Текст книги "Пес. Книга историй"

Александр Покровский
Пёс. Книга историй

Вместо предисловия

Русь, а Русь, я ли не приветствовал тебя? Я ли не ликовал при одном твоем виде? Я ли не пел твои гигантские просторы – земли, пашни, леса и поля, овраги, излучины, горы, ущелья и степи с одинокими, неизвестно откуда тут взявшимися раскидистыми дубами, на которых посади в гнездо всего только одного пулеметчика, и он будет строчить и строчить – за синий платочек и за что-то еще.

Потому что не надеется он ни на то, что обед ему подвезут, ни на то, что смена ему наступит.

Он на себя только одного и надеется.

Вот только патронов бы ему хватило.

А зачем он строчит и кому это все надобно было, не объяснили ему, не поведали – посадили, показали, навели куда следует и оставили его одного.

Так что строчит.

Поливает во всю ивановскую.

Бьет. Плотно, хорошо, кучно бьет.

А вокруг благодать такая, что и слов не сыскать. Небо высокое-превысокое – а в нем облака – розовые, голубые, перламутровые.

Вот так глядел бы в них и глядел.

Упал бы со всей силушки молодецкой в густую траву навзничь и вперил бы свой взгляд изголодавшийся в несказанные небеса.

А они плывут себе и плывут, облака, значит.

А он все строчит.

И так ладно, так хорошо у него это выходит, будто родился он, появился на свет этот божий только что ради этого; и будто воспитала, сберегла его мать для такой вот минуты.

И слушаешь его и думаешь про то, что хоть бы хватило ему на все это терпения, дыхания и… патронов.

Главное, их бы хватило…

А тут он вдруг захлебнулся, остановился, затих, и сердце у тебя екнуло – неужто совсем, неужто конец ему, тому неведомому тебе пулеметчику, и нехорошо как-то; как-то по всему твоему телу нехорошо, но вот – вроде есть – но вот опять – и полилось, полилось – и опять он застрочил, и отпустило тебя, выдохнул ты: «Слава тебе господи!» – вот ведь, стреляет, поди ж ты, каково?

Видно, не сломить его.

Видно, дана ему какая-то неведомая, особенная сила, что достанет его пусть даже из-под земли, отыщет, поднимет, встряхнет, приведет в чувство.

А для чего?

А для того, чтоб он снова приник к своему пулемету и опять застрочил.

Любо мне все это, любо!

И дай-то ему, бедолаге, Бог!

Пошли ему, Господи, всевозможных удач и хранений.

И тебе пошли всяких удач, Русь моя несказанная.

Рассказы

Анализы в спецполиклинике

Я не понимаю, почему надо сдавать анализ мочи только утром до завтрака в спецполиклинике.

Почему нельзя встать, наполнить ею баночку, закрыть ее крышечкой и принести с собой.

Нам и доктор так сказал, что надо, как утром встал, так сразу же и бежать, одевшись в шинель, в спецполиклинику, где в туалете с утра на специальной тележке уже будут стоять баночки-скляночки с наклеенными на них бирочками, куда с дальней дороги и следует немедленно помочиться, а потом на бирочке нарисовать свою фамилию.

А бежать надо в обледенелую гору, скользя и поминутно падая, а потом – с горы, а потом опять в гору и еще раз с горы.

А почему надо бежать? Потому что ссать очень хочется. И ты бежишь, бежишь, бежишь, преодолевая себя и поскуливая, бежишь, но тут вдруг наступает стоп, и ты со всего разбега тормозишь, а потом, раскорячившись прямо посреди дороги, ссышь – просто как из ведра, потому что иначе лопнет твой мочевой пузырь – вот!

И потом уже ты идешь, сначала неуверенно, оттого что пузырь твой от всех этих испытаний ноет не своим голосом, потом все лучше и лучше.

И наконец ты приходишь в ту самую спецполиклинику, где в туалете находишь тележку с установленными на нее сверху скляночками.

Берешь одну пустую и идешь в кабинку, чтоб наполнить, но не тут-то было – не писается тебе. Только две слезы и выдавил, а потому ты выходишь, находишь взглядом телегу со склянками, берешь с нее понравившийся тебе уже наполненный кем-то образец, читаешь с удовольствием фамилию, хмыкаешь и отливаешь из нее немного к себе в скляночку. И так несколько раз, с разных мест, говоря при этом: «От этого не хочу, а вот от этого можно попробовать!» – чтоб незаметно было. Потом еще и из-под крана водой все это разбавляешь, чтоб, значит, цвет немного поменять, после чего и вздыхаешь от общего облегчения.

Но тут в туалет врывается кто-то с мороза, возбужденный, веселый, и он выхватывает у тебя твою скляночку со словами: «Чуть не обоссался совсем, представляешь! Эти доктора ну полные мудаки! Чуть, бля, не лопнул! Пришлось ссать прямо на проезжей части! Дай отолью!» – и он отливает у тебя из скляночки, добавляет еще из других, смотрит на свет, как алхимик, говорит: «Посветлее бы!» – и сейчас же тоже разбавляет водой из-под крана.

А ты стоишь, и у тебя такое чувство оскорбительное, что тебя просто обокрали.

А потом это чувство притупляется и проходит, а на следующий день доктор приносит анализы всего экипажа, из которых становится ясно, что весь экипаж абсолютно здоров.

Заслон

– «О мерах по возведению антитеррористического заслона».

– О мерах по возведению чего?

– Заслона антитеррористического.

– Поди ж ты!

Это мы с Андрей Антонычем стоим на пирсе после построения, и я ему пытаюсь зачитать телефонограмму из штаба базы.

Андрей Антоныч слушает с интересом.

– И как нам предлагается его возводить?

– Надо сначала на корне пирса выставить дополнительного вахтенного, потому что в одиннадцать часов уже придут проверять.

– То есть в девять мы получаем телефонограмму, а через два часа нас уже проверяют?

– Так точно!

Андрей Антоныч невозмутим.

– Ну ладно, давай читай дальше. Значит, возвести. Заслон. А теперь читай, каким образом его надо возводить и что у них будет считаться заслоном!

– Надо из мешков, набитых песком…

– Ну?

– Построить дот!

– Чего построить? – оживился старпом.

– Дот, Андрей Антоныч! И схема этого дота прилагается!

Старпом с интересом заглянул в схему, потом он сказал слово «блядь», и в этом момент рядом случился зам. Старпом лицом просветлел.

– Сергеич! – сказал он.

– Я, Андрей Антоныч! – подошел к нему зам.

Старпом смотрел на него оценивающе:

– Ты готов стоять в заслоне?

– В каком заслоне, Андрей Антоныч?

– В антитеррористическом! Твои друзья из штаба нам тут заслон спустили!

– Где?

– Было б в пиз…е, – поучительно заметил старпом, – так я бы туда Кобзева направил! На корне пирса, Сергеич, через два часа должна быть построена баррикада из мешков с песком, а за этой баррикадой, притаившись, должен сидеть вахтенный – настоящее пугало для мирового терроризма. И этим вахтенным, за неимением народа, у нас будешь только ты, Сергеич (а кто еще способен всех злодеев до смертельной икоты довести?), потому что в одиннадцать часов тебя будут проверять из штаба базы.

– Вы все шутите, Андрей Антоныч!

– Да какие шутки! Сначала развели террористов, как тропических тараканов, распространили их везде, а теперь от них мешками с песком будем защищаться. Да чтоб они все от коклюша попередохли! Я скоро заговариваться начну! Псалмы скоро начну распевать! Идет война народная! Когда на своем месте со своими обязанностями люди не справляются, тогда, конечно, надо возводить баррикады с песком! Сейчас Саня их тебе возведет, и ты там у нас в засаде сядешь. Караулить! Манну небесную! С автоматом Калашникова! Бдить будешь! Бдило свое настроишь и забдишь нам всем это дело! Потому что у тех, кто за это немалые деньги получает, бдить как раз и не выходит!

– Андрей Антоныч! Так мне же в одиннадцать на совещание надо! В дивизию!

– A-a-a… бля, червоточина! Как защищать все человечество от темных сил, так у вас совещание! Так! Ладно! Я сам их дождусь! Этих вертанутых проверяющих! И без мешков с песком! Я им объясню! Что такое терроризм! И где у нас война идет! И почем сегодня разруха!

Через два часа приехали на пирс проверяющие, и встретил их наш старпом, вооруженный автоматом. Он так на них орал, что я даже с мостика слышал такие выражения, как «да идите вы все на…» и «пососите такую маленькую куколку у совершенно онемевшего ежика!»

Через два дня заслон сняли.

Крутое

У адмирала Казанова отломился хххх… куй.

Хотя со словом «отломился», мы, возможно, погорячились, потому как в этом случае предполагалось бы некое внешнее и довольно резкое воздействие на обсуждаемый предмет. Поскольку ничего подобного не наблюдалось, то лучше всего сказать, что он у него отвалился или же отпал.

Да, именно так: он у него отвалился (или отпал), и произошло это в четыре утра по среднеевропейскому времени.

В эти часы адмирал Казанов Илья Ильич обычно просыпался и машинально чесал себе то, что само попадало под руку, но в этот раз он там ничегошеньки не обнаружил.

Сказать, что адмирал вспотел, значило бы сказать очень мало. Он взмок, как палуба крейсера в утренние часы под египетским небом, после чего он быстренько пробежал в туалет, судорожно зажег свет и… опять ничего.

Яйца, кстати, тоже исчезли. Совсем. Место абсолютно было чисто.

Оно было гладкое и розовое.

А по форме оно напоминало треугольник.

Только треугольник? Ну зачем же только треугольник – там еще складочки имелись.

– А-а… – сказал адмирал в полнейшем безумии, вытаращившись.

Жена адмирала проснулась от возни.

– Ты где? – спросила она.

– Я? – затравленно обернулся адмирал. – Я здесь. Спи. Мне на службу надо.

После этого он вызвал машину.

В прибывшую машину он сел, как и был, голышом, обернувшись большим махровым полотенцем. Водитель машины, давно привыкший к различным выходкам адмирала, совершенно не удивился.

– В штаб! – сказал адмирал, и поехали они в штаб.

Там адмирал проследовал мимо застывшего от усердия вахтенного в свой кабинет.

Войдя в кабинет, он тут же закрыл дверь на ключ изнутри и бросился к своему письменному столу. Он долго рылся в ящиках стола, а потом воздел глаза к небу и сказал:

– Нету!

Какое-то время он сидел совершенно отрешенно, а потом прошептал:

– Как же я служить теперь буду?

Вот в этом с адмиралом нельзя было не согласиться.

Действительно, все эти выражения, с помощью которых он и дошел до звания адмирала; все эти крики подчиненным насчет того, что он их – и так! и так! – что он им покажет, предполагали наличие все мы понимаем чего, а иначе они выглядели бы не вполне убедительно.

Что делать?

– Надо вызвать начальника штаба! – сказал адмирал.

Мудрое решение, я бы сказал. На что еще тебе нужен начальник штаба, как не на то, чтобы ответить на вопрос: где же твой хххх… туй?

Начальника штаба привезли через сорок минут. Адмирал впустил его в кабинет, закрыл за ним дверь, а потом распахнул перед ним полотенце.

Начальник штаба выглядел так, будто он осматривает мумию Тутанхамона, решая, мальчик перед ним или же девочка. Минут десять лицо его ничего особенного не выражало, а потом он спросил:

– Можно потрогать?

Эти слова почему-то вывели адмирала из себя:

– Потрогать? А что, и так не видно? Нету! Блядь! Хоть трогай, хоть не трогай! Нету!

– Как же это?

– Так! Сразу!

Лицо начальника штаба заострилось, губы вытянулись, он что-то заговорил, замямлил, а потом уши у него стремительно выросли, а сам он покрылся волосами, и еще у него обнажились зубы, отрос хвост, а на губах заиграла зловещая усмешка. Вот когда адмирал Казанов и взмок по-настоящему.

– Все еще не знаешь почему, бестолочь? – спросила у адмирала эта рожа напротив.

Именно в этот момент адмирал и проснулся. От его пота промокло все.

Первым же делом он обнаружил свой хххх… муй.

Тот был на своем месте.

По жопе

Командира дивизии зарезали у нас на нашем славном 613 проекте!

То есть не совсем, конечно, зарезали, просто он так орал, будто его зарезали.

А было вот что. У нас гальюны на лодке почти всегда не работают.

То есть они работают, но только при очень нежном к себе отношении, а поскольку такого отношения к ним никогда не было, то старшины отсеков закрывают гальюны на замок, чтоб, значит, не гадили.

И куда все ходят гадить?

Все ходят гадить наверх, когда лодка в море в надводном положении бьет зарядку батарей. Вот тогда все и гадят.

Держась за рубку или за что попало в темноте.

Почему в темноте? Потому что зарядку батарей бьют в основном в темноте.

Из-за скрытности.

Вот тогда-то и гадят. Но аккуратненько, потому что волна – океан же вокруг, и тебя может смыть как раз в тот момент, когда ты старательно тужишься и думаешь о таком о всяком.

А с нами командир дивизии в море пошел. Ночь, темнотища, хоть глаз выколи, море, надводное положение, мы с ним на мостике – давно уже болтаемся, и тут он говорит:

– Приготовиться к погружению!

И все сразу же начинают готовиться – каждый по своей части что-то отключает и сматывает. И матросик суетится рядом, а потом он куда-то пропадает.

А комдив, спросив бумажку, кряхтя – пока мы все готовимся к погружению – держась за поручни трапика, решил вывалить за борт все, что удалось накопить за несколько дней.

Только он затих, как вдруг – представляете? – его кто-то со стороны океана по жопе ладонью хлоп, а потом тихо позвал:

– Товарищ комдив!

У комдива от нахлынувшего ужаса глаза стали такой же величины, как у средней собаки из сказки «Огниво».

Он от страха затрясся да как заорет!

А это матросик раньше него за рубку вылез, опорожнился и назад в лодку двинулся, а тут ему дорогу преградила комдивская жопа, светящаяся в ночи.

Вот матросик по ней и постучал.

До взрыва в яме

Флагманские у нас идиоты.

Это всем ясно.

Другими они просто не бывают.

Наш дивизийный флагманский электрик, например, любит зайти на борт и сказать: «До взрыва лодки осталось пятнадцать минут!».

Это он имеет в виду то обстоятельство, что мы довели материальную часть до такого состояния, что она в любой миг может рвануть.

Как-то он явился к нам в субботу в самый разгар большой приборки.

Пришел, спустился вниз и сразу же полез в аккумуляторную яму.

А я сидел и писал свои бумаги. На лодке все заняты делом, механики возятся в корме с обратимым преобразователем, и на ерунду всякую у них просто времени нет.

А этот все на тележке в яме катается туда-сюда.

А я специально к нему не подхожу, потому что флагманских специалистов надо держать в строгости. Не должны они привыкать к тому, что они пришли на лодку, и тут же все, побросав дела, при них бочком держатся и каждое слово ловят.

Шли б они вдоль забора – тем более что всем некогда.

Этот дурень поездил, поездил в яме, видит – никого нет, никто не волнуется – вылез и говорит громко:

– До взрыва аккумуляторной ямы осталось пятьдесят секунд!

А я специально неторопливо так заполняю документы.

Он крикнул, вылез и пошел писать свои замечания в журнал.

Пусть пишет, урод тряпочный, одним словом.

А в кают-компании у нас в это время доктор сидел.

Наш корабельный эскулап был из новеньких и к этим выходкам флагманских специалистов он еще не привык. Не встречался он еще с сумасшедшими. Вот у нас был до этого флагманский химик, так тот врывался на лодку и начинал орать и кидаться на матросов со всякими предложениями надеть противогазы.

Еле мы его списали по статье «оволосение мозга».

Так вот, док сидел в кают-компании и заполнял свои бумажки. А я за ним наблюдал.

После криков насчет взрыва он стал быстро сгребать бумаги в портфель, а потом стал застегивать портфель, а он у него не застегивается, а потом он бросил все это, упал на диван, вжался в угол, где и закрылся незастегнутым портфелем.

А я тихонько к нему подобрался, постоял над ним, понаслаждался его хриплым дыханием, а потом выставил палец, больно ткнул им его в жопу и сказал:

– Что? Страшно, блядь?

О коренных

– Андрей Антоныч, надо провести работу по вопросам национализма!

Это наш зам беспокоится с самого утра. Мы с ним и со старпомом стоим на пирсе перед лодкой.

– Чего надо сделать? – старпом непрошибаем. Он вчера у командующего был и сегодня выглядит не слишком весело.

– Провести работу! – отзывается с величайшей готовностью зам. – По моим сведениям, матрос Петров вчера заявил, что он является коренной национальностью в России, и поэтому он не будет мыть посуду на камбузе.

– Кто такой Петров? – вопрос старпома адресован мне.

– Андрей Антоныч, он из экипажа Лаптева к нам переведен. Экипаж расформировали, вот нам его и отдали.

– Сергеич! – старпом иногда очень ласково говорит с замом. – Ты от меня чего хочешь?

– Я?

– Ты!

– Я хочу ваших указаний…

– Сейчас я тебе дам эти указания. С Петровым, Сергеич, провести работу по вопросам роста национального самосознания. И сделать это следующим образом: взять его за ноги и окунуть головой в трюм.

– Андрей Антоныч!

– У нас трюм давно не чищен. А я с платком белым потом весь трюм обыщу, и если найду хоть пятнышко, я ему корень оборву! И оборву я его очень аккуратно – как коренной национальности!

– Андрей Антоныч!

– Нет! Не так! Если будет хоть пятнышко, я палкой выгоню все наши национальности на пирс и оборву им всем корень одновременно. Чтоб у них на всех была одна национальность. Бескоренная. Вы что, с матросом не можете справиться?

– Мы, Андрей Антоныч…

– Я еще и этой чушью буду заниматься? Я буду ходить и рассказывать всем про то, как у нас на Руси появилась коренная национальность? Так, что ли? Как всех нас трахали сначала обры, потом хазары неразумные, а потом пришла орда? Вот так и ковалась наша необычность с помощью пришлой национальности! И таким настойчивым макаром национальность пришлая сформировала-таки нам нашу коренную! Для гордости! С помощью одного очень длинного корня! Коренные с пристяжными! Лошади раскосые! Я с вами скоро рожать ежа буду прямо на пирсе! Я должен думать ежечасно о лодке, о людях, о том, чтоб ничего здесь не взорвалось, о снабжении, о боевой подготовке и о том, чтоб в ходе ее ничего тут не сперли! Представители коренной национальности! А теперь еще я должен думать о том, как бы мне получше взлелеять все эти потуги отечественного самосознания! Молодцы! В трюм мерзавца, и там до него все дойдет! Не хочет он посуду мыть, и с этим они ко мне заявились? Сергеич! Ты временами наступаешь мне на мозоль! Интернациональную! Что вам еще не ясно?

Все нам стало ясно.

Через полчаса Петров уже был в трюме.

Гроб с музыкой

Город С. – это наш секретнейший город, в котором или строят подводные лодки, или их ремонтируют. И это настоящий город с троллейбусами, автобусами, такси, светофорами, женщинами.

И женщин здесь великое множество.

А когда женщин великое множество, то до боевой подготовки ли тут?

Нет! Не до боевой подготовки, и потому после построения на подъем военно-морского флага все сразу куда-то деваются до следующего построения на следующий день.

И возврата к прошлому нет.

Нет возврата к суровым будням ратного труда.

Нет этого труда, а вместе с ним и будней.

Вообще ничего нет, есть только рай, да и только.

Вот почему вновь назначенные на экипаж командиры сейчас же начинают бороться с этим явлением.

А как они борются?

Они устраивают построения – в 8.00, в 12.30, в 15.00, в 18.00 и в 21 час.

Пришел на экипаж новый командир, и стал он бороться. И боролся он целую неделю.

А в воскресенье? А в воскресенье можно уже не бороться и подольше полежать в постели с женой. Командир так и сделал. В воскресенье он лежал в постели.

А потом в дверь позвонили. В восемь утра.

Он очумело посмотрел на часы – точно, восемь – и пошел открывать.

За дверью стоял какой-то мелкий мужик.

– Свиридов здесь живет? – спросил мужик.

– Здесь, – ответил ему командир.

– Тогда мы к вам, – сказал мужик и внес в квартиру гроб, стоящий за дверью у стеночки.

– Принимай! – заявил изумленному командиру мужик.

– Что принимать? – не понял командир.

– Товар! Гроб!

– Какой гроб?

– Сосновый! Как заказывали!

– Тут какая-то ошибка, товарищ!

– Какая ошибка? А заказ? А наряд? Ты Свиридов?

– Ну?

– Что «ну»? Деньги давай! Еще сорок рублей!

Надо заметить, что в те времена сорок рублей были большими деньгами. С ними до Магадана можно было доехать.

– Всего восемьдесят, так? – не унимался мужик.

– Ну, допустим, так, а я-то здесь при чем?

– Сорок за тебя ребята заплатили, остальное – ты!

– Какие ребята?

– Вася! – крикнул мужик за дверь, – тут платить не хотят!

– Кто? Где? – послышалось с лестницы, а потом там раздались шаги. От них сотрясался весь дом. Когда Вася зашел в прихожую, заполнив ее под потолок, стало ясно, что деньги придется отдать.

Причем все.

– Да ты смотри, какой товар! – никак не унимался мужик. – Дерево, не хухры-мухры! А запах? Смолой же пахнет! Ему там хорошо будет! Год пролежит чистенький! Доски! Ни одного же сучка! Материя! Чистый шелк! А бантик?

Получив деньги, мужик успокоился, сделал себе скорбное лицо и, выходя, пропел:

– Пусть в вашем доме это будет последнее горе!

Жена от всех этих разговоров все-таки проснулась.

– Кто там? – спросила она, потягиваясь.

– Гроб! – сказал командир.

– Что? – сказала она.

– Гроб!

В этот момент в дверь позвонили. За дверью стоят тип в черном пиджаке. У него был очень прилизанный вид.

– Вы Свиридов? – спросил тип очень вкрадчиво.

– Мы! – сказал командир, и ему внесли в дом венки.

– Обратите внимание! – заговорил при этом тот, в пиджаке. – Надписи на лентах: «От друзей и просто так, знакомых», «От скорбящих неуемно женщин», «От родных и любящих ни за что» и «Я ушел от тебя, непрестанно рыдая».

– Может быть, «неприлично рыдая»? – усомнился командир.

– «Неприлично»? Сейчас проверим! – тип достал какие-то бумажки, порылся в них, нашел нужное и сказал: – Нет, все так! Проверили остальные?

– Проверили, – немедленно кивнул командир.

– Тогда с вас еще двадцать рублей.

После ухода того, в пиджаке, какое-то время было тихо.

– Что это, Саша? – спросила жена.

– Это? – задумчиво протянул командир.

Ответить ему не дали. В дверь позвонили. За дверью была целая команда.

– Оркестр когда подавать?

– Оркестр?

– С катафалком!

– С катафалком?

– Ну да! Кстати, надо утвердить репертуар. «Прощайте, скалистые горы» сказали обязательно надо.

– Хорошо!

– И «Варяга»!

– И «Варяга».

– Тело сами обмывать будете?

– Тело?

После оркестра, катафалка и обмывалыциц с плакальщицами наступило относительное затишье.

– Надо гроб вынести на лестницу, – осенило вдруг командира. – Может, кто-нибудь его там украдет! – Вид у него был самый безумный, отчего жена сейчас же кивнула и начала бестолково метаться по квартире.

Через пять минут после того как он вынес гроб, в дверь позвонили.

За дверью мялся какой-то субъект.

– Там ваш гробик… – откашлялся он.

– Ну?

– Гробик, говорю, ваш…

– Ну?

– Его могут скоро украсть…

– Ну?

– А гробик-то хороший…

– Ну?

– Вещь, одним словом…

– Ну?

– Это я насчет помощи от соседей…

После этого командир сказал жене почему-то шепотом:

– Надо его на улицу отнести. Тут его никогда не украдут. Тут его, похоже, охраняют. Все стерегут!

И он вынес гроб на улицу.

Через мгновение в дверь позвонили. За дверью стояла решительная старуха.

– Там на улице ваш гроб! – сказала старуха.

– Да!

– Его скоро украдут. Сопрут!

– Да!

– В дом надо занести. Гроб – вещь, а этот очень хороший, крепкий. Сто лет пролежит.

И тут командира осенило.

– Бабушка! – вскричал он. – А может, я вам его подарю! А? Воспользуетесь при случае!

– Ирод! – взвизгнув, пошла на него старуха. – Я, может, дольше тебя проживу!

Он еле успел захлопнуть перед ней дверь.

К исходу дня гроб так и не сперли.

Командир сам оттащил его на пустырь, с грохотом волоча по асфальту.

Там он целый час рубил его топором.

С грудным хряканьем.