Текст книги "Конь пегасый"

2 глава

«Замухрайский вернисаж» выходил раз в полгода. Редактор издания и давний друг Сергея Пятиалтынного еще со школьной скамьи Боря Белибердин с удовольствием взял репродукцию телописи в очередной номер, который уже был почти свёрстан.

– Ну, неплохо, неплохо! – прицокивал языком Боря, разглядывая принесенные Сергеем фотоснимки. – А какие формы! Вах, вах! И кто она?

– Супруга. Виолетта. – Сергей, немного смущаясь, опустил лысеющую голову.

– Уже Виолетта?! – Боря поднял в удивлении густые брови. – Мне кажется в последний раз…

– Да, была Анна… Но с ней мы давно расстались. Кстати, полными друзьями.

– Ну и прекрасно, что друзьями! – Масляные глазки Бори ни на секунду не отрывались от телописи. – Представляю, когда журнал выйдет из печати… Твое имя будет у всех на слуху. Давненько мы не печатали ничего подобного. А тут надо же! Да еще жена! А, кстати, подписи сделать никакой не нужно? Для ясности?

– Нет, не надо. Свои, думаю, и так узнают, а Виолетте такую рекламу я делать не желаю. В конце концов, Боря, это же моё искусство. – Сергей сделал ударение на слове «моё». – Художника!

– Несомненно, старик! – Белибердин отложил фотоснимок, но правый глаз невольно еще косил в его сторону. – Ты большой мастер! И «Лилии» твои – просто блеск! Но ты же сам понимаешь, что без этой вот… – он подбирал слова, – …естественной, живой, основы они ровно вполовину проиграли бы.

– Я рад, Боря, что ты не отказал. – Пятиалтынный поднялся с мягкого кресла. – Спасибо! А что если… прямо на обложку! – Вдруг остановился он уже у самой двери.

Грузно поднялся из-за стола и Белибердин. Показался его круглый живот, переваливающийся через тонкий кожаный брючной ремень:

– Обложку не обещаю… Сам знаешь, обложка у меня под рекламу рассчитана. Но анонс с картинкой дам несомненно. Это привлечет читателя. А телопись твою разместим на страницу целиком. Знаешь, под глянец, да черном фоне – вот так будет смотреться! – И Боря выставил вперед пухлый кулак с оттопыренным вверх толстым большим пальцем.

3 глава

Пока журнал готовится к печати, немного расскажем о наших героях.

Как было уже сказано, Виолетта и Сергей Пятиалтынные были молодой парой, хотя оба находились в возрасте, когда образование, трудовые навыки, житейский опыт и репутация в обществе обязаны были, как говорится, приносить ощутимую отдачу. Сергей терпеливо ждал свой сорокалетний юбилей и награду от Союза художников. Виолетте не исполнилось еще и тридцати трёх. Она преподавала в замухрайском юридическом институте историю отечественного права, писала кандидатскую. У нее была тринадцатилетняя дочь Тая, которая в основном жила у бабушки.

От первого мужа Виолетте досталась не очень благозвучная фамилия Шатёркина, но после своей второй свадьбы она безоговорочно стала Пятиалтынной. Дело в том, что Сергей Пятиалтынный был давней мечтой Виолетты. Еще в студенческие годы она увидела на одной из выставок его картину «Уголок счастья», на которой двое влюбленных в обнимку сидят под раскидистой березой, рядом на траве раскрытая книга, а у девушки в полурасстегнутой блузке виднеется очень эротично выписанная грудь.

Она просто заболела этой картиной, вырезала из рекламного проспекта ее репродукцию и повесила в рамке дома. А в лихие девяностые, когда жизнь прижала и Пятиалтынного, и он выставил «Уголок счастья» на продажу, она тут же, не раздумывая, купила ее за бешенные по тем временам деньги, хотя сама потом перебивалась с хлеба на воду – зарплату не платили месяцами. Хорошо, выручала мама, которая работала на престижной должности в городской замухрайской администрации.

Виолетта была красивой, высокой, одевалась с большим вкусом, носила длинные юбки с роскошными воланами и сильно приталенные кофточки. Лицо ее на первый взгляд казалось холодным, тонкие губы редко улыбались, косметикой она почти не пользовалась, волосы обесцвечивала и, когда была вне института, носила распущенными. Дело в том, что за институтской кафедрой с заколотыми в шишечку волосами она смотрелась солидной дамой, но стоило ей убрать заколку, как она преображалась и молодела на десять лет. Наглые студенты затевали с ней в маршрутном такси непринужденные беседы, и она вступала с ними в эти словесные игры не без удовольствия, одаривая очередного случайного собеседника своей притягательной улыбкой.

С Шатёркиным она уже не была счастлива. Он довольно успешно раскручивал свой бизнес, но часто задерживался, вечно был издерган, ночью с ней груб, а Виолетте хотелось нежности, романтики, ласковых слов, и она год от года все тоскливей смотрела на «Уголок счастья», который висел в спальне напротив их широкой кровати. Наконец, взвесив все за и против, Виолетта сама подала на развод.

Когда в маленьком Замухрайске прошел слух, что Пятиалтынный развелся с очередной женой, Виолетта Шатёркина сразу решила действовать. Она расчетливо выбрала момент, когда Союз художников проводил очередную выставку в местной галерее. Там-то она и подошла к Пятиалтынному и рассказала трогательную историю про «Уголок счастья». Склонный к сентиментальности, Сергей просто не мог устоять перед очаровательной блондинкой, да к тому же поклонницей его таланта, и пригласил Виолетту в свою мастерскую на чашку кофе.

С того памятного вечера и закрутился очередной роман художника.

Пятиалтынный никогда не стремился стать живописцем, а в художественное училище попал случайно. Его школьный товарищ Гена ради хохмы позвал его попробовать там свои способности. «В художке уже второй год недобор. Диктант уж как-нибудь напишем. А на творческом конкурсе вазу какую-нибудь нарисуем, и считай, мы студенты!», – убеждал Гена. Пятиалтынный рисовал плохо, а у Гены отец был известным художником, и сам Гена рисовал сносно. Но на экзамене судьба подшутила над ними: Пятиалтынного приняли, а Гене сказали, что ему лучше пойти в маляры.

Сергей учился с удовольствием. Его дипломная работа «Уголок счастья» была признана лучшей, хотя официально он получил за нее «тройку». Все объяснялось тем, что Пятиалтынный отступил от «темника», списка тем, на которые дипломникам разрешалось живописать. Например, «Рекордный надой» или «Рабочая жилка». Картины на заданные темы, как правило, предназначались для всесоюзных выставок и должны были отражать социалистическую действительность. Тем не менее, преподаватели пророчили ему большое будущее и советовали продолжать учебу в Москве. Но потрясенный несправедливостью Пятиалтынный выбрал скромную профессию художника-оформителя в одном из кинотеатров Замухрайска, малевал там афиши, а для души работал дома, больше писал маслом, но иногда небезуспешно тешил свое самолюбие графикой.

Внешне он был похож на южного француза, как однажды ему заметил на одной из выставок заезжий немец турист. Он носил тонкие черные усы, очень короткую стрижку, был немного вял и задумчив. Но женщинам он нравился, потому что умел преподать себя как личность романтическую, увлечённую и загадочную. В беседах он всегда будто что-то недоговаривал, на вопросы любопытных дам, покажет ли он им свои картины «в святая святых», в мастерской, всегда многозначительно отвечал, глядя в глаза: «Посмотрим, посмотрим, сударыня…».

У него было много женщин, но семьей он обзаводиться не спешил – боялся ошибиться, а потом всегда ждал от очередной встречи чего-то необыкновенного, сверхъестественного, романтического. И женился на совсем молодой девчонке, вчерашней студентке Анюте. Их любовь была красивой и короткой, как в сказке: букеты роз, шампанское и даже свадебное путешествие в Париж… В общем, Пятиалтынный быстро спустил все деньги, которые копил на новую квартиру с большой мастерской. Анна же требовала «продолжения банкета», но тут в стране грянул дефолт, кинотеатр, где работал Сергей продали под ресторан. К тому же, как выяснилось, Анна не переносила запаха масляных красок, а им, ей казалось, были пропитаны все вещи в доме Пятиалтынного. У нее развилась жуткая аллергия, и однажды Анна сказала мужу: «Или я, или твоя мазня?» Этим роман с Анютой и закончился.

Горевал после расставания Пятиалтынный недолго. Скоро в его жизнь вошла зрелая и интеллигентная женщина Виолетта. Она была просто без ума от таланта Пятиалтынного, любую «мазню» превозносила до небес и всё мечтала, что когда-нибудь Сергей её нарисует и она, наконец, прославится на весь Замухрайск, а может и на весь мир. Но Пятиалтынный всё тянул время, говорил, что если и создавать шедевр мирового масштаба, то не с кондачка, мол, надо созреть для такой работы, а для этого нужно время и вдохновение.

Поэтому, когда Пятиалтынный решил написать картину прямо на теле Виолетты, она была в полном восторге – сбылось! Её Сергунчик займется ей, самой прекрасной, самой сексуальной, самой любимой из всех женщин! Втайне она давно мечтала позировать мужу обнажённой. Она просто бредила этой мечтой, но сказать об этом почему-то не решалась, хотя их супружеское ложе не знало каких-то запретов и ханжеских предрассудков.

И вот – пусть не полноценное полотно, не «Даная» и не кустодиевская «Красавица», и всё же творение настоящего мастера – телопись! Она уже видела ее в журнале, как будут говорить не столько о работе Пятиалтынного, а об ее восхитительном теле. И Виолетта даже была огорчена, что Сергей не расписал заодно и грудь. Мог бы получиться фантастический диптих. Ведь у неё просто фантастическая грудь! Но она снова не решилась сказать об этом мужу. Ей казалась, что муж сочтёт её порочной, бесстыдной женщиной. И она счастливо довольствовалась тем, что уже свершилось в ее жизни.

4 глава

Когда свежий номер «Замухрайского вернисажа» положили на стол редактора, Белибердин первым делом открыл разворот, где красовалась телопись Пятиалтынного.

– Ну-у-у! Хороша-а! Хороша-а! – протянул Борис. – Жаль лица совсем не разберёшь… Но тело! Тело! Везёт же дуракам! Такую писаную красавицу отхватить! Писаную-расписанную… Хм… Однако! – ему самому понравился его каламбур.

Белибердин, не отрываясь от репродукции, набрал на мобильнике номер Пятиалтынного:

– Слышишь, старик? Хочу тебя порадовать: держу в руках «Замухрайский вернисаж». Твоя телопись – просто гвоздь номера! Просто волшебно вышло, волшебно! Знаешь, это все равно, что на греческой скульптуре вангоговские «Подсолнухи» написать – вдвойне шедеврально! Конечно, приезжай! И для тебя экземпляр найдется. И коньячку, коньячку захвати…

5 глава

Стоял декабрь, улицы Замухрайска были погружены в студёную мглу. После весёлой встречи с Белибердиным Пятиалтынный сидел в домашнем кресле немного чумной от выпитого коньяка и ощущения свершения чего-то очень значимого в его жизни. Хотелось творить, хотелось писать вдохновенно! Придя домой, Сергей, едва скинув обувь и шубу, прямо в шапке, в шарфе, пробежал напрямки в мастерскую, схватил палитру. Здесь в углу давно стоял неоконченный этюд «Казачонок» – светлоголовый мальчишка на полотне тайком рассматривает вынутую наполовину из ножен шашку. Но чего-то в этой работе не хватало, чтобы считать ее законченной. Сергей по какому-то внутреннему наитию выдавил на изрядно перепачканную палитру несколько красок: белила, берлинскую лазурь и немного индийской желтой… Так, не снимая шапки, чуть смешав краски тонкой колонковой кисточкой, Сергей сделал несколько, как говорят художники, «ударов» мазком… Отпрянув от мольберта, он был изумлен, что «попал» – на полотне шашки, в глазах мальчика появился тот живой, искомый блеск, которого и не хватало в картине. Пятиалтынный тут же бросил кисть, палитру, шапку и шарф и, уже несколько успокоенный, прошел сначала в прихожую, где с маленького столика взял «Замухрайский вернисаж», потом в комнату, и опустился в мягкое кресло с раскрытым журналом в руках.

Мысли были о Виолетте, о восторженном Белибердине и о прогнозируемом успехе его телописи. А может быть, пришло время написать живописный портрет жены? Работу, которая его наконец-то прославит? И не просто портрет, а обнажённую натуру? Ведь писал же свою Галу Сальвадор Дали? Но согласится ли позировать Виолетта, солидная женщина, преподаватель отечественного права?

Так он просидел в раздумьях до глубокой ночи.

Как уже заметил читатель, Виолетты дома не было. В это самое время она находилась в купе скорого поезда Екатеринбург-Замухрайск, железно громыхающего на стыках бесконечных рельс: дыды-дыдых, дыды-дыдых… Напротив сидел крупнолицый Миша Скотинцев, рыжий, с большими всегда удивленными глазами, студент института, где преподавала Виолетта. Они возвращались из Екатеринбурга, где на научной конференции по праву Древней Руси Скотинцев читал доклад»«Русская Правда» как образец гуманизма Средневековья». Виолетта была его научным консультантом и содокладчиком. Выступил Скотинцев блестяще.

По глупому стечению обстоятельств больше в купе никого не поселили. В полумраке тесного пространства висела тягостная пауза. Виолетта, одетая по-домашнему в чёрную футболку с изображением храма Василия Блаженного и бриджи, с заколотой шишечкой волос на затылке, только что выслушала признание Миши в любви. В глазах её стояли слёзы умиления и благодарности к этому молодому человеку, нашедшему силы излить ей свою душу. Она и сама еще вчера будто невзначай рассказала ему и о грубом бездушном Шатёркине, и о талантливом, добром, но не способном понять её женскую мятущуюся натуру Пятиалтынном. И вот теперь судьба ей подарила общение с этим милым мальчиком, у которого над мясистой губой и на круглом подбородке только чуть-чуть пробились будущие усы и бородка. Он, искренне разволновавшись, тяжело дышал, даже как-то смешно пыхтел, на лбу его выступили крупные капли, и он не знал, что ему делать дальше. Ему казалось, что сама жизнь закончилась вместе с последней фразой долгого и мучительного признания, высказанного самой мудрой и красивой женщине во Вселенной – Виолетте Васильевне, в которой в один миг воплотились его юношеские грёзы, его женский идеал. Без Виолетты Васильевны он уже не представлял дальнейшей жизни.

Виолетта знала, что минуты счастья не могут тянуться бесконечно. А она чувствовала себя счастливой сейчас. Ведь её назвали Виолочкой, солнышком, чудесенкой, феей и ещё сотней самых-самых сладких слов. И что может быть больше этого, подобно девятому валу внезапно нахлынувшего счастья? Виолетта знала, что только она сейчас может принять это счастье и, приняв, разделить на двоих.

– Иди же ко мне, мой Мишуточка! – сказала она чуть слышно, утирая ладонью последнюю слезу.

Она взяла его за руку и потянула к себе легонько, будто проверяя, поддастся ли Миша ее робкому приглашению. И Миша, большой, нескладный, вдруг побелевший, поддался и оказался рядом с ней, и уже в следующее мгновение ее страстные жадные губы ловили его дрожащие мокрые губы, и он растерянно и громко стал чмокать всё ее лицо, глаза, нос, лоб, и руки уже не знали, что делать дальше, но грузным взмокшим животом он с трепетом уже чувствовал, как ее тоненькие пальцы торопливо расстёгивают ремень на его брюках…

А за чёрным вагонным стеклом волнами уплывали куда-то назад, качаясь, желтые, белые, синие огни.

6 глава

Виолетта даже не попыталась скрыть от Сергея своей связи с молодым любовником, да и Сергею сразу показалось, что супруга вернулась из поездки в Екатеринбург абсолютно другой. Финал скоротечного брака, который не дожил и до своей годовщины, был определён – развод.

Рассказчик намеренно опускает душевные терзания героя и героини рассказа, дабы они не являются кульминацией повествования. Что тут можно ещё придумать? Были и слёзы, и уговоры, и оправдание… Были и всплески эмоций с обеих сторон, которые вылились в безвинно разбитую репродукцию «Уголка счастья» (оригинал Сергей благоразумно не тронул), ночной побег перепуганной Виолетты в домашних тапочках к маме да в битьё Скотинцева по лицу, которое он снёс, надо сказать, достойно своего подлого положения.

Однако читателю нет повода расстраиваться, так как главное событие будет описано впереди. Впрочем, для того, чтобы эти события наступили, прошло долгих четыре месяца.

А началось всё с визита Пятиалтынного в суд.

– Ваша бывшая супруга написала заявление, – привычно объяснила причину вызова секретарша, девушка с большими зелёными глазами и короткой стрижкой. – Вот тут распишитесь за копию…

Пятиалтынный расписался и взял скреплённые скобкой листы. Читать не было смысла – рука дрожала.

Тут в кабинет быстрой походкой вошёл молодой судья, в чёрной мантии, с папкой в руках. Сергей узнал его. Это был Хорьков, который однажды вынес убийственное для всех замухрайских художников решение: галерею их «Союза» за долги отсудил известный на всю область финансовый воротила, бывший работник городского комитета по имуществу. Поговаривали, что Хорьков получил крупную сумму за это. Оскорблённые художники нарисовали на судью карикатуру и поручили Пятиалтынному провести одиночный пикет против несправедливого решения. Снимок, где Сергей стоит с плакатом возле входа в городской Дворец правосудия напечатали сразу несколько местных газет.

– А, Пятиалтынный! – мимоходом бросил Хорьков, копаясь в бумагах на столе секретаря. – А мне тут ваша жена бывшая, Шатёркина, все нервы повымотала. Нельзя что ли мирно было всё решить? – И так же спешно исчез за дверями.

Дома, выпив для успокоения рюмку коньяка, Пятиалтынный стал читать заявление. И чем дальше он читал, тем всё больше хотелось порвать эти мерзкие листки в клочья. Чётким юридическим языком Виолетта требовала признать опубликование в «Замухрайском вернисаже» фотографии с ее изображением… разглашением семейной тайны и взыскать денежную компенсацию за причинённые ей душевные страдания – тридцать тысяч рублей!

– Наглость! Неслыханная! – вырвалось у Сергея из гортани.

Выпив ещё рюмку, Сергей позвонил своему давнему другу и профессиональному юристу Анциферову.

– Ты не поверишь, Андрюха! – почти кричал он в трубку. – Моя бывшая… Виолетта, да, Виолетта… надумала со мной судиться. За телопись!!! Ну да, в суд подала! Помнишь, «Замухрайский вернисаж»? Тридцать тысяч отсудить хочет… Стерва!

Требовалась ещё одна рюмка. Пятиалтынный налил и выпил. Только теперь почувствовал, что немного захмелел.

Анциферов посоветовал для начала… выпить граммов сто водки (вино, коньяк и прочие напитки он принципиально как лекарство не признавал), успокоиться, лечь поспать и главное – не отчаиваться.

Водку пить Пятиалтынный не стал, выпитого ему хватило.

Пройдя в спальню, Сергей, не раздеваясь, рухнул на большую двуспальную кровать, чтобы забыться сном, но уснуть так и не смог.

7 глава

Суд был назначен уже через месяц. Это говорило о том, что Хорькову хотелось рассмотреть дело как можно быстрее. На первом заседании он сразу определил свою позицию:

– Мне некогда с вами долго разбираться. Я знаю, что бывшие супруги будут судиться, пока друг другу всю кровь не выпьют!

Виолетта пришла на заседание в строгом черном костюме, белой блузке с двумя длинными острыми языками отглаженного воротника. Волосы были по обыкновению заколоты сзади в шишечку. Лицо ее было строго и сосредоточено. В сторону Пятиалтынного она старалась не смотреть.

Пятиалтынный был в обычной рубашке в клетку, в джинсах и кроссовках. Зато его представитель Анциферов выглядел настоящим франтом: в сером костюме и розовой сорочке. Очень впечатлял подобранный в тон рубашке атласный галстук с бордовыми полосками. Перед Анциферовым лежала толстая папка с бумагами.

Суд был яростным.

Перед его началом, до входа в зал Хорькова Анциферов не зло бросил Виолетте короткую фразу:

– Бить будем больно. Что ж, нет профессии циничней, чем профессия юриста…

На это Виолетта лишь криво усмехнулась.

Однако и стреляному воробью Анциферову, и наивно верящему в торжество Фемиды Пятиалтынному стало просто не по себе, когда Шатёркина с холодным спокойствием зачитала свой иск. Из ее выкладок следовало одно – ее бывший муж опозорил ее на весь Замухрайск, поместив ее «интимную» фотографию в журнале. Это вызвало шок не только у самой Шатёркиной, но и у многочисленного ее семейства: отца, матери, сестры с мужем, племянницы, но, в первую очередь, малолетней дочери, которая, увидев маму в неприкрытом виде, получила душевную травму на всю жизнь. А ее близкий друг, фамилию которого она, конечно же, не назвала, отказался на ней жениться, посчитав недостойным связывать свою судьбу с женщиной, открыто демонстрирующей себя на страницах публичных изданий. В результате всего этого у истицы случился эмоциональный срыв, на почве которого она заболела «нервной болезнью», что в свою очередь потребовало немалых средств на лечение. В общем, тридцать тысяч она требовала, имея на то все законные основания.

Ошарашенный услышанным, Пятиалтынный пытался взывать к разуму, если уж не бывшей супруги, так хоть правосудия в лице Хорькова:

– Давайте вспомним изображения первой женщины Евы, искушаемой змеем, на полотнах живописцев Тициана и Рафаэля. Что в них интимного и постыдного, а уж тем более вредного и оскорбляющего чью-либо нравственность? Это только художественные образы, воспевающие красоту женского тела! Моя же телопись, или боди-пейтинг по-английски, это только произведение искусства – роспись на коже женского тела, природная пластика и выразительность которого придают работе живописца особое восприятие.

Ответная реплика Шатёркиной была сказана также без всяких эмоций:

– Ваша честь, не надо сравнивать меня со средневековыми натурщицами, которые явно не отличались высокими нравственными качествами и которые явно позировали Тициану и Рафаэлю за соответствующую плату. К тому же, они прекрасно знали, что их изображения будут использоваться публично. Я же согласия на демонстрацию своего изображения никому не давала.

– Виолетта Васильевна! – не удержался Пятиалтынный и вскочил со скамьи. – Что вы говорите?! Это же ложь! Вы же и в Интернете хотели разместить нашу… то есть вашу… – Художник в растерянности не мог подобрать слово, – то есть эту… мою телопись!

Хорьков только посмеивался про себя над мечущимся ответчиком, предвкушая скорую расправу.

Наконец, в дело вступила тяжелая артиллерия – матерый Анциферов. Он провел многозначительно ладонью по своей гладко причесанной шевелюре и выдал тираду:

– Ваша честь! Что, вообще, мы тут рассматриваем? Ни одна экспертиза не докажет что на этой фотографии изображена гражданка Шатёркина. На этой репродукции из журнала изображена разрисованная спина, по сути, неизвестной нам женщины и ее ягодицы, на которых изображены лилии. Кому принадлежит эта спина и ягодицы, не знает никто, кроме двух человек: самой натурщицы и художника, который на ней рисовал. Посмотрите: лица на этом изображении не видно. Значит, идентифицирующих признаков личности человека – а это может быть только лицо – нет. Хорошо, мы могли бы отличить человека по родинкам, по шрамам – но тут и их нет! Если бы таковые были, мы бы попытались найти аналогичные на теле истицы, и тогда попытаться установить личность Шатёркиной хотя бы по этим признакам! Но мы ничего тут не видим! Зритель, посмотревший на это фото, при всем своем богатом воображении не сможет определить, чья это спина и ягодицы. Тем более, все внимание сосредотачивается на рисунках лилий. Таким образом, мы не можем идентифицировать изображение спины и ягодиц именно с Шатёркиной, а, следовательно, это изображение никак не может умолять ни чести и достоинства Шатёркиной, ни шокировать ее родственников, ни общественность нашего Замухрайска.

Хорьков безучастно листал толстое дело, секретарь торопливо писала протокол, Пятиалтынный уже не слышал ничего, находясь в полной прострации, и только Шатёркина с каким-то злым любопытством смотрела на Анциферова.

«Ага! Попал!» – сказал про себя Анциферов, окрылился и ярко закончил речь:

– Честно говоря, фотография спины и ягодиц не является интимной фотографией, так как самые интимные части тела там не изображены. Что касается ягодиц, то сейчас даже в общественных местах купальники молодых женщин как раз показывают эту часть тела. Вы догадываетесь, ваша честь, что я говорю о бикини, состоящем из двух шнурков!

Суд неминуемо подходил к своему неутешительному завершению. По издевательским и молчаливым ухмылкам Хорькова на заявления Анциферова, по вдруг повисшей мрачной и гулкой тишине в зале Пятиалтынный понял, что все это судилище лишь удобный случай для Хорькова расправиться со строптивым художником, намалевавшим на него в далеком прошлом карикатуру.

Вердикт Хорькова был безжалостным: исковые требования Шатёркиной удовлетворить и взыскать с Пятиалтынного моральный ущерб в полном объеме.