Текст книги "Рашен Баб (сборник)"

Звериный вой и фраза Блеза Паскаля были так чудовищно несопоставимы, что лишь потом Валентин Иванович догадался, почему так произошло. Сознание, повинуясь подсознанию, отвлекало его чувства и ощущения, а подсознание, подстёгиваемое инстинктом самосохранения, собрало его жизненные силы в мощный комок энергии, и когда он в очередной раз упал спиной на снег, упёрся ногами в столб, то цепь вытянулась, как свинцовая, и лопнула, казалось, сразу в нескольких местах. И тут уж он, наверное, что называется, с цепи сорвался.

Сколько бы ни силился потом Валентин Иванович вспомнить, каким образом он смог заполучить обратно свою одежду и свой вещмешок с банками, как он взвалил его на спину, как дошёл домой, это ему никак не удавалось. Ужас в глазах Лены запомнился на всю жизнь: она гладила его по волосам, а иней на них не таял.

На Крещение в Стюрвищах разнёсся слух: Петька-афганец по пьянке приковал себя на участке одного из новых русских к столбу и овчарку заодно на цепь посадил. А ключ от замка то ли выбросил, то ли уронил так, что дотянуться до него не смог. Выжрал две бутылки водки – пустая посуда валялась рядом, и замерз. Оголодавший Дик, когда их нашли, совсем озверел и обглодал хозяину ноги до пояса.

Рашен Баб

Короткий роман

I

Вначале Вальке Сыромятниковой вся деревня завидовала – надо же, никуда не уезжая, умудрилась выйти замуж за иностранца! О заграничной своей судьбе она и не помышляла, хотя времечко было такое, что стать валютной проституткой или выскочить за иностранца считалось пределом мечтаний множества девиц на постсоветском пространстве. Поэтому Вальке завидовал весь район, однако события развернулись таким необычным и почти необъяснимым образом, что стала разводить руками область, за нею – вся Сибирь и, наконец, вся Расея. Да и мир поразился тому, что произошло с загадочной, недоступной европейскому пониманию русской молодой женщиной. Правда, бывшие братья по Советскому Союзу, злорадствуя, похихикивали удовлетворённо, мол, так вам, империалистам и оккупантам, и надо.

Всё началось с того, что в сибирской деревне появился иностранец Фриц Вольф, по-русски Фриц Волк. Он то ли альтернативную военную службу решил отслужить в Сибири, то ли оказался в суровом краю по решению суда за неприглядные делишки. Должностей в деревне в связи с реформами никаких не имелось, а для приблудных немцев – подавно, поэтому его пристроили скотником на дышащей на ладан молочно-товарной ферме.

Времена были воровские и развалюшные, бесстыжие и неправедные, одним словом, ельцинские, но Фриц Волк с немецким усердием и аккуратностью убирал навоз, отмывал в коровнике водой полы от многолетней заразы, раздавал животным корм. Не пил, не курил, не матерился, потому что ещё не научили мужики, и по этим основаниям деревенские бабы сильно его зауважали. Угощали домашними пирожками, сибирскими пельменями, – особенно старались тётки, у кого дочери имелись на выданье. Невесты то и дело появлялись в коровнике – можно было подумать, что им захотелось помочь матерям управиться с бурёнками, на самом деле стремились попасть Фрицу Волку на глаза, заигрывали, пытались заговорить с ним, но немецкого языка не знали, и жалели, что в школе не учили его.

Валентина Сыромятникова училась в городском интернате, где изучала немецкий язык. Знала на тройку, но когда в деревне появился немецкий парень, принялась за старые учебники и словари. Вообще-то она не жаловала иностранный язык, и он её – взаимно. Хотела поступить в пединститут, на что-то иное у неё фантазии не хватило, но как раз на иностранном и срезалась, получила тройку, а нужна была четвёрка, тогда бы поступила. Возвратилась в деревню крутить коровам хвосты. Мать к тому времени сильно сдала, вот и заменила Валентина родительницу на ферме, приняла её группу животных. Отца Валентина не имела, конечно, он когда-то был, но она его не помнила. Знала лишь по рассказам матери, что на него соперница навела порчу, и закончилось это тем, что родитель отдал Богу душу, поскольку у него внутри самогон запылал и изо рта якобы пошло синее пламя. «Бесы эвакуируются», – такой диагноз поставил деревенский мудрец, дед Филолай, он же – Ёськин кот. Филолай доводился родственником Сыромятниковым, какая-то седьмая вода на киселе. Впрочем, в деревне все носили фамилию Сыромятниковых, за исключением тех, кого присылал райком на председательствование или агрономить, учить грамоте не быстрых разумом сыромятниковских отпрысков.

Почему его так прозвали, в деревне никто не помнил, но дед Филолай объяснял, что это у него самое мягкое ругательство, за него ему пришлось отсидеть, по приговору трибунала как бы за антисоветскую агитацию путём оскорбления вождя всех народов товарища Сталина. В начале Великой Отечественной войны дед попал к немцам в плен, где и научился шпрехать по-ихнему, и вот это стало основанием для того, чтобы молодого немца поселить у него. А десятку получил, когда наши его освободили и тут же отправили в фильтрационный лагерь выяснять, как он вёл себя в плену. Любимым ругательством с малых лет у него был этот самый Ёськин кот, которого он частенько вспоминал и в новом лагере. За него и дали ему десятку – зачем выяснять, как он себя вёл у немцев, если вождя на дню по двадцать раз оскорбляет? Знал бы Филолай, что фронтовики давно называли вождя Ёськой, придержал бы язык.

Но выражение намертво прикипело к нему, вмещало в себя множество чувств, нередко противоположных по содержанию. Филолай прибегал к нему при восхищении миром и событиями, происходящими в нём, когда грудной жабой давила грусть, с его помощью словно увёртывался от несчастий и жестокостей мира. Вспомнит Ёськиного кота – и не так тяжело, ругнётся им – и половина несправедливостей исчезнет…

Не будь деда Филолая и Валентины Сыромятниковой немцу трудно было бы привыкать к русской, да ещё к сибирской жизни, общаться с людьми, быстро осваивать чужой язык. Правда, бабы строго-настрого предупредили Филолая, известного матерщинника, чтобы не вздумал приучить парня выражаться – так на Руси именуется знание и употребление всемогущего и вездесущего словооборота.

Фриц на работе крутился больше возле Вальки, тем более что она с деревенской откровенностью сказала ему: «А ты ничего, хотя и немец». Конечно, он не понял, что в данном случае означает «ничего», но догадался о положительном значении совершенно неопределённого русского слова. Он продолжал крутиться возле неё, теперь как бы с одобрения девушки, а она после «ничего» не спешила домой. Дома её никто не ждал, – мать вскоре после возвращения дочери умерла, а болтать с Фрицем было интересно. Когда в деревенском клубе изредка привозили кино, то Валентина сидела рядом и переводила немцу, попадая то и дело впросак, забывала от старания слова, путала их, из-за чего возникали смешные ситуации. Они то и дело прыскали от смеха, на них шикали со всех сторон, особенно старались соперницы. Поэтому садились на заднюю скамейку, а соперницы всё время мстительно оглядывались, не позволяя им тискаться да обниматься.

– Имя у тебя оскорбительное, – заметила однажды Валентина. – Фрицами у нас называли и называют гитлеровцев. Тебе лучше как-нибудь по-другому называться…

– О, я понимаю, – закивал головой немец. – Ты – Валентина, а я буду Вальтер. Ты не против?

– Хозяин – барин, – она старалась научить его понимать русские пословицы и поговорки. – Хотя Вальтер – это, кажись, наган. Но сойдёт…

И они, неизвестно по какой причине, дружно засмеялись. После этого Валька всем рассказывала, что парень по документам Вальтер, но его, как и всех немцев, по привычке военных времен прозвали Фрицем.

Однажды Вальтер съездил в областной город, привёз Вальке кучу всевозможной косметики, которую в деревне только по телевизору и видели, но, самое главное, – маленький компьютер, так называемый ноутбук, антенну в виде тарелки, чтобы можно было подключаться через спутник к Интернету. Когда тарелка была водружена на столб рядом с избой деда, в деревне к немцу стали относиться с подозрением: а не шпион ли он, поскольку Валька рассказывала, что Вальтер запросто теперь по компьютеру говорит со своими родителями и друзьями в Германии. И письма по электронной почте мгновенно отправляет и получает. Филолай, когда его спрашивали насчёт возможного шпионства постояльца, нахлобучивал шапку на нос, поскольку принимался скрести заскорузлыми пальцами затылок.

– А что ему, Ёськин кот, у нас выведыват? – сомневался он. – Передават немцам, сколько тачек навоза коровы наклали?

– Э-э, дед, шпион всегда найдёт, что шпионить. Вон американцы вздумали нашу Сибирь-матушку, как Аляску, купить…

– Он же, Ёськин кот, не американец, а немец… А с немцами мы нынче вроде дружбаны…

– Сейчас что американец, что немец – одна шайка-лейка. Так что бди, а то на старости лет получишь срок за содействие иностранному агенту… Пойдёшь как пособник врагу и как рецидивист…

Дело дошло до того, что однажды к Вальке пришёл участковый милиционер дядя Семён и повёл разговор о Вальтере. В избе было натоплено, настоящие сибирские морозы стояли, а дядя Семён, известный выпивоха, обливался потом и страдальчески посматривал на ведро с холодной колодезной водой. Валентина догадалась, что гость с сильнейшего бодуна, угостила власть баночкой джина с тоником, – Вальтер когда-то подарил.

– Ой, дочка, уважила, ой, уважила, – приговаривал участковый, опустошая алюминиевую банку.

Его интересовало многое: и почему это вдруг Фриц стал Вальтером, ведь по документам он Фриц Вольф, и кто его родители, и как часто связывается немец по компьютеру с Германией, и вообще, чем они занимаются у деда Филолая.

– Любовью, дядя Семён, – с вызовом ответила на последний вопрос Валька, вздыбив перед участковым мощную грудь. – А что – нельзя?

– Почему ж нельзя, – пробормотал сбитый с толку участковый. – Замуж зовёт?

– А может, и зовёт, – отрезала она, давая понять власти, что это её личное дело и нечего в него милиции соваться. – Он меня по компьютеру немецкому языку учит, а я его – русскому. Вот чем мы занимаемся.

– Он что же, в России хочет остаться?

– Не знаю, чего он хочет. Но парень хороший, – подвела она итог разговору.

До любовных отношений у них к моменту разговора с участковым не дошло. В этих делах Вальтер оказался парнем совсем не инициативным и робким. На его месте какой-нибудь наш шалопай давно бы Вальке все титьки отвинтил, да ещё против резьбы, и под подолом всё обшарил, а немец за несколько месяцев на «ты» с нею не перешёл. Вальку, надо признаться, такое задевало. Как-никак она первая девица в деревне, может, и во всем районе, – и фигуристой статью вышла, все мужики смотрят ей вслед, и лицом настоящая сибирская красавица, с румянцем на все щёки, с глазищами синими и бездонными.

– Я тебе что, не нравлюсь? – спросила как-то в лоб.

Немец застеснялся, покраснел даже, но справился с собой и ответил, не поднимая глаз:

– Нравитесь… Очень нравитесь, – уточнил он.

– Так прочему же ты до сих пор мне «вы» говоришь? Пора на «ты» переходить. Надо выпить на брудершафт!

Сама плеснула в рюмки шнапсу, показала немцу, как сплести им руки и, выпив, так обняла и взасос поцеловала его, что Вальтер едва не потерял сознание. Да и сама тоже. Страсть в ней обнаружилась такая, что задрожала вся от желания, и Валька разогрела немца, так возбудила в нём вожделение, что он предпринял решительную сексуальную атаку и, добившись успеха, остался ночевать у сибирячки.

II

Как всякий добропорядочный молодой бюргер, Вальтер после безумной ночи предложил выйти за него замуж. Для вида Валька немного поломалась, как говорят, поковыряла пальцем штукатурку на печи, и согласилась. Деревенский глава администрации отказал им в регистрации брака – никогда не оформлял международные семейные союзы, примерно по такой же причине возникли сложности и в районном ЗАГСе, и тогда нетерпеливый жених предложил невесте съездить в фатерлянд и там оформить брачный союз. – В германский ЗАГС на оформление? – задавался вопросом дед Филолай и несколько дней качал головой, сопровождая чувство собственного удивления и недоумения досадливым «Ну и ну!»

За границей Валька никогда не была, немного побаивалась фатерлянда, а вдруг не понравится родителям и родственникам Вальтера, и тогда что, – поджав хвост опять возвращаться в деревню? Да ни за что, решила она, если не выйдет за него замуж, то уедет к Чёрному морю, с детства мечтала искупаться в нём, устроится там на работу, а в деревне пусть считают, что Валька Сыромятникова живёт в Германии.

Родители у Вальтера оказались приветливыми и добрыми людьми. Отец был инженером-строителем, мать вела домашнее хозяйство и воспитывала детей – их, кроме Вальтера, было ещё трое, и все девочки. Самая старшая из них, Рената, в первую же минуту знакомства так доверчиво и с таким чувством прижалась своей щекой к щеке гостьи, что Валентина сразу почувствовала что-то сестринское к девушке. В отличие от брата, не очень-то многословного, Рената без умолку болтала о всякой немецкой всячине, помогала освоиться в чужой стране.

Семья жила в просторном трёхэтажном особняке в пригороде Берлина. Дом окружал идеально ухоженный сад и множество цветов, – впервые Валентина поняла, что такое немецкая аккуратность и порядок. В их деревне только самые завзятые любительницы разводили какие-нибудь цветы возле изб, поскольку лето короткое, заморозки прекращаются в июне, а начинаются в августе. Поэтому вместо цветов накапливались годами возле изб консервные банки – внизу уже проржавевшие, превратившиеся в рыжую труху, а сверху – ещё поблескивали свежей жестью недавно использованная тара. И так почти у каждой избы… А тут идеально чистые дорожки, нигде никакой соринки, ни сорняка, одна лишь красота и сплошное благоухание. Она не представляла, что Вальтер живёт, по сравнению с её житьём-бытьём, в настоящем раю, и не могла понять, почему он от такой жизни уехал в Сибирь, чуть ли не к Полярному кругу. Но зато теперь знала, как выглядели в его глазах её земляки. И прониклась благодарностью к нему за то, что он ни разу не решился осуждать их, показать своё европейское превосходство, а только лишь восхищался тем, что они живут в суровых сибирских условиях, добывают хлеб насущный, в основном, охотой и рыбной ловлей, и даже рожают детей.

– Почему ты от родителей, от сестёр, от благоустроенной жизни поехал к нам, в сибирскую глухомань? Немецкого навоза тебе не хватило?

Вальтер ответил не сразу. Вопрос, чувствовалось, был ему неприятен, но он собрался с духом и признался:

– На мотоцикле нарушил правила движения и сбил пешехода. Он остался жив и здоров, полтора месяца пролежал в клинике, пока кости срослись, а меня приговорили к году тюремного заключения. Попросил заменить наказание на два волонтёрских года в Сибири. И не жалею. Теперь знаю, что такое настоящие трудности в жизни. Как ты считаешь, я с честью выдержал испытание Сибирью?

– Ещё как выдержал! – похвалила его, а сама подумала: «Надо же, скрытный какой. Ни разу и словечком не обмолвился о том, что он немецкий, выходит, варнак». Без обиды и злости подумала: в её краях осуждённые были не редкость, напротив, тот, кто не сидел, зачастую считался неполноценным, более того – подозрительным. И доверия к нему прибавилось: выходило, что он по этому, далеко не второстепенному обстоятельству, тоже свой.

Свадьба у них была чинная и благородная, собрались в ресторанчике ближайшие родственники, выпили по несколько тридцатиграммовых порций шнапса и разошлись. И никакого разгула, никакого мордобоя, никто не орал пьяным голосом «Горько!», – грустно стало Вальке от такой свадьбы, потому что ничем не запомнилась и не могла запомниться.

Родители хотели отправить их в свадебное путешествие, но Вальтер, правда, теперь он вновь стал Фрицем, поскольку отца как раз и звали Вальтером, восстанавливался в университете, в котором учился до поездки в Сибирь, сдавал экзамены и должен бы получить диплом инженера. Свадебное путешествие откладывалось до лучших времен.

О возвращении в Сибирь Фриц теперь и не думал. Валька не могла быть тунеядкой и нахлебницей, попросила мужа устроить её на какую-нибудь работу, – ведь их общих сбережений хватило лишь на дорогу сюда, сидеть на шее у его родителей она не собиралась. На семейном совете было решено устроить её официанткой в ресторан к дяде Зигфриду Оберхаку, в тот самый, где отмечали свадьбу. Дядя Зигфрид был настоящим родственником, не каким-нибудь немецким Филолаем, хотя на работе Вальке никаких поблажек не давал.

Она работала с утра до вечера, помогала на кухне, мыла посуду, убирала, подавала блюда посетителям, короче говоря, обязанности доярки казались теперь ей не такими уж обременительными. Вначале ей нравились знаменитые сосиски с немецкой горчицей, разрешалось за обедом выпить бокал пива, в диковинку для неё были хотдоги, гамбургеры и чизбургеры, но быстро приелись. И хотя она сильно уставала с непривычки, в один из своих выходных накупила всё для борща и приготовила из трёх сортов мяса сибирские пельмени, – все обитатели особняка были без ума от её блюд, а Рената даже попросила научить её готовить настоящий украинский борщ и настоящие сибирские пельмени. С украинским борщом Валентина никогда дела не имела, но не оказываться же в неумехах: нашла рецепты в Интернете, наварила, напекла даже пампушек с чесноком и, переживая, как бы первый борщ не стал её позором, предложила попробовать варево только одной Ренате. Та пришла в восхищение, несколько дней только и говорила о замечательных кулинарных способностях русской родственницы.

Дядя Зигфрид прослышал о способностях своей помощницы и предложил готовить русские блюда для посетителей, но Валька, как это ни трудно было, не поддержала замысел хозяина. В следующий выходной угостила своих новых родственников строганиной – купила какую-то большую рыбу, похожую на нельму, заморозила и настрогала. Угощение показалось обитателям особняка слишком оригинальным, один Фриц был доволен, рассказывал домашним, как в Сибири под водочку ел строганину, приправляя её солью, уксусом и потрясающе острой русской горчицей.

Неожиданно Валька почувствовала, что стала резко прибавлять в весе. Вначале подумала, что забеременела, но выяснилось, что нет. Ещё недавно у неё были стройные и точёные ножки, а тут растолстели, ни одна обувка не налезала. Бюстгальтеры тоже пришлось менять, хотя у Вальки была и раньше высокая и не маленькая грудь. Пришлось отказаться от положенного ей бокала пива, но гамбургеры и чизбургеры продолжала уплетать, – ей постоянно хотелось есть, словно кто-то голодный поселился в ней внутри и постоянно требовал пищи.

– Тебе надо фитнесом заниматься, – подсказала Рената.

Узнав от неё, что это такое, Валька рассмеялась, – да ей дядя Зигфрид такой фитнес с утра до вечера устраивает, что она еле живая приходит с работы. Обеспокоенный Фриц показал её какому-то медицинскому светилу. Валька сдала кучу анализов, побывала ещё у полдюжины докторов, но светило после всего этого лишь развело руками – причина такого заболевания медицине не известна. «Идеальные результаты анализов, идеальный организм, идеальное здоровье. Я впервые столкнулся с абсолютно здоровой молодой женщиной. Невероятно!» – таков был окончательный диагноз знаменитого профессора Курта Майера.

Валька настолько растолстела, прибавляя по нескольку килограммов в день, что дядя Зигфрид вынужден был попросить её уйти с работы. Её раздувшаяся и оплывшая фигура, которая весила теперь более двухсот килограммов, была для заведения совершенно разорительной рекламой. Ведь все были помешаны на том, чтобы вкусно поесть и тут же похудеть, а наличие в ресторане гигантской русиш баб свидетельствовало об обратном.

– Отвези меня домой, – попросила она мужа и расплакалась. Слёз было столько, что для них едва хватило махрового пляжного полотенца.

Проявить характер и уехать сама она не могла. В деревне пойдут разговоры да сплетни, бывшие соперницы зазлорадствуют, – нет, дома она могла появиться не брошенкой, а непременно с мужем.

Супруг на удивление быстро пошёл навстречу. Морщил лоб всего лишь какие-нибудь полминуты, от умственного напряжения моргал густыми рыжими веками, и не успела она для поощрения провести ладонью по его ярким вихрам, за что в мгновенья нежности ласково называла Одуванчиком или Рыжиком, как Фриц без боя сдался:

– Отвезу, как улажу все дела с университетом и получу диплом. А пока отдохни, полечись.

– Какое тут полечись – мне каждый день надо уже два таза гамбургеров и чизбургеров! – разрыдалась она с новой силой. – Не могу на улице показаться – со всех сторон от мальчишек слышу: «Русиш швайн!» А ты хочешь, чтобы я по врачам ходила!

– Не надо тебе никуда ходить, они сами к тебе приедут. А на мальчишек не стоит обращать внимание.

На том разговор и закончился. С неприятным чувством тогда подумала, что муж к ней остыл, не относится так, как прежде. Возникло и подозрение насчёт изящненькой белокурой немочки, которая дождалась его возвращения из Сибири, – свою соперницу Валентина обнаружила в студенческих фотографиях мужа. Теперь она представляет для него обузу грустно размышляла Валентина, и лишь воспитание не позволяет ему немедленно избавиться от неё? Взял для себя перерыв, чтобы решить, как выйти из необычной ситуации с наименьшими потерями для себя? К тому времени Валька была наслышана о трудных судьбах соотечественниц, выскочивших замуж за иностранцев. В подтверждение безрадостным мыслям сексуальный интерес к ней со стороны мужа стремительно угасал. О том, чтобы спать вместе и речи не могло быть, – Валька давно устраивалась на ночь на полу, поскольку и одна на двуспальной кровати не помещалась.

Между тем Валька знала своего мужа поверхностно, в его предпочтениях и привычках не сумела за короткое время замужества разобраться. С сексуальными делами он устроился превосходно – для таких потребностей вполне подходила его подружка Марта, которая претендовала лишь на короткие встречи в её квартирке два раза в неделю. По вторникам и пятницам, куда он приезжал как по расписанию.

Однако Валентина не знала самого главного. Цепким западным умом Фриц почувствовал, что огромные размеры супруги могут стать источником немалых доходов. Более того, жизнь с современной Пандорой интересна многим, следовательно, надо, не теряя времени, вести подробный дневник, чтобы со временем превратить его в бестселлер. Для дневника Фриц завёл тайный файл в ноутбуке и с немецкой тщательностью вносил туда буквально всё, что имело отношение к жене. Правда, дневник превращался в бухгалтерский гроссбух, испещрённый цифирью – сколько стоила закупка продуктов, сколько жена за день съела… Цифры для немецкого ума были главнее, о своих же чувствах и чувствах супруги Фриц ещё не научился писать.

Родители мужа, по мнению Валентины, как бы затаились. Они не осуждали её, поскольку понимали, что нет тут никакой вины невестки, но и не радовались тому, что она с каждым днём разбухала, словно на дрожжах. Одна лишь Рената не изменила своё отношение к ней, переживала, ухаживала, пыталась бороться с неведомой болезнью. Приводила в дом массажистов, привозила мудрёные электромассажёры, но они лишь возбуждали ещё больше аппетит.

Пришлось Валентине прислушаться к советам Ренаты и заняться фитнесом. Не немецким, в компании дамочек, задумавших согнать вес после трёх утренних немецких сосисок, а самостоятельно. С утра в саду делала зарядку, боясь, как бы не сломать какое-нибудь дерево, по два часа делала, не жалея себя, потом приноровилась ещё на рассвете, чтобы никто не видел, бегать на красивый зелёный холм, оттуда с разбегу бултыхаться в Шпрее, поднимая солидную волну. Месяца через два самоистязаний жир-то она сбросила, но начали расти мышцы и пошёл бурный рост всего тела – вскоре он достиг пяти метров. Всё увеличивалось пропорционально, даже волосы становились толще. При этом Валентина похорошела, к ней то и дело обращались модные журналы и телепередачи, но Фриц взял связи с прессой и с различными фирмами, которые хотели использовать его жену в рекламных целях, в свои руки. Русскую гигантшу заваливали нарядами, косметикой, едой, всё это сопровождалось бурной рекламой. Одна киностудия задумала даже снять фильм о русской фрау Геркулес, но Фриц был против её киношной карьеры, – она и без кино зарабатывала на своих размерах неплохо. Ей даже предложили главную роль в фильме о цивилизации гигантов, которая якобы располагалась в пределах легендарной Гипербореи. Но как актриса она оказалась совершенно бесталанной.

По росту стала выше семейного коттеджа, её размеры превратились в неиссякаемый источник проблем. Теперь она спала в арендованном на ночь спортзале, куда прорубили огромные двери, чтобы она могла хотя бы ползком попадать в него. Наступала осень, в халате, на который пошло материала, как на морской парусник, Валентина зябла, и поэтому Рената организовала вязание свитера. За неделю дюжина мастериц соорудила какую-то хламиду, причём, на вырост. С таким же расчётом одна обувная фирма два раза в месяц бесплатно поставляла ей кроссовки, по своим размерам всё больше напоминающие не обувь, а микролитражки. Зато на каждой кроссовке размещалась уйма рекламы.

– А не заказать ли тебе ондатровую шубу? Или песцовую, или из чернобурки? Интересно, сколько потребовалось бы шкурок? – не без юмора поинтересовался Фриц.

Она шутку не оценила. «Ему захотелось, чтобы защитники животных вообще ей житья не давали?» – с гневом спросила она, и Фриц задумался о притуплении у неё чувства юмора.

Валентину больше всего раздражало то, что она с утра до ночи находилась на виду у всех. Сад возле семейного коттеджа стал слишком маленьким для неё, поэтому Фриц вскоре арендовал целый стадион, построил навес, чтобы она могла прятаться под ним от дождя. Одна сантехническая фирма подарила туалетный набор – от раковины и зеркала над нею до биде, напоминающего средних размеров прогулочную яхту. Тут же находился и зимний спортзал. Стадион был удобен ещё и тем, что она по утрам делала тут физзарядку и даже бегала, если можно было назвать бегом трусцу пятиметровыми шагами по очень короткой для неё беговой дорожке.

Стадион надоумил спортивные средства массовой информации поднять шум о том, можно ли допустить фрау Геркулес, она же Гигантелла, она же Рашен Баб, она же – ещё десятки прозвищ и не всегда лестные, до спортивных соревнований, в том числе олимпийских игр и чемпионатов мира. По всем видам бега, в том числе на лыжах, по прыжкам, толканию ядра и метанию диска, копья, молота, плаванию ей не найдётся равных, она легко станет абсолютным рекордсменом по многим видам спорта. Состязаться с такой дамой было бессмысленно, стало быть, Рашен Баб нанесёт смертельный удар многим видам женского спорта. К тому же она была российской гражданкой, следовательно, её достижения достанутся России, с чем европейская спортивная общественность никак согласиться не могла. Хотя бы потому, что выросла она до таких размеров на европейских хот-догах, гамбургерах и чизбургерах, – если бы эта общественность знала, как в данном случае была права!

На всякий случай антидопинговый комитет хотел провести анализ её крови и мочи, но Фриц не пустил лаборантов на стадион, обвинив антидопингистов в нарушении прав своей супруги. К скандалу подключились спортивные врачи, которые окунулись в рассуждения о том, может ли Рашен Баб по состоянию своего здоровья участвовать в спортивных соревнованиях или же её гигантизм является патологией? Фриц нанял нескольких адвокатов, которые сумели в судах доказать, что ряд средств массовой информации перешли в этих рассуждениях грани допустимого, за что они и поплатились солидными суммами.

Как ни странно, Фрица больше заботил немецкий приоритет её прозвища, и он настаивал, чтобы его удивительную жену называли Русиш Баб, а не по-английски – Рашен Баб. Но англоязычное прозвище в средствах массовой информации одержало победу.

Строительные фирмы предлагали построить специальный домик, который по мере роста Гигантеллы можно будет легко увеличивать новыми модулями. Фриц не решился принять предложение, на реализацию которого потребовалась бы куча денег. В конце концов, деньги можно было бы заработать, но основные его усилия, казалось бы, были направлены на поиски кардинального излечения супруги. Он обращался к самым авторитетным медицинским специалистам, в том числе к генетикам, иммунологам, эндокринологам, заказывал безумно дорогие исследования в лучших лабораториях мира, но никто не дал вразумительного ответа на вопрос, что же происходит с его женой. Все они, как сговорились, поражались идеальному здоровью молодой сибирячки.

Фриц как-то получил предложение от одного господина с неопрятной бородой и с неприятным, явно английским акцентом поспособствовать их семейной паре в искусственном зачатии.

– Простите, кто вы? – не очень вежливо спросил Фриц гостя.

– Гинеколог. Довольно известный в Великобритании. Бонд, Джеймс Бонд.

Имя и фамилия гинеколога показались Фрицу знакомыми, но в тот момент он не мог вспомнить, где их слышал.

– Почему вы решили, что нам нужна ваша помощь? – спросил он.

– Не сомневаюсь, что вы думали о наследнике. Но оплодотворение при необычных размерах вашей супруги объективно затруднено.

– Решили на нас заработать?

– А почему бы и нет?

– Вы давали клятву Гиппократа?

– Разумеется.

– Так почему же вы пришли ко мне с предложением заставить рожать женщину, которая больна неизвестной болезнью? Чтобы эту болезнь унаследовал и ребёнок? И как же всё это можно совместить с важнейшим принципом Гиппократа – не навреди? Не трудитесь сформулировать ответ, ваше время истекло.

Фриц прекрасно знал психологию таких посетителей, – если их выставляли в дверь, то они норовили вернуться через окно и добиваться своего. Одно дело делать хороший бизнес на особенностях супруги, но другое дело – обрекать на гигантизм своё дитя. Если бы Валентина заглянула в его дневник, то прочла бы там, что её муж не так уж и заинтересован в определении её диагноза, а уж тем более – в лечении. Без своих размеров она превратилась бы в обычную женщину каких миллионы, а Фриц уже привык к тому, что у него жена совершенно необычная, эксклюзивная всемирная знаменитость, приносящая огромные доходы. Простушка ему уже была не нужна.

III

– Ёськин кот, и чего от меня вам надо? – задал вопрос в лоб дед Филолай участкового Семёна и неизвестного гражданина начальника, скользкого на вид, похлеще налима, которые заявились к нему с самого утра и задавали непонятные вопросы. Поскольку в них фигурировал бывший постоялец Фриц, он же Вальтер, то дед, старый варнак, без труда вычислил место службы неизвестного.