Текст книги "Кот (сборник)"
Автор книги: Александр Покровский
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)
Я, что, заболел неизлечимо?
Мне, что, делать нечего?
Зачем вообще коту любое государство?
Подумайте сами: кот – и государство!
Чушь какая-то.
Нет! Тайну возникновения мысли мне никогда не постичь! Это надо же: вылезаю в форточку и думаю о государстве!
Ну, может быть, государство – это то, о чем думают все, вылезая в форточку?
«Государство, – скажут мне они, покидающие насиженные места с таким очевидным неудобством, – оно ведь лелеет. Оно пестует. Оно оберегает. Да-да, именно оберегает. И поднимает по утрам, и укладывает по ночам…»
«А затем насилует и пожирает», – отвечу им я.
Мы для него (коты особенно) всего лишь пища. И оно заинтересовано в том, чтоб эта пища была здоровой. Чтоб в ней не водилось соринок, волосинок.
Чтоб ее можно было поглотить в любую минуту.
Поэтому для государства главнейшим является вопрос нравственности.
Я просто вижу, как оно это говорит: «Важнейшим для нас является вопрос нравственности!»
Я вижу все это, пронзая своим мысленным взором пространство.
И меня сейчас же блоха кусает за яйца, и я тут же ее ловлю.
Как бы я хотел, чтоб блоха всякий раз кусала государство за яйца, когда оно говорит о нравственности.
Только оно произнесло: «Нравственность!» – а блоха хвать ее, и государство уже лезет себе в промежность и каждую шерстинку норовит пропустить через свои государственные клыки.
Ведь потерять нравственность, я вам так скажу, все равно что потерять… целомудрие.
Конечно, целомудрие.
Именно целомудрие.
Всенепременнейше целомудрие.
А целомудрие в моем понимании – это… как бы все это объяснить? Целомудрие – это… м… это мудрее быть целым.
Да.
Вот как я это вижу.
После чего мне хочется прочитать стихи о государстве, недавно мною же и сочиненные:
«Калуза сирака микола пендила
И клямзила пуза сикама сечи
Глобала минава срадила пидила
А касичи мука самона квачи
Назрака! Назрака! Назракина сака!
Закилала мука! Мавудава ва!
И рамина сона какулава дива
Ликуза пирала саники раздива
Рыгала питара и бронива чи».
После чего к ним хочется присовокупить стихи о родине:
«О, кали мати тука
Зык! Рапа туки дука
Климинора загро пала
Шамини саки рап тала
Трагирона выпень дила
Зада вона схаминала
Тук! Кифона сраки срам
Кар! Пирона драки драм».
И ещё о героизме:
«Тавра распендила
Тыкие капы сапи
И вздохахонила
Лапой писара!
А марыга замизная
Уж
Залобелила и запудила жала.
Куд!
Киманорные трепы заклюкать
И монты затынить?!
Моцаки!
Пуки разъякились
А шибаные раки растюнились
В самую мынру
Шкалы клетиру взатренили
Шиба мазутина пизу растрямзила
И пометурила закаметилая зесть».
Да… перед настоящим искусством… даже не знаю… а лучше сказать, не ведаю… уж…
Все это лирика, конечно.
А лирика имеет отношение и к великому, и ко всякой ерунде.
Чего о ней думать.
Лучше думать о том, что возбуждает мое любопытство.
Вот, например, ответит мне кто-либо, почему люди собираются в каюте, где в присутствии окружающих поочередно несут всякую чушь?
– Я отвечу.
– Кто это?
– Это Дух. Я пока невидим, потому что мне сейчас лень быть видимым. Люди собираются в каюте потому, что они свободны от вахты. На вахте они по восемь часов в сутки сидят, часто в совершенном одиночестве. У них не так уж много развлечений. Поэтому, сменившись, они идут в каюту, где какое-то время просто треплются.
Что помогает им не сойти с ума. Вот послушай, что рассказывает Шурик.
И сейчас же стена, отделяющая нас от каюты, как будто растворилась, и я вдруг очутился совсем рядом с людьми. Их было трое: Юрик, Шурик и мой хозяин.
– Был у нас мичман, по фамилии Мамонт, – заговорил Шурик. – Его так все и звали: мамонт. А он был Мамонт. Ударение на втором слоге. У него имелась огромная вытянутая кверху голова с проплешиной, толстые губы и челюсть, которая из-за своей тяжести всегда лежала на груди.
Плеч и шеи у него совсем не было, а руки при общем росте один метр девяносто сантиметров легко достигали колен.
Старпом звал его: «Волосатый слон». «Где этот, – говорил он, – Волосатый слон?» – на что Мамонт сильно обижался.
Он в свое время служил на Черном море, откуда и принес следующие истории.
Как-то раздобыли мичмана с их корабля целую цистерну двадцатипятипроцентного аммиака и тут же решили его продать местному населению, отличающемуся невероятной домовитостью, переходящей в патологическую жадность. Подъезжают к огороду и говорят бабке: «Бабуля, хочешь аммиаку?» – «А на кой он мне, родимый?» – отвечает бабушка. «В хозяйстве, – замечают ей эти негодяи, – все сгодится. Аммиаком, кстати, хорошо белье стирать».
Уговорили они старушку и наполнили ей этой дрянью бочку, после чего у бабки на огороде немедленно облетела вся листва. Как ветер дул, так по ходу движения ветра она и облетела. Потом умерли все воробьи, а куры вместе с гусями срочно научились летать и улетели. Поросенок сначала метался по двору, как чумной, а потом он нашел в заборе дырку величиной с копейку и с разбегу вчесался в ее, вытянувшись, как черная стрела.
Скандал длился неделю. Потом поутихло, и мичмана опять отправились в ту же деревню.
На этот раз они привезли краску, которой обычно красят корабельное днище.
«Бабулька», – сказали они в том же доме.
«Чего тебе, Ирод?» – услышали они в ответ.
«Мы приехали исправлять о себе мнение и привезли краску для твоей крыши совсем за бросовые деньги».
Краска понравилась и была приобретена всей деревней.
Все покрасили себе крыши, и стали они красивыми, красными.
И тут выясняется, что эта краска очень любит воду.
Без воды она просто не может находиться на крышах. А лето стояло жаркое, краска подождала воду с неделю, а потом свернулась огромными рулонами и сползла со всех крыш на картофельные грядки.
Стена восстановилась, и мы с Духом опять оказались в отсеке.
– Это просто этническая психология удмурдского народа, – сказал я после небольшой паузы.
– Чтобы эти четыре слова вместе сложить, – заметил Дух, – надо еще очень постараться. Сам придумал?
– Читал. Меня одно время интересовала этническая психология удмурдского, а также мордовского, башкирского, коми, пермякского, нанайского, ногайского, ненецкого народов, а также народов удэге и ханты-манси.
– Никого не забыл?
– Нет. А можно мне еще послушать какую-нибудь фразу, например, Шурика?
– Пожалуйста! – стена немедленно исчезает, появляется Шурик, который произносит:
«…и упрямое полено старины Джузеппе…» – после чего стена становится на свое место.
– Хватит? – спросил меня Дух.
– Вполне. Черт знает что такое. Я в замешательстве. У этого всего должна быть психология.
– Ну, психология, она ведь везде: на дне горшка или не на дне… Все вокруг имеет свою психологию. Вот ткнешь, бывало, – ну полная ерунда, а задумаешься – и уже психология.
После этих слов Дух исчез, а я немедленно пометил кабельные трассы.
Давненько я ничего не метил. А между тем, произошло столько событий, которые не могли не повлиять на мое мировоззрение.
И вот эти изменения в мировоззрении, мироощущении, гражданской позиции, наконец, я не мог не передать в своей метке.
Которую уложил очень точно – стрела в стрелу – поскольку наиболее важным в этом непростом деле мне представляется не столько объем и скорость послания, сколько кучность, своевременность и лаконичность.
Для чего пришлось выбрать вертикальную стойку, так как на горизонтальной поверхности метка держится недостаточно долго, и, кстати говоря, на плоскости гражданская позиция, растекаясь, со временем претерпевает изменения, а на всем вертикальном – нет, поскольку изначальные потоки… эти…
А так хочется быть правильно понятым.
Так хочется неискаженным дойти до сознания всякого и передать ему свое отношение к таким, например, понятиям, как целостность и целокупность.
А я о них много размышлял и пришел к выводу, что целостность – это не совсем целокупность, поскольку она всего лишь насильственное, механическое соединение расползающихся частей, в то время как целокупность предполагает самодостаточность каждой части при гармоничном сочленении их в единое целое.
Хочется все это не растерять.
Хочется отразить.
Выразить.
Запечатлеть.
Обвеховать.
Для чего и приходится метить.
И в этом нам поможет вертикаль, упрочнение которой не оставляет нас равнодушными, потому что вертикаль – есть в ней что-то особенно притягивающее, завораживающее, как взгляд восставшей кобры.
С этим словом связываются надежды, и не на пустом месте возникает желание доверить ей что-либо особенно ценное.
Я бы во всем этом увидел фаллический символ и, в частности, его торжество, если бы слыл за почитателя оного.
Но нет! Отнюдь!
Мне кажется, использовать фаллос как категорию, как объединяющую идею нельзя – слишком велико давление повседневности, если не сказать обыденности.
Для объединяющей идеи хорошо бы использовать что-нибудь не совсем привычное, лучше фантастичное, не всегда досягаемое, но жутко, жутко привлекательное.
Условно говоря, не мед, но только предполагаемый вкус его.
А может быть, даже больше – воззрения относительно предполагаемого вкуса, помыслы в отношении его формирования или же только надежды на подобные помыслы.
– Здесь где-то должен быть кот! – услышал я за своей спиной голос вахтенного, который вернул меня в мир. – Старпом дал задание поймать для него кота, чтоб он сторожил у него крыс. Сейчас посмотрю.
Мама моя, я немедленно прекратил свои размышления и слился с окружающей средой.
А вы знаете, как кот сливается с окружающей средой: он сгибается, распластывается и сверлит своим взглядом преследователя.
И тот зрит только то, на что его подвигает примитивное сознание.
– Нет никого!
Ну вот видите! Смотрел на меня в упор и ничего не заметил.
А все потому, что мы, коты, умеем смещать взор незатейливого наблюдателя в сторону от себя.
И он, этот взор, видит всякий вздор.
Люди этой способности лишены. Они много чего лишены – логики, например, – но и этого тоже.
Что и правильно.
Будь я правителем, я бы в первую очередь запретил логику, если б она у них была, а потом – ум.
Я издал бы указ: «О запрете ума, виновного…»
Но при этом я оставил бы им свободу слова – и люди превратились бы в попугаев.
Мне достаточно было бы сказать одно только слово – к примеру, «законность» – и они перепевали бы его на все лады.
После чего я разрешил бы им вешать на стенах свой портрет, который был бы воспроизведен таким образом, что с какой точки на него ни посмотри, все кажется, что он смотрит тебе прямо в глаза.
Это способствовало бы пищеварению.
Они б у меня гвозди переваривали!
Они б у меня…
– Вот он!
– Кто?
– Да кот же!
Ай, как нехорошо! Я совершенно расслабился, забылся, и вместе со мной ослабла моя маскировка. Сейчас мы ее восстановим.
– Где ты видишь кота?
– А ты не видишь?
– Нет.
– Только что здесь был.
Был-был. Кто же спорит. «Ах! – говорила одна моя знакомая. – Бытность – она ведь не данность!»
И я с ней соглашался.
С ней невозможно было не согласиться в осязаемой близи.
Она находилась рядом в пору моей бурной юности.
Чудное лицо, волосы мягкие, нежные руки и ноги, к которым не возбранялось с восторгом лечь.
А стан?
Ох, что это был за стан, о-о-ох!..
Чёрт побери! Что это был за стан!
Чёрт побери!
Мы любили ходить среди могил. Она держала меня на руках.
Она ласкала мне шею.
В основном шею.
Она меня почесывала.
Она скреблась ноготками.
У нее были замечательные ноготки на руках и восхитительные ноготки на ногах.
Прелестные были ноготки, прелестные!
Это она приучила меня к эпитафиям.
«Смотри, котик, что здесь написано, – говорила она, поднося меня к очередному надгробию: – „Когда бы не рези, единственным его испытанием была бы совесть!“ А вот еще: „Он предпочитал чтение, бедняга. И читал он всякую чушь“».
О, как мне нравились эти мгновения.
И как я хотел бы, чтоб они длились вечность.
В эти минуты я наполнялся величием. В глазах моих ютилась нега, в членах – томность.
И я любил этот мир.
Даже среди могил.
Именно в такие моменты во мне зарождалась поэзия.
Именно тогда я мог написать: «Сочинение „На тень тернового венца“», где в разделе «Попутное» было:
Лаца, лапца, кам бирука
И чавана лапив зука
Си ко катипава трака
Теки мака суки дака
Лак! Типона тики тук
Лакаврона ка ми шук
Шакава сыпона как
Жупирона таки чак
И вдруг мимо меня проскочило с десяток крыс. Они лопотали что-то по-своему – никак не разобрать. Меня они совершенно не замечали. Потом проскочил еще десяток, а затем хлынуло-хлынуло – одни только крысы-крысы – хлынуло, заполонило-заполонило, но вот и иссякло, и стихло.
Меня это насторожило.
– Калистрат! – позвал я и сейчас же обнаружил его рядом с собой. – Что происходит?
Калистрат тяжело дышал.
– Точно не знаю, – вымолвил он, – но с первого отсека передали: «Спасайтесь!» Теперь все бегут в корму, мой любезный друг, и я вынужден к ним присоединиться, – добавил Калистрат и тут же исчез.
Внутри меня нарастала тревога.
– Дух! – позвал я.
– Ну!
– Что происходит?
– Как щ-щщас трахнет!
– Где трахнет, где?
– Да в первом же. А потом и в третьем. Ох и пожар будет!
– Ты устроил?
– Нет. Короткое замыкание в силовой сети. Удар, как взрыв, потом пожар. Корабль обесточится. Лодка всплывет. В первом погибнут все. Из третьего уйдут в корму. Ты, твой хозяин и двое его друзей – останетесь во втором. Вы будете отрезаны от всего корабля. Вас причислят к мертвым на долгие дни, пока лодку не обнаружат, не возьмут на буксир и не приведут в базу. Во втором вы быстро съедите все запасы. Все, что найдете. Вы будете страдать без воды. Хотя… впрочем… да, со стен можно будет слизывать конденсат. В темноте твои приятели найдут фонарь и устроят настоящую охоту на крыс, которые не успели удрать. Берегись, Себастьян, они и тебя захотят съесть. Это все, друг мой. Удачи. Я должен быть в третьем.
Дух исчез. В кишечнике у меня похолодело.
– Наполеон! – вскричал я.
– Это великий миг гибели мира! – появился Наполеон. – Он потрясает сердца. Все ради великой империи – и обман, и подлог, и кровь, и страдания. И вот выясняется, что все это зря. Все напрасно, мой маршал. Все гиблое. Все пустое. Империя, ради чего ты была?
– Трах!!! – раздалось в тот же миг где-то там впереди. Лодку встряхнуло, и Наполеон исчез.
– Аварийная тревога!
Все, кто был рядом, убрались в третий, после чего раздался взрыв в третьем: трах!!!
Мой хозяин, Юрик и Шурик не успели выскочить из второго – дверь задраили перед их носом.
Шурик и Юрик кинулись и быстренько оказались у двери в первый.
А оттуда уже неслись крики, вопли, и я вдруг увидел, как в первом бушует пламя, как горит все-все, – кажется, даже воздух, и в нем мечутся люди, люди, они что-то пытаются делать, хватаются за все подряд руками и кричат – ох, как же они кричат, как кричат…
Видение пропало.
У Шурика и Юрика в глазах стояли ужас и слезы и пот струился по лицу. Они застыли у носовой переборки, а мой хозяин – у кормовой.
А в первом кто-то все еще бросается на дверь – еще и еще раз, пытаясь повернуть кремальеру, но Шурик начеку – он закрыл переборку на болт, который сунул в специальную дырку, и теперь он – этот болт – прыгает в своем гнезде, и кажется, вот сейчас выскочит, но нет – крики стихают.
Свет гаснет – мы в темноте. Кончено. Вторая часть.
ВТОРАЯ ЧАСТЬ
Вот так и начинается вторая часть: крики, гарь, смрад и чад, но вот обломки, налетавшись по воздуху, приземляются, пыль успокаивается, свет гаснет, наступает тишина.
Она давит, она просачивается, она входит в поры.
Самое время проверить, на месте ли собственный хвост?
Собственно, наверное, конечно… но, все-таки…
Осторожно оборачиваемся – вот ведь темень какая – по-моему, да.
На месте.
– Что будем делать? – это спросил не я.
– Сначала найдем фонарь, – это ответил не я.
Я вообще ничего не говорю. Я хочу раствориться в темноте. Помните, что сказал Дух? Сначала они сожрут припасы, потом крыс, а затем будут играть со мной в гастрономические прятки.
– Я нашел фонарь.
Ну вот, теперь у них есть фонарь. Интересно, на сколько он рассчитан?
– Горит?
– Горит, – загорается фонарь.
– Погаси. Аккумуляторов в нем хватит только на сорок восемь часов.
Досадно, что не на восемь.
Нельзя сказать, что мне совсем не было жаль погибших людей.
Я их жалею конечно, не без того, но во время трагедии, когда вокруг летают обломки и ты сам от них ничем не отличаешься, тебе никого не жаль.
Разве может обломок кого-то жалеть?
Это чувство приходит позже и только в том случае, если на тебя не организуется охота.
А на меня она скоро будет организована.
Я же чувствую. И Дух говорил.
Так кого мне жалеть?
– Вот он!
Господь Вседержитель!
– Где?
Царица заступница!
– Да вот же!.. Вот он!.. Нашел!.. Еще один фонарь!..
Фу-ты… люди… вы меня… ну надо же… бля, как здесь говорят… вы бы… это… проще лицо делали что ли, когда фонарь находите… я же…
– Не горит, сволочь.
Действительно! Действительно! Скотина, сволочь, мерзость, срам – не горит – а я уже испереживался весь.
Я уже… Господи… я с ними совсем изведусь…
– Надо проверить носовую переборку.
Да! Да! Давайте! Давайте проверим! Да! Ее! Носовую переборку!
– Шурик, постучи.
Это мой хозяин. Похоже, я начинаю успокаиваться и различать их по голосу. Шурик стучит в носовую переборку – в ответ ему тишина.
– Никого… Теперь стучим в кормовую…
Постучали – тоже ничего.
– Все отлично, мы в отсеке, а с обеих сторон людей нет. Связь! Надо проверить связь.
Проверили.
– Связи нет. Глубиномер!.. Надо отыскать глубиномер!..
Отыскали глубиномер. Не знаю, что он сказал им, но, после того как они в него вперились, они как-то успокоились.
– Лодка, судя по всему, на ходу.
Интересно, как они это поняли, глядя в глубиномер.
– Слышите?
Да! Что? Что слышите?
– Вода.
Где вода? Где?
– За бортом переливается… Журчит… Значит, мы на ходу и в корме люди есть.
Господи, как я рад!
И как здорово, что все, о чем говорил Дух, сбывается!
Да нет, не здорово… они же сейчас начнут еду искать.
– Надо найти еду.
А воду они будут слизывать со стен.
– А воду?
– Можно слизывать… со стен…
Сейчас они за крыс примутся.
Спокойно. Не сейчас. Сначала они обычную еду найдут.
– Есть!
Что есть, что?!
– Есть еда! Я нашел хлеб.
Поздравляю вас, люди… вы необычайно положительно умны…
Пора успокоиться.
И тогда ко мне вернутся все мои способности.
Мои способности восхищать и предвосхищать.
Восхищать самого себя, а предвосхищать события.
Чтоб успокоиться, я буду смотреть, как люди едят. Они едят хлеб. Мой хозяин – медленно, тщательно пережевывая каждый кусок, Юрик – жадно и быстро, Шурик – совершенно отрешено.
– Надо проверить воду в умывальнике, – подал голос Шурик, – по-моему, перед аварией была нагружена цистерна пресной вода первого отсека, а если это так, то воды у нас будет навалом.
Юрик немедленно бросился к умывальнику и проверил:
– Есть вода!
Все сейчас же напились.
Это хорошо. Хорошо, что вода есть. Дух ошибся, нам не придется слизывать ее со стен. Может быть, он ошибся и насчет всего остального, и они впоследствии, поедая крыс, чему я лично не великий противник, тем и ограничатся, оставив мой хвост при мне.
Увидим. Не будем спешить.
– Надо постучать по трубопроводам, идущим в корму, вдруг нас услышат, – проговорил мой хозяин, и Юрик немедленно бросился по ним молотить.
Мне иногда кажется, что все они трое теперь единый организм. Причем, если Шурик и мой хозяин – это голова и верхняя часть туловища, то Юрик – прежде всего руки и ноги. Только они заикнулись – он уже побежал.
ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ
Эти два дня были посвящены тому, что мои двуногие собратья нашли средство, выделяющее кислород, снарядили его, потом стучали по трубе, прислушивались, опять стучали, опять прислушивались, гадали об ответных стуках, потом искали дополнительную еду, потом нашли ее – по ложке на каждого – и съели.
– Скоро будем есть крыс! – заявил Шурик, и это заявление меня не удивило. Нельзя сказать, что оно для меня было совершенно неожиданно, тем более что за последнее время я поймал и съел всех оставшихся крыс, но оно – это заявление – заставило задуматься… и представить себе, как они ловят этих маленьких зверьков, раздирают их на части и жадно поедают… Нет! Я этого не выдержал бы. Это зрелище не для меня, поэтому я сам поймал и заранее съел всех.
– А давайте поймаем кота! – сказали они друг дружке в тот самый момент, когда обнаружилась пропажа крыс.
Еще два дня были посвящены этой дивной затее. Меня подстерегали, ловили, принюхивались, определяли на звук, хватали в темноте, шли по следу, брали в кольцо, в клещи, наваливались из засады.
Наконец все устали и отвалились.
– Все!
После этого наступило затишье. Они молчали, потом мой хозяин сказал Шурику:
– Расскажи чего-нибудь.
– Чего рассказать?
– Чего-нибудь веселое.
– Что-то ничего не лезет в голову.
– Юрик, а ты?
– Я тоже себя чувствую не очень.
– Тогда я вам расскажу.
Когда я уволюсь в запас, я куплю дом в деревне.
Чтоб далеко от дороги, чтоб речка и лес. А в лесу чтоб было много грибов, которых можно сушить, и ягод.
Я люблю собирать грибы и ягоды. Идешь – никого, только птицы с ветки на ветку, с ветки на ветку.
Это сойки.
А дом чтоб стоял на краю и за ним сразу лес.
Я бы его окопал по периметру – я имею в виду дом. Сделал бы широкую канаву, и она бы заполнилась водой.
Там бы караси развелись, и их можно было бы ловить.
Бреднем.
Разденешься, зайдешь в прохладную воду, заведешь бредень и потом вытягиваешь его.
А в нем караси.
Их еще жарить хорошо.
А дом двухэтажный.
А на втором этаже надо сделать окна в крыше. Тогда будет падать свет сверху. Я видел. Это очень красиво.
А дорожки выложить плитками.
Я сам сделаю эти плитки. Это будет мировой дом.
Потому что это жилье, и о нем надо заботиться.
Я бы и картошку выращивал. Ее же тоже надо любить. Картошку. О ней надо думать, и тогда она вырастает до невероятных размеров. Просто нельзя сажать всякий мусор. Надо очень внимательно отбирать картофель на семена. А то еще можно выращивать из семян. Там есть такие зеленые ягоды. Разрежаешь их и выковыриваешь семена. Я читал.
Потом разведу кур. У меня будут свежие яйца. Молоко. Можно корову завести.
А лучше – пчел. Говорят, пчеловоды долго живут.
А утром встанешь – и пошел по росе. Холодно. Ноги стынут. Прибежал и забрался в кровать, накрылся с головой – тепло.
Пробил бы скважину – была бы вода.
Стены в доме утеплил бы. Печку сделал бы. Зимой натопил – дров полно.
Люблю дрова заготавливать. А плетень я сделал бы из вербы – она хорошо плетется. Грибы бы выращивал. Сделал бы такие специальные ниши в погребе.
Шампиньоны.
Кроликов бы завел. Племенных. Или нутрий. Их веточками вербы можно подкармливать.
А под коньком крыши свили бы гнездо ласточки. Или стрижи. Перед дождем они здорово свиристят. Я бы по ним даже угадывал грозу.
Люблю грозу. Сначала клубится, собирается и на душе тяжело, а потом как грянет – и молнии все небо растрескали.
А хлынет – как из ведра.
Я под дождем люблю мыться. Вышел в плавках – тебя и помыло. Хорошо!..
Потом хозяин замолчал.
Другие тоже ни звука.
А я вдруг подумал: «Эх, вы, люди! Вот ведь как вы устроены. Становитесь людьми в самый что ни на есть неподходящий момент!» – потом я сам вышел им навстречу.
– Смотрите! – сказали они. – Вот же он, кот…
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.