Текст книги "Siltntium! Пугачевские дети (сборник)"

Продажа Иссаакия

Я с трудом обнаружил в мэрии этот кабинет. Инспектор отдела госимущества, широколицый безбровый молодой человек лет 45 с веселыми глазами кивнул мне на стул и вышел. Я долго в одиночестве изучал стены со следами старых портретов, зевал, ерзал на стуле, пока не наткнулся на тыльной стороне столешницы на примечательные надписи, вырезанные ножичком.

«Митя – секретарь райкома партии КПСС. Митя – член Политбюро?»

Снизу шариковой ручкой:

«Митя – говно. И дети его – говноеды»

Еще ниже:

«Согласно судебно-графологической экспертизе писал Ст. Разин в 17 веке.

Лейтенант Е. Засранцева.»

Ниже:

«Ст. Разина лишить ласкательного наклонения „Стенька“ и переименовать пив. завод в пив. завод им. Степана Разина.

(из решения парткомиссии райкома партии КПСС)».

Дальше надписи уходили под ящик стола, выныривали на боковой его стенке и, насколько я мог видеть (я близорук) подобно муравьиному походу, двигались в сторону потайного, как я понял, шкафа.

Когда я понял это, шкаф распахнулся и молодой человек, широко улыбаясь, вышел из него, протягивая мне обе руки. (Костюм его был в древесных опилках).

– Дмитрий. Инспектор отдела. Для вас – просто Митя. Слушаю.

– Я по поводу Исаакия…

– Так, – Митя остро глянул в глаза (я близорук, потому перенес безболезненно) и усмехнулся. – Цена?

– Моя?

– Хорошо, тогда моя. Сто одиннадцать долларов. Раз?.. Два?.. Три!.. Продано.

– Кому?

– Законным владельцам.

– Фамилии?

– Белозерские-Мазовецкие. С правом вывоза.

– Всего здания?

– И внутреннего воздуха. Называется «Воздух Родины». По одиннадцать центов куб.

– Пилить, что ли, будут?

– Нет. Три дирижабля 5 июля этого года подцепят вашего этого так называемого Исаака под запятки и понесут в Версаль. Таможенный сбор оплачен. Квитанция на месте.

– А там что останется?

– А там мы залудим православного какого-либо идола. К примеру, из глухих мест. Из Нерли, так сказать.

– Митя, вы… вы…

Молодой человек усмехнулся. Глаза его недобро блеснули.

Но я близорук и вспомнил об этом его блеске только в аллее-пропилее, когда пропуск мой в высокие сферы уже не действовал.

«Суки какие! – в бессилии воли подумал я. – Уже и Исаакий продали!»

Все на Исаакиевскую площадь 5 июля! Не дадим свершиться ограблению нац. святынь!

Новости юриспруденции

В С-ком райсуде состоялось открытие заседания по делу В.У-ва, нигде не работающего. В обвинительном заключении, зачитанном прокурором В.У-вым, также нигде не работающим, не одна тысяча томов.

Вкратце суть обвинения сводится к тому, что обвиняемый В.У-в, незаконно вселившись в коммунальную квартиру, установил там режим невыносимого проживания для остальных жильцов. Порядки, установленные в квартире В.У-вым, как он прямо выразился на суде «для их же блага», заставляют вспомнить картинки ада. Например, за опоздание на общее построение на кухне одна старушка была побита табуретками, по каковой причине тут же и скончалась. Учитель В.У-в вместе с женой и двумя детьми за попытку вызвать милицию были заложены кирпичной стенкой во встроенном шкафу. Пенсионерка В.У-ва, излишне долго, по мнению обвиняемого, занимавшая общую ванную, была навсегда укрыта перевернутой ванной на кафельном полу. Школьник В.У-в, закричавший в коридоре от ужаса при виде пытки, примененной обвиняемым по отношению к адвокату В.У-ву (он висел на крюке для велосипедов над входной дверью), был повешен рядом.

Помимо убийств, достигших в итоге 30 % от общего количества жильцов, обвиняемый В.У-в занимался порчей имущества: он сжигал в печи ценную антикварную мебель, картины, иконы; с непонятными намерениями обрушил угол кухни, из-а чего температура там и здесь сравнялась; он бросал в кастрюли соседей дохлых крыс, тараканов и проч., заставлял их пить опоганенную воду.

Сам обвиняемый жил на средства, отбираемые им у остальных жильцов, в закрытых ото всех помещениях – бывших комнатах N1 и N2 – с различными женщинами, которых он позже спускал в мусоропровод.

Жизнь квартиры подчинялась требованиям т. н. «Конституции» В.У-ва под названием «Уроки моей жизни», которую каждый жилец должен был знать наизусть.

Как же случилось, что сам обвиняемый В.У-в попросил своего соседа физика В.В-ва подать на него в суд? Об этом, прежде всего, спросил судья В.У-в у обвиняемого, который в продолжение чтения томов дела не раз начинал рыдать вместе с залом.

Обвиняемый не стал отрицать того, что в последнее время люди в квартире уже не могли обеспечить ему того благосостояния, каковое он имел раньше, до разрушения их бытия. Потому одной из целей судебного процесса была цель повышения благосостояния обвиняемого путем проведения данного процесса.

И вообще, как прямо заявил на заключительном заседании обвиняемый, его никто не вынуждал затевать эту бодягу.

– Ведь заявления на меня никто не подавал? – обратился он к залу.

Зал встал и дружно ответил:

– Никак нет!

– Значит, я считаю, что мне надо объявить благодарность, – сказал обвиняемый. – А чтобы дела не закрывать – а то получается, что поработали бесполезно – то надо его переписать на физика В.В-ва. Вот он сидит, этот изверг!

Судье В.У-ву, в виде удаленности от места происшествия, удалось пробиться к телу В.В-ва последним. Он с сожалением констатировал это, но в знак солидарности с восставшим народом оторвал у мертвого физика ухо.

Для служебного пользования (документ от 19 декабря 1990 года)

В последние месяцы в стране участились случаи уничтожения продовольствия и промышленных товаров, увеличилось число аварий на транспорте, на линиях теплотрасс, электро и газоснабжении и проч. В частности, средства массовой информации неоднократно показывали примитивные могильники, куда были свалены тонны мяса, колбас, рыбопродуктов и т. п., все это небрежно забросано землей, а то и просто ветками.

Необходимо пресечь подобную самодеятельность и строго спросить с организаторов данных акций. Мало того, что отвлекаются немалые силы с совершенно ничтожными результатами, но у населения создается превратное представление о низком техническом уровне и якобы ограниченных размерах происходящего. Может показаться, что акции носят локальный и неорганизованный характер. Тем самым снижается их эффективность, требуются какие-то иные, политические и аппаратные, средства для формирования общественных явлений.

Группа экспертов, тщательно проанализировав все случаи уничтожения товаров, разработала данные рекомендации. Сфера их применения достаточно широка, хотя, например, в республиках Средней Азии уничтожение хлопка несравненно менее трудоемкая операция, чем ликвидация идущей на нерест горбуши на Сахалине. Но и в том, и в ином случаях желательно комплексное уничтожение товаров, средств производства и транспорта.

Итак, основным принципом уничтожения продовольствия является комплексное воздействие на хозяйственные структуры. Допустим, необходимо ликвидировать доставленное в индустриальный центр мясо трех наименований (говядина, свинина, птица), лишить этот центр нескольких марок бензина, приостановить подачу газа в ТЭЦ и нарушить городское автобусное сообщение. Незадачливый хозяйственник, решая эти проблемы, начнет вывозить мясо на свалку, сливать бензин в канализацию, перекрывать вентили на нитке газопровода и отключать отопление в гаражах. Тем самым создается как бы сцепление обстоятельств, которое легко принять за обычную халатность, бесхозяйственность и даже стихийное бедствие. Наши же эксперты настоятельно советуют в данном конкретном случае отрядить весь автобусный парк индустриального центра для перевозки мяса с железнодорожной станции, организовать скопление на путях нескольких эшелонов с цистернами бензина, обеспечить наличие вблизи железной дороги нитки газопровода и произвести взрыв большой силы от искры зажигания в машине председателя Совета, приехавшего для так называемого контроля. Несомненно, что сгорит не только мясо, но и все автобусы индустриального центра, а газопровод окажется нарушенным на большом расстоянии и на все время проведения следствия.

Но это, так сказать, акция штучная, сопоставимая с аварией на АЭС или затоплением крупного региона. Как же организовать уничтожение продовольствия в обыденной, повседневной жизни?

Существуют простые решения. Например, прекращение подвоза кормов к птицефабрике. Совершенно очевидно, что на третий день начнется массовый падеж птицы. В более распространенной форме это успешно практикуется на животноводческих фермах колхозов и совхозов уже несколько десятилетий.

Однако население настолько привыкло к потерям сельхозпродукции, что его трудно поразить нарушениями на цепочке поле-склад-магазин. Гораздо действеннее в этом отношении кардинальное изменение технологии производства, например, колбас. Если житель крупного города почувствует резкую боль в животе после приема 200 гр. вареной колбасы, он, конечно, может предположить, что боль эта связана с приемом хлеба, кефира или картофеля. Но это частности. Несомненно то, что он поймет совершенно определенно: он отравился не какими-то домашними копченостями или овощами, а государственными, приобретенными в магазине продуктами. Так же и отравление водой из городских сетей уже не спутать с отравлением из собственного колодца.

Необходимо, чтобы люди поняли: их болезни и преждевременная смерть, а также болезни их детей и близких не являются следствием какого-то общего ухудшения экологической обстановки на Земле, а результатом направленного и постоянного ухудшения природопользования именно в нашей стране и конкретно в его регионе. Больше того: в его микрорайоне, в его доме, на его этаже. С этой целью рекомендуется закладка стенных панелей с высокой радиоактивностью.

Население должно проникнуться мыслью, что нигде в нашей стране оно не сможет обеспечить себе необходимой безопасности. И если тундру сравнительно легко вывести из строя обычными вездеходами и буровыми, то высокогорные области требуют к себе атомных испытаний и организации мощных селевых потоков. Можно также практиковать массовое таяние ледников.

Хорошим вкладом в дело уничтожения земной атмосферы является организация и расширение т. н. озоновых дыр. К сожалению, озоновая дыра располагается у Южного полюса и лишь несколько десятков наших соотечественников на антарктических полярных станциях (Восток, Лазаревская, Комсомольская) могут испытать на себе воздействие жесткого солнечного излучения.

И последнее. Несмотря на многолетние усилия нашей партии по созданию в мире обстановки неугасимой ненависти к нашей стране, в последние несколько лет наблюдается нежелательное смягчение отношений. В связи с этим растет поток продуктов и медикаментов из-за рубежа как в форме гос. помощи, так и частных поступлений. Жесткие таможенные ограничения, к сожалению, не дали результата. Также не работает пока компания разжигания так называемой «гордости» и «нежелания принимать подачки». Подачки ждут и рвут из рук. Поэтому необходимо на пунктах распределения вскрывать посылки и организовывать проникновение в жидкости, ветчину, кремы, шоколад и т. п. битого стекла, иголок, экскрементов и проч.

Хотя желудки нашего населения вряд ли ощутят посторонние взвеси, сделать это необходимо из чувства профессионального долга и неугасимой ненависти к населению нашей страны и всего мира.

Вопросы культуры

Если публика разрешит, я выскажу несколько крамольных мыслей. Просто возмутительных и нелепых. А также бесспорных.

Я уверяю вас, что в городе насчитывается не более пятисот театральных фанатиков. То есть, людей, посещающих все общественные просмотры, генеральные репетиции, прогоны. Остальные зрители делятся на постоянных и случайных. Постоянных становится все меньше – на премьеру трудно собрать зал. Случайные, конечно, будут всегда, но они также испугаются пустых пространств.

В чем суть моего предложения?

Так как слова «театр» и «театральные новости» не скоро еще исчезнут из обихода, под ними следует проложить другие наполнители. Почему бы, например, аббревиатуру БДТ не заменить какой-то фамилией, а названия спектаклей – названием пьес? Не все равно, о чем пишется театральная рецензия – о театре или о каком-то драматурге? Нам ведь хватает, так сказать, масштаба, когда мы свои леса сводим на А.С.Пушкина лично? Вот и в нашем случае можно было бы сэкономить значительные количества средств (постановка спектаклей, обслуживание зданий театров, система управления и пр.) поместив вместо громоздкой, ненужной (как выясняется) театральной системы несколько чрезвычайно удобных драматургов с их разнообразными пьесами.

Кому какое дело, состоялась в т. Комедии премьера или нет? И существует ли вообще т. Комедии? Существует, скажем, драматург А., написавший пьесу «Обо всем». И эту пьесу с жаром, с пылом следует пропагандировать в театральных хрониках, удовлетворяя страсть читателя к культурной жизни. Хлопот-то – полсотни за рецензию. К тому же драматурга может и не существовать в природе. И даже лучше, если его не будет. Пусть рецензент получит надбавку за придуманного им драматурга, за его пьесу и персонажей, которых он со страстью пытается примирить.

Хотя, конечно, и самого рецензента может не быть. Кому нужен свидетель мистификации? А вдруг обидится на низкие гонорары и опубликует на Западе разоблачительную книгу о российском «театре»? Можно, в принципе, найти рецензента в самих органах и тогда возможность сокрытия тайны отсутствия театра будет почти стопроцентной. Но это вот «почти»… Ведь в случае бегства такого рецензента на Запад ущерб будет двойным: и тайны органов уплывут, и раскроется отсутствие театра в стране.

Так что, по-моему, лучше было бы посадить театральных кассиров на их места, посадить билетеров, а на месте зрительных залов и фойе выкопать глубочайшие пропасти – так мы избавимся, наконец, от всех сколько-нибудь интересующихся театром.

А в книжных магазинах сделать гильотины: наклонился, допустим, какой-то поэтоман над прилавком, а ему – бац по шее – и покатилась головушка по залу, возбуждая брезгливые чувства. И перестанут ведь ходить. Изменятся, наконец-то, вкусы населения.

Тогда можно будет выкинуть их детям какое-то питание.

Хромов, генерал.

День рождения

Я не люблю ходить на дни рождения. Я лучше приду в другой день и посижу, и мягко, как бы между делом, поздравлю.

Почему так происходит? Или мы совсем разучились праздновать?

Когда мне все-таки не отвертеться, я собираю всю свою волю в кулак и иду за подарками. Я заранее знаю, что подарок куплю не нужный ни в хозяйстве, ни в духовной жизни. Это будет либо кофеварка (окажется, что это уже третья за вечер), либо томик югославской драматургии (хозяин предпочитает Островского), либо, что уже совсем нелепо, какая-нибудь керамическая птица. И после того, как подарок вручен и можно пройти в комнату с накрытым столом, обмирая от заранее предусмотренного конфуза, окажется, что и остальные гости улыбаются через силу и мечтают об одном – поскорее усесться и увильнуть от первого тоста за виновника торжества. Здесь уже полегче. Здесь уже хозяин натянуто улыбается и бегло, якобы лукаво и оживленно оглядывает стол: я, конечно, понимаю, что никто говорить не хочет, так вот за это ваше иезуитство я сам вас помучаю, и буду молчать до тех пор, пока… И так далее. После первой рюмки дела пойдут веселее, о новорожденном скоро забудут и лишь на кухне, вдруг заметив его рядом с сигаретой в зубах, начнутся хлопанья по плечу и восклицания, диаметрально противоположные по смыслу: «Скоко?.. Да ты что?.. Да ты же еще пацан!..» или «Ну, старик, в таком возрасте жить начинают!»

Словом, рассказывать о подобном дне рождения мучительно, о нем и вспоминать-то тошно. Лучше расскажу я о чем-нибудь веселом. А если и не совсем веселом, то динамичном, даже несколько скандальном. На подобный день рождения обычно попадаешь случайно, экспромтом. Как бы ты и не гость даже, а наблюдатель с подарком. На тебя и не рассчитывали, для тебя тарелка несервизная, а ты еще и шампанское принес. И цветы за базарную цену. Это пусть тот, кто тебя привел, бледнеет и объясняется с хозяйкой Нинон вполголоса. А уж Нинон тебе, незнакомцу, обязательно улыбнется из кудряшек, и торжественно тебя введет и громко представит приезжим из Новосибирска – вот, мол, дом у меня! Из самой Сибири на день рождения прилетают!

И в нем, в этом доме, все очень свободно. Каждый подарок торжественно разворачивают и цену не забудут сообщить по этикетке или по донышку. А знакомый, тот, что привел, злодей этот, Валериан, которому было не отвертеться, и который тебя прихватил для дальнейших пьяных бесед по поводу твоих дел в банке, он уже веселится вовсю. Он тебе на ухо все расскажет о своей двоюродной сестре Нинон. Окажется, что Нинон устраивает необычайно широкие дни рождения. И цену она не от бескультурья так громко объявляет, а оттого, что день рождения у нее – предприятие коммерческое. И ей наплевать, кто и что подумает. Пускай по углам, вроде Валериана того же, перемывают ей кости. А вот принес тот же Валериан как раз то, что нужно было – майку с видами Лувра.

А пока – к столу, дорогие гости!

Сама Нинон, как царица, садится во главе, и лицо ее, как у царицы, милостиво позволяет сказать тост.

А ведь действительно, отсюда, издалека, лицо Нинон тонко и одухотворенно, не сказать – прелестно! И румянец по верху щек, и синева чуть размытых глаз, и кудряшки блестят – Левицкий здесь нужен, или Рокотов, чтобы запечатлеть для будущих поколений.

А голос Валериана слева создает контрастный фон: «Суп, представляешь? на костях варит, и собака не польстится. Глянь-ка на мужика ее, а? Видишь, как мечет? Он дня три, как пес на цепи сидел, голодал перед этим днем рождения… А рыбу, знаешь, как жарит? На собственном жиру. Рыба-то, говорит, жирная, она в холодной воде плавает и не мерзнет… Да ты осторожней, это же не водка. Это – спирт технический, смородиной закрашенный…»

Нет, не верю я Валериану. Гнусная, злая клевета! А то, что несколько резиной в нос шибануло – так это из-за его слов. Надо встать и сказать тост.

– Я хочу сказать… – начинаю я, вставая с рюмкой, и все мгновенно замолкают по жесту Нинон. – Что я случайно здесь, в этом доме… И мне… глубоко симпатично то, что все свободно! Что все говорится в глаза… Что наша прелестная хозяйка так… непосредственна и царственна! Я предлагаю выпить за то обаяние, за тот… воздух, который она создает своим присутствием! За тот… праздник!..

– Ура!! – кричит Валериан и бешено аплодирует. Когда я сажусь рядом с ним (в нос по-прежнему шибает резиной) он, давясь от смеха, уничтожает меня. По его словам, мой намек о воздухе поняли все. Я встаю и ухожу на кухню. Мне грустно.

Черный, чужой город в огнях вздыбился за окном до самого неба. Здесь второй этаж. И я думаю о том, что нужно совсем немногое, нужно всем стать чуть-чуть человечнее и чутче друг к другу, и все поймут, что каждый из них достоин любви! Уважения! Нежности! Я еще не понимаю, почему у меня возникли эти мысли. На самом-то деле я уже влюблен в Нинон. Мне снова хочется видеть ее. Я возвращаюсь в комнату.

Она встречает меня странным взглядом. Я краснею. Она спохватывается и улыбается мне.

Мне не хочется садиться рядом с Валерианом, но других мест пока нет. Я сажусь и стараюсь не слушать то, что он клевещет.

Валериан: «У них две квартиры, обе в центре. Одну сдали грузину, аспиранту за 300 баксов в месяц. И, заметь, как только грузин летит к себе в Тбилиси, они берут два рюкзака и полдня таскают пустые бутылки с балкона!.. Ладно. Покупает грузин письменный стол. „Я, говорит, вам его оставлю, когда кандидатом стану“. А это когда еще станет? Летит грузин в Тбилиси. А они подгоняют фургон, грузят мебель вместе с письменным столом и везут все это в комиссионку. Понимаешь? У грузина денег много, ему понадобится – он еще купит!..»

Странно. Чем больше гадостей говорит Валериан, тем больше мне нравится Нинон. Как она слушает кого-то там, какие у нее при этом оживленные, внимательные, умные глаза! А почему ей не быть умной? Она – инженер-экономист… Нет, нельзя мне влюбляться. Нельзя. Никак нельзя. У нас – семьи… Но как сладко щемит сердце! Как прекрасно, ослепительно ее лицо на том конце стола!..

Валериан: «Она с детства такая жадюга. Они в коммуналке жили, так она за соседкой кофе допивала. Допьет из чеплажечки, а потом воды добавит… А ты посмотри на мужика ее. Да, посмотри, посмотри! Это же святой человек… Прибегает она как-то к нам – разрывается от рыданий! Мы с женой водой на нее брызгаем – что случилось?.. Он, говорит, масло на хлеб намазал!.. Ну и что?.. Так вы бы видели, скольк о он намазал!..»

Нет, не могу я с ним рядом сидеть. И уйти не могу из этого дома. Я снова иду на кухню.

«Откуда в людях столько злости? – думаю я. – А злословие? Что говорят о нас, как только мы выходим за порог? И ведь не со зла, нет. Не о чем говорить – позлословим. Чем гнуснее ложь, тем приятнее слушать. И того раздевают, кто вышел, и сам раздевается своим злоязычием. Нет, не поверил я Валериану. И не поверю ни за что. Ведь как человек иногда нелогично поступает: значит, вы обо мне плохо думаете? А я сейчас нарочно буду вести себя хуже еще, чем вы думаете обо мне! И это сплошь и рядом. Потому что человек не любит судей и соглядатаев…»

– Наглая! – вдруг слышу я, и вижу Нинон (нет, не Нинон! Это Валериан называет ее так!) Она вбегает на кухню, глаза блестят от слез, грудь порывисто вздрагивает от сдерживаемых рыданий. – Шампанское… – говорит она. – Ваше! шампанское… Не может она, видите ли, пить ЭТО!.. А шампанское?.. Шампанское, – конечно! Его все пьют! Почему бы шампанское не пить?..

Она никак не может успокоиться. Я в недоумении, – какое шампанское? Почему? Кто эта – «наглая»? Как она по-детски страдает!.. Я пробую ее успокоить, приобнимаю за плечи – мы целуемся… Она целуется страстно, даже зло – мы выходим на лестничную клетку… В течение всего вечера… да, пользуясь любым случаем, – мы целуемся… Нас замечают, но как бы не замечают… Мне странно…

Когда мы с Валерианом выходим из подъезда (мы и не попрощались с нею – так, быстро, все вместе стали уходить) голова моя совершенно ничего не соображает… Завтра, думаю я, надо встретить ее… утром… здесь, у подъезда… встану за теми тополями… она выйдет, и мы встретимся…

Я трогаю языком свои искусанные губы, а Валериан говорит:

– Вот жадюга, а? Не добрала подарком, так добрала натурой.

Мне надо бы ударить его по физиономии, но я лишь отстаю и иду в другую сторону, в очередной раз ничего не понимая в жизни.