Текст книги "Мечты о прошлом"

Когда улеглись и уснули, то чутко спящие люди узнали о существовании отвратительных соседей – о крысах, которые вели себя по-хозяйски. Они пытались взобраться по гладким фанерным стенкам большого ящика из-под чая, на котором лежали остатки ужина. Наглые твари скребли когтями фанеру, падали и пищали. Спящие крепко, среди которых был и Андрей, узнали о них только утром.

13 мая 1976 года, четверг.

Полдня мыли с Надеждой избу. С нами вместе трудились и хозяйки-бабушки. Остальные работали на складе.

В один из перерывов для чаепития хозяйки рассказали, что родом они из Псковской области. Вместе с родителями война забросила их в Сибирь. Мужья их погибли в первый же месяц войны. Тут похоронены их родители и сын одной из сестёр, умерший от туберкулёза. Поэтому они после войны и остались тут. Говорили они об этом так спокойно, словно и не было у них горя и лишений. Второй дом они для сыночка по случаю купили, но он не пригодился.

А ещё рассказали, что однажды пришли пионеры и прибили на дом, где они живут, две красные звезды в знак того, что в этом доме жили два героя, погибшие на войне, хотя герои эти тут и не жили никогда. Но пионеры всё равно приходили и помогали по хозяйству. И до сих пор приходят иногда.

Пересказал историю старушек Вадиму. Он назвал этот рассказ уроком истории. А ведь действительно, жизнь этих старушек – частичка истории страны. И на местной Доске почёта история. А моя жизнь, выходит, тоже история?

В 17 часов начал топить баню.

Инженеры на нашей машине возили вещи со склада, время от времени привлекая меня к разгрузке.

Пока топилась баня, Вадим попросил меня съездить с ним в центр. Ему надо было в лесничество, а меня он попросил выбрать и купить три топора. Но оказалось, что я топоры выбирать не умею (я всё больше узнаю́, чего я не умею), и тогда с нами поехал Василий.

Съездили, выбрали, купили. Теперь я знаю, как выбирать топоры.

Банька удалась на славу.

Хорошо, что я не пью, а то был бы самым нехорошим в компании, ведь я под градусом всегда наговорю такой ерунды, расхвастаюсь так, что потом стыдно жить. Выпивали не все, но те, кто пил, вели себя нормально. Только Николай был немножко смешным, да шофёр за что-то на всех обиделся и раньше всех ушёл спать.

Когда ужинали, Вадим сказал, что генералов тут много, а рядовой – я один. Но обратился он ко мне с отчеством. Меня это как-то насторожило. Я же ему «тыкаю» и по имени называю!

После ужина прогуливал с Вадимом Сойку. Теперь знаю, кто такие бичи, что такое заход (не путать с запоем) и зачем туда ходят. А ещё узнал об отчестве. Узнал… Это странно, но Вадим не сказал про отчество ничего такого, чего бы я раньше не знал. Не знаю, как объяснить, но теперь я именно знаю про это.

Спать легли поздно.

Андрей проснулся в половине восьмого от неспешной суеты вокруг. По всему дому негромко ходили, негромко говорили, а на кухне кто-то негромко гремел посудой. Одеваясь, он отодвинул занавеску на дверном проёме, заглянул на кухню и увидел моющего посуду Вадима. Позор! Все генералы уже на ногах, главнокомандующий моет посуду, а рядовой только просыпается! И Андрей быстренько оделся, выскочил на кухню, поздоровался и сразу, не умываясь, начал чистить картошку.

– Ты чего как ошпаренный? – удивился Вадим.

– Жаренной на сале картошечки захотелось, Вадим Сергеевич.

– По утрам надо овсянку кушать и яйца всмятку, – поучительным тоном сказал вошедший на кухню язвенник Володя.

Андрей, замерев с картофелиной в руке, вопросительно посмотрел на Вадима, но тот успокоил:

– Чисти, чисти, не останавливайся. Про яйца ничего не могу сказать, не видел, зато овсянку Владимир Викторович не только сварил, но уже и скушал. А жаренная, да ещё на сале, картошечка нам не повредит. Кстати, о сале: продукты надо прятать в кастрюли, хлеб подвешивать…

– Да, тут крысы, – перебил начальника Василий. – Ночью скреблись, твари.

– Крысы? – удивился Андрей. – А я не слышал ничего. Надо Сойку в дом на ночь брать.

– Завидую людям, которые так крепко спят, – проскрипел Володя. – Мне бы так. А собака с крысами ночью тут такой сумасшедший дом устроит, что крысы без собаки покажутся просто ангелами.

– Точно! – согласился Вадим. – Но капканчики под пол поставить можно.

Так, с разговоров о крысах под жареную картошку начался очередной сумбурный день. Вадим и любитель овсянки посидели немного над аэрофотоснимками и уехали на велосипедах подыскивать места для пробных площадей. Остальные таксаторы занялись перевозкой со склада в штаб мотоциклов, мопедов и велосипедов. А Андрей остался при штабе в качестве подмастерья. Он помогал Надежде распаковывать ящики с имуществом, делал из досок книжные полки и чинил ветхую мебель. Потом он помогал водителю регулировать сцепление и тормоза, а когда таксаторы начали приводить мотоциклы, мопеды и велосипеды в рабочее состояние, он откликался на бесконечные просьбы подтолкнуть или что-то поддержать. Между делом он натаскал в баню воды и затопил там печь, так как все изъявили желание постираться. А ещё он делал деревянные ножны для своего огромного ножа. За этим занятием его и застал вернувшийся из леса Вадим.

– Ого! Это что у тебя за полуметровый ужас?

– Это мне друг подарил, когда узнал, что я в Сибирь еду. Там, говорит, медведи на каждом шагу.

Вадим взял нож, повертел в руках.

– Лезвие очень толстое и длинное. Таким ножом банку тушёнки начнёшь открывать – и зарежешься. Кусок хлеба от буханки, конечно, отрубишь, но карандаша не заточишь. И потом, он тяжёлый! Зачем тебе такую тяжесть таскать?

– Подумаешь, тяжесть! – и Андрей взвесил нож в руке. – Грамм пятьсот, ну шестьсот.

Вадим, в свою очередь, покачал тесак в ладони.

– Да, не зря ты за баньку к турнику ходишь. Какие шестьсот грамм? Тут весь килограмм! А в лесу, дорогой друг, через пару часов ходьбы каждый грамм в полтора, а то и в два превращается.

– Но в охотничьих магазинах именно такие продаются. Они даже с номерами, и в охотничьи билеты, как ружья, записываются.

– Охотничьи, охотничьи, – передразнил его Вадим. – Да почти все эти охотники – пижоны. Ножи огромные, камуфляж, перья в шляпах, дорогие ружья с инкрустацией и мечты играючи чего-то подстрелить, да ещё чтобы сзади шёл слуга, толкая перед собой столик на колёсиках с напитками. А мы в лесу работать должны, – сказал он, сделав ударение на слове «работать». – Вот я у тебя котелок армейский видел. Хороший котелок, с крышкой… но если на таборе даже и чугунная сковорода рук не утомит, то для захода, где каждый грамм на себе таскать приходится, даже такой котелок тяжеловат.

– ?

– Что ты на меня так уставился? Знаешь, какая самая лучшая посуда для костра в заходе? Самовар!

– Самовар в лесу?

– Да не тот, что медный и пузатый, а простая банка из-под консервированных персиков на литр-полтора. А есть и трёхлитровые банки из-под томатной пасты. Два отверстия гвоздём пробил, дужку из проволоки сделал – вот тебе и самовар! Лёгкий, вода в нём быстро закипает, и в конце сезона выбросить не жалко.

– Ладно, про котелок согласен, но нож-то нужен.

– Нужен, однако. Только не такой. Купи в хозяйственном магазине обычный кухонный нож средней длины и толщины с удобной ручкой. У таких ножей не очень твёрдая сталь, но это не беда, ибо, – и Вадим поднял указательный палец вверх, – чем быстрее тупится, тем легче точится. А помойка там.

Сказал и скрылся в доме, а Андрей остался сидеть на ступеньках крыльца, размышляя, что же теперь делать с этим замечательным ножом. Но тут дверь приоткрылась, Вадим высунул на улицу голову.

– Ты его пока не выбрасывай, пригодится в хозяйстве. И… топорик захвати да зайди-ка на минутку, дело есть.

Едва заинтригованный Андрей с топором вошёл в дом, Вадим поманил его в свою комнату и там, кряхтя, вытащил из-под кровати оба загадочных ящика без надписей.

– Открывай! Сначала вот этот, длинный.

Андрей подцепил топором крышку, скрипнули гвозди, и, как и предполагалось, в ящике оказалось оружие, а именно разобранные охотничьи ружья в чехлах.

– Надо же! – удивлённо воскликнул он, вертя в руках одно из ружей. – А зачем ящик-то такой длинный, если чехлы меньше метра?

– Ящик делали на тот случай, если будут карабины, но я от нарезного оружия отказался.

– Жалко. С армии из карабинчика не стрелял.

– А что, хочется?

– Почему нет? Забава! – сознался Андрей.

– Ладно. А какого рода гладкоствольное ружьишко вас бы, Андрей Львович, порадовало? Сколько стволов вы хотите носить за плечами?

Андрей в раздумье медленно произнёс:

– Я бы… был не против… одностволочки… двенадцатого калибра[15]15
  Номинальное значение калибра гладкоствольного охотничьего ружья (8, 10, 12, 16-й и т. д.) соответствует количеству одинаковых шарообразных пуль, отлитых из куска свинца, весом в английский фунт. Таким образом, внутренний диаметр ствола 8-го калибра гораздо больше ствола 16-го калибра.


[Закрыть].

– Почему одностволка, догадываюсь. Носить легче. Правильно? А двенадцатый калибр для медведя. Но это зря. Даже слона можно завалить и из двадцатки. Хотя дело хозяйское. Только не убивай медведей, Андрюша! Пусть живут.

– А если…

Но Вадим не дал Андрею договорить.

– Да больно ты медведю нужен! А если всё-таки «если», то от выстрела в воздух медведь… слышал такое выражение – «медвежья болезнь»? Так вот, медведь от выстрела побежит, обделываясь на ходу. Но главное, неожиданно очень близко рядом с ним не оказаться, не испугать, не вспугнуть, так сказать. Вот тогда он от того же испуга может тяпнуть, а лапы у него с такими когтями, что ого-го. Тогда и ружьё не успеешь с плеча снять.

Вадим говорил и перебирал ружья, вынимая их из чехлов. Наконец, найдя нужное, собрал его, переломил, посмотрел в ствол на свет, весело сообщил: «Чистенько!» – со смачным щелчком вернул ствол на место и, изобразив на лице суровую серьёзность, обратился к Андрею:

– Гражданин Егоров Андрей Львович, для защиты и обороны своей жизни, чести и достоинства, а также для защиты жизни, чести и достоинства всего прогрессивного человечества вам вручается ружьё гладкоствольное одноствольное марки ИЖ-27 двенадцатого калибра с номером 23 416. А также патроны. Распишитесь в карточке учёта выданного имущества и получите!

Потом он нашёл нужную карточку, вписал туда марку, номер ружья и патроны – шесть с дробью № 4 и четыре с пулями, – и Андрей расписался в получении. Тут торжественная часть вручения оружия была закончена. Хорошо, что все инженеры были в это время на улице и некому было над ним посмеяться, когда он разбирал, собирал и вскидывал к плечу свалившееся на него ружьё. Наигравшись, Андрей разобрал его, аккуратно сложил в чехол, спрятал вместе с патронами в свой ящик и задвинул ящик под раскладушку. Потом посидел немного на ней и пошёл успокаивать волнение от счастья на турнике.

Обед ради экономии времени решили совместить с ужином, а пока утолить голод сухариками, сушками и чаем. За столом разговоры велись о пробных площадях. Из этих разговоров Андрей понял, что сегодня Вадим с Володей нашли места для двух проб, а нужно подобрать ещё шесть-семь характерных для здешних лесов участков, и желательно не очень далеко от посёлка. А ещё он понял, что пока эти пробы не будут заложены, а таксаторы на них не потренируются, работа, ради которой они сюда приехали, не начнётся.

Закладку двух первых проб и поиск мест для последующих Вадим назначил на завтра. А пока все продолжили, как назвал эту суету начальник, точить топоры.

Вечером, когда макароны с тушёнкой были съедены, посуда вымыта, а на улице стемнело, Вадим и Надя ушли гулять с собакой, а остальные развесили во дворе своё постиранное бельё. И не просто развесили, а каждый растянул во дворе отдельную верёвочку для своих «предметов». Мысль об индивидуальных верёвочках пришла в голову Володе, когда он обратил внимание на то, что бельё у всех совершенно одинаковое – белые майки, тёмно-синие «семейные» трусы и серые носки. Конечно, размеры были разные, но… как говорится, чем чёрт не шутит.

Мутовкины, возвратившись с прогулки, неожиданно наткнулась в полумраке на мокрые тряпки, висящие как раз на уровне лица. Вадим включил фонарик и, увидев череду верёвок с бельём поперёк двора, сказал:

– Да-а-а. Совейское нижнее бельё самое нижнее бельё в мире. Надюша, а куда ты наше бельё повесила?

– За баню.

– Пойду в баню перевешу. В баню Андрей утром не пойдёт зарядку делать, а за баню к турнику точно наведается.

14 мая 1976 года, пятница.

Проснулся в 7:30. Все «генералы» уже встали. Вадим мыл посуду! А я валяюсь. Позор! Надо было как-то реабилитироваться. Метнулся за картошкой., даже умываться не стал. Чистил, резал и через час реабилитировался – на завтрак был жаренный на сале картофель!

Тут, оказывается, крысы! А старушки нас об этом не предупредили. Видимо, для них это само собой разумеющееся.

Весь день занимались техникой. Каждый инженер налаживал себе мотоцикл или мопед. А я занимался машиной. Вернее, занимался ею шофёр Славик, а я только помогал. Я помогал всем, кому это было нужно.

Вадим с ворчуном Володей поехали на велосипедах выбирать место для пробных площадей. Может быть, завтра будем их закладывать (не путать с «предавать»). На этих площадях будут тренироваться таксаторы. Это как бы учебное пособие.

Вадим раскритиковал мой нож. А потом вручил мне одностволку 12-го калибра!

Стирку закончили в десятом часу.

Когда Вадим сказал про утреннюю зарядку, он как в воду глядел. Утром Андрей под лениво моросящим дождичком немного поистязал себя на турнике, а потом пробежался по мокрым утренним улицам и дорожкам до дальнего укромного пляжа на реке, который они с Вадимом обнаружили во время первой прогулки. Там он поплавал в ледяной ещё воде и бегом вернулся домой. После этой процедуры из души Андрея исчезла лёгкая досада от своей постоянной роли подмастерья. Появились примирительные мысли, что так и должно быть, что ещё немного, и он перестанет задавать наивные вопросы и станет бывалым и умелым, тёртым, как говорится, полевиком. И будет он настоящим, но непьющим бичом.

За завтраком Вадим, ссылаясь на какую-то местную старушку, сказал, что если такой дождь идёт с утра, то скоро кончится, а если с полудня, то будет продолжаться сутки или больше. Но пока дождь ещё не прекратился, все сели писать письма домой. Написал два письма и Андрей. Одно письмо, на одну страничку, о том, как у него тут сытно, уютно и интересно, было написано родителям; другое – на два листа – Нине о том, какая тут замечательная природа, как буйно зацвела вдруг черёмуха, и ещё о том, как он скучает по ней и как ему грустно тут без неё.

К одиннадцати часам предсказание местной старушки сбылось: небо посветлело, серый туман постепенно превратился в серые тучки, которые буквально на глазах светлели. И вот уже светит солнце, а по голубому небу медленно плывут белоснежные облака.

Всем составом поехали в лес, где, несмотря на утренний дождь, было не так уж и сыро. Трава под пологом леса ещё не поднялась, а с густеющих с каждым днём крон влагу стряхнул ветерок. Двух таксаторов водитель увёз искать места для очередных пробных площадей, а остальные остались в светлом берёзово-сосновом лесу, в котором Андрей срубил первое дерево для столба. Вернее, для столбика, потому что предмет диаметром двенадцать сантиметров трудно назвать столбом. Делал столбик здоровяк Виктор, в руках которого топор выглядел детской игрушкой, а Андрею было доверено только выкопать для столбика ямку. Потом при помощи буссоли, вешек и зарубок на деревьях Андрей обозначил границы пробы и был очень удивлён точностью этого способа. Сначала Вадим помог ему поставить три вешки на север, и он прошёл, а Виталий промерил пятидесятиметровой верёвкой ровно сто метров, потом так же была отмечена линия на восток, потом на юг, а когда были пройдены сто метров на запад, Андрей вышел точно на первую ямку. На остальных трёх углах пробы были поставлены столбики, для которых Андрей тоже выкопал ямки.

– Тут такая точность не нужна, но в качестве тренировки тебе эта работа полезна, – сказал Вадим. – Кстати, твой тесак при тебе?

– Да.

– Давай сюда. Сплошной перечёт делать будем, а то топором на каждом дереве зарубки делать даже у Васильева рука отвалится.

Потом Андрей срубил указанные Вадимом, как он сказал, модельные деревья, измерил рулеткой их высоту и сосчитал годичные кольца. А три таксатора начали этот самый сплошной перечёт. Один измерял вилкой, похожей на большой штангенциркуль, диаметр каждого дерева и громко говорил результат, а также его породу и качество[16]16
  Деловая древесина либо дрова.


[Закрыть], другой всё это записывал, а третий делал на замеренном дереве лёгкую затёску, чтобы случайно ещё раз его не сосчитать.

Когда работа подходила к концу, приехала машина без разведчиков, которые подыскали места для очередных проб и остались в штабе готовить ужин. А шофёр рассказал, что приехали ещё три таксатора, вернее, один таксатор и две, как выразился Слава, таксаторши. Андрею, как родному, он сообщил, что одна из них немолода и таксаторова (он не знает чья конкретно) жена, а другая ещё старше и толще, но в июне, когда начнутся каникулы, к ней приедет дочь-студентка.

На обратном пути в полутёмном фургоне Андрей начал выяснять смысл проделанной работы.

– Вадим Сергеевич, я в твоей брошюре что-то не видел, чтобы тот, кто пробы закладывал, на них и экзаменовался. Зачем теперь проводить тут тренировку? – спросил и засмеялся: – Они же всё знают!

Засмеялись и таксаторы. А Вадим объяснил:

– Они результатов подсчёта не знают. А даже если и будут знать, это же не экзамен, а тренировка. Таксатор – уникальная специальность. Не каждый может её освоить. Тут, кроме того, что нужно знать лес, нужно ещё его и чувствовать, то есть на глаз определять и высоту, и диаметр, и состав, а отсюда и запас. Есть, конечно, приборы, но в основном нужен натренированный глаз. За зиму таксаторы отвыкают от этой работы, да и лес везде разный, а на таких вот пробах можно себя проверить и почувствовать, именно почувствовать местные леса. А брошюрка…

– Это какая брошюрка? – заинтересовался Володя. – Которую этот… Садовничий накропал?

– На-кро-пал, – нараспев повторил Вадим. – А ты взял бы да обобщил весь свой опыт, а потом «накропал» что-нибудь полезное, хотя бы… вон для таких вот ребят, как Андрей.

Андрей насторожился: «Сейчас и по мне проедется. Я ведь тоже брошюрку эту сначала не высоко оценил». Но Володя, который уже пожалел о своём «накропал», вернул разговор к теме тренировок.

– Ладно, пёс с ней, с брошюркой. Пусть будет на радость всем. Однако «Рабочие правила по проведению полевых лесоустроительных работ» говорят, что тренировка ещё и экзамен, и если у таксатора процент ошибок больше дозволенного, то назначается, так сказать, переэкзаменовка. И потом, нужно ещё таксационный ход на три-пять километров сделать.

Вадим снисходительно улыбнулся и покачал головой.

– Я Андрею объяснил цель закладки проб и тренировок в общих чертах. А что касается «Рабочих правил»… мы всё сделаем правильно: и таксационный ход сделаем, и индивидуальную тренировку проведём, и коллективную, и ошибки подсчитаем, и оценки выставим, и ведомость оценок результатов составим, и я обязательно, как начальник лесоустроительной партии, каждому дам заключение о допуске к работе… или не допуске. Но один замечательный татарин…

– Ты Санталова имеешь в виду? – грустным голосом спросил, словно проскрипел, Смирнов.

– Его. Так вот он, будучи сторонником дисциплины во всём, что касается нашей работы, как-то сказал, что любая инструкция даётся в помощь голове, а не вместо неё. А что касается конкретно тренировки, то я уверен, что все собравшиеся здесь – не студенты-практиканты, а опытные таксаторы; все отнесутся к делу со всей серьёзностью, не превысят допустимую норму ошибок и разъедутся по своим участкам с чистой совестью.

Последняя фраза была произнесена так серьёзно, что остаток пути ехали молча. Никто больше не хотел ни рассуждать, ни спорить на эту тему.

Когда все собрались в штабе и сели ужинать, Вадим объявил на завтра выходной день. И Андрей опять отличился, оказавшись единственным из всей компании, кто не обрадовался выходному дню.

– Как же так? – воскликнул он с таким энтузиазмом, что народ даже жевать перестал. – «Во-первых, во-первых, нужно всё сразу и быстро», а тут выходной!

– Да ты у нас просто Павел Корчагин! – почти ласково не то похвалил, не то упрекнул Андрея Никитин. – Не наработался ещё?

Высказался даже молчаливый Василий:

– Охотничьи собаки тоже… если в лесу давно не были, бегают, как сумасшедшие, а после лежат два дня. Наука это им. Потом-то они умнее становятся и силы правильно распределяют.

Все замерли. Теперь настала очередь удивляться многословию Василия. Молчание примирительной речью нарушил Вадим:

– Целесообразность воскресного отдыха обсуждать можно, а отменять объявленный выходной нельзя, так как наукой доказано, что после разумного отдыха… – тут начальник сделал паузу и, явно имея в виду алкоголь, уточнил: – без «танцев», повышается производительность труда, что и является конечной целью такого отдыха. Разрешаются работы по хозяйству и по наладке вело– и мототехники.

Потом он посмотрел на Андрея и ко всему прочему разрешил отдых на реке в виде рыбалки.

15 мая 1976 года, суббота.

С утра шёл дождь, вернее, дождик. После завтрака все сели писать письма. Написал и я.

Когда распогодилось, заложили две пробы.

Приехали ещё три таксатора.

Ещё немного, и все разъедутся по своим участкам, а я пойду в заход.

Завтра воскресенье. Объявлен выходной день, Мне бы радоваться, а я опять влез со своим мнением, с которым теперь уже не согласен.

Написал и самому смешно. «У меня есть своё мнение, но я с ним не согласен!»

Выходной день удался на славу.

Всю ночь шёл дождь. Не прекратился он и утром. Когда Андрей, мокрый и довольный тем, что, пересилив себя, всё-таки и пробежался, и поплавал под этим дождём, вернулся с реки, Вадим уже пробовал чайной ложечкой из большой кастрюли на плите – не готова ли? – пшенную кашу. После холодной сырости улицы казалось, что в доме очень жарко, но жарко было только на кухне возле плиты.

Позавтракав, все, включая водителя, сели писать письма домой. Сидели кто где и писали. И у всех на лицах было то, что и кому он писал. Кто-то улыбался, словно при встрече с любимыми детьми или возлюбленной; кто-то был серьёзен от беспокойства за здоровье матери или отца; кто-то, закусив губу, своим красноречием мечтал понравиться будущей жене.

Когда письма были написаны, их отдали Славе, чтобы он отвёз их на почту. Вадим с Надей ушли в свою комнату шуршать бумагами, а Иванов с Виталием пошли на крыльцо курить, и оттуда были слышны их приглушённые бу-бу-бу. Виталий, как метко заметил как-то Вадим, «вертел» транзистор: не останавливаясь надолго ни на одной станции, он медленно крутил колёсико настройки, выпуская на волю переливистые звуки эфира. Васильев скрипел раскладушкой и шелестел журналом «Огонёк» за декабрь прошлого года, а Володя Смирнов сидел на лавке вполоборота к окну и молча смотрел на дождь. Андрей же, нагрев воды на горячей ещё плите, мыл посуду, заглушая все романтические звуки в доме грохотом железных мисок да весёлым звоном ложек. А управившись с хозяйством, он сел за прибранный стол описывать в дневнике вчерашний день.

Смирнов всё это время не отрывался от окна и глядел на дождь, но когда Андрей начал писать, повернул голову к столу и некоторое время смотрел на появляющиеся на белой бумаге тонкие синие строчки. Потом вновь отвернулся к окну и, морщась, словно от боли, заговорил:

– Что ты там пишешь? «Столбик поставил, просеку прорубил…» Приключений ждёшь, а приключений не будет. Никаких. И медведе́й не будет. Думаешь, я не знаю, зачем ты свой тесак точил? С медведем мечтаешь встретиться и этим кинжалом его одолеть. Об этом все новички мечтают. У родственника своего спроси. У него такой рабочий был, который огромный нож точил, точил, а потом с медведём и встретился. Повезло! А твои приключения – просеки и столбики. И колышки пикетные! Ещё в грозу в лесу пару раз переночуешь. Будет чем перед девушкой своей похвастаться.

Всё это время Андрей с застывшей над страницей ручкой, не поднимая глаз, словно был в чём-то виноват, слушал скорбный монолог инженера. Когда тот замолчал, в доме воцарилась такая тишина, будто Володю слушали все. Не шелестел журналом Васильев, не шуршали бумаги в комнатке Мутовкиных и даже в транзисторе притих треск и писк радиоволн эфирного океана.

– Жив? – спросил Андрей.

– Кто? – словно очнувшись, удивлённо посмотрел на Андрея Смирнов.

– Ну, рабочий тот… который нож точил, точил…

– Уф, напугал. Жив, конечно. У родственника своего спроси, он расскажет.

Володя, по-стариковски кряхтя, встал со скамейки и, прихрамывая на затёкшую от неудобной позы ногу, пошёл во двор. А Андрей долго не мог сосредоточиться и продолжить писать. «Вот ведь чёрт! – думал он. – Действительно, всё банально и просто: таёжные охотничьи избушки, суровые края, дикие звери и необычайные приключения когда-то были, но меня там не было. А нынче – колхозные леса, никаких приключений и…, и я здесь».

Когда нет межкомнатных дверей, то и секретничать не с руки. Из-за занавески на кухню вошёл, потягиваясь, Вадим.

– Что, Андрюха, испортил тебе настроение старый ворчун? Это он умеет – своей хандрой поделиться. Но ты оставь тугу́ печаль и упрямо пиши обо всём, что видишь, слышишь и чувствуешь. На основании этих записок когда-нибудь книгу напишешь. Но это потом, а сейчас навари нам воды для чая. Дождь к вечеру кончится, а пока мы попьём чайку, посоветуемся и придумаем культурную программу на конец дня.

К чаю все, не сговариваясь, собрались за общим столом. Думали не долго. Как-то сам собой решился вопрос с коллективным походом в кино. Вадим спросил:

– Кто знает, что идёт в местном караван-сарае?

– «Сыновья Большой Медведицы» с Гойко Митичем, – сообщил Лопатов. – Это про индейцев. А на следующей неделе будет «Чистыми руками». Там стрельбы… мама родная! Стреляют, не переставая. И всё в кровище. Знатный фильм!

– Ну, это ты без меня смотреть будешь, а сегодня никто не против индейцев с индейками и с этим, как его… Гойко Митичем? После обеда, часикам этак… к четырём, а?

После некоторых раздумий идти смотреть на индейскую жизнь согласились все. Слава с Андреем, чтоб не мокнуть под дождём, собрались ехать за билетами на машине, а Васильев попросил Андрея забежать по дороге в магазин.

– Раз уж у нас «день здоровья», купи к обеду бутылочку старки. Но только одну! И не бойся, дураком тебя называть не будем.

– Дураком?

– Шутка такая есть: пошли дурака за бутылкой, так он одну и принесёт. Так что инициативу не проявляй. Одну!

До Дома культуры шли пешком, потому что дождь кончился, небо было покрыто красивыми белоснежными облаками, и никто не хотел трястись в полумраке кузова. Тем более что стопку старки за обедом налили и шофёру. А когда возвращались домой, насмотревшись на благородных индейцев и коварных бледнолицых, небо было совсем безоблачным, а солнце, повиснув над чистым горизонтом, обещало на завтра погожий денёк.

Целый день безделья не прошёл для Андрея без последствий – он долго не мог заснуть. Все уже давно похрапывали и посапывали по своим углам, а он всё ворочался, стараясь не шуметь, и думал всякие свои мысли, которые постепенно преобразовались в одну: о главных героях и массовке.

«Вот в сегодняшнем фильме… да и во всех книгах и фильмах о войнах и приключениях главного героя благополучно минуют пули, копья и стрелы, меж тем как в массовке эти пули, копья и стрелы косят людей пачками. Оно и понятно: убейте главного героя в начале повествования – и не о чем будет повествовать дальше. А кто я? Конечно, сам для себя, для своей жизни, для своего романа я главный герой. Но ведь так каждый для своей жизни герой главный, а все остальные – в их числе и я – частичка массовки. И никаких приключений, никаких подвигов, а просто пришло время, настала минута роковая, и… исчезла из повествования о главном герое одна единица массовки. А потом ещё одна, и ещё…»

И тут он вспомнил о той майской ночи в кабине УАЗа. Странно, но эти мысли и те необычные ночные ощущения под перестук колёс показались ему как-то связанными между собой. Это было беспокойство и даже страх, страх за свою жизнь, неуверенность в том, что кто-то, а вернее, что-то защитит его в эту самую роковую минуту. Андрей, не выдержав волны этого страха, встал, тихонько вышел во двор, прошёл за баню, где сразу повис на перекладине и до изнеможения подтягивался, а когда не смог от усталости даже просто висеть, лёг и долго отжимался от земли, то поднимая, то погружая лицо в мокрую прохладу ночной травы. А потом он стоял, прислонившись к стойке турника, и смотрел на усыпанное звёздами небо. Отдышавшись и успокоившись, потихоньку вернулся в дом, лёг в постель и почти сразу уснул. Только собака слышала, как он выходил и вернулся, да ещё испачканные ладони могли выдать его.

Уже находясь между сном и явью, он слышал какой-то приглушённый щелчок под полом, но не догадался, что это в капкан угодила крыса. Крыса была не самой умной из своего семейства, зато везучей. Везучей в том смысле, что капкан убил её так гуманно, что подпольная тварь не успела даже пискнуть. Ничего не поделаешь, и в крысином сообществе есть главные герои и массовка.

16 мая 1976 года, воскресенье.

Выходной день и дождь. Опять дождь. Мелкий, моросящий дождик, как в Ленинграде. Ночью дождь, утром дождь. Но я всё же заставил себя сбегать на реку и поплавать немного. Вода ещё холодная, но лето на подходе. Черёмуха цветёт.

Позавчера Вадим раскритиковал мой охотничий нож, а сегодня трезвенник-язвенник Володя убедил меня, что никаких приключений, кроме работы, не будет. Стоило ли тащиться за тридевять земель, чтобы узнать это?

Днём дождь кончился, и все ходили в кино. Смотрели фильм про индейцев. Там приключения, страсти, погони и подвиги, а я тут, где никаких приключений не ожидается. Долго не мог заснуть.