Текст книги "Спортивный интерес"

«…Мама, я нахожусь в хорошем лагере. Уже работаю. Сейчас, правда, выбираю специальность. Может быть, буду шофером или слесарем. Поступил в восьмой класс, надеюсь кончить десять классов. Здоровье хорошее. Работаю с 8 утра и до 5 вечера, а затем иду в школу. Так что хорошо. Мама, я тебя попрошу – пришли мне 100 рублей. Это мне на первый месяц, а затем я буду сам зарабатывать, и пришли сахару. Если у тебя тяжело с деньгами, то не нужно. Пока писать нечего больше. Времени стало в обрез, пишу тебе на работе Но писать буду регулярно, как ознакомлюсь с обстановкой».

«…Много писать не буду, да и нечего. Большое спасибо за папиросы, деньги я не просил и не надо их было высылать Мы один раз договорились, что попрошу, то и вышлешь, если, конечно, сможешь. Мама, я чувствую, что ты больше меня переживаешь… Наберись еще немного терпения, возможно, скоро все будет хорошо. И не пиши мне, что я, мол, тебе не верю и ты меня обманываешь. Если я тебе не верю, то кому же должен верить и кого слушать? Один раз не послушал и очутился здесь».

«…посылку твою и от рабочих посылку получил, за все большое спасибо. Мама, я тебе послал доверенность на продажу машины… Сейчас устроился слесарем на электростанцию. Работа стала легче… плохо нет школы. Ну что же поделаешь, мы находимся в заключении…»

«…Давай-ка быстрее продавай машину, расплатись с долгами и ставь себя на ноги. Хуже нам было в войну и после войны, и то пережили. А это как-нибудь переживем. Ведь я не один сижу, многие матери так же остались одни. И если все будут говорить: не хочется жить, то что нам останется делать? У нас же хуже положение, и то мы не унываем… Мама, когда продашь машину, я попрошу тебя, чтобы ты мне выслала сто рублей. Эти деньги будешь высылать вместе с посылкой. Запечатайте их или в сахар в коробке. Коробку откройте, выложите половину сахара, положите сто рублей, опять сложите сахар и заклейте коробку, чтобы не было заметно. Они мне нужны. Только вышлешь, когда продашь машину… Мама, у тебя очень плохое здоровье. Ты быстро продай машину и езжай на курорт. Может быть, здоровье у тебя и поправится. А я в мае уже буду знать точно: сколько мне сидеть… если сможешь сама купить мяч, то купи и пришли. Валенки были немного малы, но я их растянул и подшил, теперь они стали по ноге…»

«…мне Алексей Иванович написал, что машину продали. Давно надо было это сделать. Ты за машину не переживай. Машина – ерунда. Вот здоровье – это самое главное. Было бы здоровье и машина будет. Ты, самое главное, береги свое здоровье…»

«…Мама, ты пишешь, что отбирают комнату. Отдай им эту комнату и не расстраивайся. Буду жив и здоров, заработаем все потерянное, а если не заработаем, то проживем и на пятнадцати метрах. Самое главное для меня, это чтобы ты была жива и здорова… Приеду я только к тебе!»

«…Насчет квартиры, мама, не переживай, пускай отбирают. Но чтобы они тебе дали такую же, какую ты отдала в Перово. Они не имеют права меньше дать…

Живу ничего, работаю слесарем. Учусь в 8-м классе “Б” Продуктов никаких нету, если можешь, то пришли, а если нет, то за меня не беспокойся, ничего не случится…»

* * *

Исчезновение с футбольного горизонта Эдуарда Стрельцова для меня значило то же самое, что в детстве расформирование армейского клуба – я снова (и как мне казалось, окончательно) перестал быть болельщиком.

Небезразличной для меня оставалась лишь судьба Валентина Иванова.

Позднее я понял, что в Стрельцове его и моей молодости я любил нечто сверхфутбольное – явление чуда, которого мне – и думаю, что многим тогда – в жизни не хватало.

А Валентина Иванова я любил больше всех внутри футбола, в организме игры – он, как никто другой на поле, импонировал мне эстетически.

Спроси меня в те времена: чего бы я для себя желал? – и возможно, что я бы ответил: играть, как Иванов, но жить, как Стрельцов.

Но меня никто не спрашивал.

И теперь уже никогда не спросит.

* * *

«…Мама, не ты не доглядела, а я сам виноват. Ты мне тысячу раз говорила, что эти “друзья”, водка и эти “девушки” до хорошего не доведут. Но я не слушал тебя и вот результат… Я думал, что приносил деньги домой и отдавал их тете – и в этом заключался весь сыновий долг. А оказывается, это не так, маму нужно в полном смысле любить. И как только я освобожусь, у нас все будет по-новому…»

* * *

На непродолжительное время внутри тюремного срока для бывшего центра нападения – среди сплошных лесов, в тучах мошки, комаров, гнуса почти в центре России – продолжился футбол.

Начальник Вятлага любил футбол страстно – он не только заставил играть своих подчиненных, но и самолично разработал Положение о первенстве Управления по футболу среди исправительно-трудовых колоний. Учреждений такого типа хватало – в розыгрыше участвовало до двадцати команд.

Команды составлялись из штатных сотрудников лагерей. Но по разработанному начальником Положению в команду могли включаться трое расконвоированных, именуемых «переменным составом».

Стрельцова расконвоировали на один день – день матча – и снова «закрывали». Нетрудно догадаться, что начальник Вятлага не пропускал матчей с участием «Стрельца» – приезжал на игры с женой, двумя дочерьми и тремя заместителями.

«…Погода у нас стоит хорошая, очень жарко. С этого воскресенья у нас начинается розыгрыш первенства по лагпунктам. Время летит незаметно. Мама, я ведь сижу уже год, пошел второй. А кажется, что посадили недавно. Но ничего, может быть, кодекс что-нибудь даст. У вас о нем ничего не слышно? У нас идут разные разговоры, а толком ничего неизвестно. Освобождают, кто половину отсидел, и то очень мало. Я знаю только то, что у меня статья легкая и мне надо сидеть половину. Ну ладно, об этом хватит…»

«…За мячик большое спасибо… Он мне очень скоро пригодится. У меня будет два мяча. Правда, первый, старенький пооббился, но ничего…»

«…со школой сейчас очень трудно. Ведь я не учился целый год. А сейчас, чтобы перейти в 9-ый класс, мне нужно обязательно ответить каждый предмет за весь учебный год… Уже начали играть в футбол. Играли товарищескую игру с 7-м лагпунктом, выиграли со счетом 7:1. С 1-го июня начнется розыгрыш кубка по лагерям. Будем ездить на разные лагпункты. Время пойдет веселей… Я перешел на работу в зону. Стал работать на интендантской работе».

«…сейчас некогда писать. Почти каждую пятницу мы ездили в другие лагпункты, играли на кубок. Выиграли кубок Вятлага, а теперь субботу и воскресенье я нахожусь в своем лагпункте и время у меня будет свободнее».

«…играл на днях в футбол и немного ногу потянул, сейчас пришлось на время прекратить игру. Ну, это ерунда, немного дам ей отдохнуть, и все пройдет».

«…Мама, играя в футбол, я нечаянно упал на руку, и у меня врачи после снимка обнаружили трещину в кисти руки. И сейчас правая рука в гипсе, и поэтому писать мне нельзя, так что не волнуйся, что почерк не мой…»

«…Мое здоровье не вызывает сомнений, так как я занимаюсь спортом, а спорт слабых не любит…»

* * *

«…попроси Галю, пускай она купит календарь игр на первенство СССР по футболу. И если ребята приехали с юга, попроси от моего имени мячик…»

«…мы с тобой договаривались ждать и не расстраиваться… Пока мы будем ждать ответ, сходи к Борису Павловичу Хренову, попроси у него мячик или в “Торпедо”. Если дадут, то пришли мне бандеролью и положи тапочки, трусы и рубашку, а то у этих рубашек воротнички чеканулись. Мама, мне уже стыдно просить, но здесь ни одного мяча нет, а иногда хочется постукать… Если мяч не достанешь, то и не надо…»

Мячи ему присылали, но после Вятлага, откуда его перевели в шестидесятом – самом торпедовском – году, сколько-нибудь регулярно в футбол, хоть отчасти напоминающий размерами поля настоящий, Эдик до освобождения не играл. Так только, иногда бил по мячу…

«Добрый вечер, дорогая мама!

Поздравляю тебя с пятидесятилетием, пожелаю хорошего здоровья, счастья и долгих лет жизни.

Мама, извини, что не могу подарить подарок, но думаю, ты не обидишься, если подарок подарю позже, когда освобожусь».

* * *

«…Верховный суд РСФСР оставил мне семь лет. Пять лет скинул. До половины мне осталось сидеть год и четыре месяца, это значит, что в 1961 году в ноябре я по суду могу освободиться».

* * *

Я уже говорил, что Маслов с Якушиным ровесники, но Дед входил в свое величие постепенно, в отличие от сразу же схватившего футбольного бога за бороду Михея.

Торпедовская победа в сезоне шестидесятого – событие пограндиознее, чем даже продолжительное затем чемпионство киевлян при том же Маслове. В том «Торпедо» – творении Виктора Александровича – масса прекрасно необъяснимого.

Команда эта рождена и отчаянием тренерским из-за исчезновения Стрельцова, и неожиданно сосредоточившей Деда свободой, вместо неизбежной от Эдика зависимости.

Очень многое здесь от пустоты, образованной отсутствием гиганта, – от пустоты, в которой различимее стали индивидуальности тех, кто не мог не быть подавлен близостью футбольного гения, сковывающей понятной робостью. Вместе с тем разве же все торпедовские новобранцы второй половины пятидесятых годов не вдохновлены были тем, что переступили порог команды, где владычествует Эдик – игрок, которого мечтали заполучить все именитые клубы? Герои шестидесятого года выкованы уроками совместных тренировок и двухсторонок. От Шустикова и других защитников я слышал, что после тренировочных противостояний Иванову со Стрельцовым ничего уже не страшно.

«Старикам» торпедовским деваться было некуда – никаких профессий, чтобы семью прокормить, у них не было, образования тоже никакого. И за свои места в команде они держались мертвой хваткой. Иванову со Стрельцовым им пришлось подчиниться безоговорочно. Без Вали и Эдуарда их команде мало что светило.

Но дублерам – молодым парням ненамного моложе Эдика, а то и одногодкам – пощады ветеранов ждать не приходилось.

Маношин вспоминает, что в Сухуми после пятнадцатикилометрового кросса они, молодые, на ногах не стояли от усталости.

Одна мечта – добраться до своей койки в гостиничном номере, а по лестнице никак не поднимешься: «старики» стаскивают с них шапки и бросают вниз – из последних сил приходится вниз-вверх брести по ступенькам. И это еще самое безобидное.

На зимней тренировке играли в хоккей – и приятель Стрельцова Лев Тарасов (по прозвищу Ганс) так целенаправленно двинул клюшкой по коленке Шурику Медакину, выходившему из-под него, как говорится, на место правого защитника в основном составе, что того унесли на носилках – и он несколько месяцев не мог тренироваться.

На снимке, где команда «Торпедо» сфотографирована после победы в Кубке шестидесятого года, хрустальную вазу держит Медакин, выбранный в тот год капитаном вместо часто отлучавшегося в сборную Валентина Иванова.

Но доставалось будущему капитану от «стариков» больше, чем всем остальным, – его даже спускали в канализационный люк для устрашения.

Вот из таких прозаических обид и невидимых миру страданий прорастала на свет прожекторов к аплодисментам, сопровождавшим, наверное, каждую игру «Торпедо» в сезоне шестидесятого, команда до такой степени изысканная и стильная, что при воспоминании о ней сердце счастливо щемит – и оттого, что жил тогда и застал ее, и оттого, что не удалось самим торпедовцам сберечь этот масловский шедевр.

«Торпедо» шестидесятых, как никто более, выразило то время ожиданий, из которых футбольная команда – едва ли не единственное, что сбылось, что стало реальностью (кто знает другие, пусть добавит) обманувшей всех, если по настоящему счету, оттепели.

Футболисты того «Торпедо» производили впечатление счастливых людей, у которых получается все из задуманного ими.

Прежде болельщики армейцев, «Динамо» и «Спартака» отделяли в своем восторге Эдика или Кузьму от остального «Торпедо». Теперь же «Торпедо» врывалось во всеобщее признание всей командой, и стране грозила эпидемия болельщицких измен, чего, в общем-то, не бывает – суперклубам не изменяют, им остаются верны и в несчастливые для них времена.

«Торпедо» предлагало феномен превращения упертого болельщика в эстета и философа с критериями совершенно иными, чем те, к которым он привык.

«Торпедо» никого не громило, не подавляло, не терзало, а просто выглядело талантливее соперников во всем – от первой и до последней секунды игры, а не матча.

* * *

Полуфинальный матч Кубка Европы в Марселе превратился в сольный концерт Валентина Иванова.

Второй в этой игре мяч, забитый законодателем торпедовской моды на пятьдесят восьмой минуте, сломил противника прежде всего недостижимым уровнем исполнения остроатакующего замысла.

Сам Кузьма считал этот гол лучшим в своей форвардовской карьере.

Начальник сборной Андрей Старостин схватился тогда за голову: «Фантастика».

Иванов зацепил мяч в центре поля, прошел по месту левого инсайда до лицевой бровки – и по ходу возвращения назад, на идеальную для удара позицию, обвел (накрутил, как футболисты говорят) двух защитников и вратаря (в режиме атаки он фактически обыграл половину чехословацкой команды) – и только тогда направил мяч в рамку ворот.

А через шесть минут после ивановского гола Виктор Понедельник забил деморализованным соперникам третий.

Финал провели в Париже десятого июля. Тито пообещал победителям не только приличные суммы премиальных, но и по земельному участку – социалистическая республика Югославия стояла ближе к буржуазному миру, чем могучий Советский Союз.

Соперники были на поле поначалу чуточку раскованнее – на наших, как всегда, давила политизированная психология.

Впереди у «югов» активнее действовали форварды-тяжеловесы – и защитников наших в первом тайме отчасти подмяли. Но гол залетел нашему Яшину почти случайный – мяч после прострела Галича попал Нетто в бедро – изменил направление, дезориентировав вратаря. И тут же закончился первый тайм.

К счастью, Качалин не силен бывал в разносах, скорее скучноват в резонных претензиях.

И тренер чутьем понял, что слово надо уступить Андрею Старостину, говорящему на понятном футболистам, но все же непривычном для них экспрессией отдельных выражений языке.

Старостин сказал, во-первых, что «Карфаген должен быть разрушен».

И дальше развил мысль в том направлении, что игрокам этого поколения дается последний шанс заявить о себе как никогда громко.

Кроме того, спускаясь на футбольную землю, покрытую подстриженной травой, вечный спартаковец настоятельно посоветовал – не терпеть, когда соперники их бьют, дать им отпор в прямом смысле.

И не успели игроки выйти на второй тайм, как после подката Бубукина один из югославов улетел с поля прямо в рекламные щиты.

Пошла, что называется, заруба.

Югославы в обороне не церемонились с противником, рвавшимся сквитать счет. Но все смело шли с ними встык, а центрфорварда нашего Понедельника выручало то, что щитки он надел на ноги и спереди, и сзади.

На мокром поле имело смысл чаще бить по воротам издали. И мастер таких ударов Бубукин, улучив момент, приложился метров с тридцати пяти – он вообще проводил наиболее удачный в своей жизни матч – пробил в левый от вратаря угол. Чутье не подвело Метревели – Слава загодя двинулся к воротам Виденича. И когда тот не удержал скользкий мяч, торпедовский грузин щелчком бутсы добил его в сетку.

Но при том, что у соперников не оставалось сил бежать и ноги сводило, для второго гола понадобилось добавочное время.

И гол, забитый Виктором Понедельником (миллионы людей видели в кинохронике, как яростно и одновременно зряче набегает он на верховую передачу), пришелся аж на 112-ю минуту.

Руководитель нашей делегации на розыгрыше Кубка Европы Постников сказал, что не будет против, если победители позволят себе по бокалу шампанского. Он догадывался, что дозой этой вряд ли кто-нибудь ограничится, но вслух ничего больше сказать не смел.

Сначала собрались на официальный банкет для всех сборных, игравших в последней стадии Кубка, в ресторане на Эйфелевой башне. Иванов говорит, что наших футболистов чуть не разорвали на части владельцы самых великих европейских клубов, а президент «Реала» Сантьяго Бернабеу – призрак Испании не отпускал от себя наших игроков – именно тогда и предложил футболистам своей рукой вписать в готовый контракт любую сумму.

В гостинице, куда вернулись с банкета, продолжили тосты уже в узком командном кругу – в номере у Яшина собрались, кроме хозяина-постояльца, Иванов, Нетто, Воинов, Бубукин. Лев нажал на кнопку – и велел официанту принести фрукты и вино: фирменную двухлитровую плетеную бутылку. Затем заказ повторил Иванов, затем – все остальные. Сидели до утра… В аэропорту «Шереметьево» каждого из игроков с женами и детьми посадили в отдельную машину (ЗИС или ЗИЛ, как у Нариньяни, не к месту он будет упомянут, в фельетоне) – и повезли в Лужники, где лучших футболистов Европы ждала стотысячная аудитория: ради такого случая аншлаг был на матче «Локомотив» – «Спартак».

Указ о награждении футболистов орденами и медалями был издан достаточно скоро. Но, очевидно, памятуя об упреках, высказанных разными лицами по случаю присвоения заслуженного мастера спорта Стрельцову, Татушину и Огонькову сразу после Олимпиады в Мельбурне, всем не имевшим этого звания победителям его присваивали в два приема. Сначала – Бубукину и Крутикову и только на следующий год – Метревели, Месхи, Понедельнику…

Земельных участков никому не предоставили, но по нашим меркам советские власти не скупились: отвалили по четыреста франков и выдали ордера, по которым можно было купить подержанные машины через комиссионный магазин.

Во всем удавшийся «Торпедо» сезон, позволивший каждому, кто входил постоянно в основной состав, выразить себя максимально и стать тем, кем только и мог мечтать стать, неожиданно высветил праздничным прожектором драму торпедовца номер один на все времена Валентина Козьмича Иванова.

Премьер «Торпедо» и при Стрельцове имел полное право чувствовать себя непререкаемым вожаком – он знал, что Эдик примет от него жертву покровительства с пониманием необходимости выдвинуть в их производственном союзе руководителем не того, кто гениальнее, а того, кто поддержит гениальность эту, не теряя своего достоинства перед остальными.

Остальные – их окружение.

Остальные – не в счет, когда речь идет о главенстве в команде.

Даже Метревели – его место с краю: пусть дорастет до центра…

В сезоне шестидесятого Кузьма надолго отлучался в сборную, где оставался первым – пусть лучшая игра его в Кубке Европы пришлась на полуфинал, а в финале выдвинулись на передний Бубукин, Метревели, Понедельник и Нетто как капитан, принявший Кубок. Сомневаюсь, однако, чтобы Бубукин или Понедельник ставили себя выше правого инсайда из «Торпедо»…

И вот он возвращается в родной клуб в разгар самого великого в торпедовской истории сезона – и самому великому игроку открывается, что молодые справляются с лидерством в чемпионате и без него.

Что он – первый в данный момент среди равных.

Конечно, рано говорить, что молодые игроки подтянулись на его уровень окончательно, но у них впереди вся жизнь в футболе, а ему двадцать шесть: он может показаться им ветераном-стариком.

У них впереди – жизнь.

В двадцать шесть лет, сыграв на своем высочайшем уровне небывалый по значимости для отечественного футбола турнир, титулованнейший из современных игроков, он должен теперь не просто всеми силами способствовать выигрышу командой – впервые – первенства, но и доказывать поверившим в свое особое предназначение мальчишкам его собственное первенство среди них.

И в последнем матче необыкновенного сезона Валентин Иванов ставит всё и всех на место.

Великолепное новое «Торпедо» на схваченном октябрьским морозцем поле вряд ли одолело бы тбилисцев, для которых всегда оставалось неудобнейшим противником, не сыграй один из наиболее памятных своих матчей Кузьма.

Выпавший снег смели с поля, но сугробы белели в прожекторном свете – и должны были одним своим видом создавать для южан внутренний дискомфорт.

Но ничего подобного – никогда прежде динамовцы из Тбилиси не показывали себя столь стойкими на чужом поле.

Хочолава в прыжке отбил мяч рукой после удара с десяти метров правого края «Торпедо» Метревели – и Гусаров забил гол с пенальти.

Это случилось на двадцать пятой минуте, а на двадцать шестой Баркая уже сквитал счет.

Во втором тайме – на пятьдесят четвертой минуте – Гусаров снова забил после чисто торпедовской убийственной комбинации, разыгранной им с Ивановым и Батановым.

Но всего четыре минуты понадобилось Калоеву, чтобы воспользоваться зевком Островского и с излюбленной своей позиции перед воротами пробить головой…

Третий мяч тбилисцам – заслуга Иванова: замахиваться было некогда, он проткнул носком с места левого инсайда в дальний угол. И три бы минуты доиграть до победы, но оборонялись излишне суетливо, потеряв вблизи своих ворот Мелашвили.

За минуту до конца дополнительного времени Кузьма – теперь с правого инсайда в другой дальний угол – индивидуально организовал четвертый гол.

Тбилисцы в своем поражении обвиняли судью Цаповецкого.

Не назначил пенальти «Торпедо».

Гусаров, забивая второй гол, когда Иванов вывел его один на один с вратарем, находился в положении вне игры…

Центральная «Правда» тоже поругала судью – видимо, и в Москве не всех радовало возвышение «Торпедо».

Но обиженные тбилисцы все-таки понимали что к чему – и в поездку на Британские острова пригласили Валерия Воронина.

А через продолжительное время на встрече с тбилисской публикой Валентин Иванов вызвал шквальную овацию грузин, когда великодушно согласился с тем, что рефери мог бы и назначить победителям одиннадцатиметровый…

* * *

Денежную реформу провели в шестьдесят первом году – и потом их было еще несколько. И сегодня совсем уж трудно изобразить величину вознаграждения торпедовцам за победу в чемпионате и Кубке. Пять дореформенных тысяч за первое место в чемпионате превращались в пятьсот рублей (с вычетом подоходного налога и за бездетность – 480), за победу в Кубке получалось чистыми деньгами сто восемьдесят (новыми, как тогда говорили).

Футбольная команда была не просто безубыточным предприятием, но и перевыполнявшим план на целую смету – команда стоила заводу 120 тысяч послереформенных денег – в эту сумму, в бюджет команды, входили и переезды, и питание, и премиальные.

Пополнение клубной кассы происходило за счет сборов – переполненные стадионы команда собирала в каждом городе.

В томской газете, когда «Торпедо» приехало на кубковый матч в их университетский город, напечатано было обращение к жителям окраин быть поосторожнее из-за систематических набегов медведей. Наверное, медведи, будь у них деньги на билеты, заявились бы и в центр – посмотреть на московских торпедовцев.

Деньги, вырученные за билеты, распределялись тогда так: десять процентов забирало государство, пятьдесят пять процентов отдавалось победителям, тридцать пять – проигравшим.

Но тратить заработанные на зрительском интересе деньги футбольный клуб мог только с позволения ВЦСПС. Поэтому кое-какие денежки игрокам перепадали – по окладу жалованья за первенство, по окладу как премия, еще за что-нибудь.

И зимой не бедствовали – брали деньги в кассе взаимопомощи, чтобы летом отдать; после каждой тренировки, когда не было кормежки на сборах, полагалось по рублевому талону – так что и выпить, и закусить в межсезонье удавалось.

Насчет же машин, получаемых автозаводскими футболистами, – болтовня. В те знаменитые годы никакими машинами никого не баловали. Был автомобиль у Валентина Иванова после Мельбурна, ну и у Эдика Стрельцова, конечно, был бы, если бы его не посадили и матери не пришлось его «Победу» продать, чтобы с голоду не умереть и сыну передачу продуктовую собрать.

Перед финалом Кубка Маслов и начальник команды Юрий Степаненко были в городском комитете партии – там волновались, как бы Кубок не уехал из Москвы, и выясняли: не нужно ли чего игрокам для поднятия духа?

Тренер и начальник «Торпедо» посетовали, что не могут женить двух молодых футболистов – Батанова и Медакина – нет у них квартир, живут в коммунальной. И под Новый год правому защитнику и левому инсайду предоставили однокомнатные квартиры возле автозаводского стадиона – они еще жребий бросили: кому на каком этаже жить? Медакин поселился на шестом этаже, а Батанов – на восьмом. А тем временем Софью Фроловну потеснили – смешно бы матери заключенного жить в отдельной квартире ведомственного дома. Оставили ей комнату в пятнадцать метров. О чем она и сообщила Эдику, а тот ее обнадежил, что все наладится, если будет он жив и здоров. Но это только маме в письме для утешения легко было сказать, что все будет…

* * *

«Верховный суд РСФСР оставил мне семь лет. Пять лет скинул. До половины мне осталось сидеть год и четыре месяца, это значит в 1961 году в ноябре я по суду могу освободиться».

«…Курить я бросил с 30.1.60 года. Сегодня одиннадцать дней не курю. Возможно вообще брошу».

«…Одно только новое, это не курю двадцать дней…»

«…Здоровье мое хорошее и веду себя, как положено всем заключенным…»

«…Мама, давай с тобой договоримся – высылаешь то, что я попрошу. И не будем больше с тобой об том говорить. Я бы чувствовал себя хорошо, если бы знал, что ты здорова».

«…Работаю, остальное время (свободное) читаю книги… что принесет нам Новый 1961 год…»

21

Ни в лучшие, ни в худшие свои сезоны торпедовцы – по сложившейся в команде традиции – не были монахами и пуританами в быту. И глупо говорить, что взлет их прервался из-за нарушения режима, хотя и не все пили по таланту, кто-то и по деньгам, которых чуточку стало больше у чемпионов и обладателей Кубка. Но нельзя ни в коем случае считать и провалом второе место в сезоне шестьдесят первого и глупый проигрыш донецкому «Шахтеру» в финале Кубка, что для заводского начальства стало достаточным основанием для отставки Маслова.

Еще один суперклуб в Москве никому, кроме ЗИЛа, и не был нужен. А ЗИЛ, как вскоре выяснилось, не умел хранить, что имел. И в первую очередь Виктора Александровича…

Заводские начальники совершили одну из самых показательных глупостей в футбольной истории – хамски уволили великого тренера, только-только разменявшего шестой десяток прожитых лет.

Причем в своем самодурстве не позаботились о мало-мальски сопоставимой по уровню с Масловым замене.

Необъяснимо и равнодушие к смене руководства командой знаменитых футболистов – и в первую очередь Иванова. Неужели нельзя было встать на защиту Маслова?

Приходит мне в голову крамольная мысль: а не показалось ли кому-то из торпедовских фаворитов, что жизнь без Деда будет и повольготнее?

Чемпионский фундамент, при всей громкости одержанных побед, все же не был столь прочен, как в «Динамо» или «Спартаке». И постоянство чемпионской ноши не каждому из новых торпедовских талантов было по плечу.

Валентин Козьмич, по своему обыкновению, скорее обидится, чем признается – тем более что теперь он всегда и всюду говорит, что лучше Маслова тренеров не бывает (и говорит это совершенно искренне, прожив завидную жизнь в футболе) – но мне кажется, что он ревновал тренера к его новым увлечениям в молодой гвардии и причину неудачи, возможно, видел в преувеличении значения новой «волны».

22

«…У меня к тебе просьба. Узнай у Алексей Ивановича Рогатина или у Иноземцева, могут ли они достать еще мяч (такой, какой прислали мне). Этот мяч хотят приобрести солдаты, которые нас охраняют. Если они смогут, то напиши, сколько он стоит. Солдаты вышлют свои деньги. Вы купите мяч и пришлите мне. Мама, если они купят мяч за свои деньги, то я его не приму. А эти ребята играют летом с нами в футбол. И они, увидев у меня мяч, очень просили, чтобы я узнал: можете ли вы достать такой же мяч им?»

«…Вот какие мои дела на сегодня, т. е. 4 марта 1962 года. Кругом тьма и не видно даже маленького просвета…»

«Здравствуй, мама!

Мама, у нас 11 марта 1962 года, т. е. в это воскресенье, будет происходить слет передовиков производства. Приглашаются и родители передовиков. Вот поэтому и пишу тебе. Ты сможешь приехать на этот слет. Родители будут в зоне находиться, и мы можем с тобой говорить хоть весь день. Ты посмотришь зону, как мы живем, посмотришь, где рабочее мое место. В общем, увидишь все. Слет открывается в 11 часов утра, и ты должна приехать к часам десяти утра в воскресенье 11 марта. На поезде, мама, едва ли успеешь. Сходи в “Торпедо” или к Алексею Георгиевичу, он, по-моему, не откажет. Это я тебя просто предупредил, если сможешь, а если нет, то, как ты просила, попробую на апрель взять суточное свидание…

Билет, по которому ты пройдешь в зону, если пройдешь, передадим здесь, на вахте…»

«…Сейчас работаю в конструкторском бюро копировщиком работа чистая и хорошая… Я учусь в восьмом классе. Очень трудно, целый год не учился. Погода у нас плохая. Десять дней стояла хорошая, солнечная погода, а сейчас пошел снег, стало холодно, опять наступила зима. Но мы этому не удивляемся, ведь мы находимся на севере».

* * *

Слух о торпедовских неудачах прошел по Руси – и Стрельцов о них узнал.

Он пишет Софье Фроловне: «Мама, что это “Торпедо” в Шотландии проиграло 0:6, большой счет очень… Что такое случилось? Очень плохой результат, просто не верится. По-моему, еще ни разу наши футболисты не проигрывали за границей с таким крупным счетом, как проиграло “Торпедо”. Да, у них, видно, плохо обстоят дела. Я думаю, когда приедут, расскажут, что там такое происходит». (В декабре торпедовцы выступали в Шотландии – и были верны себе, нынешним. Самый сильный клуб – «Глазго Рейнджерс» – победили, а более слабым клубам проиграли. «Килмарноку» еще по-божески – 3:4, но «Хартсу» – 0:6…)

«…Получил от болельщиков письмо, вернее, открытку.

Они пишут, что в команде разлад, Санек Медакин, Валерка Воронин и Генка Гусаров уходят. Они просят, чтобы я написал им, возможно, это их остановит. Но я не знаю, что писать, и вряд ли мое письмо поможет. Ведь они до этого не уходили, а сейчас, видно, есть на это причины. А раз есть причина, вряд ли их остановишь…»

«…Вчера расписался за отрицательный ответ. Вот тебе еще одно доказательство, что все эти ходатайства и просьбы остаются без внимания. Потому очень прошу, не ходи и не мучай себя… Я как-нибудь отсижу… январь шестьдесят третьего года не за горами… И прошу тебя, не пиши, пожалуйста, что кто-то, что-то обещал, мне уже все это надоело. И писать я больше никому не буду.

P. S. Мама, пойми правильно, я не буду писать больше никакую просьбу или что-то в том роде, а рабочим или совету пенсионеров я как отвечал, так и буду».

«В спецчасти сказали, что дело находится у т. Рубичева… Мама, ты меня только пойми правильно, если бы мне было 16 или 17 лет, тогда бы я написал т. Рубичеву письмо и, возможно, он обратил бы на все, что я пишу, внимание. А 25 возраст, когда человек самостоятельно отвечает за свои поступки. А это письмо только может вызвать у него улыбку, мол, нашел отца родного… я тебя очень прошу, не расстраивайся, если я не напишу это письмо. И потом есть в наше время очень хорошая поговорка “бумага все терпит”, и бумаги у нас достаточно, чтобы писать. Но ты знаешь, что писанину очень не уважаю, и это чувствуешь по письмам, они приходят к тебе нерегулярно, на что ты обижаешься».