. Специалист по аюрведе говорит на другом языке, которого дипломированный врач не поймет. А у специалиста по китайскому иглоукалыванию – свой язык. У тибетской медицины свой. И сложно конвертировать один диагноз в другой. А надо бы.

…Тут я на минуточку прерву интересные рассуждения Блюма о языках медицин, чтобы проиллюстрировать их наилучшим образом. Есть у меня приятель Игорь. У которого были серьезные проблемы с сердцем. Не буду сейчас засорять текст диагнозами, скажу просто – в ритме его сердца частенько случались провалы длительностью по секунде и больше. Медицинский вердикт был однозначен: нужно вшивать кардиостимулятор. Игорь уже почти решился на это, но перед самой операцией профессор-кардиолог, желая морально поддержать парня, положил ему руку на колено и проникновенно сказал:

– Игорь! С этим живут.

Блин… После этих слов Игорь встал и молча ушел из больницы навсегда. Он решил искать альтернативные варианты. И нашел их. В лице тибетского монаха, который поставил Игорю диагноз по пульсу. Там не было ученых слов типа «мерцательная аритмия» и тому подобных. Таких слов монах и не знал. Он просто долго щупал пульс, после чего констатировал:

– Ветер в сердце.

Вот такая смешная терминология… Монах выдал Игорю какие-то порошки, которые тот долго пил. Теперь у него с сердцем все в порядке. Никакой аритмии или чего там у него было, я уже запамятовал… А мы вернемся к симптоматической медицине. К которой главный герой этой главы не имеет никакого отношения. Потому что у него нет массовости.

– Я, например, могу принять в день всего пару человек, – продолжил Блюм. – Потому что мне надо с каждым побеседовать, изучить. Я могу человека попросить не есть полдня и посмотреть, как повела себя кровь. У меня есть время узнать, как он переносит жару или холод. Да и просто поговорить за жизнь. Я смотрю, как он реагирует, как бледнеет, как сбивается с мысли. Как его заедает на одной и той же мысли. Беседа порой может длиться несколько часов – мне нужно понять, как он живет, чем дышит, как ходит, что любит, почему у него в какой-то момент вдруг поперло мистическое мышление?

– Зачем?

– Видя, как человек живет, мыслит, как у него организован дом, семья, сколько и как он зарабатывает, мы можем сказать, как он себя тратит. Свое здоровье. Свой жизненный ресурс. Это его социальный диагноз. А социальный диагноз имеет в подоснове диагноз биологический. Если у женщины с промежностью проблемы, она может посвятить себя карьере и убедить себя и окружающих, что ей дети просто не нужны. Но поскольку биологически самка должна рожать, мы понимаем, что с этой самкой что-то не в порядке. Что-то со здоровьем у нее. Осталось найти и вылечить. Тогда и сознание поменяется. И она родит… А казенный врач такой роскоши, как беседа с пациентом, лишен. Он принимает у себя в кабинете десятки человек в день, потому что это конвейер, где деньги зарабатываются не с эксклюзива, не с ручной работы, а с массовости. Казенный врач имеет дело не с людьми, а с симптомами. Для массовой медицины все пациенты на одно лицо и различаются только по весу – потому что доза лекарства рассчитывается в зависимости от массы тела. Поскольку люди схожи по конструкции, это работает. Но не всегда. Бывают исключения, с которыми массовая медицина не справилась. И тогда они приходят ко мне. Я, как исключительный человек, работаю с исключительными людьми. А в бюджетной медицине средний лечит среднего.

У меня вот одна женщина была недавно – генеральская жена. Честно отлежала срок в госпитале с проблемами спины. И пришла ко мне. Почему пришла? «Может, лечили мало?» – спрашиваю. «Нет, – отвечает она. – Два с половиной месяца провела в госпитале…» – «Может, профессура в госпитале херовая?» – «Нет. Лучшие профессора смотрели, у меня муж – ключевая фигура в Минобороны…» – «Может, аппаратура в госпитале плохая?» – «Нет. Новейшая. Минобороны завозит последний писк медицинской моды…» – «Может, лично к вам плохо относились?» – «Нет. Относились отлично. Мужа моего там уважают…» – «Ну, тогда остается последнее – вы неизлечимо больны».

Тут она упала на стол и зарыдала. А я объясняю: дело в том, что лечили вас, как всех прочих. А вы – не как все. И эту вашу индивидуальность, породившую болезнь, массовая медицина увидеть не может. Они привыкли разбираться с типовыми проблемами. Именно поэтому массовая медицина каждый день спасает тысячи людей. И спотыкается на нестандартных задачах. Вы не вписываетесь в стандартную схему. Под вас должны быть разработаны не стандартные, а персональные методы. Именно поэтому в частной медицине так важна личность доктора. Потому что один врач может решать сложные задачи, а другой нет.

Юный математик говорит мне: в учебнике тыща задач, а я решил 990! Какой я молодец! Но в медицине нерешенные задачи – это чьи-то жизни. Поэтому я отвечаю: не молодец ты, а говно. Потому что десять задач у тебя умерли. Ты их не решил!.. Да, когда работаешь на популяции и статистике – результат у казенной медицины выходит приличный. А если среди этих «нерешенных задач» – президент страны? Ни хрена себе вы запороли! Нашли кого запороть! Президент – единственный в стране. «А мы ему делали, как всем, всем же помогает!..» А на хрена вы президенту делаете, как всем? Ведь президент – не как все! Второй президент сидит только в другой стране. Это же первое лицо государства, а вы его запороли!

Особым людям нужна особая медицина. Бюджетная медицина – это прекрасно. Но это не значит, что не должно быть следующей ступени – высшей медицины, медицины иного качества. «Аристократической» медицины. Иначе мы придем к тому, что и бомжа, и президента будем лечить одними методами, разница будет только в уровне сервиса и чистоте лекарств. А ведь бомж и президент неравноценны! Интуитивно это многие понимают. В том числе и медики. Они знают: генералу надо ногу спасать, а солдату – ампутировать. Ценность людей разная. Маршала нельзя в атаку бросать. Но проблема в том, что для маршалов-то медицины нет. Я-то всего один, а казенных врачей тыщи. Я работаю с человеком, а они с типичными симптомами. Я усиливаю кровоток и дренирование, формирую внутреннее пространство человека. А они бомбят таблетками. Что можно сделать таблеткой? Да особо ничего. Бабахнули, как из пушки по воробьям. Где-то долетело, а где-то нет. Тем более снарядов точного наведения нету. Гасим по площадям – авось накроет. Стреляем не тем, чем надо, а тем, что завезли в аптеку.

Я не против бюджетной медицины. Бюджетная медицина – это фундамент. Она оказывает всем одинаковые медицинские услуги, невзирая на возраст и социальное положение. Только не надо путать это с сервисом! Отдельная палата, телевизор, туалет в палате – это сервис. А процедуры и лекарства, вне зависимости о того, лежишь ты в отдельной палате или в коридоре, одинаковые или практически одинаковые у всех. А отличия элитной медицины должны быть в методологии, подходах, системе организации. Пример. Я говорю: чтобы мы этого пациента вытащили, мне нужны два здоровых мужика, которые каждый час будут делать с этим больным то, что я скажу. Он, например, парализован ниже пояса, сам двигать ногами не может, значит, нужен внешний привод – чтобы его ногами двигали другие, сокращали и распрямляли ему мышцы. А там постепенно-постепенно начнет подхватываться и внутреннее управление. Потихоньку-потихоньку, сначала слабенько, потом все сильнее организм начнет сам управлять ногами, подчиняясь внешнему воздействию. Это называется прокреацептивное проторение. Если я буду вашей ногой качать раз за разом, рано или поздно сформируется нейродинамическая цепь. Она включится и начнет работать, хотя мы ее сформировали извне. Так я лечу ДЦП. Да, спусковым крючком для ДЦП послужила внешняя причина – гипоксия. Но проблема ДЦП состоит в том, что интегративный компьютер слетел в какой-то момент, и центр потерял управление периферией. И если вы децепешнику купите в магазине новую голову, совершенно исправную, и приставите к его туловищу, она тело не вылечит! Компьютер не подхватит периферию! Потому что в его теле рассогласован исполнительный механизм. В цепи предохранители повырубило… Короче, для того, чтобы вот этого клиента поднять с каталки и сделать ходячим, мне нужны два дюжих мужика, которые будут им заниматься по нескольку часов в день. А мне отвечают: а где мы возьмем этих дюжих мужиков? По штату такие мужики в больнице не положены!.. Но почему меня должно это волновать? Ваш штат – не мой вопрос. Я знаю, как вылечить паралитика и что для этого надо. А то, что у вашей бюджетной медицины нет для этого денег или времени, ваши проблемы.

Казенная медицина хороша только в критических случаях – если человек заболел и есть угроза жизни, тогда оздоравливаться уже поздно, а восстанавливаться еще рано. Тут все средства хороши – антибиотики, скальпель, химиотерапия и прочие разрушающие методы и отравляющие вещества. Отбомбились. Затравили болезнь вместе с организмом. Так протравили, что даже если больной сдохнет, он потом еще в гробу долго гнить не будет: его микробы не едят, ведь антибиотики консервируют. Если этого нашего больного поймают в племени людоедов, жена людоеда спросит: «Ты где нашел эту хрень? Ты посмотри, какой он отечный, какой цвет синюшный». А тот ей: «Зато это такой уважаемый человек, депутат Государственный думы! Орденоносец!..» – «Да мне напевать. Ты детей, дурак, отравишь. Иди закопай и хлоркой присыпь…» Вот во что превращают нас образ жизни и медицина, которая последствия этого образа жизни лечит.

Но, повторюсь, без такой медицины не обойтись, если нужно срочно спасти жизнь. Это как война. Сначала необходимо спастись от внешней агрессии и тут за ценой не стоим. Химиотерапия – это войсковая операция с применением химического оружия. Но после того, как вы провели войсковую операцию на своей территории, после того, как ваш организм в руинах от таблеток и операций, нужно восстанавливаться. На смену военным должны прийти строители. А это уже не бюджетная медицина. Она этим не занимается. Бюджетная призвана спасать. А реабилитационная – восстанавливать.

Поняли мое отличие от медицины? Медицина жизнь спасает, а я занимаюсь восстановлением здоровья. Жизнь бесценна. Поэтому медицина бесплатна. А здоровье – роскошь. Поэтому я беру деньги. Дороги мои услуги? Да. Но ты не можешь требовать, чтобы бриллианты стоили дешевле, потому что они тебе нравятся. Это не хлеб. Не я придумал рыночные отношения, они существуют. Умный и богатый заплатит, глупый и бедный уйдет в хронику.

– В современной медицине, помимо фармацевтики, есть еще хирургия.

– Да, хирурги в ряду врачей стоят особняком. Это более кастовая специальность. Потому что это уже рукоделие, почти искусство, индивидуальная работа с каждым пациентом. Ведь все люди разные, а все таблетки одинаковые. Но любой хирург понимает: побегает немного пациент с таблетками, а потом все равно попадет на стол к нему, рукодельнику. Однако хирурги ведь не лечат, они режут. Нога болит? Ногу отпилили. Селезенку выкинули. Часть желудка отрезали. Почку удалили. Часть мозга выбросили. Кусок легкого выкинули. Яичники удалили. Организм из желания жить эти потери как-то интегрировал. И поковылял дальше, травмированный такой медициной.

А главное, медицина совсем не работает с фоном. Никто не меняет больному образ жизни – режим сна, питания, движения, мысли, геомагнитную обстановку. Никто не посоветует ему уехать из страны, чтобы сменить климат. Никто не поправит сколиоз. Фоновые состояния – это ведь не болезни, а просто декорация существования. Задник жизни. Старость – это не болезнь, это фон. На котором могут развиваться и непременно разовьются болезни. Сколиоз – не болезнь, это фон. На фоне сколиоза происходит перекручивание каких-то органов, и возникает симптоматика. Почку перекрутило, она работать перестала, мы ее ампутируем, поскольку это лежит в русле медицинского мейнстрима.

А ведь асимметрию можно поправить! И нужно бы править, по уму! Ведь она ставит органы в неравное положение. Одно легкое поджато? Значит, работает не в полную силу. Значит, возможны застойные явления, пневмонии, воспаления. Сердечная ось немного сдвинута? Это увеличит энергозатраты и при больших нагрузках скажется на работе сердца… Немного скошенная из-за проблем в шейном отделе голова пережмет определенные сосуды, питающие голову, и при перепадах давления или температур – например, в бане или перемене погоды, – мы будет иметь манифестацию слабого звена – головные боли. Человека ведь всегда прошибает по слабому звену. Это понятно: если в норме сильное звено тянет 100 условных единиц нагрузки, а слабое – 30 единиц, то при нагрузке в 50 единиц сильное звено справится, а слабое отвалится. И мы будем иметь яркую симптоматику.

– А можно ли найти у человека слабое звено раньше, чем оно заявит о себе болезнью или смертью? И как это сделать?

– Как можно найти слабое звено? А так, как автоэлектрики утечку ищут. Одно отключил, второе, третье… Есть в основании черепа так называемый виллизиев круг, обеспечивающий кровоснабжение мозга. Взяли и руку больному за голову закинули, перетянули шею жгутом вместе с рукой и смотрим, компенсируют ли два оставшихся сосуда два выпавших. Потом с другой стороны. Потом на две руки наложили два жгута одинаковой жесткости. Смотрим, какая рука онемеет раньше. Погрузили в холодную воду две руки, потом вытащили, смотрим, какая разогреется первой. Или в горячую воду – какая быстрее привыкнет. С ногами то же самое. Ищем слабое звено, асимметрию, с которой и надо работать. Асимметрия с возрастом будет только нарастать, потому что слабое будет становиться слабее, а сильное, компенсируя уходящее – сильнее…

Ставим человека на дорожку, гоняем. Десять минут побегал, остановился: в боку закололо – вот оно, слабое звено. Выправляем. Гоняем дальше… Так постепенно выявляем все слабые звенья и постепенно их подкачиваем. Вот вы спрашивали, можно ли спортом поправить здоровье. Нельзя! Ходить в качалку для оздоровления бессмысленно: в фитнес-зале человек накачивает себе сильные звенья. Зачем? Ведь пробьет-то его все равно по слабому. Он качает «ветки», забывая про «ствол». Самый яркий пример – Турчинский. Какой здоровый был! Вагоны двигал! А умер в сорок с небольшим.

Почему футболисты умирают на поле? У них мощная мотивация к победе, они рассчитывают себя по сильному звену, а лопается в слабом. Тем паче, что допинги глушат спортсмену тревожные сигналы от слабых звеньев. Он обманул организм. Но смерть не обманешь. Знаете, что нам так резко усилило онкологию в XX веке? Обезболивающие таблетки! Они отсекают сигналы от больного органа. Это значит, что данный участок тела не представлен в вашей голове. Организм оказывается расчлененным. Он не понимает, есть у него данный участок или нет его. Антидепрессанты и обезболивающие – вот что взвинтило онкологию.

…Однажды я увидел на столе у Блюма фотографию человека в плавках, исчерченного какими-то пересекающимися линиями с обозначенными углами. Это очень напоминало какой-то средневековый рисунок из голливудского фильма про колдунов или про культ вуду. Что-то подсказало мне: я рядом с тайной.

– Это что еще такое?

Блюм быстро взглянул на меня, словно решая, стоит ли говорить. И, видимо, почему-то решил, что стоит.

– Количественный замер асимметрии тела. Углы перекосов, отклонения от нормы.

– Зачем?

– Ну, во-первых, чтобы понимать, что исправлять и чего куда гнуть. За точку отсчета, за фундамент я беру таз и помещаю его в начало координат. И относительно него уже правлю все остальное по мере удаления – позвоночник, ноги, грудная клетка, лопатки, руки… Разные асимметрии влекут за собой разные диагнозы. Посмотрев на человека, как и куда он перекошен, я сразу могу сказать, какие у него проблемы внутри и в какой стадии… А во-вторых, подсчитав всю эту количественно выраженную асимметрию, я с точностью практически до года могу сказать, когда человек умрет.

– Вы шутите?

– Нет.

– И когда я умру?

– Такие вещи я человеку никогда не скажу, вы что!.. Про себя могу сказать. Я должен был умереть давно, еще в 52 года. Потому что у меня с самого детства была целая куча диагнозов и асимметрий. И то, что я далеко перевалил за эту цифру; то, что я в пятьдесят с лишним двоих детей родил, целиком моя заслуга. Я весь деланый.

…Как происходит это «делание», я знаю. Однажды Блюм сломал руку. В локте. Неудачно упал. Перелом был нехорошим. Хирурги чистили этот локоть раза четыре. Опухоль не спадала. Стоило рукой немного поработать, как локоть снова краснел и опухал.

– Я в мире медицины всех знаю, – рассказал Блюм. – Соответственно, меня смотрели все светила, какие только можно, и я у всех спрашивал: что делать? И мне все говорили: ты не обижайся, но рука гнуться уже не будет никогда. «Но она воспаляется после того, когда я ею покачаю!» – «А ты не качай руку-то! Теперь тебе ее беречь надо!..» – «Что значит «не качай»? Что значит «беречь»? Мне рука нужна! Невоспаленная». – «А ты пей антибиотики!» Но я же не могу всю жизнь на антибиотиках жить!.. Короче, руку я себе сделал. И никакой рентген теперь не покажет, что там был перелом – ни следа! А главное, никто из этих светил так и не понял, что я сделал с рукой и как. Я слишком далеко ушел от них. Меня уже не видно. То, что я делаю, для них шаманство…

Формул, по которым происходит подсчет предельного срока жизни, Блюм мне не показал. А вот методикой диагностики поделился. Хотя я не могу сказать, что я ее понял. Но может быть, поймете вы? На мой взгляд, в этой методике больше от философии, чем от медицины. Это какая-то совсем уж интегративная медицина. Короче, смотрите…

Блюм делит организм на кубики. Каждый сустав – это кубик. Каждый орган – кубик. Каждый отдел позвоночника – кубик. В каждом кубике шесть граней. Первая грань – это форма, то есть анатомия и биомеханика. Вторая грань – структура, морфология объекта. Третья грань – функция на биохимическом, клеточном уровне. По Блюму, существует единство формы, структуры и функции, и в этом треугольнике нельзя изменить одно, не изменив другого.

– Я по форме могу сказать, какая у «кубика» структура и функция, – учит Блюм. – Потом могу перепровериться по анализам. У меня избыточные данные! Я не могу ошибиться в диагнозе, поскольку ничего потерять не могу.

– А остальные грани кубика?

– Четвертая грань – кровообращение, приток, отток, микроциркуляция. Пятая грань – иннервация, она своя у каждого анатомического кубика. Шестая грань – энергообеспечение. И я всегда могу войти из внешнего пространства во внутреннее, из конфигурации в конформацию и обратно. Понятно?

– Нет.

– Пример. Третичная и четвертичная форма молекулы – это конфигурация. А конформация – это когда я к носу палец подношу. Палец находится рядом с носом, но фактически палец – самая дистальная точка моего внутреннего пространства, то есть самая удаленная, самая периферическая. Так вот, я могу менять внутреннюю конфигурацию человека путем изменения конформации. Ясно?

Я помедлил секунду с ответом:

– Кажется, вы говорите об изменении содержания через изменение формы. Но мне непонятно, как можно изменить суть человека, заданную генетически. Фенотип зависит от генотипа. Все мои асимметрии заданы. Они – часть моей индивидуальности.

– Реально изменить конструкцию! Иначе никакое лечение было бы вообще невозможным! Я как раз и меняю, используя метод минимальных неприводимых представлений. Разбиваю организм на кубики. Делю, делю… Сузился, сузился, сузился. Ищу худшее место. Что у него хуже – вершки или корешки? Право или лево? Апроксимально или дистально? Сужаем круг. Боткин когда-то сказал: дай бог, чтобы я половину диагнозов в жизни поставил правильно. А я в диагнозе просто не могу ошибиться – матрица не позволяет!

Конечно, я не по всем вопросам специалист. И если мне нужна консультация по морфологии, могу позвать для консультации патологоанатома, например. Ну, кому еще придет в голову приглашать для консультации патанатома? А ведь через них все проходят. Ни один клиницист такого не расскажет, поскольку не знает морфологию на уровне патологоанатома… На консультацию о функции органов приглашаю биохимиков, биофизиков, нейрофизиологов. Мое дело только суммировать и делать выводы. Потом я беру все эти кубики и поворачиваю к себе одной гранью – формой. Потому что я работаю с формой, как вы видели, с анатомией, с телом вообще. Я меняю человека формально, тем самым приводя к изменениям в его существе… На каком примере разберем?

– Онкология.

– Отлично. Онкология начинается с нарушения в кровообращении. Вообще, есть три процесса в тканях. Первый – дегенеративно-дистрофические процессы. Это потеря гидрофильности, увядание, старение. Второй – недоразвитие, незавершенный онтогенез. Ткань не прошла фазы развития.

– Так это только у детей!

– И у взрослых бывает. Бройлерная курица она же взрослая. Так и бройлерный ребенок вырастает в бройлерного взрослого. Что такое бройлер? Это цыпленок или ребенок, выращенный в условиях гиподинамии, в искусственном климате и на искусственном комбикорме, на антибиотиках. Как все наши дети. Все наши дети – бройлерные. У них низкоструктурированные ткани. Такими же бройлерными являются все породистые собаки, которые заканчивают жизнь, как правило, онкологией. Которых пичкают в течение жизни препаратами, делают прививки, кормят антибиотиками. Их все время нужно подконсервировывать заживо, чтобы они не окочурились. И дети наши бройлерные, такие же синевато-бледноватые, просиживающие детство за компьютерами, напичканные антибиотиками и рафинированной пищей, рыхлые, слабые, бесформенные, цепляют всю заразу на себя. Это все – следствие незавершенного онтогенеза, люди получаются некачественные по своей морфологии, кривоватые, сколиозные. Наши дети как церковные свечки – горят по-разному, бледненькие, кривенькие, одни быстро сгорают, другие подольше. Недолговечные, хреновенькие, говенненькие дети. Его надавил пальцем – заплакал, по попке дали – пошел, в уголочек сел и постанывает. Недоделанные, недопаренные-недоваренные, недоразвитые. Гнилье одно…