Текст книги "Terra Urbana. Города, которые мы п…м"

Вот еще несколько примеров возможного сопряжения городских агломераций в синурбии, позволяющие существенно оживить экономику и демографию образующихся треугольников и создать новые точки роста в небольших городах и поселках, являющихся естественными транспортно-логистическими узлами внутри периметров синурбий:

Четыре приведенные ниже синурбии сформируют комплексные агломерации с населением более 1,5 млн каждая. Они смогут составить полноценную конкуренцию основным российским мегаполисам-миллионикам с точки зрения социально-экономического развития и притяжения населения. При этом, располагая миллионными людскими ресурсами, внушительными рынками сбыта и рабочей силы, они, в силу сохранения децентрализованной структуры, не будут испытывать характерных для мегаполиса проблем перенаселения, высокой стоимости жилья и экологического обеспечения, перегруженности транспортной инфраструктуры и т. д.

Рис. 2.3.4. Синурбия Новосибирск – Томск – Кемерово

Рис. 2.3.5. Синурбия Воронеж – Липецк – Тамбов

Рис. 2.3.6. Синурбия Уфа – Магнитогорск – Стерлитамак

Рис. 2.3.7. Синурбия Ижевск – Набережные Челны – Нефтекамск

Следующие несколько примеров иллюстрируют возможность создания синурбий-миллионников на базе городов меньшего размера – общее число жителей таких треугольных агломераций менее (а часто существенно менее) 1,5 млн человек.

Для сравнительно небольших промышленных городов, часто построенных «вокруг» 1–2–3 предприятий, формирование синурбии – радикальный и едва ли не единственный способ превратиться из затухающих, постепенно теряющих население провинциальных городов в центры социального притяжения, способные предложить качественные условия жизни людям и значительный потенциал развития бизнесу. Все формы социальной жизни питаются числом эффективных социальных связей, которые, в свою очередь, ограничиваются числом образующих эти связи людей.

Рис. 2.3.8. Синурбия Курск – Старый Оскол – Белгород

Рис. 2.3.9. Синурбия Брянск – Орел – Железногорск

Рис. 2.3.10. Синурбия Оренбург – Орск – Салават

Рис. 2.3.11. Синурбия Курган – Шадринск – Тюмень

Рис. 2.3.12. Синурбия Новокузнецк – Барнаул – Бийск

Рис. 2.3.13. Синурбия Мурманск – Полярный – Североморск

Закон количественного преимущества прост и неумолим, и в относительно обособленных малых городах всегда будет слишком дорого обходиться содержание инфраструктуры: от дорог, отопления и электросвязи до школ, больниц и досуговых центров. При этом если материальную составляющую инфраструктурного комплекса можно датировать (например, если речь идет о чрезвычайно важном поселении, обслуживающем крупное месторождение полезных ископаемых или военную базу), то для человеческой составляющей просто высокой оплаты труда уже недостаточно – людям нужны условия для развития, а у врачей, учителей, артистов и прочих профессий со значительной долей интеллектуального и творческого труда в число этих условий входят другие люди. Хороший специалист по работе с людьми, будь то хирург, преподаватель и театральный актер, надолго не задержится в месте, где людей нет; а если задержится, то постепенно деградирует и утратит профессиональную ценность.

Синурбия решает проблему нехватки людских ресурсов и социальной связности. Не разрушая сложившийся жизненный и экономический уклад, что очень важно, потому что позволяет людям жить лучше, оставаясь в привычном им социальном окружении и ландшафте (см. об этом в следующей главе), синурбия значительно увеличивает размер и число жителей агломерации, приближая и делая соседями тех, кто ранее жил далеко в другом городе.

Еще несколько примеров (рис. 2.3.14–2.3.17) показывают, несколько пластичной является синурбический схема с точки зрения перспективного развития территорий. Несмотря на стабильность треугольной структуры, синурбия вовсе не предполагает окончательного характера выбранной конфигурации. Синурбии могут со временем эволюционировать в структуры мегаполисного типа (за счет разрастания одной из вершин либо находящего внутри периметра транспортно-логистического центра), а могут срастаться вершинами, образуя более сложные структуры, в которых часть или все вершины синурбии являются одновременно частью периметра других синурбий. Пример ряда перспективных синурбий на стыке Рязанской и Калужской областей иллюстрирует такую возможность.

Рис. 2.3.14. Синурбия Тула – Калуга – Рязань

Рис. 2.3.15. Синурбия Калуга – Тула – Новомосковск

Рис. 2.3.16. Синурбия Тула – Новомосковск – Рязань

Рис. 2.3.17. Синурбия Рязань – Коломна – Ступино и Кашира

Во всех перечисленных выше примерах (за редким исключением синурбий с близко расположенными либо, наоборот, сильно удаленными вершинами) имеет место транспортная связность вершин, но эффективность этой связности низкая и не позволяет сделать города частью единой агломерации. Оптимизировав сообщение между городами за счет модернизации транспортной системы и повышения эффективности расписания и маршрутов пассажирских и грузовых перевозок, мы получим возможность радикально сократить затраты времени на перемещение между годами-вершинами и, тем самым, превратить образующиеся треугольники в целостные агломерационные системы с единой инфраструктурой, экономикой и социальной жизнью. В результате вместо провинциализации, депопуляции и деградации экономики малых и средних городов возникнут мощные центры социальной гравитации с уже наличными людскими ресурсами, позволяющими качественно изменить положение дел в городах синурбии.

Подчеркнем, что в подавляющем большинстве случаев формирование синурбий не требует строительства новых транспортных линий. Поскольку треугольные агломерации опираются на исторически сложившиеся инфраструктурные комплексы и хозяйственные связи между городами, синурбия – просто следующий шаг, для которого требуется модернизация уже имеющегося транспортного комплекса и оптимизация логистики грузовых и пассажирских перевозок.

III. Homo Urbani и пространство города: дом, семья и режимы субъективности

1. Человек в пространстве города

Томасу Джефферсону, отцу-основателю Америки, приспичило написать вот эту вот фигню – жизнь, свобода и право на счастье[137]137
  Имеется в виду вступление к Декларации независимости США – «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью» (см.: Соединенные Штаты Америки: Конституция и законодательство. М.: Прогресс, Универс, 1993, с. 25).


[Закрыть]. Жизнь – ок, свобода – ну, в целом концепцию понимаю, но вот счастье – это что еще за неведомая хрень такая?

«Типа счастье» (Happyish), телесериал, Ш. Ауслэндер.

Среди многочисленных бытовых заклинаний, призванных объяснить текущее положение дел и помочь человеку собрать собственную идентичность, особое место занимают многочисленные формулы отождествления: от восходящей к Гиппократу крылатой фразы «мы есть то, что мы едим» до «мы есть то, что мы думаем» и, наконец, полюбившегося многим после фильма Джеймса Ганна «Стражи галактики» рефрена «я есть Грут», в конце фильма принимающего форму коллективной идентичности «мы есть Грут».

Мы готовы отождествиться, с восторгом или с отвращением, в данном случае не важно, со стейком, шпинатом или свежевыжатым соком, равно как и с предметами более сложных практик потребления – от воспетых музыкантом С. Шнуровым лабутенов до прочитанных книг. Эти вещи в буквальном смысле проникают в нас или соприкасаются с нами настолько тесно, что граница между «нами» и «ими» становится условной – предметы потребления образуют своего рода второе тело, плотную оболочку, частично проникающую внутрь и прочно соединенную с человеком диффузной границей: пищевыми привычками, косметологическими практиками, лекарствами, массажами и прочими в буквальном смысле соединяющимися с нашим телом товарами и услугами.

История с Грутом, пришедшим из созданных Marvel комиксов, открывает другой полюс формирования индивидуальной идентичности. Грут – персонаж, язык которого состоит не из 30-ти слов, как словарь Эллочки Людоедки из романа И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев», а всего из трех; точнее, из одной-единственной фразы – «Я есть Грут», переродившейся в одном из эпизодов в «Мы есть Грут». В отличие от отождествления с внешним, с предметами потребления, эта фраза является чистой формой отождествления с самим собой: я есть я и ничего другого, на этом всё. Персональная идентичность, подобно маятнику, раскачивается между этими полюсами нахождения себя снаружи, в том числе в форме «во всем виноваты они», и нахождения себя внутри, со свойственной этому полюсу идеологией суверенной личности и моральной автономии в духе «я все решаю сам», «я сам все про себя знаю», «я ни от кого не завишу», «принимайте меня таким, какой есть» и т. д.

В тени этих двух полюсов внешнего и внутреннего, зависимости и автономии, несколько теряются весьма значимые факторы, всерьез, хотя обычно не слишком заметно для нас, определяющие характер и повседневное самоощущение человека. Одним из важнейших среди них является место обитания – от дома и его окрестностей, где проходит большая часть повседневной жизни, до более крупных территорий, на которых живут люди, составляющие социальную среду человека.

Хотя уже Лейбниц говорил, «что из нее [географии] можно сделать выводы, касающиеся подлинных интересов любого народа и каждого правительства»[138]138
  Мейнеке Ф. Возникновение историзма. М.: РОССПЭН, 2004, с. 34.


[Закрыть], историю учета влияния на человека пространства, в котором он живет, принято отсчитывать с работы Ш. Монтескье «О духе законов» (1748). Обсуждая социальные установления и общие принципы организации жизни в просвещенном обществе, которые он и обозначил метафорическим термином «дух законов», Монтескье отмечает, что они должны «соответствовать физическим свойствам страны, ее климату – холодному, жаркому или умеренному, – качествам почвы, ее положению, размерам, образу жизни ее народов – земледельцев, охотников или пастухов, – степени свободы, допускаемой устройством государства, религии населения, его склонностям, богатству, численности, торговле, нравам и обычаям; наконец, они связаны между собой и обусловлены обстоятельствами своего возникновения, целями законодателя, порядком вещей, на котором они утверждаются»[139]139
  Монтескье Ш. О духе законов. М.: Мысль, 1999, с. 16.


[Закрыть].

Вся книга Монтескье пронизана интуицией универсальности климатических влияний, которые определяют основные черты характера живущих в соответствующем климате людей и, тем самым, закладывают основы того, что сейчас мы назовем социокультурной спецификой. Во многих случаях климат, вторгающийся в социальную жизнь, оказывается сильнее социальных установлений и способен исправлять ошибки, совершенные местными политиками и законодателями. Например, «Климат Китая необыкновенно благоприятствует росту народонаселения. Женщины там так плодовиты, как нигде на земле. Самая жестокая тирания не останавливает там процесса прироста населения»; поэтому, «Несмотря на тиранию, население Китая благодаря его климату не перестанет размножаться и одолеет тиранию»[140]140
  Монтескье Ш. О духе законов. М.: Мысль, 1999, с. 114.


[Закрыть].

Апофеоз климатических влияний наступает в 14-й книге, где Монтескье, используя весь доступный ему на тот момент арсенал познаний в области биологии человека и медицины, выводит из климатических условий специфику функционирования человеческого тела и, соответственно, эмоционально-волевой сферы. Люди из разных климатов отличаются разной возбудимостью, физиологической чувствительностью, тонусом нервных и мышечных тканей, что заставляет их по-разному воспринимать действительность и по-разному вести себя в сходных ситуациях. «В холодных климатах чувствительность человека к наслаждениям должна быть очень мала, она должна быть более значительна в странах умеренного климата и чрезвычайно сильна в жарких странах.

‹…› Так обстоит дело и с ощущением боли: она возбуждается в нас разрывом волокон нашего тела. Создатель природы устроил так, что боль ощущается тем сильнее, чем значительнее эти разрывы. Но очевидно, что массивные тела и грубые волокна народов севера способны подвергаться такому расстройству менее, чем нежные волокна народов жарких стран, душа их поэтому менее чувствительна к ощущению боли. Чтобы пробудить в московите чувствительность, надо с него содрать кожу.

При такой нежности органов людей жарких стран душа их в высшей степени восприимчива ко всему, что связано с соединением обоих полов: там все ведет к этому предмету»[141]141
  Там же, с. 199–200.


[Закрыть].

Климат выступает для Монтескье универсальным фактором дифференциации культурно-психологических особенностей человеческих сообществ. Именно климатом объясняется, почему одна и та же человеческая природа дает столь разные народы и государства. Будучи изначально чувствительной к удовольствию и страданию (общее место в системе представлений о человеке в эпоху Просвещения, ярким представителем которой является Монтескье), эта природа конфигурируется в зависимости от того, насколько чувствительными климатические особенности региона делают тела аборигенов. «В южных странах организм нежный, слабый, но чувствительный, предается любви, которая беспрерывно зарождается и удовлетворяется в гареме, а при более независимом положении женщин связана со множеством опасностей. В северных странах организм здоровый, крепко сложенный, но тяжеловесный, находит удовольствие во всякой деятельности, которая может расшевелить душу: в охоте, странствованиях, войне и вине. В северном климате вы увидите людей, у которых мало пороков, немало добродетелей и много искренности и прямодушия. По мере приближения к югу вы как бы удаляетесь от самой морали: там вместе с усилением страстей умножаются преступления, и каждый старается превзойти других во всем, что может благоприятствовать этим страстям. В странах умеренного климата вы увидите народы, непостоянные в своем поведении и даже в своих пороках и добродетелях, так как недостаточно определенные свойства этого климата не в состоянии дать им устойчивость»[142]142
  Монтескье Ш. О духе законов. М.: Мысль, 1999, с. 200.


[Закрыть].

Брутальная климатологическая политология Монтескье положила начало систематическому изучению влияния географических факторов на человека и социальную жизнь. И хотя «интерес Монтескье был прикован, прежде всего, к непосредственным, часто очень грубо понимавшимся отдельным связям между климатом, народным характером и законодательством» и «привел к доктринерским обобщениям и странным преувеличениям»[143]143
  Мейнеке Ф., Цит. соч., с. 109.


[Закрыть], интерес этот заставил идущие за ним поколения исследователей общества всерьез обратить внимание на роль пространственных факторов и географических условий.

В результате, усилиями следующих поколений европейских историков – от У. Робертсона (1721–1793) и И. Гердера (1744–1803) до Ж. Мишле (1798–1874) и Л. Мечникова (1838–1888) – в исторической науке и теориях общества закрепляется, с одной стороны, представление о важности географических факторов, а с другой стороны – определенный скепсис в отношении возможности объяснить социальное природным и свести особенности общественной жизни к климатическим или иным не собственно социальным причинам[144]144
  О «переваривании» климатических идей Монтескье и поиске места природных факторов в системе объяснения исторических событий и общественной жизни в период формирования историзма и исторической науки см. цитированную выше работу Ф. Мейнеке.


[Закрыть].

Если для Монтескье климат являлся источником психофизиологической специфики аборигенов и уже через нее определяет социальные институты, то для одного из наиболее ярких продолжателей идей географической предопределенности цивилизационных процессов Л. Мечникова зависимость культуры от ее исторического местоположения оказывается гораздо богаче и шире. Мечников подчеркивает важность материальной среды как таковой, включая сюда всю систему географически определенных факторов – от «астрономических» и «физических» до биологических, то есть «растительного и животного мира»[145]145
  Мечников Л. Цивилизация и великие исторические реки. М.: Айрис Пресс, 2013.


[Закрыть].

Географические условия, ни в коем случае не определяющие специфику социокультурной системы в полной мере[146]146
  Мечников Л. Цивилизация и великие исторические реки. М.: Айрис Пресс, 2013. с. 175.


[Закрыть], создают огромный комплекс возможностей и условий, оказывающих не вполне однозначное и не всегда одинаковое, но безусловное и очень сильное влияние: «В большинстве случаев простая случайная особенность природы какой-либо страны очень часто оказывает чисто местное, неожиданное, но тем не менее решительное влияние на судьбы обитателей данной страны»[147]147
  Мечников Л. Цивилизация и великие исторические реки. М.: Айрис Пресс, 2013. с. 133.


[Закрыть].

Значение имеет всё. Например, температурная карта задает естественные границы для первоначального расселения людей: «Великие исторические цивилизации по крайней мере на материках Старого Света сосредоточены исключительно в умеренном поясе»[148]148
  Мечников Л. Цивилизация и великие исторические реки. М.: Айрис Пресс, 2013. с. 128.


[Закрыть], в то время как «на изотерме 0° расположены лишь очень небольшие поселения, как, например, Туруханск, Якутск, Верхоянск и другие места ссылки, куда русское царское правительство ссылает на медленную смерть своих политических противников»[149]149
  Мечников Л. Цивилизация и великие исторические реки. М.: Айрис Пресс, 2013. с. 130.


[Закрыть]. Отметим, что в настоящее время на той же широте, что и перечисленные Мечниковым «небольшие поселения», находятся такие города, как Сургут (380 тыс. чел.), Сыктывкар (244 тыс. чел.) и Петрозаводск (281 тыс. чел), да и сама столица России хоть и расположена заметно южнее, все же весьма далека от комфортных широт с климатической точки зрения зоны.

Не меньшее, чем климат значение имеет рельеф, определяющий уровень естественной доступности и, соответственно, защищенности региона – «Пиренеи защищали «льготы и вольности» горных басков несравненно лучше и вернее, чем королевские хартии и грамоты»[150]150
  Мечников Л. Цивилизация и великие исторические реки. М.: Айрис Пресс, 2013. с. 133.


[Закрыть]. Наконец, биоразнообразие региона направляет развитие хозяйственной культуры населяющего его сообщества: «Сибирь и Маньчжурия, способствуют образованию охотничьих наклонностей у населения; и наоборот, население невольно становится пастушеским, если оно обитает среди обширных травяных степей»; в свою очередь, «Значительная густота народонаселения некоторых областей Китая, Индии и Японии находится в прямой и непосредственной зависимости от применения там культуры риса»[151]151
  Мечников Л. Цивилизация и великие исторические реки, с. 134–135.


[Закрыть].

Итак, не только климат, но также рельеф, естественные географические границы и транспортные артерии (среди которых особое положение занимают реки, моря и океаны, служащие одновременно препятствием и транспортным каналом между находящимися с разных сторон от водораздела регионами), растительный и животный мир региона составляют материальную среду социальной системы. И в той мере, в какой социальная система зависит от материальной среды, а связей и зависимостей здесь очень и очень много, социальная система первоначально определяется этой средой. Когда же (и если) она вырастает в обширную и мощную социальную сеть, социальная система приобретает способность обратного влияния на материальную среду и начинает изменять ее в соответствии с собственным пониманием оптимального устройства материальных условий и границ человеческого вмешательства в них.

Если влияние совокупности географических факторов на большие социокультурные системы («цивилизации» и «народы») было отмечено еще на заре формирования исторической науки, то влияние «места» на самоощущение и образ мысли отдельно взятого человека стало предметом изучения совсем недавно – по большому счету, только в XX столетии. Существенными препятствиями для этого, по-видимому, выступали, с одной стороны, уверенность в том, что «среда» – очень грубый фактор, который должен оказывать воздействие общего типа, т. е. не на отдельного человека, а на «народ» в целом (как и предполагают различные модели географического детерминизма); с другой стороны, современная (западная) цивилизация стоит на безусловной уверенности в автономии человека как разумного существа от его связанной с материальными факторами биологической природы. Поскольку материальная среда олицетворяет комплекс природных факторов, постольку «человек разумный» как носитель свободной воли и моральной ответственности не может обуславливаться только «средой» и представляет собой что-то существенно иное[152]152
  Подробно об этом вместе с критикой особого статуса «человеков» и альтернативной моделью понимания характера отношений «социального» и «природного» смотрите в работах Б. Латура, в особенности: Латур Б. Нового времени не было. Эссе по симметричной антропологии. СПб.: Изд-во Европейского ун-та, 2006.


[Закрыть].

На этой интуиции «неестественности» социального человека стоит, в частности, современная правовая система «цивилизованного мира», безусловно убежденная в том, что за поступки человека ответственность всегда несет он сам, а не его «гены», «природные склонности» и т. п. Хотя мы всегда готовы признать важность фактора среды, мы ни в коем случае не готовы признать его безусловной причиной социальных событий. Такой причиной в конечном счете может быть только «свободная воля» человека. В противном случае открывается перспектива дискриминации по генетическим основаниям, отказа от идеи равенства перед законом в пользу распределения прав в зависимости от происхождения и материальных условий жизни и, наконец, мечта древнекитайского легиста Шан Яна (390–338 гг до н. э.) – возможность карать преступников еще до совершения ими преступления[153]153
  Шан Ян. Книга правителя области Шан. Перевод и комментарии Л. С. Переломова. М.: РИПОЛ классик, 2017, с. 163–164.
  Примечательно, что в популярной кинематографической антиутопии «Особое мнение» (реж. С. Спилберг, 2002), снятой по одноименному рассказу Ф. Дика (Minority Report – более точный перевод «Мнение меньшинства», содержит отсылку к политико-юридической практике, отсутствующей в общепринятом русском переводе) предпринята попытка понять биологическое предопределение социальных событий совместимым с идеей автономии свободной воли способом: предсказатели обычно не ошибаются (т. е. будущее в целом предопределено), но иногда одна из них имеет другое, «особое» мнение – и это может означать, что в данном редком случае будущее не предопределено и зависит от человеческого свободного выбора.


[Закрыть].

Оборотной стороной неприятия европейской культурой возможности биологической предопределенности социального человека стало закрепившееся в традиции наук о человеке своеобразное разделение территорий между, с одной стороны, биологией и медициной, занятых «человеком биологическим» и общественными науками, занятыми, собственно, «человеком социальным, разумным, свободным» и т. д. Психология, занятая индивидуальным человеком как таковым, оказалась в результате разорвана на части между этими территориями и, несмотря на последовательные и неизбежные попытки обретения целостности, во многом остается под влиянием непримиримости исходной дихотомии «биологического» и «социального» до сих пор.

На фоне общего недоверия к роли материальных факторов, ясных, универсальных и законосообразных, в устройстве и жизни свободной личности, едва ли удивительным оказывается факт весьма поздней встречи «человека» и «места». Да, конечно, «среда» влияет на «людей», существенно осложняя им жизнь и мешая их свободе, но все же разумный общественный человек – продукт социальной, а не природной среды, и определен семьей, институтами и, в целом, социальными сетями.

В самом деле, такие факторы, как климат, ландшафт и биологическая среда являются объективными, стабильными и одинаковыми для больших социальных групп. Действуя постоянно и единообразно, могут ли они значимым образом влиять на формирование, мировосприятие и поведение конкретного уникального человека? Оказывается, могут.

Пожалуй, чтобы в должной степени привлечь внимание к тому, сколь серьезным образом место влияет на человеческую личность и жизнь, начать следует издалека – а именно, с вопроса, что такое эта самая «личность» и как отличить человека как нечто уникальное от человека как типичного представителя своего вида (человека биологического) или социальной группы (человека общественного, того самого, на которого как раз оказывают влияние уже упомянутые выше «географические факторы»).

Отделить социального человека от биологического на первый взгляд проще всего: граница проходит по пресловутой разумности, которая непосредственно выражается в использовании языка, высокой степени произвольности поведения и различных пока слабо изученных склонностях альтруистического толка, приводящих к формированию социальных сетей и преодолению механизмов естественного отбора. Например цитированный выше Мечников называл это стремлением к кооперации и относил на его счет весь исторический прогресс как таковой: «непрерывная эволюция социальной связи между людьми и факт нарастания общечеловеческой солидарности. ‹…› Только эти факты, по нашему мнению, и заслуживают быть признанными в качестве критерия и признака общественного прогресса»[154]154
  Мечников Л. Цит. соч., с. 92.


[Закрыть].

Ценой такого определения человека и человеческого – через противопоставление природному и биологическому – становится его отделение от тела: биологическое тело человека принадлежит природному миру и в этом смысле является не обязательным для человека как социального существа[155]155
  См.: Вархотов Т. А. Картезианская антропология как эпистемологическая рамка современной философии сознания // Философия сознания: классика и современность. М., 2007.


[Закрыть]. Предельного выражения эта ценность свободы от тела находит в современных идеях так называемого трансгуманизма – мечтах о переходе к бестелесной «цифровой личности» или наделения человека кибернетическим телом с возможностью бесконечной замены как отдельных органов, так и тела целиком[156]156
  Bostrom N. A History of Transhumanist Thought // Journal of Evolution and Technology, 2005, Vol. 14; Четверикова О. Н. Диктатура «просвещённых»: Дух и цели трансгуманизма. М.: Издатель Г. Маркелов, 2018. Подробную информацию можно получить на сайтах Российского Трансгуманистического Движения – https://transhuman.ru/ и http://transhumanism-russia.ru/ (последний содержательно существенно богаче), а также Стратегического общественного движения «Россия 2045», пытающегося придать квазирелигиозному трансгуманистическому течению форму научного проекта.


[Закрыть].

Однако отделенный от своей биологической составляющей человек все же остается универсальным существом: его важнейшие черты – разумность, свобода воли, стремление к сотрудничеству и образованию сетей – являются родовыми и присущи всем людям. С точки зрения этих параметров, все люди в конечном счете одинаковы, различия присутствуют лишь по степени раскрытия одной и той же родовой сущности человека (разумнее, более/менее ответственный и т. д.). Поэтому для того чтобы отыскать индивидуального, особенного человека, потребовалось вернуться к человеку телесному и поискать индивидуальность там, где встречаются биологическое и социальное, в точке их конкретно-исторического сопряжения.