Текст книги "Великая тайна Великой Отечественной. Ключи к разгадке"

…Накануне войны служил на аэродроме, расположенном в 17 км от границы… В субботу 21 июня 1941 г. прилетели к нам командующий округом генерал армии Павлов, командующий ВВС округа генерал Копец. Нас с Макаровым послали на воздушную разведку. На немецком аэродроме до этого дня было всего 30 самолетов. Это мы проверяли неоднократно, но в этот день оказалось, что туда было переброшено еще более 200 немецких самолетов…

Часов в 18 поступил приказ командующего снять с самолетов оружие и боеприпасы. Приказ есть приказ – оружие мы сняли. Но ящики с боеприпасами оставили. 22 июня в 2 часа 30 минут объявили тревогу, и пришлось нам вместо того, чтобы взлетать и прикрывать аэродром, в срочном порядке пушки и пулеметы на самолеты устанавливать. Наше звено первым установило пушки, и тут появились 15 вражеских самолетов…

[37, с. 26]

* * *

К. А. Закорецкий (Киев):

…Есть информация, что в ночь с 21 на 22 июня 1941 «поднималась» и разворачивалась МПВО в Ленинграде, Москве и, видимо, в Баку. По Ленинграду подробности есть детальные из книжки 1968 года «Оборона Ленинграда» (у меня есть в бумажном виде. И что характерно – сдана в набор она была в 1965-м, а подписана в печать – в 1968-м). По Москве – отрывочные. По Баку конкретного не нашел (вроде бы где-то мелькнуло, но где – не помню). А возможно, что и в Киеве? – мне прислали воспоминания мальчика, которого в ночь с 21 на 22 июня 1941 г. везли из Киева в Житомир. Он войну пережил, но рассказывал, что, когда отъезжали из Киева, все небо расцвечивалось прожекторами ПВО. Это его тогда удивило. И смущает меня якобы бомбежка немцами аэродрома в Жулянах в ночь с 21 на 22 июня 1941 г. А также завода «Большевик». Как я выяснил в музее завода, он 22 июня 1941-го вообще не бомбился. За сведениями по истории аэропорта Жуляны меня отослали в Подольский музей, до которого добраться пока не могу.

В сборнике «Оборона Ленинграда» есть воспоминания генерала Попова (командующего ЛенВО), который подтверждает слова Кузнецова (НК ВМФ), что перед 22 июня 1941 г. из советских портов в спешке уходили немецкие корабли. Командование ЛенВО это якобы оценивало как подготовку немцев к войне против СССР. Но это же можно оценивать и по-другому, как спешное собирание немцами всех кораблей, какие есть, против той же Англии…

[47]

В книге «Великая тайна…» приведено очень похожее сообщение Я. Этингера. Вот отрывок из него:

В июне 1941 года в Минск на гастроли приезжал Московский Художественный театр им. Горького <… >. Второй спектакль мы с родителями смотрели 21 июня 1941 года. МХАТ гастролировал в помещении Центрального клуба Красной Армии, где был прекрасный большой зал. Когда мы вышли из театра, то обратили внимание, что город был ярко освещен мощными прожекторами, в небе летали самолеты. Все это было необычным зрелищем и невольно вызывало беспокойство и тревогу.

[91, с. 316–317]

Скорее всего, в обоих этих случаях на аэродромах, расположенных в черте города, приземлялись самолеты. Поскольку происходило это в темное время суток, взлетные полосы освещались прожекторами. Шла переброска немецких самолетов через СССР на Ближний Восток.

* * *

А вот письмо, которое Артем Сергеев, сын погибшего в 1921 г. члена ЦК Федора Сергеева (Артема) и приемный сын Сталина, прислал в 1940 г. своим друзьям – братьям Микоян, детям члена Политбюро и наркома внешней торговли Анастаса Ивановича Микояна:

Здравствуйте все! То есть Степа, Володя, Леша, Вано и Серго. Я по-прежнему в артучилище. Сижу да дрожу, как бы не получить по какому-нибудь немецкому «пару». Врагов товарищи мои в финскую войну всех перебили, а я родился с небольшим опозданием и не поспел. Но не унываю. Думаю, и мне достанется взять какого-нибудь лорда в «вилочку» и перейти на поражение на серединном прицеле <…>. Учитесь лучше. Чтобы потом бить врага умело и беспощадно!

Ваш друг Артем.

Это письмо было показано в телефильме «Приемный сын Кремля».

То, что Артем Сергеев готовился брать на прицел не «какого-нибудь фона», а «какого-нибудь лорда» четко показывает не антигерманскую, а антианглийскую направленность политики, проводимой в то время, и лично Сталина.

* * *

Илья Старинов:

…1923 год. С этого времени и вплоть до 1941 года неоднократно встречался и беседовал с генералом Д. М. Карбышевым. Он работал в главном военно-инженерном управлении и преподавал в академии им. Ворошилова (Высшая военная общевойсковая академия). Встречался я с ним по поводу своей статьи о новом способе массового подрыва рельсов. Статью эту я направил в военно-технический журнал. Карбышев дал на нее положительный отзыв. Был он в общении по-настоящему прост, внимателен, советовал мне продолжить свою работу и обратить внимание на использование мин для крушения поездов.

Последний раз я видел его 21 июня 1941 года. Мы ехали в одном вагоне поезда Минск – Брест на планируемые с 22 июня учения войск Западного фронта. Много беседовали о текущих событиях, не думая о возможности внезапной войны.

[114]

В книге «Великая тайна…» я привел данные, опровергающие общепринятое мнение, что в последние предвоенные дни генерал Карбышев, самый крупный специалист Красной Армии по фортификационным сооружениям и инженерному обеспечению войск, проверял их боеготовность на западной границе. Согласно самой подробной его биографии, изложенной в книге Е. Решина «Генерал Карбышев», на самом деле с 9 по 21 июня 1941 г. он проверял, главным образом, водные пути в Германию, и в первую очередь Августовский канал.

Великий советский подрывник Старинов свидетельствует, что 21 июня 1941 г. он вместе с Карбышевым ехал в Брест не из Минска, иначе он бы так и написал: ехали из Минска в Брест. В Минске находился штаб округа, где в этот день был и командующий ЗапОВО генерал армии Павлов, которому Карбышев мог докладывать результаты своей инспекции. Скорее, они ехали из фронтового управления ЗФ в Обуз-Лесьне, откуда в этот день к Бресту вела колея, перетянутая на европейскую ширину. Из этого следует, что скорее Карбышев пересек границу не на барже, как я ранее предполагал, а в более комфортных условиях – например, в вагоне пассажирского поезда. Весьма многозначительно и упоминание о планировавшихся на 22 июня учениях. Ведь учения на самой границе – самый опасный вид провокации, а ее в то время боялись больше всего. Если только не имелись в виду совместные учения с немцами, которые, вполне возможно, должны были проводиться по обе стороны границы. Показательно, что собеседники не думали «о возможности внезапной войны», и это наводит на мысль, что военные цели были совсем другие.

* * *

Генерал-майор С. Иовлев:

…Части 64-й стрелковой дивизии в начале лета 1941 года стояли в лагерях в Дорогобуже. Дивизия входила в 44-й стрелковый корпус, которым командовал комдив В. А. Юшкевич (7 августа 1941 года В. А. Юшкевичу было присвоено звание генерал-майора. – А. О.), штаб возглавлял полковник А. И. Виноградов. 15 июня 1941 года командующий Западным Особым военным округом генерал армии Д. Г. Павлов приказал дивизиям нашего корпуса подготовиться к передислокации в полном составе. Погрузку требовалось начать 18 июня. Станция назначения нам не сообщалась, о ней знали только органы военных сообщений (ВОСО). Погрузка шла в лагерях и в Смоленске. Ничто не говорило о войне, но необычность сборов, не предусмотренных планом боевой подготовки, настораживала людей, и у многих в глазах можно было прочесть тревожный вопрос: неужели война?

Наша дивизия в мирное время содержалась по сокращенным штатам. В состав дивизии входили: 30, 159 и 288-й стрелковые полки, 163-й легкоартиллерийский полк на конной тяге, 219-й гаубичный артиллерийский полк на механической тяге, зенитный артиллерийский дивизион, противотанковый артиллерийский дивизион, разведывательный батальон, батальон связи, рота химической защиты и тыловые учреждения. Орудий насчитывалось 102, из них: 152-мм гаубиц – 9, 122-мм гаубиц – 18, 76-мм пушек – 27, 76-мм противотанковых пушек – 12, зенитных орудий – 9, полковых пушек – 9, батальонных орудий – 18, минометов, не считая ротных, – 90. Все части были налицо за исключением саперного батальона, работавшего по укреплению новой государственной границы.

Боевая подготовленность частей дивизии была различна. Артиллерийские части резко выделялись хорошей обученностью и сколоченностью, что объяснялось удачным подбором и высокой подготовкой кадрового офицерского состава. В то же время в стрелковых полках некоторые роты на занятиях и учениях действовали неуверенно.

22 июня, т. е. в день вероломного нападения фашистской Германии на Советский Союз, половина эшелонов дивизии находилась в пути. Утром 23 июня эшелон штаба дивизии с органами и средствами управления проходил через Минск. Город и станцию бомбила фашистская авиация. Во многих местах мы видели пожары. Представитель ВОСО передал приказ штаба округа о том, чтобы части 64-й стрелковой дивизии разгружались на станции Ратомка (между Минском и Заславлем).

В этот же день мы получили приказ командира 44-го стрелкового корпуса комдива Юшкевича на оборону в Минском укрепленном районе…

[52]

* * *

Антон Михайлович Лункевич, в июне 1941 г. работал водителем автомашины на строительстве аэродрома, уроженец д. Винковцы:

…22 июня с утра я уехал на аэродром работать в первую смену, в то время фашистские самолеты сбросили несколько бомб на город, работа приостановилась, шофера с более чем 200 автомашин собрались около начальника транспорта, чтобы узнать причину бомбежки. В метрах двухстах от нас стояли два десятка истребителей, в которых видны были летчики.

Поразительно, что ни один из истребителей, в которых находились пилоты, не взлетел. Причин этого могло быть лишь две: либо у них в баках не было бензина, либо им был дан приказ, запрещающий взлетать.

…В этот момент послышался шум в воздухе. Я повернул голову в ту сторону и увидел около сотни мессершмитов. Они начали обстреливать наши истребители. Шоферы все бросились в ближайший лес, я схоронился под своим АМО-3. Наши ястребки начали взлетать в воздух (все-таки нарушили приказ? – А. О.). Три из них загорелись. Мессершмиты ушли. Я вылез из-под кузова и побежал спасать раненых летчиков. Одного раненого вытащил из горящего самолета. В это время появились двое молодых ребят-стажеров, мы с помощью летчиков загрузили раненых, и я отвез их в госпиталь в Лиде. Когда вернулся обратно, узнал, что несколько наших автомашин уехали в сторону Баранович. На аэродроме застал только 6 стажеров, которые ждали распоряжений. Я с ними погрузил три бочки бензина и бочку автола, забрал стажеров в кузов, тут опять началась бомбежка аэродрома, бомбы начали падать на автопарк, я нажал газ «до доски» и выскочил с опасного места. Приехал в военкомат к майору Цыганкову с целью вступить в армию, но он меня отправил подальше в тыл. На второй день утром я догнал восемь наших автомашин у самого г. Барановичи.

[14]

* * *

Иван Семенович Стрельбицкий, командир 8-й отдельной противотанковой бригады, полковник, войну окончил генерал-лейтенантом артиллерии:

…На рассвете 22 июня я был разбужен гулом моторов. Выскочив в открытую дверь на балкон, увидел самолеты со свастикой. Фашисты бомбили аэродром и вокзал. Бросился к телефону, вызвал командира зенитного дивизиона. Тот ответил, что сам не понимает, что происходит, так как только что вскрыл присланный пакет, в котором говорится: «На провокацию не поддаваться, огонь по самолетам не открывать». Между тем над аэродромом и вокзалом клубился густой дым. Горели самолеты, бомбы продолжали рваться, а зенитки молчали.

Вызвав машину, мчусь на огневые позиции дивизиона. На вокзале два разгромленных пассажирских поезда, слышны стоны, крики о помощи. У развороченных вагонов убитые и раненые. Сомнения и колебания исчезли. Отдаю команду «Огонь!». Зенитчики дружно ударили по фашистам. Загорелись 4 самолета. Три летчика выбросились с парашютами. На допросе они показали, что им было известно о приказе нашего командования не поддаваться на провокацию.

Откуда? Из Сообщения ТАСС от 13 июня 1941 г.? Но оно не было опубликовано в Германии. Или так блестяще работала немецкая разведка? Или все-таки существовал контакт между военным командованием двух стран в части проведения совместных «учений» все-таки существовал?

Поэтому они спокойно бомбили с малых высот аэродромы и поезда.

В первый день войны зенитчиками был сбит майор, командир эскадрильи «юнкерсов», который показал, что бомбардировочной авиации немецкого воздушного флота приказано «не бомбить военные городки, а также не подвергать бомбежке города на территории Западной Белоруссии». Мотив: сохранить не только казармы для размещения своих тыловых частей, госпиталей, но также и коммуникации, склады городов и крупных местечек. Накануне войны в городе появились диверсанты. Они пытались нарушить связь. Из битых кусков зеркал устраивали на крышах ориентировочные знаки для ночной бомбежки. На рассвете 22 июня дорога на бензосклад оказалась перекрытой усиленными нарядами в новенькой форме советской милиции. Колонна грузовиков, прибывших за горючим, выстроилась длинной очередью. Старшины и водители пытались выяснить причины остановки. Но так как в те времена у нас не существовало службы регулирования движения, то водители с заводными ручками набросились на милиционеров и тут-то поняли, что это немцы. Половина разбежалась, остальные сдались.

На другой дороге немцы были в форме НКВД (а может, это и было настоящее НКВД, которое пыталось остановить паническое отступление. – A. О.), и там водители, простояв около часа, вернулись в городок за указаниями…

…На третий день (24), после тщательной авиационной разведки, немцы приступили к бомбежке центра города. В костеле засели диверсанты с автоматами и перекрыли пути отхода на восток. Автоматчики были выбиты. Многие неизвестные активисты принимали участие в этом. Противник снова предпринял попытку пройти через Лиду, но был отброшен. К сожалению, на ст. Лида действительно находился эшелон с танками КВ, без экипажей (на узкой колее? – А. О.). Все это послужило основанием немецкому командованию стереть с лица земли Лиду. На окраине города были сброшены экспериментальные двухтонные бомбы. Диаметр воронки свыше 100 м. В одной из воронок погибла целиком 76-я батарея. Сопротивление гарнизона привело к тому, что центральная часть города была полностью разрушена…

[Там же]

* * *

Мария Ивановна Рунт, секретарь Барановичского обкома ЛКСМБ по пропаганде:

…В 4 утра я проснулась от грохота взрывов, от зарева и криков. В окно увидела: бегут военные, на ходу застегивают гимнастерки, подтягивая ремни. В здании гостиницы (по ул. Чапаева) крики: «Война. Война». Я выбежала из комнаты, даже пыталась успокоить плачущих женщин, говоря им: «Это ученья, маневры». Но кто-то крикнул: «Какие маневры, вон фабрика “Ардаль” горит!» Я схватила свой портфельчик и побежала в горком партии. Было раннее утро, но все работники были уже на местах. Отдавались распоряжения о патрулировании на улицах города, чтобы на улицах было как можно меньше народа, чтобы все имели противогазы. Решено было продолжить работу конференции, никто не думал, что началась война, все думали, что это крупная провокация. И вот в 9 утра, как и намечалось, конференция продолжила свою работу. Заседания проходили под грохот взрывов, несколько раз прерывались. Бомбы падали совсем близко, содрогалась земля, дрожало здание, мы выбегали, падали под кусты и в канавы, после налета продолжали работу. И только в 12 часов, когда было передано правительственное объявление о том, что началась война, работа конференции приняла иной характер. Было привезено оружие самых разных видов и калибров, и начали раздавать делегатам конференции.

[Там же]

* * *

Андрей Яковлевич Рогатин, заместитель начальника по политической части полковой школы 55-го мотострелкового полка 17-й мотострелковой дивизии:

…12 июня 1941 г. 17 мотострелковая дивизия маршем отправилась в западном направлении для участия в учениях, так нам объясняло командование, а мы, в свою очередь, объясняли своим подчиненным. Всем были вручены вещевые мешки, каски, а офицерам – русско-немецкие разговорники… В воскресенье 22 июня полк сделал остановку в лесу северо-восточнее Лиды. Штабная машина связи включила радио. В 12 часов мы услышали выступление тов. Молотова о том, что фашистские войска вероломно напали на нашу страну. По боевой тревоге построились в колонну и форсированным маршем пошли к Лиде. К утру 23 июня части 17 мотострелковой дивизии были в Лиде и ее окрестностях. На станции стояли эшелоны с танками КВ и Т-34, эшелоны сопровождал технический персонал. Все танки были заправлены горючим (вероятнее всего, до начала войны предполагалось танки, подогнанные в составах, двигавшихся по широкой колее, перегружать в составы на узкой колее либо перегонять через границу своим ходом для погрузки в составы на узкой колее там. – А. О.), но отсутствовал личный состав, который мог управлять этой техникой. По приказу комдива 17-й генерал-майора Богданова мы выявили среди солдат и младшего комсостава тех, кто мог сесть в танки и управлять ими, но таких нашлись единицы (бывшие трактористы). Танки спускали с платформ, отгоняли в указанные места, закапывали в землю и пользовали их как орудия.

[Там же]

* * *

Кирилл Никифорович Осипов, секретарь партбюро 245-го гаубичного артполка 37-й стрелковой дивизии:

…Наш полк должен был четырьмя эшелонами переехать в район Бенякони. <… > 21 июня наш эшелон с первым дивизионом и штабной батареей прибыл на ст. Лида, где был временно остановлен по причине занятости места разгрузки на ст. Бенякони. Жизнь в городе шла, ничем не отличаясь от прежних дней. Был субботний день. Вечером личный состав эшелона после ужина спокойно лег отдыхать. Все было готово к разгрузке. Каждый знал, что он будет делать. В 4 часа утра 22 июня нас разбудили сильные разрывы авиабомб. Что произошло? Кто бомбит и что? С таким вопросом я побежал к коменданту станции Лида. Тот сидел у телефона и тщетно пытался у кого-то уточнить обстановку. Но связи с другими городами не было <…>. Часам к 8 утра на станцию подошел пассажирский поезд с многими побитыми вагонами. Как только он остановился, начали выносить убитых и раненых. Теперь уже стало ясно, что началась война. Только к полудню повреждение на железнодорожном пути из Лиды в Бенякони было восстановлено. Эшелон тронулся к месту разгрузки. На ст. Бенякони заместитель командира дивизии полковой комиссар Пятаков нам сообщил, что фашистская Германия напала на Советский Союз <…>. Нам было приказано немедленно разгрузиться и сосредоточиться в 2 км от ст. Бенякони в лесу, привести все в боевую готовность <…>. Пришлось срочно направлять машину на заправпункт в г. Лиду за бензином <…>

…К утру 23 июня машина прибыла с бочками бензина. Командир штабной машины, ездившей за бензином, рассказал, что в городе полная неразбериха. На складе ждут указаний об отпуске военного имущества от своего начальства, но распоряжения нет. У складов скопилось множество машин. Видя такое положение, начальники складов на свою ответственность безо всяких накладных начали отпускать бензин. К утру дивизион был приведен в боевую готовность. Был получен приказ дивизиону совместно со стрелковым полком выйти на ликвидацию воздушного гитлеровского десанта в районе г. Лиды. В 9.00 23 июня колонна вышла в направлении Лиды. Во второй половине дня наша разведка обнаружила гитлеровских парашютистов. Полк развернулся и занял боевой порядок. С опушки леса пошли фашистские танки и броневики. Оказалось, что к выброшенному десанту прорвались танки и броневики.

Невероятная ситуация – либо танки и броневики сбросили вместе с десантом на парашютах, либо они неведомо как просочились и соединились с парашютным десантом. Надо напомнить, что после страшных потерь на Крите десантников – элитных войск, требующих длительной и напряженной подготовки, Гитлер запретил использовать парашютно-десантные войска. В первый день войны немцы выбрасывали с парашютом лишь небольшие разведывательно-диверсионные группы. Так что скорее это были немецкие войска, переброшенные через границу по договоренности 20–21 июня без боеприпасов, а боеприпасы им 22 июня скинули на парашютах.

…Наши гаубичные батареи открыли огонь. Напряжение нарастало. Запасы патронов у бойцов стрелкового полка были на исходе. Пополнение их не организовано. Батальоны отошли в район огневых гаубичных батарей дивизиона, образовав опорные пункты. Трижды фашисты переходили в атаку под прикрытием танков, но каждый раз откатывались, оставляя убитых и раненых. Подбито до 8 танков. Начало темнеть. Получен приказ отходить на Ошмяны…

[Там же]

* * *

Роман Романович Черношей, лейтенант штаба 245-го гаубичного полка 37-й стрелковой дивизии:

…В два часа ночи 22 июня завершили погрузку своего эшелона бойцы и офицеры 245-го гаубично артиллерийского полка (ГАП), в штабе которого я служил. Через час состав оставил Витебск и ушел в заданном направлении. После тяжелой физической работы наши солдаты и командиры крепко спали под перестук вагонных колес. Примерно после девяти часов утра поезд остановился на станции Вилейка. Тут люди высыпали из вагонов и побежали в буфет за покупками. Но на вокзале никого из обслуживающего персонала не было. Окна и двери раскрыты, на полу валялась разбросанная документация железнодорожников.

В Вилейке мы узнали страшную весть о начале войны. Встал вопрос: что делать дальше? Никакой связи со штабами дивизии и 21-го корпуса не было, железнодорожная связь не работала. В такой ситуации командование полка решило продвигаться к месту назначения. Когда эшелон следовал к станции Юратишки, нас обстреляли из пулеметов немецкие самолеты, они летели в сторону Минска. Под вечер поезд прибыл на станцию Гавья. На пристанционных путях ничего не было, кроме одного паровоза, котел которого был пробит малокалиберным снарядом. Никого не оказалось в помещении вокзала…

С наступлением вечера начали разгрузку. Работу эту вели среди путей, потому что погрузочно-разгрузочной рампы на станции не имелось. Все, что выгружали из эшелонов, выносили на руках, выкатывали и прятали в ближайшем лесу.

На второй день войны командир нашего полка полковник Меркулов и начальник штаба капитан Ларионов установили связь с воинскими частями дивизии, которые встретили 22 июня в Лиде и занимали оборону вблизи города. По решению командования мы начали подвозить на лошадях 122-миллиметровые гаубицы у железнодорожной станции Гутно, что находится с восточной стороны Лиды.

Вечером 24 июня на станцию Гавья приехал в грузовой автомашине комиссар дивизии Н. Пятаков. Он хорошо знал меня по службе в штабе и тут же дал задание. Предоставив в мое распоряжение автомобиль ЗИС-5 с шофером и двумя солдатами, комиссар приказал в течение ночи дважды подвезти боеприпасы в район боевых действий у станции Гутно. Хорошо, что до нашего прибытия 17-я стрелковая дивизия разгрузила возле Гавьи значительное количество гаубичных снарядов, а также автоматных и винтовочных патронов. В нашем полку боеприпасов не было, ибо мы выезжали к новому месту дислокации по штатам мирного времени.

[Там же]

* * *

И. В. Болдин (заместитель командующего ЗапОВО)

Так началась война

В тот субботний вечер на сцене минского Дома офицеров шла комедия «Свадьба в Малиновке» <…>. Неожиданно в нашей ложе показался начальник разведотдела штаба Западного Особого военного округа полковник С. В. Блохин. Наклонившись к командующему генералу армии Д. Г. Павлову, он что-то тихо прошептал.

– Этого не может быть, – послышалось в ответ. Начальник разведотдела удалился.

– Чепуха какая-то, – вполголоса обратился ко мне Павлов. – Разведка сообщает, что на границе очень тревожно. Немецкие войска якобы приведены в полную боевую готовность и даже начали обстрел отдельных участков нашей границы…

Невольно вспомнил события последних дней, которые произошли на белорусской земле. 20 июня 1941 года наша разведка донесла, что в 17 часов 41 минуту шесть германских самолетов нарушили советскую государственную границу. Ровно через две минуты появилась вторая группа немецких самолетов. К ним подвешены бомбы. С этим грузом они углубились на нашу территорию на несколько километров.

Командующий 3-й армией генерал-лейтенант В. И. Кузнецов сообщил из Гродно: вдоль границы, у дороги Августов – Сейни, еще днем были проволочные заграждения. К вечеру немцы сняли их. В лесу в этом районе отчетливо слышен шум многочисленных моторов.

Далее, разведка установила: к 21 июня немецкие войска сосредоточились на восточнопрусском, млавском, варшавском и демблинском направлениях. Основная часть германских войск находится в тридцатикилометровой пограничной полосе. В районе Олыпанка (южнее Сувалки) установлена тяжелая и зенитная артиллерия. Там же сосредоточены тяжелые и средние танки. Обнаружено много самолетов.

Отмечено, что немцы ведут окопные работы на берегу Западного Буга. В Бяля-Подляска прибыло сорок эшелонов с переправочными средствами – понтонными парками и разборными мостами, с огромным количеством боеприпасов.

Пожалуй, можно считать, что основная часть немецких войск против Западного Особого военного округа заняла исходное положение для вторжения…

Далее следуют размышления и воспоминания Болдина, из которых понятно, что он всю ночь не спал, однако никто не позвонил и не сказал ему о Директиве № 1 наркома обороны и о том, подтвердилась ли информация об обстреле отдельных участков границы, поступившая 21 июня.

…Из тяжелой задумчивости вывел телефонный звонок. Оперативный дежурный передал приказ командующего немедленно явиться в штаб. Значит, я был прав! Через пятнадцать минут вошел в кабинет командующего. Застал там члена Военного совета округа корпусного комиссара А. Я. Фоминых и начальника штаба генерал-майора В. Е. Климовских.

– Случилось что? – спрашиваю генерала Павлова.

– Сам как следует не разберу. Понимаешь, какая-то чертовщина. Несколько минут назад звонил из третьей армии Кузнецов. Говорит, что немцы нарушили границу на участке от Сопоцкина до Августова, бомбят Гродно, штаб армии (значит, время 4.20—4.30. – А. О.). Связь с частями по проводам нарушена, перешли на радио. Две радиостанции прекратили работу – может, уничтожены. Перед твоим приходом звонил из десятой армии Голубев, а из четвертой – начальник штаба полковник Сандалов. Сообщения неприятные. Немцы всюду бомбят…

Опять ни звука о Директиве № 1 – или она предназначалась лишь для троих членов Военного Совета, находившихся в кабинете, а даже первый заместитель командующего округа знать о ней не должен был? Или, отправленная в 0.30, как утверждал Жуков в «Воспоминаниях и размышлениях», во все западные округа, она еще не поступила? Интересно, что при этом ее текст сохранился лишь в ЗапОВО в виде «Директивы Командующего войсками ЗапОВО командующим 3-й, 4-й и 10-й армий», начинающейся словами: «Передаю приказ Наркомата обороны для немедленного исполнения…», а в конце подписи Тимошенко, Жукова Павлова, Фоминых и Климовских.

Наш разговор прервал телефонный звонок из Москвы. Павлова вызывал нарком обороны Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко. Командующий доложил обстановку.

Поразительно, информация идет не снизу вверх – мол, происходит то-то и то-то, а сверху вниз – мол, что бы у вас ни случилось, ни в коем случае не поддаваться на провокацию!

Вскоре снова позвонил Кузнецов, сообщил, что немцы продолжают бомбить. На протяжении пятидесяти километров повалены все телеграфные и телефонные столбы. Связь со многими частями нарушена.

Тучи сгущались. По многочисленным каналам в кабинет командующего стекались все новые и новые сведения, одно тревожнее другого: бомбежка, пожары, немцы с воздуха расстреливают мирное население.

Снова появился с докладом полковник Блохин. Оказывается, с рассветом 22 июня против войск Западного фронта перешли в наступление более тридцати немецких пехотных, пять танковых, две моторизованные и одна десантная дивизии, сорок артиллерийских и пять авиационных полков.

Так без объявления войны Гитлер вероломно напал на нашу страну!

Павлов обращается ко мне:

– Голубев один раз позвонил, и больше никаких сведений из десятой армии нет. Сейчас полечу туда, а ты оставайся здесь.

– Считаю такое решение неверным. Командующему нельзя бросать управление войсками, – возражаю я.

– Вы, товарищ Болдин, – переходя на официальный тон, говорит Павлов, – первый заместитель командующего. Предлагаю остаться вместо меня в штабе. Иного решения в создавшейся ситуации не вижу.

Я доказываю Павлову, что вернее будет, если в Белосток полечу я. Но он упорствует, нервничает, то и дело выходит из кабинета и возвращается обратно.

Может быть, он выходил из кабинета, чтобы, не дождавшись Директивы наркома № 2 о начале боевых действий, рискуя жизнью, дать в 5.25 свою директиву 3-й, 4-й и 10-й Армиям?

Снова звонит маршал С. К. Тимошенко. На сей раз обстановку докладываю я. Одновременно сообщаю:

– Павлов рвется в Белосток. Считаю, что командующему нельзя оставлять управления войсками. Прошу разрешить мне вылететь в десятую армию.

Нарком никому не разрешает вылетать, предлагает остаться в Минске и немедленно наладить связь с армиями.

Тем временем из корпусов и дивизий поступают все новые и новые донесения. Но в них – ничего утешительного. Сила ударов гитлеровских воздушных пиратов нарастает. Они бомбят Белосток и Гродно, Лиду и Цехановец, Волковыск и Кобрин, Брест, Слоним и другие города Белоруссии. То тут, то там действуют немецкие парашютисты.

Много наших самолетов погибло, не успев подняться в воздух. А фашисты продолжают с бреющего полета расстреливать советские войска, мирное население. На ряде участков они перешли границу и, заняв десятки населенных пунктов, продолжают продвигаться вперед. В моем кабинете один за другим раздаются телефонные звонки. За короткое время в четвертый раз вызывает нарком обороны (интересно, почему нарком звонит не командующему округом, а его заму? – А. О.). Докладываю новые данные. Выслушав меня, С. К. Тимошенко говорит:

– Товарищ Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу передать Павлову, что товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам (вот откуда поступали все непонятные команды! – А. О.).

– Как же так? – кричу в трубку. – Ведь наши войска вынуждены отступать. Горят города, гибнут люди!

Я очень взволнован. Мне трудно подобрать слова, которыми можно было бы передать всю трагедию, разыгравшуюся на нашей земле. Но существует приказ не поддаваться на провокации немецких генералов.

– Разведку самолетами вести не далее шестидесяти километров, – говорит нарком…

Наконец из Москвы поступил приказ (Директива наркома № 2?! Жаль только, не указал Болдин время ее поступления. – А. О.) немедленно ввести в действие «Красный пакет», содержавший план прикрытия государственной границы (в Директиве № 2 нет никаких упоминаний ни о «Красном пакете, ни о плане прикрытия! – А. О.). Но было уже поздно. В третьей и четвертой армиях приказ успели расшифровать только частично, а в десятой взялись за это, когда фашисты уже развернули широкие военные действия.

Замечу, кстати, что и этот приказ ограничивал наши ответные меры и заканчивался такими строками: «Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить».[57]57
  Да это же дословный текст последнего пункта Директивы № 1, переданной, по утверждению Жукова, до 00.30 22 июня во все округа.


[Закрыть] Но о каком прикрытии государственной границы могла идти речь, когда на ряде направлений враг уже глубоко вклинился на нашу территорию!

[15, с. 81–87]

* * *

Петр Николаевич Палий, военный инженер, войну встретил на строительстве военных укреплений под Брестом, вышел из окружения, участвовал в оборонительных боях на Днепре, попал в плен, все годы войны провел в офицерских лагерях. В плену вел себя вполне достойно: