Текст книги "Мечты о прошлом"

Мечта первая

Итак, 1978 год, ноябрь. Утро. Сумерки. Горят уличные фонари. Мы с Ларисой (тогда она ещё не была Чайкой) свернули с площади Восстания на Невский проспект и пошли по нечётной стороне к Адмиралтейству.

Я резко останавливаюсь. Пройдя по инерции несколько шагов, останавливается и Лариса. Она оборачивается и, еле заметно улыбаясь, удивлённо смотрит на меня, словно спрашивая: что случилось, ты что-то забыл? А потом подходит ко мне, берёт под руку и повторяет то, что только что спрашивала глазами: «Что случилось? Ты что-то забыл?» Тогда я глубоко, как только могу, вдыхаю, потом медленно выдыхаю и решаюсь:

– У нас есть полчаса? Надо поговорить… Ничего серьёзного! Так, бытовые мелочи.

– У нас есть два часа на твои… мелочи.

– Это наши мелочи, Лариса, – почти шепчу я.

Она смотрит на свои часы.

– Если так, то у нас есть целых… у нас уйма времени, ведь мне на работу к четырём.

– Достаточно, и даже более чем.

Мы долго идём по проспекту в поисках уютного местечка для неторопливой беседы. Наконец набрели на пирожковую, где нашёлся для нас свободный столик. И куда девалась моя робость? Пока мы разыскивали это место, я успокоился и уже не обдумываю фразы, которые должен сказать, потому что уверен: скажу то, что надо. Во всяком случае, мне так кажется.

– Лариса, мы с тобой говорим о чём угодно, а молчим об одном и том же. И как раз о том, о чём мы дуэтом молчим, я и хочу с тобой поговорить.

– Мне уже интересно! – говорит она, стараясь скрыть волнение.

По глазам я вижу, что она мысленно подбадривает меня, и я, ободрённый её взглядом, продолжаю:

– Я ясно вижу, что ты хочешь создать семью и сама буквально создана для неё. Знаешь, я тоже этого хочу. Я имею в виду семью. Ты мне больше, чем просто нравишься, и ты очень подходишь для этого. Я не говорю сейчас о любви, но ты стала стремительно заполнять собой мои мысли, мою жизнь… а это уже нечто большее, чем вздохи на лестничной площадке… Скажи мне что-нибудь, Лариса.

Помолчав несколько секунд, она заговорила:

– Да, про семью ты прав. И ты мне тоже… нравишься. И мне тоже кажется, что ты подходишь… – она, будто запнувшись, кокетливо, с прищуром, улыбается, – для этого.

– Ну вот и славно. Я очень рад, что монолог превратился в диалог. Поправляй меня, если что-нибудь не так, и останови, если меня понесёт не туда. Хорошо?

Этой фразой я хотел сделать беседу более непринуждённой, а то она становилась какой-то деловой. И Лариса поддерживает меня:

– Хорошо, Андрюш, попробую остановить.

– Знаешь, что такое галс?

– Мне не пора тебя останавливать?

– Ну, разве это «понесло»? Это так – лёгкое отступление. А галс – движение корабля относительно ветра. Когда ветер почти попутный, галс может быть постоянным. Но чтобы корабль пошёл против ветра, он должен менять галс, то есть идти зигзагом, подставляя ветру то правый, то левый борт. А когда корабль валится с борта на борт, то это… я тебе скажу…

– И останавливать пора, и не хочется, – говорит Лариса, подперев кулачком щёку. – Только бы на работу не опоздать.

А я уже в середине своей речи о неизвестно откуда взявшихся кораблях, парусах и встречном ветре понимаю, что меня действительно, что называется, понесло. Теперь надо было как-то выкручиваться. И… как-то нечаянно находятся нужные слова. Что-то в этом роде есть у Шекспира. Полоний считал, что Гамлет отвечает на его вопросы то ли с находчивостью, то ли с проницательностью сумасшедшего. Когда он предложил Гамлету уйти со свежего воздуха, тот спросил: «Куда? В могилу?» А разве я сейчас не такой сумасшедший? И я уверенно продолжаю:

– Тебе, может быть, кажется, что я хожу вокруг да около. На самом деле я двигаюсь навстречу тебе. Против ветра… то и дело меняя галс. Не знаю, как тебя, а меня сейчас сильно качнуло, потому что я поменял галс.

– Интересно, – тихо произносит Лариса и делает несколько глотков остывающего чая, словно от стеснения загородив половину лица чашкой. – Знаешь, Андрюш, а ведь не один ты движешься. Я тоже иду навстречу тебе. Заметил?

– Заметил. Иначе не говорил бы сейчас с тобой об этом. И знаешь, заговорил – и как-то легче стало.

– Мне тоже нравится, что мы наконец… заговорили.

– Мне нужно два-три месяца, чтобы… Понимаешь, нам ведь нужно будет где-то жить. Есть вариант обмена, а для этого нужно время. А насчёт того, надо ли мне менять работу, мы обязательно поговорим. Мне в экспедиции очень понравилось, но я не хочу больше уезжать от тебя надолго. Уверен, что с этим мы как-нибудь разберёмся. Согласна?

– Конечно, Андрюша! – и Лариса как на собрании подняла руку. – Я «за»!

– А знаешь, почему я сегодня ночью даже не пытался перебраться к тебе на диван, хотя и хотел?

Лариса искренне смеётся.

– Очень интересно! И этому человеку я доверялась. И почему же?

– Ну зачем ты смеёшься. Я же серьёзно. Просто я женился когда-то только потому, что неудобно было не жениться.

– Готовишь пути к отступлению?

– Нет, нет, что ты! Просто мне хочется, чтобы на этот раз всё было по-человечески. И потом, ты меня ещё очень мало знаешь. Вдруг запью да загуляю? Ты меня бросишь. А после близости разрыв оставит более неприятный осадок, чем без неё.

– Не говори так больше никогда! Что это ещё за новости? «Брошу, загуляю». Я тебе запью! Я тебе загуляю!

– Прости. А ты воспитывай, воспитывай меня. Знаешь, если мы всё-таки поженимся, то главой семьи буду я, но… во всём и всегда буду слушаться тебя. Ну вот, опять смеёшься. А я же серьёзно!

– Товарищ будущий глава семьи, пошли на улицу.

Мы вышли из пирожковой. Лариса взяла меня под руку, и мы молча пошли дальше. На Аничковом мосту она вдруг останавливается, слегка прижимается ко мне плечом и спрашивает: «А почему, Андрюш, против ветра?»

– Ну что ж… скажу. Я ведь немного побаиваюсь тебя. Ты такая правильная, что я не знаю, смогу ли… соответствовать… быть достойным тебя, что ли. Но я буду стараться. Правда, буду очень стараться!

Она ничего не говорит, только взгляд удивлённый.

Так закончилась мечта первая.

* * *

Дальше. Что было дальше? Вернее, что могло быть дальше?

«Озерки» – «Звёздная», «Звёздная» – «Озерки»… В дороге хорошо думается. Вот я и думал. Думал о том, что могло случиться с нами дальше. А дальше должно было быть всё, как у всех. Знакомство с родителями, подготовка к бракосочетанию и само «таинство». Но ведь это всё детали, а главная идея в том, что я хочу спасти Чайку от смерти на тридцать восьмом году её жизни. А что может продлить жизнь человека? Хорошая жизнь! Но не в смысле чёрной икры на серебряных тарелках, а в смысле отсутствия печалей и наличия постоянных, пусть не больших, но радостей. И как только я подумал об этом, то сразу же нашёл одну из причин, устранив которую, можно было максимально оградить от неприятностей жизнь свою и своих спутников.

Алкоголь

Алкоголь внедрялся в мою жизнь медленно. Очень медленно. Но неуклонно. А начиналось всё, как и у всех: с желания новых ощущений, баловства и подражания старшим. Странно, но выпивая с начала 80-х до конца 90-х всё чаще и больше, я никак не мог сделаться алкоголиком. То есть не умел тогда контролировать количество выпитого. Я терял от водки ум с памятью, и меня тошнило даже от небольших доз яда. Я так тяжело переносил похмелье, что несколько недель, а то и месяцев после возлияния от одной только мысли об алкоголе бросало в дрожь и передёргивало. По этой причине перерывы между выпивками были довольно большими. Выпивал, как говорится, редко, но метко. Страшно вспомнить, сколько зла причинил мне алкоголь, в какие тёмные закоулки бытия он иногда меня заводил! Какие только безумные мысли и идеи ни приходили в одурманенную алкоголем голову! Проснувшись утром, я ужасался вчерашним мыслям и был рад, что не воплощал их в жизнь. Кто удерживал меня от этого? Не знаю. Есть, должно быть, у меня ангел-хранитель, благодаря которому я всё ещё жив и относительно здоров.

Но вот наступил XXI век, и кто-то из нас – то ли алкоголь меня, то ли я алкоголь – наконец победил! Два десятилетия упорных и мучительных тренировок не пропали даром. Я научился «знать свою меру», меня перестало тошнить. Память, ум, честь и совесть почти в целости оставались при мне даже после небольшого перебора (большого перебора я научился себе не позволять), а похмелье превратилось в лёгкое недомогание, которое я наловчился ликвидировать той же водочкой или коньячком. Причём похмеляться стал без отвращения и не морщась!

Эти способности открыли для нас с алкоголем возможность почти безнаказанной дружбы и мирного сосуществования. Мы стали друзьями, как говорится, не разлить водой. Хотя какая уж тут вода?

Последние пять-шесть лет я выпивал часто. Не каждый день, но часто, очень часто. Иногда пятьдесят граммчиков за день, а иногда и все триста! Я даже придумал способ открыто выпивать в общественных местах. Всё гениально просто: берём двести пятьдесят грамм водки и пол-литра какого-нибудь, желательно несладкого, газированного напитка, половину которого выливаем или выпиваем, потом заливаем в освободившееся пространство водку и… всё! Можно ходить по улице или сидеть где-нибудь на скамеечке, спокойно отхлёбывая из безобидной бутылочки «лимонад». И всё прекрасно! И всё замечательно! Но как-то незаметно появилась проблема: если когда-то я мог пить, а мог и не пить, то перейдя какую-то невидимую границу, мог уже только пить.

С некоторых пор каждое утро после вчерашнего пития стал говорить себе: «Хватит. С сегодняшнего дня выпивать буду только по праздникам». Но проходил день, два, три, и я начинал искать себе причину выпить. Основная причина – «сегодня последний раз, а уж с завтрашнего дня…»

После непродолжительного – с неделю – воздержания словно какой-то бес заставлял меня зайти в винный отдел какого-нибудь супермаркета. А там сверкали и переливались на полках разноцветные бутылочки и бутылки вин, водок, коньяков и прочих опьяняющих напитков. И на этих дивных стеллажах я мог с закрытыми глазами найти мою любимую водочку и коньячок в удобных для ношения в кармане плоских стеклянных фляжечках по двести пятьдесят граммчиков!

Потом я шёл к месту ночлега и, отхлёбывая на ходу вожделенный напиток, проклинал своё безволие.

А Любовь моя… А что Любовь? Любушка вся в медицине. Она не то что трудится фельдшером на скорой помощи, она живёт своей работой. От неё пахнет лекарствами, а от меня алкоголем. И что? Почему мы не перевоспитываем друг друга? Могу слово в слово повторить то, что сказал про это когда-то Алевтине: это молодые ссорятся из-за несбыточного желания перевоспитать спутника жизни, а мы с Любушкой давно такие, какие есть, и перевоспитывать друг друга поздно. Я даже спросил однажды у жены, не мешает ли ей моя дружба с алкоголем, и она сильно удивила меня ответом. Сказала, что я, если выпью, не похож ни на одно животное, сходством с которыми общественное мнение награждает алкоголиков.

Конечно, это успокоило меня, но …будь ты «под мухой» хоть ангелом во плоти, всё равно алкоголь – это то, чем поливают хлипкие ростки маленьких неприятностей, чтобы вырастали из них кряжистые деревья бед. Трезвая жизнь не обязательно будет залогом счастья, а вот алкоголизм всегда или почти всегда – путь в никуда.

Неужели нужно было бестолково прожить шестьдесят лет, чтобы понять, от чего необходимо отказаться? Истина, открытая слишком поздно, бесполезна. Хотя и не перестаёт быть истиной.

Тут надо признать, что я несколько преувеличил свои алкогольные «подвиги», но это для усиления эффекта. Чтобы порок выглядел мрачнее, нужно описать все его гнусности как можно ярче.

Мечта вторая

1979 год. 14 апреля, суббота. Полдень. Мы встречаемся на станции метро «Площадь Мужества». Лариса ведёт меня знакомить со своими родителями! Три трамвайных остановки до их дома я предлагаю пройти пешком. Она соглашается.

Солнце приканчивает остатки снега на газонах, сушит тротуары и греет сквозь одежду наши тела. И так хорошо шагать рядом с ней по этой весне! И так прекрасны эти подсыхающие лужи, и так певуче гудят трамваи, и так чудесно предвкушение лета.

– Хорошо, правда? – говорю я, не глядя на свою спутницу.

А зачем смотреть? Я и так знаю, что она тоже щурится от яркого света и радуется ему так же, как и я. Она так же, как и я, наслаждается тем же шумом весенней улицы и дышит тем же воздухом. Она чувствует то же, что и я! И я доволен. И рад. И счастлив. И влюблён.

Да, да! И ничего с этим не поделаешь. Потому что без любви не спасёшь даже воробья.

Лариса медленно, с наслаждением вдыхает в себя этот чудесный воздух и выдыхает: «Хорошо». Тут я не могу сдержаться и, глядя прямо перед собой, медленно, разделяя слова, говорю: «Я тебя люблю». Она ничего не говорит, только на секундочку сжимает пальцы на моей руке чуть повыше локтя. Мы проходим немного молча, а потом я слышу, как она, словно эхо, так же разделяя слова, повторяет: «Я тебя люблю». Теперь молчу я, а Лариса говорит:

– То, что ты сказал, могу сказать и я, и… у нас всё будет хорошо.

– Всё будет хорошо, – повторяю за ней я.

Она задумчиво улыбается и с какой-то особенной нежностью произносит:

– Да.

Нам остаётся идти минут пятнадцать, а если делать это медленно, то и все двадцать. Время есть. И я решаю поговорить с Ларисой об алкоголе.

– Надо поговорить на очень серьёзную тему.

– Про паруса и встречный ветер?

– Мне сейчас нравится всё! И ирония твоя тоже. Но я хочу сделать тебе предложение. Вернее, я хочу попросить тебя кое о чём… вернее…

– Андрюш, ты сейчас запутаешься. Говори, а там… вместе разберёмся.

– Ты знаешь, что такое «подшиться»?

– Н-нет… Хотя, кажется, что-то об этом слышала.

– Алкоголикам, пожелавшим избавиться от пьянки, вшивают под кожу маленькую ампулу, которая очень медленно растворяется в крови. Не знаю точно сколько – два или три года… не важно. Вещество, попадающее при этом в кровь, безвредно или почти безвредно. Но как только в крови появляется хоть немного алкоголя, человеку становится плохо. Очень плохо. Его так колбасит, что он может даже умереть. Дело это добровольное, человек знает, на что соглашается, и даже, может быть, расписывается в том, что ознакомлен с последствиями приёма алкоголя.

Лариса прислонилась к моему плечу.

– Откуда такие познания? Ты что, готовился к этому свиданию в читальном зале библиотеки Академии наук?

* * *

Ах, дорогая, милая Чайка! Ты идёшь под руку с молодым человеком, прожившим на свете шестьдесят лет! А жизнь – самый лучший читальный зал.

* * *

– Я хочу подшиться.

– Чего ещё я про тебя не знаю? Но… когда ты успел?

– Успокойся, я не алкоголик. Пока. И подшиться я хочу не ампулой, а… тобой.

Лариса слегка отстраняется, словно желая посмотреть на меня издалека, и говорит:

– Послушай, давай остановимся ненадолго и поговорим здесь, а то я приду к родителям с таким удивлённым лицом, что… я даже не знаю…

– Я сейчас всё объясню. Ты очень дорога мне, и сто шагов назад я сказал тебе об этом. Так вот, дорогая моя Лариса, я хочу, чтобы ты сейчас пообещала, если впредь увидишь меня не то что пьяным, а просто немного выпившим, почувствуешь от меня запах алкоголя, то сразу прогонишь меня от себя прочь или сама убежишь куда-нибудь далеко-далеко и навсегда.

Она стоит и молча смотрит на меня. Её глаза говорят: «Ты тоже дорог мне, и я только что сказала тебе об этом. Но нельзя же вот так – расставаться из-за… бокала вина…»

Я первый прерываю молчание:

– Я всё вижу.

– Что?

– Я вижу и слышу твои мысли. Хочешь, скажу, о чём ты думаешь?

– Скажи.

– «Ты тоже дорог мне, и я только что сказала тебе об этом. Но нельзя же вот так – расставаться из-за рюмки водки или бокала вина». Так?

– Почти.

– Лариса! Я хочу, чтобы ты прожила долгую, интересную, счастливую жизнь, в которой не будет даже намёка на пьяного мужика. Мы будем с тобой спорить и даже ссориться, но пьяных недоразумений в нашем доме не будет ни-ког-да. Но… если ты настаиваешь, напьюсь на нашей серебряной свадьбе.

Лариса словно и не замечает моей последней фразы.

– Но если ты нечаянно, ну… совершенно случайно всего один раз позволишь себе… значит, мы потеряем друг друга? И ничего исправить уже будет нельзя?

– Поверь мне, одна мысль, что я тебя потеряю, не даст мне даже притронуться к спиртному. Это будет для меня как смерть. А если начну выпивать, значит, водка для меня дороже, чем ты. Зачем тогда я тебе такой? Мне надо только знать, что ты согласна. Не нужно произносить клятв. Скажи только, что согласна.

Она молчит, а я иду и думаю: хорошо, что она не ответила сразу. Она задумалась. Значит, не ответит сгоряча.

Когда мы уже входим во двор дома, где живут её родители, она снова, как и в начале нашей прогулки, пожимает мою руку чуть повыше локтя и тихо говорит:

– Я согласна.

У меня, словно камень с души свалился.

И вот мы заходим в подъезд. Лифт не работает, и приходится подниматься на седьмой этаж пешком.

– Кстати, ты не забыл имена моих родителей?

– Я даже и отчества помню: Лев Трофимович и Елена Павловна. А что будет, если я им не понравлюсь?

– Этого тебе уже не удастся сделать. Я читала им выдержки из твоих писем, и они уже заранее в тебя влюблены.

– Тогда тем более ходить не надо! Зачем разочаровывать людей?

– Милый мой Андрюшечка…

– Ой, не называй меня так слащаво.

– Хорошо, Андрей Львович, не буду. Хочу только сказать, что теперь знаю, что с тобой делать, когда ты меня не слушаешься. Знаешь, куда я тебя отправлю?

– Куда?

Она легонько наклонила мою голову к себе и, обдав меня своим дыханием, шепнула:

– В рюмочную.

Мы обнялись, и наши лица были близко-близко друг от друга. Ещё одно мгновение – и мы бы впервые поцеловались, но… на ближайшей лестничной площадке хлопнула дверь, и мы испуганно отпрянули друг от друга. Потом я вынимаю из газетного свёртка предназначенные для будущей тёщи цветы и с пафосом произношу:

– Ни за что и никогда! Пошли скорей к твоим влюблённым в меня родителям!

А дальше всё было, как обычно. Мы вошли в квартиру, познакомились. Через несколько минут освоились и разговорились. Я рассказывал о своей работе в экспедиции, а мне рассказывали о детстве Ларисы, родственниках в Малой Вишере и планах на лето. Потом сели пить чай с домашними пирогами, и оказалось, что за столом только я пил чай без сахара. И тогда я поднял свою чашку с чаем и сказал тост: «Пусть это будет самым большим разногласием между нами». И все смеялись, и обсуждали вкус чая с сахаром и без сахара, и хвалили пироги.

Время пролетело незаметно. Мы с Ларисой прощаемся с хозяевами, и выходим на улицу. Ещё светло. Я предлагаю прогуляться до площади Мужества пешком, но она жалуется на усталость, и мы садимся в полупустой трамвай. Лариса молча смотрит в окно, а я ни с того ни с сего спрашиваю:

– А как лучше? Сначала купить утюг, подушки, чашки, ложки, плошки, а потом уже жениться, или наоборот: сначала пожениться, а потом уже вместе обустраиваться и покупать утюг, ложки, плошки. Ты за какой вариант?

– За какой и ты, за второй, – не глядя на меня и как-то безразлично говорит Лариса.

Меня удивил этот тон. Что случилось? Словно и не Лариса сидит сейчас рядом со мной. А она, помолчав немного, вдруг повернулась ко мне и тихо говорит:

– Знаешь, мне кажется, что тебе не двадцать три года. Ты гораздо старше.

* * *

Ах, Чайка, Чайка! Как тонко чувствуешь ты погоду! Мне нужно защитить тебя от бурь.

Так закончилась мечта вторая.

* * *

22 февраля – день рождения Анатолия Чаева, семье которого я и обязан знакомством с Чайкой.

Поздравить старого друга с днём рождения – приятная традиция. Тем более что видимся теперь редко и этот день – отличный повод встретится. Вот я и поехал.

Выпивали, закусывали, вспоминали. Я рассказал им о нахлынувших на меня воспоминаниях. Не всё, конечно, рассказал, а только то, что Лариса (для меня Чайка) мне приснилась и что это меня взволновало. Хотел узнать дату смерти и где находится могила, но ни Анастасия, ни тем более Анатолий не смогли мне ничего рассказать.

Зато я узнал кое-что о её семейной жизни. Анастасия сначала ничего рассказывать не хотела, но потом, выпив третью рюмочку за здоровье мужа, разоткровенничалась.

– Лариса очень дорожила своими подругами. Дружба с ними очень много значила для неё. Но знаешь, Андрюша, как некоторые бабы насчёт мужиков дружат? Да и мужики не лучше. Короче говоря, однажды застала Лариса мужа с одной из своих лучших подруг. Конечно, очень переживала. Может, потому и заболела. Не зря говорят, что все болезни от нервов.

Правда это или нет, не мне знать, судить и осуждать. Но я сразу вспомнил, как один неглупый человек сказал однажды: «Рак – болезнь Души».

А ведь я в самом начале застолья хотел расспросить Анастасию, была ли Чайка счастлива в браке? После её слов вопрос мой остался при мне. А так хотелось услышать, что она была счастлива! Тогда моя вина перед ней не была бы такой болезненной. Жаль, что я ничего не знаю о её жизни после моего трусливого побега. А может быть, лучше и не знать ничего? Чувствую, что лезу на чужую территорию, но лезу и, чёрт побери, не хочу уходить. А слова Анастасии, попав в мой мозг, крепко там застряли. Похоже, я уже в каком-то автоматическом режиме собираю любые возможные причины смертельной болезни Чайки, чтобы потом в своих мечтах-фантазиях устранять их.

Вот тогда я впервые подумал: не схожу ли с ума? Но здравая мысль эта затмилась другой мыслью: как бы ни сложилась потом жизнь Чайки, всё равно я внёс свою лепту в кучу причин её смертельной болезни. Вот откуда досада и боль!

Вторая новость сначала рассмешила меня, а потом заставила задуматься. Она состояла в том, что та, другая, не знала, что я полгода переписывался с Чайкой. Странно, но раньше я и не задумывался, знает она об этом или нет. Какое это имеет значение? Но оказалось, что это имеет очень даже большое значение. Дело в том, что она и весной не знала об этом, и всё лето не знала, а осенью узнала. Ей рассказала Анастасия. Зачем? Неизвестно. Но этот факт явно повлиял на её решение меня «простить». Вероятнее всего, она решила бы меня ещё немного помучить или вообще окончательно отправить в отставку, если бы ничего не знала о моих отношениях с Чайкой.

Печально, когда любовь подогревается завистью и ревностью. И как жаль, что мне были неизвестны все эти хитрости до того, как убежал от Чайки на Невском! Что тут можно сказать? Ничего. Можно только воскликнуть: «О, женщины, женщины!» – а потом вспомнить, что мой интерес к той, другой, был подогрет кажущейся её недоступностью и собственной гордыней. Вспомнить, но никому об этом не говорить.