Текст книги "БП. Между прошлым и будущим. Книга вторая"

… Подчиненность нашего концерна? Сегодня мы являемся государственной организацией. Нам такой статус придан постановлением правительства, и мы непосредственно подчиняемся первому вице-премьеру – параллельно с Министерством энергетики. В нашем распоряжении совершенно нет электросетей, то есть мы не передаем электроэнергию, не распределяем ее по потребителям – мы, можно сказать, оптом продаем ее Министерству энергетики, оно уж доводит ее до потребителя.

Приватизация? Я думаю, что после чернобыльских событий вряд ли нам удастся кого-либо убедить в пригодности для нас американского опыта: мы, наверное, еще очень долго не будем ставить вопрос о приватизации атомной энергетики. Народ должен понимать – ответственность за безопасность эксплуатации атомного реактора несут люди, облеченные государственной властью, с которых, соответственно, можно и спросить…

ЦИТАТА: «Разработки атомного оружия в нашей стране явились не чем иным, как атомной войной против собственного народа»…

Н.Миронова, председатель регионального Комитета по противоатомной безопасности. Челябинск.

«…Советские атомные проекты были больны – начиная от самой их концепции мегаломании, обернувшейся теперь кошмаром, похожим на конец света. Это – настоящий ночной кошмар, только он не уходит с пробуждением…»

Р.Шатырник, Белорусский государственный комитет по Чернобылю

…Другое дело – опыт технологический, опыт технический: все-таки энергетика на Западе развивалась в других условиях, и, вероятно, есть вещи, в которых она впереди и которые могут быть использованы на Украине. Например, американская фирма «Вестингауз», которая сегодня и эксплуатирует атомные станции, и проектирует, и выпускает все оборудование для них. И она же строит атомные электростанции, сдает их, как говорят, под ключ – т. е. полностью готовыми к эксплуатации. Нам сто лет надо, чтобы дойти до этого уровня. Вот заполучить бы эти технологии…

Говорите, пригласить партнера из того же «Вестингауза»? Инвестиции – взять в обмен на долю предполагаемых прибылей? Конечно, тогда весь процесс ускорится… Но вот что я вам скажу: я пять лет проработал директором Чернобыльской атомной станции, я не бедный человек для Советского Союза – мне всего хватает. Но я не знаю, кто у «Вестингауза» может купить сегодня какие-то технологии – я имею в виду частника – если он свои деньги заработал честным трудом. Откуда у него сегодня могут взяться такие деньги, я не знаю. Государство, конечно, другое дело.

Но я не вижу, как сегодня даже и государство может гарантировать расчет с тем же «Вестингаузом»… Частные фирмы вряд ли пойдут на те инвестиции, о которых вы говорите, – вкладывать средства, скажем прямо, безо всяких гарантий. Мы рассчитываем сегодня совершенно на другое: на помощь, на долгосрочные кредиты, которые государство Соединенные Штаты Америки даст государству Украина… А уж под эти инвестиции «Вестингауз» или какая-либо другая фирма сможет работать.

Продавать электроэнергию за рубеж? Можно было бы – но не сегодня. Это, действительно, выглядит как парадокс: несмотря на сокращение выработки электроэнергии на Украине, причем достаточно серьезное – скажем, на двадцать процентов, – электроэнергии нам хватает. И притом, что мы почти на две трети сократили поставки энергии с Украины за границу, в Восточную Европу – там ее тоже хватает.

Везде сегодня (и когда эта тенденция кончится, я лично прогнозировать не берусь) идет снижение потребления электроэнергии. Но, как ни странно, этот парадокс многих политиков и государственных деятелей не заставляет задумываться о завтрашнем дне. А для энергетики завтрашний день – это пять-шесть лет: столько занимает постройка блока.

…Хорошо, вернемся к иностранным инвестициям. Мне очень трудно судить о намерении наших политиков, тем более, я просто не знаю, кто из них завтра будет у руля – стабильности по-прежнему нет. И дело даже не в том, есть ли у нас сегодня соответствующее законодательство. Законодательную базу тоже ведь за год не создашь… Наша практика показала, что дело это совсем не простое: мы набросали столько законов – и теперь все приходится перерабатывать. Думали, это простенькое дело…

Но ведь здесь законодательство писалось столетиями! А сейчас у нас пришли постоянные партии, постоянные политические силы или, скажем, силы, хотя бы ориентированные на одно направление – пусть и использующие разные методы. Я думаю, Запад должен это вскоре почувствовать. А пока он этого не чувствует, серьезных инвестиций трудно ожидать.

И все же, мне кажется, потепление в этом отношении есть: я не хочу сейчас хвастаться, рассказывая, зачем я здесь, но, думаю, что помощь со стороны США, безвозмездная помощь нашей атомной энергетике будет. Поначалу государственная помощь. Но когда придет она, нам поверят и частные фирмы. Вот тогда они и начнут вкладывать средства. Западные фирмы, достаточно богатые, борются сегодня за высвободившийся рынок.

Украина, Россия… Они прекрасно понимают, что если страну поднять, то будущее у этой страны великое. Скажем, к примеру, поставки урана. Я пока называю то, что первым пришло в голову. Или почему бы со временем, когда Восточная Европа начнет потреблять больше электроэнергии, эту электроэнергию ей не продавать?

Но еще я уверен и в другом: во всем этом процессе, кроме коммерческого расчета, есть и фактор человеколюбия, гуманизма… Я ведь встречаюсь здесь не только на официальных уровнях, где мы разговариваем через переводчика, хмурим брови и подтягиваем галстуки. Я знакомлюсь с людьми, смотрю, чтото отмечаю для себя. Хотя, признаюсь: кое-что мне порой тяжело дается для понимания…

Теперь ваш вопрос о сегодняшнем Чернобыле. Взорвавшийся реактор захоронен, над ним воздвигнут «саркофаг-один». Строили его вскоре после пожара…

ЦИТАТА: «Саркофаг над четвертым блоком Чернобыльской в ужасающем состоянии. Достаточно небольшого сейсмического толчка – и он просто развалится на части…»

Председатель Госкомитета по защите окружающей среды Украины Юрий Щербак

«…Цементный покров уже дал трещины, через них сочится дождь… Мы не можем гарантировать, что они (конструкции) продержатся еще какое-то время.

Они могут обрушиться в любой момент…»

Из сообщения Спартака Беляева, ученого Курчатовского института на конференции в Санкт-Петербурге. Сентябрь 1992 г.

…Знаете, требовать от людей в апреле, в мае, в июне 1986 года, чтобы они сделали что-то лучше, могут только отпетые дилетанты или просто неблагодарные люди – я таких не уважаю. Люди сделали все, что могли, и чем они заплатили за это, вы знаете: кто здоровьем, кто – жизнью.

Я считаю совершеннейшими героями тех, кто был там по самый август 1986 года и работал на четвертом блоке. Я вам так скажу: не знаю, найдутся ли сейчас такие люди – сейчас, когда мы разрушили понятия о долге, о чести, о Родине и т. д., которые мы имели в то время. Люди тогда такие были… и шли они на это сознательно.

И что бы сегодня ни говорили – мол, совсем ничего не было в том строе хорошего – я вам могу сказать совершенно четко… Было. Мне, например, сказали в Германии, что их народ бы туда не пошел. Никогда и ни при каких условиях…

КОММЕНТАРИЙ: Лето 1954-го года. Военные игры в масштабе страны. Войсковые соединения со всей боевой техникой перемещаются из Белоруссии в степи Казахстана.13 сентября. 40 тысяч солдат разбиты на две группы.

Между ними в воздухе на высоте 1150 футов взрывается атомная бомба. В столбах поднявшейся радиоактивной пыли – под грохот артиллерийских залпов и крики «ура!» – «красные» движутся на позиции «голубых», чтобы опрокинуть их. Чтобы победить… Почти ни на ком из них нет противогазов или масок. А те, чьи лица поначалу ими прикрыты – сдергивают их, чтобы не мешали. Итак, дышать нечем. Никто из них не предупрежден об опасности, которой они подвергаются в эти часы. О смертельной опасности.

«Лос-Анджелес тайме», 3 сентября 1992 г.

«…Только тысяча человек из них все еще жива. Все – инвалиды. Вот один из выживших – Эрнст Кан: Спустя четыре года появились хронические головные боли. Размягчились кости, возникли серьезные проблемы с легкими и печенью. К 1967 году спина деформировалась, пришлось надеть специальный бандаж. Спустя четыре года Кан попытался получить медицинскую помощь в военной клинике – отказали. «Даже подопытных зверей там держат под наблюдением несколько лет.

Нас же просто демобилизовали…»

Сегодня их осталось в живых около 6 тысяч, вошедших в комитет ветеранов контингента особого риска – из Семипалатинска, с Новой Земли, оттуда, где испытывались ядерные боеголовки… Чиновники Министерства обороны на их многочисленные запросы отвечают: архивы военных ядерных испытаний найти сегодня невозможно. Другие государственные инстанции от них просто отмахиваются. «Глядя на нас, вы можете видеть будущее тех, кто был в Чернобыле», – говорит один из них корреспонденту газеты.»

«Московские новости», август 1992 г.

…Так вот, о саркофаге. У него есть свои недостатки, они общеизвестны, мы их не скрываем. Главный – это негерметичность. В саркофаге – общая дыра суммарным размером примерно 1000 с лишним квадратных метров. Сегодня мы знаем – нужен «саркофаг-два». Т. е. над «саркофагом-один» нужно воздвигнуть новый – построенный надежно, с гарантией лет на сто-сто пятьдесят. Это будет саркофаг, выполняющий многие технические задачи, одна из которых – возможность разобрать в дальнейшем «саркофаг-один», разобрать взорвавшийся блок и захоронить радиоактивные отходы в соответствии с действующими международными правилами. Я этого уже не успею, это не задача моей жизни. «Саркофаг-два» – да, я должен участвовать в этой работе, и я должен ее успеть.

Мы всё должны оставить своим потомкам так, чтобы, используя будущие достижения науки и техники, они смогли полностью устранить чудовищную опасность.

Привлечь организации других стран? Конечно, опасность не признает государственных границ. Я уезжал 20 июля из Киева, а 9-го там состоялась презентация международного конкурса на создание проекта «укрытия номер два» и реализацию этого проекта. Иностранные фирмы на очень высоком уровне приняли в нем участие.

Выглядит схема примерно так. Французское правительство выделило на первый этап проектирования 19 млн франков – на изыскательские работы. Безвозмездно. И оно эти работы итальянцам, скажем, не отдаст. Это совершенно нормально: правительство старается привлечь свой промышленный потенциал, в том числе и частный сектор, для участия в проекте.

Я знаю, что во Франции уже откликнулись очень мощные фирмы. А Германия 8 июля в Киеве делала презентацию немецкого консорциума «Чернобыль». В этот консорциум входят мощнейшие фирмы – строительные, технологические, проектные… Это все фирмы на уровне фирмы «Сименс». И таких шесть или семь. Здесь же, в Америке, кроме «Вестингауза», «Дженерал Физик Интернейшнл» – очень крупная фирма, и мы с ней контактируем довольно тесно.

Да, много времени прошло с тех пор, как мир узнал о Чернобыльском взрыве. На восьмом месяце аварии я принял станцию. Те, кто пережил эти восемь месяцев на станции, должны были на полгода уйти на обследование, лечь в больницы. Сегодня передавший мне дела по Чернобыльской станции, слава Богу, здоров и, кстати, теперь он в какой-то степени мой коллега – он президент Росатомэнергопрома, а я президент Укратомэнергопрома…

* * *

Стало быстро темнеть. От пруда потянулись клочья прохладного сырого тумана. Кроны берез на опушке рощи слились в сплошную темную полосу. Здесь, на Лонг-Айленде, так похоже на среднюю полосу России… Или – на Украину… Правильное место выбрано для дома отдыха.

К концу беседы нас настойчиво и много раз окликали из столовой, где был уже накрыт стол. И потом состоялся ужин. Именно состоялся – обильный, с неограниченным доступом к бару. А сразу после него – концерт, в большей части самодеятельный. На нем Михаил Пантелеевич Уманец, председатель консорциума Укратомэнергопром, плясал вприсядку гопак и что-то еще, подпевал нестройному хору отдыхающих и читал стихи.

Свои стихи – это из них взят эпиграф к тексту нашей беседы, которой мне показалось уместным придать вид монолога моего собеседника. Вставки же появились после – когда мне при работе над текстом удалось собрать приведенные в них данные.

Август – сентябрь 1992 г.

Вода благоволила литься…

Л.Мартынов

Хотя, почему – только о воде? Да, в Калифорнии случилось пять засушливых лет. Пять лет подряд… Значит, прежде всего – о ней.

С минувшего декабря трижды уже обрушивались на Калифорнию ливни, переполнив собою пустые русла забытых речушек: их берега вдруг опустились и стали вровень с несущимися меж них потоками мутной воды. А в ней – оползшая с окрестных каньонов глина, обломки деревьев, смытые со стоянок трейлеры. И, порой, – тела людей, не успевших уберечь себя от нежданной беды.

Но… дожди пролились не там, где были желанны прежде всего. А могли бы – выпав снегом на горные склоны Восточной Сьерры, задержаться там, чтобы весною, стекая в долины, пополнить оскудевший водный рацион штата, называемого больше по привычке «золотым». Пока же резервуары, что хранят запасы воды, наполовину пусты. И почти одновременно со сводками о ходе спасательных работ из районов Лос-Анджелесского графства и курортной Вентуры, объявленных губернатором зоной стихийного бедствия, радио передало давно заготовленное постановление местных властей: подача воды для полива в треть северокалифорнийских агрохозяйств полностью прекращается.

Это – после таких-то ливней?..

Вот и сегодня… Второй этаж – он же последний, и мне хорошо слышно, как по крыше рассыпается внезапными порывами дробь некрупных пока капель. Дождь приходит по несколъку раз в день, и тогда перспектива окрестных улиц, открывающаяся из окон комнаты, где я работаю, делается зыбкой, неясной. Пока он несильный. Ливень обещают ближе к ночи.

А воды по-прежнему не хватает. Ее хватает только на такую вроде бы роскошь, как мытье цементных тротуаров и двориков – предмет гордости калифорнийских домовладельцев. Вот мы уже меняем сложившиеся десятилетиями привычки: например, получасовой утренний душ… теперь укладываемся минут в десять, так ведь? Или – многократный в течение суток полив клумб и газонов. Еще бы: едва наступил новый год, главный поставщик этой дефицитной жидкости – Департамент воды и электричества Лос-Анджелеса потребовал увеличения расценок на нее больше чем на десятую часть нынешней стоимости.

Вообще-то, живя в Штатах, мы научились полагаться на действенность законов экономики. Например, такого: цены на продукт могут подниматься вместе с ростом спроса на него. Оказывается – не всегда. Возьмем Лос-Анджелес. Потребление воды здесь упало, причем существенно – на треть. В результате, в казну «водяного», простите, департамента, поступило меньше денег.

Содержать многолюдную команду чиновников, ведающих распределением воды, стало не на что. Ну, и?.. Меньше работы – скромнее штат. Не в нашем случае: на три процента вода все же подорожала. Чаю мы, конечно, от этого меньше пить не станем и насовсем с утренним душем не распрощаемся, но все же…

Отвлечемся ненадолго. Вот пришло из России сообщение: газеты, из-за условий свободного рынка поставленные на грань банкротства, получат от государства субсидии. Что значит – от государства? Это значит – из карманов его граждан, платящих налоги. Наверное, было бы правильнее сказать российским газетчикам: ребята, лафа кончилась, затягивайте пояса – достойные выживут. Однако трудно, даже невозможно оказалось расстаться с привычной кормушкой – и вот ростки социализма снова пробиваются сквозь грунт на едва только прокладываемой тропке, которая еще могла бы вывести страну из тупика. Могла бы…

Но это – там. И при всем нашем новом опыте, все же не нам их учить отсюда. А вот как оценить шаги наших с вами муниципальных властей, ведущих лос-анджелесский регион проторенным путем социализма?

О, если бы только лос-анджелесский. Но – это не только же о воде…

Миша, Миша. Беспокойный Миша Розенгурт – не надо (хотя все же ты, наверное, вправе) сердиться на меня! Ну да, отобрал я у тебя тогда полный воскресный день. А ты мог бы провести его не в тесной квартирке, заваленной к тому же картонными ящиками и чемоданами – ты готовился на следующей неделе оставить ее, вселяясь в свой, первый для тебя в Америке, именно свой дом. Тогда – минувшей весной, почти год назад. А я заставил тебя открыть эти коробки, поднять и перелопатить груды бумаг, составивших твой многопудовый архив. И я заставил тебя в этот день как бы заново пережить эпопею твоей борьбы с вечным и непоборимым Голиафом государственной бюрократии.

Ну, ладно, ты и до приезда в Америку знал его силу…

Но чего никак не ожидал ты, так это встретиться с ним опять – уже здесь.

Отступление первое

Тоща, в 1976-м, эмиграция означала конец. Конец не только нормальным невзгодам советского, пусть даже относительно благополучного, человека. Это был конец неторопливым вечерним прогулкам по улице, на которой ты вырос. Конец малым и большим житейским радостям, приходящим с удачно купленной шмоткой, с хорошей и в правильный месяц санаторной путевкой… И это был конец привычным вечерам в компании приятелей, сложившейся за многие, многие годы.

Впрочем, столько об этом написано!.. А для Миши? Отъезд Розенгурта из России, как он тогда знал, отделил навсегда и окончательно непереступаемой чертой последующую часть его жизни от оставленной. И вот 20 лет службы – вспоминаемых теперь калейдоскопом, яркие стекляшки которого сложились из многонедельных морских экспедиций, научных симпозиумов и ведомственных конференций, завершавшихся дружными попойками в гостиничных номерах…

Институт гидробиологии Украинской Академии наук. Потом он стал Одесским отделением Института биологии южных морей. Южных – это не только советских: Средиземное море огромной частью своей акватории омывает берега Алжира, Туниса, Марокко, Израиля, Ливана, Турции. Многие тысячелетия впадал в него Нил без особых последствий. Впадал себе и впадал… А потом советские друзья построили на нем в районе города Асуана плотину. Асуанскую плотину. И – рыбный промысел здесь оказался загублен. Одной этой проблемы для занятости института было достаточно – только Розенгурту ее хватило на 7 книг и, кажется, еще 80 научных статей.

Но и «своих», отечественных, тем хватало. Медленно умирают, превращаются в пустыни днестровские, днепровские, донские, кубанские и волжские плавни, общая площадь которых превышает Бельгию и Голландию вместе взятые. От Аральского моря осталось лишь географическое понятие, а некогда великие реки Аму-Дарья и Сыр-Дарья превратились в зловонные, опасные для жизни хилые ручейки. Знаменитые, воспетые Утесовым Одесские лиманы осолонились, перестали жить…

Некоторые сведения из малознакомой читателю области

– Преступно влияние человека на экосистему – и реку, и лиман, и само море. 20 лет назад я подсчитал интенсивность загрязнения поступающей в море воды при расширении посевов риса. Боже, сколько раз я выступал! Две из моих тогдашних книг – целиком об этом. Поясню: дельта реки, ее самая нижняя часть – это как бы ее сердце. Именно сюда приходит на нерест рыба. Лиман же – промежуточное звено между рекой и морем. Но река – это не только акватория, ее система включает в себя и прилегающие зоны.

Вот у Волги водный бассейн составляет 2 миллиона квадратных километров, у Миссисипи – 3 миллиона. И когда в реку стекают с территории ее бассейна почвенные воды, содержащие химические удобрения, – отравляется вся система: река – дельта – море. Тогда в Советском Союзе под угрозой оказались жизни 110 миллионов человек, населявших его южные районы. И нашей группе удалось в чем-то убедить дремучее руководство державы: появились специальные ассигнования на исследования этой проблемы. Я докладывал наши результаты в Госкомитете по науке – его тогда возглавлял академик Кириллин, первый зам. Косыгина.

Был, помню, там и Горбачев – как секретарь Ставропольского крайкома. Вопрос стоял так – следовать ли представленному правительством проекту перекрытия дамбой Керченского пролива, чтобы забрать воду, забрать как можно больше воды – из Дона и Кубани? А, может, вместо этого модернизировать устаревшую ирригационную сеть, поменять сельскохозяйственные культуры на менее водоемкие и потребляющие меньше химических удобрений, построить специальные очистные сооружения? – что я от имени Академии наук и предлагал. И правительственный проект отложили. Об этом тогда писала вся пресса – «Известия», «Комсомолка», «Юность»…

На кого прешь, Миша!..

– Слушай, – помню, в этом месте я попытался прервать его шуткой, – ты, наверное, мог бы стать там лидером партии «зеленых», будь такая в Союзе?

– Ну, лидером не лидером, но потрепал я им нервы немало. А они – мне: ведь я как бы противостоял правительственным органам, предложившим проект. И если бы не поддержка Академии наук – быть бы мне как саботажнику в местах не столь отдаленных. Меня и в КГБ не раз вызывали, и в правительственные инстанции. Помню, в Киеве на коллегии Министерства водного хозяйства, где я делал доклад, тогдашний министр Гаркуша прямо обвинил меня в антисоветской деятельности…

Но чего-то добиться удавалось – вот сняли же после моей статьи начальника Одесского пароходства: он, готовясь расширять порт, самовольно прорыл канал в Днестровский лиман, пошла соленая вода – чем была почти угроблена Одесская водозаборная система, питавшая водой 3 миллиона человек. Сняли его – хоть был он близким другом самого Микояна! А хотели снять меня и моего начальника, профессора Мелешкина, давшего разрешение на эту публикацию.

Ведь что произошло: заглубление канала на 1 метр увеличивало засоленность реки на 10 километров вверх по течению. Если бы порт достроили, устье реки еще больше пострадало бы, соленая вода, хлынув вверх, в Днестр, окончательно загубила бы знаменитые со времен Петра плавни.

Конечно же, такие победы даром не проходят. И в какой-то момент с меня потребовали «режимные» подписки – с заграницей не переписываться, чем для меня закрывался важнейший источник информации. Было много еще чего. А издевательская «виза номер три» – разрешение ходить в загранку, но без права спускаться на берег вместе с другими членами экспедиции – вернула меня к давней мысли.

Эмигрировать! В 72-м начальник как-то сумел меня отговорить. Да еще при выезде 20 тысяч выкупа – за диплом… Где их было взять? Сейчас я уволился, почти не раздумывая. А подав документы в ОВИР, получил почти сразу отказ, после чего проболтался в стране еще 19 месяцев. Понемногу внештатно сотрудничал с институтом, помогал его директору Мелешкину, председателю Южного центра Академии наук, с которым у меня сохранялись превосходные отношения.

Он, в общем-то, и помог мне уехать, заявив – да что, мол, его держать, никому этот тип здесь не нужен, только шум от него и неприятности! Между прочим, его заслуга и в том, что в 75-м, надеясь меня задержать, он включил меня в состав группы по приему американской делегации: помощника Киссинджера, помощника министра военно-морского флота и ученых – всего 15 человек из высшего эшелона военных моряков и специалистов, связанных с рыболовным промыслом. Да еще столько же всяких секретарей. Мы тогда обменивались результатами научных разработок, что мне впоследствии очень и очень пригодилось.

* * *

– Знаешь, что для меня оказалось в Америке самой большой неожиданностью? Подобная, да нет, еще более чудовищная ситуация. Чудовищная именно потому, что она вполне сходна с советской. А ведь в Штатах развитой промышленный комплекс уже приблизил страну к черте, за которой начинается экологический ад.

Конечно, я еще до конца отъезда располагал определенной информацией – ведь у нас была хорошо развита служба по изучению иностранного опыта, и были в ней очень толковые люди. И я пришел к интересным выводам. Например: если из реки забирается больше 30 процентов ее водного запаса, живая природа в ней уничтожается. Ученые назвали это «индекс Розенгурта».

– Не означает ли, что твой индекс есть проявление общей закономерности, скажем так – «предела прочности» природы в целом?

– Именно так я его и оцениваю. Человека это касается в первую очередь: если, скажем, температура нашего тела понижается на 30 процентов – неотвратима клиническая смерть. Если из комнаты, в которой мы находимся, откачать 30 процентов кислорода – человек задохнется. И то же – с растительностью: если, например, в лесу вырубить 30 процентов наиболее ценных, здоровых деревьев, лес погибнет…

Кто здесь против?..

– В Америке я работу по специальности нашел не сразу. Далеко не сразу – хотя помочь мне пытались, даже из Вашингтона. Только в 79-м удалось устроиться в Лос-Анджелесе океанологом. Здесь – 12 заводов по очистке сточных вод, после обработки сбрасываемых в океан. Такая вода непригодна для питья, но окружающей среде она уже не вредит, поскольку не содержит вредных для нее примесей. Сбрасывают ее на 60-метровую глубину, вдали от берега.

Нельзя сказать, что она вообще не воздействует на природу – и следить за тем, как она расходится по акватории океана, необходимо. Этим наша служба и была занята: мы – химики, биологи – выходили на судне в океан на несколько дней. Забирали там пробы воды, производили замеры, анализы. Потом принималось решение – например, добавить хлорку в отбросы, чтобы уничтожить какой-то вид бактерий…

По-настоящему же моя американская эпопея началась в 80-м – тогда меня неожиданно пригласили в Техас, в Сан-Антонио, где проводился первый Всеамериканский симпозиум о влиянии речных вод на сопредельные части моря. Я должен был сделать на нем доклад по своему советскому опыту – как его следует учесть здесь: может ли схожая ситуация сложиться в Соединенных Штатах. Оказалось – может, да еще как! И мои выводы легли в основу рекомендаций, сделанных участниками симпозиума американскому правительству.

Отступление третье, дополняющее рассказ Розенгурта

Мой домашний почтовый ящик невелик. Какая сюда приходит корреспонденция – счета да редкие письма из Москвы. Поэтому, когда я наощупь вытаскиваю из него плотные тяжелые конверты, я почти наверняка знаю – от Розенгурта. Большей частью так и оказывается. На конвертах чернильный штамп с обратным адресом, а внутри – страницы ксерокопий его новых выступлений в прессе, ответы Больших Начальников Серьезных Учреждений, дающих самую высокую оценку Мишиным исследованиям, и их заверения в полном сочувствии к его призывам – СПАСТИ СРЕДУ НАШЕГО ОБИТАНИЯ! Спасти, пока не поздно. Пока ситуация не повторила уже случившееся на значительной части территории бывшего СССР.

Не дай Бог, если придется писать – бывшей территории…

Вот один из таких документов, прошлогодний: президент Американской Академии наук благодарит Розенгурта за его усилия и заверяет – такого здесь произойти не может… Потому хотя бы, что там были политические причины, приведшие к разрушению природы, а у нас, в Штатах, они отсутствуют. И Академия наук постоянно напоминает правительству… ну, и так далее. Так что, еще раз большое вам спасибо, но, пожалуйста, спокойнее, господин Розенгурт – бить в колокола повода пока нет.

Выходит, реки бывают социалистические и капиталистические – а с последними случиться ничего не может…

Но вот еще один документ, более ранний: ноябрь 87-го года, стенограмма слушаний Комитета по морской торговле и рыболовству Конгресса США. Вернее, ее часть с текстом доклада Университета Сан-Франциско, свидетельствующим о катастрофическом состоянии водных ресурсов Калифорнии. В 1987-м! И вот другой документ, датированный уже 90-м годом – статья в «Лос-Анджелес Таймс» о состоянии природы в Калифорнии.

Читатель, внимание: приводимые цифры взяты автором публикации из официальных документов. «…98 процентов лесов, прилегавших к рекам и водоемам штата, больше не существует. 99 процентов травяного покрова, когда-то покрывавшего его прибрежные угодья, уничтожено. 95 процентов лугов вместе с растительностью и животным царством в тех же регионах перестали быть…»

…Но если бы человеку оставалось всего 2 процента площади от обычной, на которой он привык жить – он оказался бы в стенном шкафу! – восклицает автор этой публикации. А природа? Другие штаты, замечает он, не в лучшем положении: Колорадо… Аризона… Юта… Уровень рек резко упал, загрязнены они чудовищно – гибнет рыба, моллюски, словом, все живое.

Господин президент Академии, дорогой господин президент – рано еще бить в колокола? Или пора?

* * *

– И случилось так, – продолжал рассказывать Миша, – что тезисы моего доклада в Сан-Антонио оказались как нож в спину ряду весьма и весьма влиятельных лиц. Знаешь, сколько здесь заинтересованных в максимальном использовании ресурсов пресной воды – у нас, в Калифорнии, в Техасе, в других южных зонах Штатов? Их политика в точности копирует ту, что уже реализована в Советском Союзе – и ведет она к тем же катастрофическим для природы последствиям. А их знание происшедшего там равнялось нулю – может, только это и есть им оправдание.

Кто они? Представители крупного сельскохозяйственного капитала. Нефтяные гиганты «Шелл», «Шеврон» и «Юнион-76», владеющие землями в сельскохозяйственных и промышленных районах. И – штатные власти, находящиеся под влиянием и тех, и других.

Я же ничего этого не знал. Например, не знал, насколько существенно в реакции властей на мое предупреждение то обстоятельство, что сельское хозяйство обеспечивает 18 миллиардов годового дохода Калифорнии, производящей примерно 25 процентов всех продуктов в США. А риса – все 95 процентов!

– Риса? – удивился я. – Но кому он здесь нужен?

– Никому, его импорт стоит копейки. К тому же он полностью субсидируется государством.

– Да… – протянул я. – Представь себе, совпадение. Сейчас, пока ехал к тебе, услышал по радио: если все горожане Лос-Анджелеса полностью прекратят потреблять воду – полностью! – ее экономия в балансе штата составит… аж 2 процента.

– Совершенно верно: потому что 85 процентов всей воды потребляет сельское хозяйство. Город же, включая промышленность, – всего 10 процентов.

– А еще 5?..

– Испаряется. Что нормально и вполне соответствует законам природы. Так вот, – продолжил он, – сельское хозяйство приносит огромные прибыли: труд там почти ничего не стоит, сезонные рабочие, в основном мексиканцы, получают гроши. При этом сельское хозяйство потребляет колоссальное количество химических удобрений. И государственных субсидий. А орошение сельским промышленникам обходится в сущую ерунду – миллионные доли цента за литр. Поэтому они и расходуют воду варварски – не как в других странах.