Текст книги "Колумбарий"

Тесто

В очаге трещал хворост, дым по трубе полз к ночному небу. Снаружи шумела листва, кричали птицы. Сквозь щели в досках задувал ветер.

Дед смотрел в черноту за окном и прислушивался к шорохам. Животные уходили в сторону деревни, подальше от зараженной реки. От кроваво-молочной жижи с гниющей рыбой и болотистых берегов, где можно увязнуть, как муха в киселе. Но зверей поджидали.

Сторожку егеря бросили много лет назад, отдали на съедение природе. Опоясанная подлеском, она пряталась в глубине северной чащобы. Даже дед, родившийся в этих краях и знакомый с каждой кочкой, с трудом ее нашел. Здесь пугало не должно до них добраться. По крайней мере, не сегодня.

Внучка лежала у огня, укрытая крапивой и неровными тенями. На бледном лице подсыхали кровавые повязки. Кое-где тесто проникло слишком глубоко, и его пришлось срезать вместе с кожей. Но девочка дышала. Значит, надежда была.

Пугало отравляло все живое, искривляло саму явь. С каждым часом тесто проникало дальше в лес. Оно свисало с деревьев, словно огромная паутина, протягивало отростки меж стволов, вило петли-ловушки. В одну такую угодил дед с внучкой на руках, когда спешил к сторожке. Щупальце оплело ногу и сбросило его с тропы, но тут же потеряло интерес к охоте. Дед тихонько привстал и огляделся. Его защищали заросли крапивы. Тесто сторонилось их, ползло мимо. И это был шанс.

Он закончил связывать крапивные стебли и примерил накидку. Руки горели, ныли волдыри на ладонях, но боль придавала сил. Дед поцеловал внучку, подхватил ружье и вышел за порог. В этой части леса тесто еще не показывалось, однако нужно было спешить. Дед включил фонарь и двинулся в путь. Через час он наткнулся на первые коконы. Тесто волочило добычу туда, где все началось. Где они выдернули из земли небывалых размеров репу и в открывшемся провале нашли черную трубу.

Над деревней плыл дым. Искореженные дома поедало зверье, а с крыш к нему спускалось тесто. Горели огоньки глаз в тени дворов, слышался вой. В сырой траве змеи сплетались с червями.

Дед вошел в родную избу и осветил помещение. Дом стал игрушечным, ненастоящим. Мебель блестела шоколадной коркой, по пряничным стенам струился сироп. В стеклах, будто в янтаре, застыла мошкара.

Через выходящее на огород окно был виден край ямы с огнями. А рядом – неподвижное пугало, раскинувшее руки в стороны. Отовсюду к нему тянулось тесто, из провала в земле шел дым, обволакивая тощую фигуру. Дед сам набивал соломой старые штаны с рубахой, сам вешал это чудище на крестовину. Но теперь вместо дырявого ведра на плечах пугала сидела хлебная голова с вросшими в мякиш угольями глаз.

У картофельных грядок высилась гора костей. Длинных и мелких, цельных и расколотых, слишком больших для человека и будто бы детских. Когда щупальца притаскивали к пугалу коконы, оно оживало. Вспарывало серпом тягучую оболочку и разрывало трупы. Головы летели в яму, кости – на верхушку пирамиды. Мяса почти не было, всю плоть успевало высосать тесто.

Под сапогом деда лопнул вафельный пол, и пугало вывернуло голову к избе. Нога ухнула в трещину, снизу дернуло липкое, сильное. С потолка поползли длинные тени. Дед сидел над дырой, срывая с накидки крапивные листья и сбрасывая их во тьму подпола. Дом словно пытался откусить ему ногу, а снаружи, все ближе и ближе, свистел серп и шелестели соломенные шаги. Наконец тесто ослабило хватку, и дед вырвался. Перекатился на спину, поднял ружье. Сердце стучало в грудину, дрожал палец на спусковом крючке. Пугало проломило окно. Дед выстрелил. Заслонивший луну ржаной колоб разорвало на части.

Тесто отступало. Трещали стены, оседал пол, с потолка сыпалась сахарная пудра. Снаружи гудело и гремело, окна заволакивало черным дымом. Дед добрался до погреба и оторвал крышку. Снизу дохнуло холодом и… падалью.

Дед спрыгнул с лестницы, упал на колени перед коконом и трясущимися руками стал срезать тесто. Сквозь желтый саван проступила кровь. Капли пота катились по лицу и застревали в бороде, моргал свет фонаря, но дед освобождал тело кусок за куском. Он продолжал работу, даже когда вместо кожи увидел гнилое мясо с торчащими костями. И лишь череп с кульком седых волос заставил его поверить.

Когда они обнаружили трубу, на глубине их услышали. Почувствовали. Дед схватил лопату и начал копать. Он стирал ладони в кровь, ломал черенки, чинил их и ломал опять, пускал слюни и вместе с Жучкой рыл яму голыми руками. К вечеру он полностью освободил от земли громадную печь и рухнул без сил на дно воронки. Его трясло в припадке, а из печи кто-то тянул к нему едва видимые пальцы, кто-то звал по имени, рвался на свободу. Сверху, как настоящая ведьма, хохотала бабка. Она забыла про отнявшуюся ногу, наколола дров, выпотрошила домашнюю живность и замесила особое тесто. Внучка отмыла печь и кровью нарисовала на ней глаза. Пришла пора готовить колоб. Вспыхнул огонь во мраке печной пасти, и в могильном холоде воронки закричал дед…

…Дед кричал в сыром провале погреба. Ему пришлось выбирать, он не мог унести из дома двоих. Когда они опомнились, тесто было повсюду. Внучку уже облепило, а бабка… Она совсем обезумела. В погребе казалось безопасно, здесь не было щелей, не было этих туннелей в земле…

Сверху на него рухнуло пугало и всадило серп между ребер. Дед взвыл. Над ним нависла голова – обглоданный полумесяц, треть колоба с уцелевшим глазом. Тесто запечатывало выход.

Он вынул из-за пояса нож, которым рубил крапиву, и воткнул его в мякиш. Пугало вздрогнуло, попыталось отпрянуть, вытащить серп. Дед оскалился и ухватил свободной рукой ворот рубахи. Ножом он полосовал чертов хлеб, размельчал уродливую голову, не давая пугалу вырваться. Крошево забивало ему ноздри, попадало в глаза, рот, застревало в волосах и одежде. Соломенное туловище содрогалось в беззвучных конвульсиях, пока, обезглавленное, не затихло навсегда.

Дед шагал к яме, а тесто расступалось перед ним и отползало к куче костей. Печь дышала жаром, дым из трубы пах мокрой псиной. Ее бока раздувались, как набитые едой щеки. Громадные кровавые глаза пожирала копоть, в пылающем зеве ворочались языки теста. Через тлеющие на земле угли и островки огня тянули они внутрь отрубленные головы. Печь разбухала, сквозь возникающие тут и там трещинки пробивалось пламя.

– Объелась, падаль ты нечистая?.. – прохрипел дед и сбросил вниз серп и остатки пугала. Солома тут же загорелась. – Подавись!

Он зажал рану и побрел в сторону леса. Пряничные домики падали один за другим, словно собранные из колоды карт. В небе галдели вороны. Когда деда укрыли переплетения веток, за спиной раздался оглушительный взрыв.

До сторожки он добрался вместе с рассветом. Сосновые пики подкрашивал багрянец, в тумане увязали черные стволы. Остатки подлеска пожирал кисель. У деда не было сил бежать, он просто шагал по чавкающему в земле молоку и вглядывался в леденцы на двери сторожки. Под крыльцом по-змеиному ворочались клубки теста.

Внучка была жива. Дед взял ее на руки, и ребра пронзила боль. Кровь по телу сползала в сапог.

– Красавица ты моя спящая… – прошептал дед. – Мы выберемся. Обещаю.

Он верил в это около минуты. Ровно до тех пор, пока не вынес внучку из сторожки. Пока не увидел идущее сквозь лес – и над лесом – пугало. Обгоревший колоб размером с печь на новом туловище.

Дед присел на крыльцо и погладил внучку по слипшимся волосам. В траве птицы клевали хлебные крошки, по которым и шло пугало. Пахло хвоей и сладостями. Из-за верхушек деревьев выплывал солнечный диск, а навстречу ему шагал гигантский идол, собранный тестом из звериных и человечьих костей.

Повелители мелков

Город рос не по дням, а по часам. Мосты перепрыгивали реки, каменные коробки с людьми обрастали зеленью, парки множились в каждом районе. Дружные хороводы машин везли своих хозяев на работу, а веселые стайки птиц в солнечном небе даже и не думали гадить на головы прогуливающимся по набережной старичкам.

Город толстел, город удлинялся. Его границы сторожили танки с зелеными солдатами, а на центральной площади довольных жителей поливал огромный фонтан. По железной дороге катался поезд с доверху набитыми деньгами вагонами – развозил зарплату. А рядом с депо отворил двери магазин шоколадных конфет. Он был такой огромный, что даже непонятная корова-великан не могла накрыть его своей тенью.

– Аленка! Ну что ты тут нарисовала опять?!

Девчушка поморщилась и с высунутым языком подкрасила корове хвост.

– Это коровка, – смущенно сказала она измазанному мелками Максиму.

– Да какая это коровка?! Это ж целая Годзилла!

Левка, выцветший на солнце восьмилетка, похожий на альбиноса, отвлекся от создания кинотеатра своей мечты. Он глянул на друзей-одноклассников и ядовито захихикал.

– А ты чего ржешь? Это чудище хвостатое нам тут все портит!

– Тебе никогда ничего не нравится! – возмутилась Аленка. – А коровка тут просто травку жует, ты сам вон какой луг нарисовал!

Максим закатил глаза. Когда он сам себя назначил начальником города, то и не думал, что придется так тяжело. Двое помощников постоянно пытались изобразить что-то непонятное, идущее вразрез с его задумками. Но, даже несмотря на это, результат общих трудов не мог не радовать. Город на асфальтовой дороге стал настоящим украшением парка. Прохожие подбадривали детвору, подбрасывали идеи, а старшие ребята, которые поначалу приписывали к рисункам нехорошие слова, быстро оставили их в покое. Теперь даже девчонки рисовали квадраты для своих «прыгалок» ближе к центру парка, оставляя место на асфальте либо для судоходного причала, либо для аэропорта.

– Да не жалко мне, – чуть успокоившись, говорил Максим, – только чего она у тебя такая здоровая? Мы ж ее не прокормим.

– Она, ну, просто она такая… Не знаю.

Левка вновь захихикал, потирая замазанное зеленкой колено.

– Ладно уж, пусть до утра попасется, – сказал Максим. – Хватит на сегодня, а то меня мамка уже три раза звала.

– Ага. – Левка кивнул. – Мне вообще по шее дадут, опять чумазый весь приду.

Аленка, в отличие от мальчишек, умудрялась оставаться идеально чистой, хотя мелков расходовала больше всех. У Максима даже возникали подозрения: уж не ест ли она их?..

Шагая на родной седьмой этаж мимо давно застывших лифтовых дверей, Максим не мог сдержать улыбки. Город получался чудесный, в таком сказочном царстве не отказался бы жить любой человек. Даже сам президент! Создавать этот мир было настолько увлекательно, что неразлучная троица проводила едва ли не все свободное время у входа в парк, где и ширился их асфальтовый холст. Дождей не было как по заказу, так что рисовать никто не мешал. Единственное, что огорчало Максима, так это никак не шедшее в голову название. Грешно было оставаться такому городу безымянным.

Дома Макса заставили съесть целую тарелку борща, а папка сказал, что в следующий раз придется мыть сына из шланга. Спать Максим отправился, как всегда, на балкон. Мягкий матрас и любимое одеяло уже давно дожидались хозяина, а за окнами ворчали полчища насекомых. Это лето выдалось очень жарким, за день стены прогревались так сильно, что ночью в комнате нечем было дышать. Поэтому Максим и переполз с липкой и горячей кровати на проветриваемый и прохладный балкон. Обидно только, что следом за ним ушли и комары.

На следующее утро ребят ждали неприятности. От коровки остались только полупрозрачные линии-кишки, но не это было самым страшным. Город изменился. Зелень словно отцвела, по высотным домам пошли трещины, а поезд обокрали, выпотрошив все вагоны. Кроме того, на месте центральной площади расползлось какое-то болото с вытянутыми из жижи черными перекрестьями. Кладбище.

– Это… это… Как это?! – тараторила Аленка.

Максим в ужасе смотрел на старания неизвестных и не мог выдавить ни слова. Ладно еще найти собачью какашку в городском пруду – ничего страшного, это все-таки парк, – но такое! Рисунки были весьма неплохи, так что времени они отняли прилично. Получается, кто-то заранее это спланировал, а потом и провернул. Но когда? Неужели ночью?

– Старшаки, козлы! – выплюнул Левка, косясь поросячьими глазками на кинотеатр, который переплетали стальные цепи с амбарным замком.

– Ничего, – процедил Максим, – мы все поправим. И сделаем еще лучше!

Вновь закипела работа, засверкали на солнце разноцветные мелки. Пыхтящие ребята устраняли последствия чьей-то злой шутки, ползая по асфальту, как муравьи. Сложнее всего пришлось с кладбищем. Разгоняя мрачность, Аленка превратила кресты в деревья, а Максим на ходу выдумывал зверей для будущего заповедника. Левка же с осторожностью хирурга освобождал от пут кинотеатр, стараясь не протереть в его стенах дыры.

К обеду город вернул свое великолепие, что не осталось без похвалы гуляющих в парке молодых мам с колясками. Солнце жарило нещадно, поэтому ребятня перебралась к фонтану. Там все опустили руки в холодную воду, а потом сделали себе смешные прически.

– А если они опять все испортят? – спросила Аленка.

– Может, оставим часовых? – предложил Левка.

– Да у нас и так здесь целая армия, – усмехнулся Максим.

Левка хитро посмотрел на друга и выдавил фирменное зловещее хихиканье. На таком солнцепеке бледная кожа Левки будто просвечивалась, поэтому сейчас он напоминал призрака.

– Я имею в виду настоящих часовых.

– Ночью? Ты что, мне папка таких часовых устроит, мало не покажется!

– Ага, – кивнула Аленка, – я даже спрашивать не буду.

Левка развернулся и опустил босые ноги в фонтан, имитируя движения ластами.

– Да и мне не разрешат, – сказал он. – Но я ж могу и не спрашивать, первый этаж все-таки. Окно не так высоко.

– А обратно как?

– Что-нибудь придумаю.

– Знаем мы тебя. Придумаешь домашний арест до конца лета.

Друзья загоготали, а потом вода из фонтана в их руках превратилась в опасное оружие. Спустя пару минут довольные и насквозь сырые повелители мелков, как их окрестили зеваки, шлепали к дому. За ними оставались отпечатки ног, а чуть в стороне жил своей жизнью небывалых размеров город на асфальте, имя которому еще где-то зарождалось.

Днем позже родители Аленки утащили дочь в зоопарк показывать жирафа, поэтому новый образ города довелось увидеть лишь Максиму и Левке. Кинотеатр сгорел дотла. На железной дороге выстроилась вереница людей, закапывающих останки поезда. Все здания приобрели заброшенный вид, в парках царило запустение. Огромные очереди змеились всего к двум открытым заведениям – булочной и водонапорной башне. Все остальное, включая магазин конфет и заповедник диких зверей, погибло и развалилось. Кладбище проглотило полгорода, едва не захватывая бесконечные очереди черных человечков. Райский уголок превратили в выжженный край, жители которого могли сразу становиться в другую очередь – к могилам. В этой долине теней не было ничего, только толпы голодных людей. Вся красота, все цветущее великолепие, над которыми так долго трудилась ребятня, исчезли под беспроглядным слоем тьмы.

– Это уже не смешно, – чуть слышно буркнул Левка.

– Кто же это делает?.. – стараясь сдержать слезы, проговорил Максим. – Разве так можно шутить?

– Наверное, их много. Как бы еще они столько успели?

– Я все папке расскажу! – не выдержал Максим. – Он им так уши отдерет!

– Да ты чего, нас тогда все малявками звать будут! Родителям жаловаться – последнее дело. Тем более мы ж не знаем, на кого.

– Ну да… – вздохнул Максим. – Но мы подловим их… Подловим обязательно. А пока надо эту гадость стереть.

Этой ночью он упросил родителей разрешить ему ночевать на втором балконе – кухонном, который выходил в парк. Разобрав залежи каких-то банок и ведер, Максим приютился в импровизированном спальном мешке и стал ждать. Балкон не был застеклен, а у самого соединения пола с перегородкой располагалась щель в несколько сантиметров. Максим не понимал, для чего строители ее оставили, но любил высовывать наружу пальцы ног, когда дышал тут свежим воздухом. Теперь же это место превратилось в отличный наблюдательный пункт.

Вход в парк лежал прямо по курсу, забор из черных прутьев уходил в темноту. Свет из окон дома медленно пропадал, оставляя гореть снаружи несколько фонарей у тротуара и россыпь ламповых глаз в глубине парка. Ветер свистел в пролетах и хрустел карнизами. Ночь приходила спокойно, словно подкрадывалась. Тьму в центре парка не рассеивал и электрический свет, а округа затихала под убаюкивание насекомых.

Максим слушал писк комаров над головой и смотрел из своего укрытия на улицу. Ничего особенного там не происходило: изредка проезжали машины или местная дворняга ковыляла вслед улетающему пакету. Нарисованный город почти целиком скрывался за густыми елочными ветвями, похожими на старинные сарафаны, но часть его все же попадала в кружок света. Старшие пока не показывались, но Макс знал, что они обязательно явятся.

Внизу скрипнуло. Угол обзора не позволял разглядеть источник шума, и Максиму пришлось подняться. Легонько высунув голову над поручнем, он уставился в небольшой сад, который примыкал к дому. В тамошних зарослях что-то шевелилось, и это был не ветер.

Максим вжался в железную шкуру поручня и задержал дыхание. Ему казалось, что таким образом он точно станет невидимкой. Теперь Максу уже не хотелось никого выслеживать, потому что вдруг до него дошло, что портить рисунки могли не только старшие.

Существо продолжало шуршать в карликовых кустах. По дороге проскочил кошачий патруль, наполняя ночь отважным мяуканьем. Тогда из садовой зелени показалась голова, и даже с высоты седьмого этажа не узнать ее Максим не мог. Левка! Он, как мешок с картошкой, перевалился через невысокий забор и метнулся в парк. Макс улыбнулся, глядя на друга-разведчика, однако улыбка быстро сползла с его лица. За Левкой двинулась огромная тень, все это время дожидавшаяся под брошенным сто лет назад грузовиком. Словно масляное пятно на воде, она переплыла дорогу и вползла в парк. Вскоре темнота опоясала редкие фонари, и асфальтовая дорожка провалилась в ночь. Электрические глаза потухли, как залитые водой угли.

Не дать испортить, не дать сломать, не дать вновь развалить идеальный город, куда ушло столько трудов! Но ведь там сейчас Левка и… эта штука. В голове Максима плясали фразы, мысли, но сделать он ничего не мог. Бродя взад-вперед по балкону, мальчишка натыкался взглядом на черноту парка. Что происходило там в этот самый момент? Что происходило там с его лучшим другом?!

Наконец ноги сами потащили Макса в нужном направлении. Входная дверь была рядом с кухней, поэтому выскользнуть на улицу он сумел очень быстро. Ворчание замка и дверных петель разбудило кого-то из родителей, но Максиму было не до этого. Он пересчитывал ступеньки вниз, стараясь за раз захватить по две штуки.

Обежав дом и выскользнув из-под защиты тротуарных светил, Макс остановился. Темнота плескалась в парке, как мутная вода в бассейне, но две фигуры, уходящие в глубину черной воронки, он все же разглядел. Одна маленькая и едва ли не прозрачная, а вторая – высоченная и нескладная, как огородное пугало.

– Левка! – крикнул Макс во тьму, подняв в воздух птиц, ночующих в тополиных кронах.

Эхо его голоса пронеслось по сумрачному парку, и фонари зажглись. Обе фигуры исчезли, на дороге возились только клубки листьев.

– Оно нас поджидало… – прошептал Макс, и по щекам поползли слезы. – Специально портило город, чтоб мы…

Откуда-то из другого мира прибежали напуганные родители. Максим пытался все объяснить, но это оказалось непросто. Ближе к утру полицейские прочесывали парк и окрестности, но, кроме заспанного бомжа, так никого и не нашли.

Максу никто не поверил. В городе стали искать маньяка, а жизнь потекла дальше.

Левкины родители почему-то перестали здороваться, но Максим не обращал на это внимания. Теперь он облюбовал кухонный балкон, хотя прекрасно знал, что тень вряд ли появится тут снова. Но, если в ночной уличной тишине раздавался шорох, Макс подскакивал на месте, а с губ летело имя лучшего друга.

Когда у Аленки наконец-то закончились слезы, ребята уселись на прогретом асфальте у своего города, ловя нитки солнечных лучей. Город стал лучше. Страшные очереди разошлись, вновь открылись магазины, а на дорогах появились автомобили. Машиниста денежного поезда теперь удавалось разглядеть: им был худой мальчишка с полупрозрачной кожей. Похожий на альбиноса.

Ни Аленка, ни Максим этого не рисовали – картинка изменилась в ту ночь. С тех пор прошла почти неделя, а город словно застыл на фотографии. В новостях крутили сюжеты о других пропавших детях, и в каждом из них Макс видел игровую площадку с рисунками на асфальте. Много ли еще повелителей мелков осталось в их городе?

– Все равно когда-нибудь дождик смоет, – грустно сказала Аленка.

– А мы новый нарисуем. А потом еще один. И еще.

– Правда?

– Конечно, – кивнул Максим, доставая коробку с мелками. – И на этот раз уже не безымянный.

Они нависли над асфальтом и стали выводить название города. Дурацкое, но зато правильное. Не просто надпись, а настоящую вывеску, которая должна встречать всех гостей.

Левкинград.

И это был не бедный и полумертвый мир, который рисовала сама ночь, а натуральный чудо-уголок. Город, в котором поезд с полными вагонами денег развозил зарплату. Город, где был самый лучший кинотеатр в мире. Город, в котором не отказался бы жить ни один человек.

Даже сам президент.