Текст книги "Siltntium! Пугачевские дети (сборник)"

Встречи с доктором Капабланкой

Гаврилов, Анатолий Владимирович, в юности мечтал стать поэтом. А так как его юность совпала по времени с бурным, ослепительным движением «были-станем», то Гаврилов, посылая стихи, наивно прождал этого чуда до появления первого внука. Но никто ни разу не назвал его поэтом. В лучшем случае его называли «автор» и «Вы». А обычно «вы» было с маленькой буквы и обращались к нему так: «Уважаемый товарищ…», а слово «Гаврилов» вписывали ручкой.

Гаврилов думал, что никто из родственников и знакомых не догадывается о его переписке. Но он думал так, а не знал. Знал же точно, что и жена, и обе дочери, и подчиненные (он работал начальником участка малой механизации в УНР), и начальство (был к тому же пятнадцать предпенсионных лет неосвобожденным секретарем партбюро), и соседи по дому (письма в газеты по поводу протечек, траншей и т. п. изготавливал А.В. своими руками и его необыкновенно уважали за это. В соседнем подъезде жил знаменитый драматург и было так, после вселения, что часть дома качнулась в его сторону, но об этом – потом, после), и даже люди в метро и в командировках, и даже за границей, вплоть до самых занятых, с одной стороны, ученых и самых, с другой стороны, не осведомленных африканских пигмеев знали о том, что он пишет. Потому что всякое написание ни о чем и ни из чего, как определял А.В. уже на склоне лет творческий процесс, тут же становилось известно всем людям. А выражалась эта связь следующим образом: как только творческий процесс набирал силу, все люди на земле чувствовали, как внутри них медленно, враскачку начинают придавливать некую юлу и, если хорошо этого слушаться… и так далее. А.В. мог бы многое рассказать по этому поводу, но ни с кем и ни за какие коврижки на этот счет он говорить не стал бы.

Вообще у него была, конечно же, антипоэтическая внешность. «Вот ведь странно, – думал как-то А.В. – происходит. Один хромой, другой хилый, третий вообще на обезьяну похож, а им – вынь да положь! – чтобы бледное лицо с горящими глазами, окаймленное змеящимися кудрями. Черт знает что. Сумасшедший дом.» Сам А.В. был не хром, не хил и походил не на обезьяну, а на верблюда. Причем знал это лет с двенадцати, с конца 20-х годов, когда популярность всякого рода знаний среди малограмотного населения приняла устрашающие размеры и стоило кому-то любознательному глянуть на Гаврилова в профиль, как он тут же при всех доказывал лишний раз свою любознательную наблюдательность, а А.В. лет до сорока пяти ходил, как будто аршин проглотил, и с первого взгляда было ясно, что он похож на верблюда. Когда же у Гаврилова появился первый внук (а это совпало с окончанием его поэтической деятельности), то он понял, что нравиться женщинам уже не обязательно, а что касается оскорбления их эстетического вкуса, то что ж, переживут. И он выдохнул воздух, который свыше 30 лет подпирал его грудную клетку. А.В. выдохнул воздух, с облегчением избавился от галстука, опустил голову, засунул руки в карманы и стал необыкновенно похож на верблюда, даже в фас. Именно к этому времени относятся необъяснимые вспышки ревности у его жены, избрание А.В. неосвобожденным секретарем партбюро и начало писательской славы. Причем начало славы чем дальше, тем больше А.В. склонен был относить к мистическим жизненным проявлениям, в которые он, как и все люди, верил как-то слоями. Вот вдруг кажется А.В. абсолютно точно – что-то такое есть, что-то носится в воздухе невидимое, или что-то ночью прячется наверняка жуткое, а стихи появляются не его, не А.В., а чьи-то, непонятно чьи, – и тут же становится ясно, что все это – фантазии разгоряченного мозга, движение атомов, молекул и что-то вроде ионизации.

Пора, однако, написать и о мистическом проявлении, о начале писательской славы. Как-то в середине марта, когда все, и А.В. в том числе, устали от зимы и по дороге на работу и с работы думали с обидой о некой подлой Природе, злясь на нее за поздние морозы, его остановила у подъезда молодая женщина в валенках, в сером пуховом платке, в старенькой цигейковой шубке. Вначале А.В. показалось. что она в положении, но затем он разглядел при свете фонаря ее очень румяные щеки, по-детски, вверх поднятую губу и еще что-то, неизвестно что, отчего он точно понял, что девушка эта – дворничиха, что он ее где-то видел и что-то о ней знает. И ни в каком она не в положении, а просто – толстая, здоровая девка.

– Здравствуйте, А.В.! – сказала дворничиха.

– Здравствуй, – сказал А.В. и остановился. Обычно он ничему не удивлялся и не останавливался.

– А я к вам, – сказала дворничиха. – Мне бы письмо написать.

– Куда? – спросил А.В.

– А-а… не знаю. В газету?

– Ну, это… А что случилось?

– Да… В общем, тут так: техник-смотритель требует двадцать рэ за то, что я второй участок не могу как будто нормально убрать, а я убираю! Потом начальник вселяет ко мне одну… такую… ну – вроде меня, думает: эти будут жить до пенсии, как в общаге, и не пикнут, а я что, дура? Я же знаю, что это главный инженер ему напел, правда, я сама виновата, сделала вот так: – она шевельнула задом, – потому что снег шел и вообще, а он решил и начал… Да если даже ему! Что, за это вселять нужно? Я вас очень прошу, напишите письмо, А.В.! А то они меня стопчут!

Ну… – неопределенно сказал А.В. и пошел вместе с нею в красный уголок писать письмо в горисполком.

Удивительное получилось письмо. Необыкновенное нравственное здоровье угадывалось за простонародными оборотами речи, хотелось по прочтении этого письма вздохнуть с облегчением и даже утереть незаметно слезу из-за того, что есть еще, остались такие… большие… такие… честные, неуклюжие. добрые люди!

В следующий, и в последний раз эта дворничиха встретилась А.В. через месяц, в середине апреля. Как раз в это время единственный раз в году в городе появляется и быстро пропадает запах земли. Этот запах особенно мощен в сумерки и в это-то время А.В. и замечал чаще всего медленное придавливание уже названной нами юлы, ну… и так далее. И в сумерках же в середине апреля происходит вот еще что: если стоишь между домами, одуревший от запаха земли и всяческих невидимых вещей в воздухе и вдруг подымаешь глаза – а! Что там за дикая голубизна в окнах седьмого этажа? Вот в таком состоянии А.В. встретил дворничиху, которая на этот раз была в плаще.

– Ой, А.В.! – сказала она с таким нетерпением и радостью от встречи, каких Гаврилов до сих пор не встречал в своей жизни. – Ой, да как же вы меня выручили! Да вы знаете, как у меня хорошо пошло все!..

Здесь Гаврилов понял, что такое настоящая слава. И, видимо, чтобы не спугнуть ее, нахмурился и хмыкнул:

– Хм. Хорошо. Я рад. Рад.

– Ой, А.В.! – продолжала дворничиха со все возрастающим счастьем.

– Да как же мне вас… Ох, господи! – всплеснула она руками – А я уж пирогов с капустой напекла! Под подушкой, прямо полная кастрюля! И…

– и она показала пальцами прямой угол и кивнула глазами, в наивной вере в неотразимость приглашения. Что-то еще было в этом кивке, А.В. вспомнилось сразу какое-то ее движение тогда, при той встрече. Ему сделалось неловко, мгновенно его стеснила одежда и дух стеснился, и в гордыне он лишь покачал головой, проходя мимо:

– Извини – дела. Не стоит благодарности.

И она не пошла следом, а улыбнулась ему в спину и негромко сказала слово, которого не должна была сказать:

– … предпочтение…

Чему – предпочтение? Как он узнал, что она улыбнулась ему в спину? Может быть, потом, через годы, он сам придумал и улыбку и слово? Он бы и поверил в то, что придумал, но когда года через три начал расспрашивать соседей, дворников, начальство в ЖЭКе об этой девушке, никто не вспомнил ее… А фамилию он забыл. Нет, странно все это получилось… Хотя… Но не могли же ее все забыть за три года!

В памяти А.В. было несколько подобных тупичков: что-то он якобы уже видел как-то во сне, другое – знает, что будет дальше, чем кончится, но вот этот тупичок с дворничихой был самым темным, а ведь именно с него началась другая жизнь А.В.

Никакой мистики в последующих делах А.В. не видел и, при всем желании, увидеть не мог.

Вначале приходили одиночки: старухи с недостаточными пенсиями, блокадники с лишними сантиметрами, абитуриенты, прошедшие по конкурсу, но не принятые, выпускники, получившие дипломы, но не распределенные, кочегары, слесари и фрезеровщики, третий год живущие без прописки, продавщицы, непонятно как замешенные, сердечники, неизвестно за что избитые, начальники, снятые за целенаправленную наивность, подчиненные, уволенные за нечаянный цинизм, – многие приходили, правые и виноватые. Затем потянулись семьями: то зять затевает раздел квартиры, то сын мечтает мать определить в дом для престарелых, а то вдруг появляется жена с сообщением о том, что ее собираются уничтожить, а следом за нею муж с совершенно противоположным заявлением.

И уж совсем большое добро начал производить А.В., когда занялся засыпкой старых траншей во дворах, выравниванием автобусных маршрутов, извлечением из-под прилавков дефицитных колбас, консервов, женских сапог и постельного белья, напечатанием высокохудожественных литературных произведений, предварительной продажей билетов, сохранением в лесах и водоемах животных и рыб от профилактического отстрела и травли, внедрением изобретений, имеющих миллионный годовой эффект и организацией производства. Не все ему удавалось, не всегда точно попадал в адрес. Бывает – метнет жалобу, просьбу или требование начальнику отдела, а надо бы – его заму. И начинает письмо крутиться по инстанциям. И – что удивительно – никогда не попадает в нужную ячейку, ни за что! Об этом и в теории игр сказано! Поэтому иногда об А.В. говорили не только хорошее. Именно этим и объясняется временный отток части дома в сторону знаменитого драматурга после вселения того в 12-комнатную квартиру в соседнем подъезде.

Когда драматург вселился, когда все двери были пробиты, все кухни выложены плиткой, а туалеты расширены за счет ванных, а ванные – за счет туалетов, когда из прихожих соорудили анфиладу для решающего, последнего взгляда вдаль, в перспективу будущих взаимоотношений героев, настало время вторжения в окружающую действительность.

Драматург принял делегацию двух Восточных подъездов и долго, дружески беседовал с нею. Суть жалобы жильцов была в том, что лифтерша, персональная пенсионерка Зашиминова включала лифты в 9 часов утра, выключала в 4 часа дня и уходила домой, мотивируя свое поведение тем, что потолок в 300 рублей она получает, а бесплатно работать пока нет постановления.

Вопрос о лифтах и лифтерше мало взволновал драматурга, потому что жил он во втором этаже, а вот о своем сопернике, Гаврилове, он интересовался подробно.

Потом уже, после ухода делегации, драматург долго ходил по анфиладе прихожих, задумчиво потирая позвоночник сверху донизу (сосредоточиваясь), затем резко, неожиданным броском сунулся в один из кабинетов, подбежал к картотеке на букву «С» и между «сводниками» с одной стороны, «скрягами» и «сутягами» с другой выхватил карточку с названием «склочники» и вписал туда бедного А.В., затем, подумав, драматург поставил знак(?) после фамилии «Гаврилов», еще подумав, вычеркнул его и поставил знак (?) после «склочники», вычеркнул и его, несколько растерялся и завел новую карточку. Поведение драматурга указывало на то, что он в отношении А.В. находится в непривычной для себя растерянности.

На следующий день, когда А.В. с блеском восстановил свою репутацию, добившись дополнения в инструкции по обслуживанию лифтов в том, что «лифтер несет ответственность за работу вверенных ему лифтов, вспомогательных механизмов, тросов с принудительно-произвольной смазкой, пружин надлежащего диаметра и изгиба, лампочек в кабинах и указателях, металлических дверей-ограждений с сетчатыми решетками и пространства шахт с аварийными релейными системами лишь во время своего дежурства» и Восточные подъезды вернулись под его покровительство, он получил приглашение, переданное по телетайпу через Министерство культуры посетить драматурга, как было сказано «для уточнения типажа».

У них произошел следующий отрывок из пьесы (драматург записал его на магнитофон).

ДРАМАТУРГ. А. Здравствуйте. Проходите. (слабая слышимость)

А.В… Здравствуйте. Спасибо. (оч. слабая слышимость)

ДРАМАТУРГ. Садитесь, пожалуйста. Вот сюда. (полная четкость)

А.В. Ничего, ничего… я… с краю… (слабая слышимость)

ДРАМАТУРГ. Нет, сюда!

А.В. Ну… (слабая слышимость) Что ж… (полная четкость) ДРАМАТУРГ. Вот так. (вздох, поглаживание позвоночника) Я вызвал вас, дру… доро… долгожданный друг, для уточнения типажа. Объясню.

А.В. Я понял. Не надо.

ДРАМАТУРГ (удивлен). Что – понял? Ты… вы, пожалуйста, итак.

А.В. Типаж редкий. Решающее значение имели встречи с доктором Х.-Р. Капабланкой.

ДРАМАТУРГ. Доктором? Вопросительный знак.

А.В. Так он хотел. Он был человек, которому не чуждо ничто человеческое. Завидовал Ласкеру. Или наоборот. Важна суть, а не факты.

ДРАМАТУРГ. Факты – упрямая вещь.

А.В. Вы не совсем поняли. Капабланка являлся шахматистом. Доктор означает степень самоуважения. Яволь.

ДРАМАТУРГ. Вы – склочник?

А.В. Я предупредил, что типаж редок. Я не получаю наслаждения от смакования недостатков. Я страдаю. Ферштейн?

ДРАМАТУРГ. Вы по-русски можете?

А.В. Виноват.

ДРАМАТУРГ. Ну, и что там у вас с этим… как его… Клопобанкой?

А.В. Капабланкой.

ДРАМАТУРГ. Один черт.

А.В. Он кубинец.

ДРАМАТУРГ (пауза). А что ж молчали?.. Со мной эти (плевок в угол) штуки не проходят. Ишь!

А.В. Виноват. Наши встречи произошли в двадцатые годы.

ДРАМАТУРГ (пауза). Другое дело.

А.В. У меня несколько тетрадей его высказываний.

ДРАМАТУРГ (пауза). Язык?

А.В. Перевод мой. Авторизованный.

ДРАМАТУРГ. Пример.

А.В. Вышла пешка из тумана, вынув ножик из кармана.

ДРАМАТУРГ (пауза). ха-ха-ха! Ха! Юморист!

А.В. И полторы тысячи стихов. За тридцать лет работы.

ДРАМАТУРГ. Ну? (сучит ногами от нетерпения) Ну?! О-о… О-оо…

(Далее следует 44 683 страницы текста, на протяжении которых А.В. в прозе доказывает, что партию не спасти, если проигран дебют, что жертвы корректны только в том случае, когда они приводят к победе, что пешку нельзя есть, если она отравлена, что с проигрышем партии еще не проигран матч за звание и т. д.

А в стихах доказывает противоположное: что жить надо, как живется, не считая жертв, выгод и неудач, что никогда не поздно исправить ошибку, если ее заметишь, что жалость и любовь к людям сосут сердце, которое становится бескорыстным донором, что, наконец, «отговорила роща золотая» и «пускай она поплачет» и т. п. – ровно на пятнадцать лет звучания).

За это время А.В. успел выйти на пенсию, остался на парт. учете в УНР, его участок малой механизации не раз занимал классные места, а квартира драматурга превратилась в проходной двор. Драматург уже не поглаживал позвоночник, а продирался отросшими твердыми ногтями сквозь джунгли на груди и на его бледном лице, окаймленном змеящимися кудрями, горели любознательные и добрые глаза.

Городская хроника

Дети

Раньше, пока молоко стоило копейки, на углу Симонова и проспекта Просвещения стояла цистерна, а к цистерне с шести часов утра выстраивалась очередь. Зимой продавщица укрывалась от ветра брезентом и походила на капустный кочан во всевозможных домашних одёжках.

В настоящее время у администрации появились иные задачи.

Цистерну отмыли, покрасили в белый цвет, поставили на пост милиционера. Продавщицу-капустницу заменили мужиком с яростной улыбкой восточного единоборца, который не боится ветра.

Только очередь осталась той же – терпеливой, с бидонами, с трехлитровыми банками в нейлоновых сумках.

Теперь здесь торгуют водкой в разлив.

За три литра просят ребенка до десяти лет. Остальные дети школьного возраста идут по более сложной разнарядке: девочки – за четыре с половиной, мальчики – на литр дороже.

Здесь же, недалеко, у «стекляшки», где под Новый Год две недели продают елки, огородили загончик металлической сеткой. Здесь дети ждут крытую брезентом машину. Машина приходит к десяти утра, когда водка кончается, а родители еще не напились до пробуждения у них родительского чувства.

Администрация на своих тайных заседаниях (об этом с обреченностью рассказывают в очередях) ставит вопросы выживания. И народ не может отказать ей. Надо так надо.

Куда отвозят детей – об этом тоже говорят, но неохотно, предпочитая не обсуждать таинственные логические ходы страшных людей, проносящихся во все тех же черных лимузинах.

Может быть, из них хотят создать новую расу?

Но почему в таком случае младшие оцениваются ниже старших? Почему их держат в загончике из металлической сетки, а не развозят в комфортабельных венгерских автобусах?

И почему, черт подери, водка так отдает бензином?!

Трупы

К магазину «овощи» на углу Литейного и Невского подошел грузовой фургон, из него выпрыгнули деловые люди с аппаратурой, а двое рабочих начали выгружать трупы.

Деловые люди снимали выгрузку на пленку.

Прохожие вначале дичились нового эксперимента. Но ничего. Привыкли. И когда трупы рассадили до самого Аничкова моста – и у кинотеатра «Знание», и у магазина «Мечта», и у Дома журналиста, и у Куйбышевского райсовета – к ним отношение было уже нормальное, как к нищим.

Деловые люди, затеявшие это дело и за большие деньги доставшие трупы в морге, крупно пролетели. Они надеялись снять авангардный фильм о том, как плохо в России относятся к покойникам. Параллельно одна организация запланировала с этими наглядными пособиями свой митинг в защиту. И он сорвался.

Когда трупы собрали в обратный путь, их почему-то вместо выгруженных четырнадцати оказалось погруженных двадцать три.

Ничего, решили деловые люди, там разберутся.

Кого они имели в виду, говоря «там»? Это, видимо, самая большая загадка данного происшествия…

Любовь

В «Лавке писателей» одно время была очень красивая продавщица. Глаза зеленые, волосы тяжелые, губы чувственные.

Один поэт (он так себя называл, хотя поэтом не был, очень ленился) повадился ходить в лавку и смотреть на продавщицу. Каждый день приходил, с самого утра.

И начала продавщица как-то тускнеть. Тускнела, тускнела, а потом и вообще исчезла. Съел ее своим взглядом так называемый поэт.

Дедушка

Один дедушка, коммунальщик с улицы Ракова, фамилию которого уже не помнит никто в мире и только одна грубая (но чуткая в этом ряду), соседка кричит на него «дед Пихто!», нашел за урной, расположенной у театра Комиссаржевской, не там, где черный ход в «Пассаж», а ближе к Садовой улице, так вот этот дедушка нашел ближе к стене, где падает тень от освещения витрин театра Комиссаржевской со всякими ихними произведениями и потому прохожие даже с более острым зрением, чем дедушка, проходили, не замечая (а дедушка ни о чем так не сожалел в нынешние годы, как о цепком своем зрении в прошлом, когда он был непревзойден по подобным находкам в различных местах, куда его выщелкивала власть) – что же там нашел этот дедушка?.. Ах, да! Прогуливаясь, так сказать, среди обычных магазинов и их тухлых подсобок, толкаемый самодельно одетыми кабанами и их грудастыми придатками (которых дедушка продолжал любить всю жизнь издали какой-то судорожной безысходной любовью, как любит все подлинно вкусное, но недостижимое любой собиратель с помоек – мда, что говорить – дедушка еще и из-за этих грудастых придатков любил пошататься по улицам вокруг театра Комиссаржевской) но что же он нашел во тьме за урной?

Ах, да разве это так важно! Важно, что дедушка был очень доволен найденным. И покинем его, пока он как-то доволен. Иначе сердце может разорваться от тоски.

Колоссальная драка

В понедельник, 25 мая на площади Мужества началась колоссальная драка.

Я явился ее случайным свидетелем и могу сказать абсолютно точно: как, когда и кем она была начата.

Она была начата в автобусе 495 маршрута около 10 часов утра. Утром я вместе с сыном, загоревший и усталый, возвращался с дачной земли), не работаю, поэтому в понедельник утром я ехал не на работу из дому, а как бы наоборот) и на метро от Девяткино доехал до «Площади Мужества» (я – инвалид второй группы, поэтому имею право не работать, а бороться со своей болезнью) и хотел пересесть на 123 или 495 автобус (сын, кстати, опоздал из-за драки на последний звонок в гимназию при Русском музее, куда я устроил его совершенно без блата два года назад. Скучное место. Он девятиклассник), но автобусы сейчас ходят так: играют в «козла» четверо водителей, и тот, кто «козел», возит народ, остальные идут в кильватере через сто метров (а это имеет отношение к колоссальной драке, самое прямое, не спешите отбрасывать текст), и вижу: нет, я должен расставить все точки над «и» (интересно, бывает три точки над «и»? Две я встречал в Киеве, где сказал в одной семье «курица не птица, Киев не заграница» и пожалуйста – через неделю эта фраза уже в газете), так вот, все точки над «и» – у меня нет дачи, у меня дачная земля, 10 соток, которую я разрабатываю под продукты, так что я действительно нищ и полностью народен, мне можно верить, а поэтому и вижу: в автобусе 495 начинается скандал – контролерша лет сорока, довольно мощная особа, сортирует пассажиров. И выбраковывает двоих мужиков. Один спокойно ждет, когда его унизят и растопчут как личность, а второй вначале размахивает руками, затем рвется к выходу – особа его встречает грудью – даже это не заставляет его обомлеть – но тут водитель хлоп – двери закрываются – и вся гоп-компания поехала в участок.

Что же делает этот орел-безбилетник?

Он вдруг подтягивается на поручнях и гибким цирковым манером вылетает в отодвинутую форточку в окне автобуса! Только что он был в закрытом пространстве, как муха в спичечном коробке, и вот уже стоит на тротуаре среди свободных людей, зачем-то отряхивается, чтобы идти себе по делам, и – оглядывается на предыдущее место действия. А там! Батюшки, что там творится, в этом автобусе!

Раздосадованная контролерша вместо того, чтобы аплодировать беглецу (надо уметь проигрывать, господа контролеры!) лупит со всего маху оставшегося мужика по шее.

Смирный безбилетник, получив по шее ни с того ни с сего, уподобляется русскому народу времен революций и начинает гонять по автобусу уже не одну контролершу, а и водителя, одного из тех, очевидно, кто любит засаживать «козла», пока пассажиры на остановках рыдают от невозможности выехать из такой страны, а почему я причисляю водителя к отрицательным типам, так это потому, что и он решил дать смирному безбилетнику по уху за то, видите ли, что тот на женщину руку поднял.

Но мужик оказался не промах.

Однако подоспевшая подмога в лице зам. главы администрации бывшего Калининского, а ныне безымянного района, начала валить событие в сторону контролеров.

Тут акробат-безбилетник снова впрыгивает в форточку, как будто кино закрутили назад, – и началось!

На улице Политехнической через сорок минут снова осела почва, как при известном «размыве» метро лет двадцать назад. На этот раз причина – драка, колоссальная драка с применением всех средств. Люди из оборонного ведомства «Аврора» дрались столами и кульманами. В хозяйственном отделе углового магазина мигом расхватали все, что может рвать и утюжить, в обувном на Тореза рожки для подачи ноги в ботинок вмиг превратилось в саперные лопатки, и я уже не говорю про совковые лопаты со строительства дома для контролеров.

Короче говоря, как я сейчас понимаю, эта драка идет между народом и контролерами.

Ну, вот чего-то не хватает нашему великому народу для жизни без контролеров! Обязательно надо влезть головой в хомут, а потом драться долго, безобразно и безрезультатно.

О том, как колоссальная драка в понедельник перекинулась на другие районы города, расскажут очевидцы. Я же, как свидетель ее возникновения из пустяка (помнится, Рафик Нишанович тоже говорил о драке из-за клубники, а потом ни одного турка в Средней Азии не осталось) должен сказать, что было там и другое.

А именно: под всеобщий рев и столпотворение колоссальной драки на фоне серого бетонного забора в проходе к станции метро «Площадь Мужества» неистово и ненасытно совокуплялись двое любовников – аспирант и студентка близлежащего центра по подготовке иностранных шпионов. До этого события они целый месяц не могли найти в Петербурге места для подобной чепухи.

И если это им так нравится, то я рад, что в Колоссальной Драке 25 мая (а она, видимо, войдет в энциклопедию под этим названием) было двое счастливых людей.