Текст книги "Железный ветер. Путь войны. Там, где горит земля (сборник)"

– Вы ловкие ребята, – повторил Терентьев. – Но и я не лаптем щи хлебаю.

Новая группа десантников вошла в приемный зал и немедленно изготовилась к стрельбе. Басалаев переглянулся с ближайшим к спятившему «попаданцу» гвардейцем, тот понимающе моргнул и сместился чуть в сторону, так, чтобы оказаться слева от Терентьева, с той стороны, где располагалась граната. Все с той же волчьей усмешкой писатель синхронно шагнул назад, не вынимая руки из-за пазухи, сохраняя прежнее расстояние между собой и ближайшим солдатом.

– Да хорош уже ерундить. – В голосе Ивана прорезалось отчетливое и нескрываемое раздражение, почти злость. – Я сам работал в контрразведке и все эти уловки знаю. Может, делом займемся? Подгоняйте свой броневик, будем сажать детей.

– О, коллега по цеху? – осведомился Басалаев, лихорадочно соображая, что делать дальше. Отбирать у «попаданца» гранату бесполезно, тот был настроен весьма решительно, и майор не видел в его действиях ни капли наигранности или блефа. Проклятый графоман и в самом деле готов был поставить на карту свою жизнь, чтобы спасти приютных детей. Причем это не было просто актом доброй воли, Басалаев оценивал Терентьева опытным взглядом психолога и видел в глазах «попаданца» огонек фанатичной решимости. Здесь было нечто большее, нежели просто действия доброго и порядочного человека. Что-то очень личное, какие-то демоны прошлого, заставившие бумагомарателя поставить чужие жизни совершенно посторонних людей выше собственной. Ведь, судя по досье, что удалось собрать на пришельца, доселе он с приютом никак не пересекался.

В любом случае Терентьев хотя бы поддерживал беседу, а любой грамотный оперативник знает, что это – самое главное. Пока человек говорит и поддерживает хоть какой-то диалог, его можно уговорить, переубедить, на худой конец запугать и сломать. Писатель оказался очень не простым, повадки и слова выдавали человека, пишущего о крови и смерти отнюдь не с чужих слов. Значит, придется задушевно уговаривать.

– Давайте-ка уберем стволы, все, – решительно попросил майор. – Никакой стрельбы, а то еще кто-нибудь пострадает, нехорошо получится.

– Отбой, – скомандовал Таланов, и только после этого гвардейцы убрали с прицела Терентьева, впрочем, громила с дробовиком так и остался с пулеметом у груди.

– Все, я пустой. – С этими словами Басалаев демонстративно достал из кобуры пистолет и, держа его двумя пальцами, аккуратно положил на пюпитр, рядом со свечой. – Теперь покажи, куда можно пройти на пару слов не для посторонних ушей.

– Не зли меня. – «Попаданец» уже откровенно закипал от злости.

– Не буду, – согласился майор. – У тебя граната, я тебе ничего сделать не могу. Только и ты не можешь, разве что стрелять начнешь, тут тебя и положат, и дети останутся здесь. Так что давай отойдем за угол и переговорим о тебе и о жизни.

Терентьев заколебался.

«Пять минут, только пять минут наедине», – молился Басалаев. За пять минут он на пальцах покажет «попаданцу» расклад вещей, и тот сам согласится, что есть наиболее правильно.

Но пяти минут у них не было.

Гвардейцы допустили всего одну ошибку, но она дорого им стоила.

За минувшие дни десантники настолько привыкли, что в воздухе господствует вражеская реактивная авиация, что шум двигателей приближающегося гироплана никого не насторожил. Как-то само собой, по умолчанию предполагалось, что успокаивающий, хорошо знакомый рокот может принадлежать только своим, а вот у противников может быть только противный скрежет реактивного двигателя. Поэтому «Спайк» выскочил из-за крыш внезапно, застав всех врасплох. Мгновение, и английский двухроторный гироплан, ведомый опытной рукой хорошего пилота, завис прямо над площадью, поливая огнем все окрест. Первая же очередь спаренной автопушки прошлась почти впритирку к борту бронеавтомобиля, выбивая осколки брусчатки, каменный град дробно барабанил по броне. Башенка на крыше автомобиля бешено вращалась, нащупывая стволом пулемета гироплан, похожий снизу на православный восьмиконечный крест. С визгом, в скрежете переключаемых передач провернулись колеса – водитель старался увести броневик с линии огня. Но англичанин успел раньше, и вторая очередь хлестнула прямо по корпусу сдающей задним ходом машины, оставляя в металле угольно-черные отметины пробоин. «Спайк» был одной из самых тяжеловооруженных машин в своем классе, тридцатимиллиметровые снаряды пробивали бронеавтомобиль навылет.

Таланов всего этого не видел, но хорошо слышал, а еще он услышал отчаянный вопль радиста:

– По Герцхеймеру движение! Гаязов говорит – бронетехника! Много! «Фингеры»!

Как ни странно, быстрее всех думал Терентьев.

– Наверх, там хороший обзор! – позвал он, бросаясь к лестнице. – Рацию не забудьте!

На площади взвод Крикунова открыл слаженный огонь по гироплану, но безуспешно, броня не поддавалась винтовочному калибру. «Спайк» опустился еще ниже и боком прошелся над площадью, едва не задевая верхушки деревьев, вздымая тучи мелкого мокрого мусора бешено вращающимися лопатками «вентиляторов». Спарка пушки и два пулемета выцеливали людей, разбегавшихся по сторонам, ищущих укрытия в тенях. Еще одна очередь догнала бегущего десантника и бросила оземь уже мертвое тело, разбрызгивая неглубокую дождевую лужу. Рой пуль ударил по стене приюта, пробежал по двери. От нее с хрустом и чмокающим чваканьем полетели щепки и шляпки клепок.

Расчет ДШК ждал до последнего. Стрелок стискивал рубчатую рукоять «косильщика», прикусив губу до крови от злости и напряжения, пока не увидел в полукружье прицела борт «Спайка», серый, маслянисто поблескивающий в бледно-желтом свете дождевого неба и фар приближающейся вражеской колонны. И только тогда пулеметчик отмерил гироплану длинную очередь по всей его длине, от кабины до кормового люка, рискуя перегреть ствол. От летательного аппарата полетели куски обшивки, что-то заискрило, в недрах гироплана оглушительно хлопнуло. Для того чтобы грохнуть летающую нечисть, этого оказалось недостаточно, но гироплан, в визге форсируемых движков, стрелой взмыл вверх и метнулся обратно, на север.

Взбежав по лестнице, Таланов и десантники миновали широкий коридор больнично-белого цвета с чередой безликих дверей и ворвались в широкую комнату на северо-восточном углу здания. В отличие от большинства окон приюта, высоких и узких, здесь были две стеклянных стены от пола до потолка, действительно дающих прекрасный обзор. Одного взгляда Таланову хватило, чтобы понять – дело плохо.

Вражеская колонна двигалась по улице Герцхеймера, быстро приближаясь. В неверном ночном свете очертания машин были искажены, но пару «Кацхенов» Виктор узнал. Остальные машины были ему неизвестны, что-то похожее на крытые грузовики. «Пфадфингеров» не было, скорее всего, они шли дальше и с этой точки были не видны.

«Конец, – подумал Таланов, – нарвались. – И сразу же следующая мысль плеснула в кровь щедрую порцию адреналина, взорвалась в мозгу вспышкой ярости и ненависти: – А не дождетесь!»

Можно было бросить все и скомандовать общее бегство. Дать графоману в лоб, скрутить и бежать так, чтобы пятки сверкали. Можно было попробовать прорваться к взводам, занявшим позиции на другой стороне улицы Герцхеймера. Но капитан не сделал ни того, ни другого.

Позднее Таланов и сам не мог объяснить, почему он принял именно такое решение. Было ли то отражением знания о несчастных детях, которых он еще даже не видел и которых в любом случае пришлось бы бросить ради прорыва? Может быть. Но в тот момент капитан просто командовал. Он не был уверен, что поступает единственно правильно, но руководствовался старым законом военного дела: принял решение – действуй не колеблясь, каким бы оно ни было.

– Луконин! – кричал он в микрофон. – Задымляй Герца, затем три мины вдоль улицы и бегом сюда! Первый взвод, прикрыть огнем, затем «Дегтярева» на горб и за минометом!

Противник проявил беспечность, не организовав серьезный дозор, вероятно, надеясь проскочить по улице, положившись на скорость и внезапность. В этом был единственный шанс группы – действуя очень быстро, собраться снова в плотный кулак и занять оборону в укрепленной точке, которую нельзя взять с ходу.

Только бы командиры взводов были на связи, каждая секунда промедления могла стоить жизни всем.

– Есть! – слитно ответили минометчик Луконин и комвзвода-один Горцишвили, и это было чудом.

Взвизгнуло, треснуло, часть остекления кабинета осыпалась водопадом искрящихся в неверном свете осколков, но отсюда открывался слишком хороший обзор, и уже не было времени искать новый командный пункт. Серая пелена задымления уже расползалась по улице, первые фигурки, пригибаясь, перебегали Герцхеймера. Короткими, экономными очередями огрызался ДШК. Вразнобой, но достаточно уверенно палили из окон-бойниц первого этажа ребята Крикунова.

«Ах, молодцы, – порадовался капитан, – ну какие молодцы! Все сами поняли».

– Гаязов, ты идешь за первым взводом! – отрывисто командовал он по рации. – Крикунов с третьим взводом – оборону по фронту, прикрывать всех переходящих улицу. Быстро, пока козлы не опомнились!

– Помогайте! – С этими словами Терентьев, уже убравший непонятно куда гранату, схватился за край огромного бюро со множеством выдвижных ящичков и с трудом приподнял его.

Басалаев и один из десантников подхватили гробоподобное сооружение и с натугой перевернули его. Бюро рухнуло, с хрустом дробя стекло на полу, образуя какую-никакую, но защиту.

– Сюда давай! – Терентьев помог связисту перетащить рацию. Таланов перекатом присоединился к ним.

Один за другим ухнули три минометных разрыва, из-за угла дома разрывов не было видно, лишь многократно отраженное от стен эхо прокатилось вокруг.

– Я вниз, – каким-то буднично спокойным голосом, как будто все происходящее было ему привычно и знакомо, произнес Терентьев. – Покажу вашим, куда лучше идти по первому этажу.

– Веди выше, – отрывисто, не оборачиваясь, сказал Таланов. – Для обзора и обстрела.

– Нет, со второго этажа – новостройка, стены тоньше, а первый – камень, больше метра толщиной. Если за бэтээрами идут танки – будет плохо. – Писатель был все так же странно спокоен и рассудителен, укладывая максимум информации в минимум слов. – Сначала занять первый, потом выше.

Виктор не знал, что такое «танки» и «бетеры», но суть понял. Так говорить мог только опытный боец, хорошо знающий, с чем имеет дело. Никак не книжный червь. И мысль «Где обычный графоман мог набраться такого опыта?» спряталась на задворки сознания, вытесненная более практичной: «Надо спешить».

– Действуй, – сказал как отрезал капитан. – Майор, ты с ним?

Со стороны Герцхеймера слаженно заработали крупнокалиберные пулеметы – противник оправился и перекрывал дорогу продольным обстрелом. А это значило, что второму взводу Гаязова придется очень плохо…

– А как же! – рявкнул Басалаев, перекрывая своим басом перестук вражеских стволов. – Тебе от меня никуда, писака хренов.

* * *

– Итого, с нами просто не стали связываться, – подытожил Таланов. – Не отвлеклись даже после потери грузовика и скольки-то там пехотинцев. Слишком спешили прорваться как можно дальше. По Маркса идет бронетехника, пост – на улице Гиммельфарба. Мы опоздали буквально на полчаса…

– То есть теперь мы в общем-то во вражеском тылу, – уточнил Терентьев.

– Да, – согласился капитан, автоматически взглянув на часы. Час ночи. Полчаса минуло с той минуты, как взвод Гаязова под шквальным огнем пересек улицу, чтобы укрыться в прочной постройке Рюгена. Опытные солдаты почти без команды и координации спешно занимали позиции, готовясь к отражению немедленного штурма.

Которого не последовало.

Как только гвардейцы прекратили огонь, вражеская колонна продолжила движение, игнорируя приют. В ее хвосте двигалось целых три «панцера», но и они не удостоили десант вниманием. По-видимому, батальон и его активность интересовали «панцершпиц» (или что это было) лишь постольку, поскольку отвлекали от основной цели – стремительного продвижения вперед. Помеха исчезла, и бронегруппа пошла дальше, бросив догорающий грузовик и нескольких покойников.

Решив первоочередные вопросы – организацию дозоров и распределение секторов обороны, – Таланов собрал блиц-совещание в бывшем аптечном складе, квадратной комнате с шеренгой пустых стоек-витрин, сдвинутых к стенам. Несколько ящиков, поставленных один на другой, образовали импровизированный стол, за которым на тех же ящиках расположились командиры гвардейцев и обитатели приюта. В соседней комнате потрескивала рация, и связист монотонно повторял на трех языках позывные. В зале через коридор лязгал инструментами и вполголоса ругался батальонный хирург.

– А почему сидим здесь? И отчего не притащить нормальную мебель? – поинтересовался вдруг Басалаев.

На него посмотрели с удивлением и даже с толикой опаски – не тронулся ли майор умом от всего происшедшего.

– Здесь самое безопасное место, – вежливо просветил Терентьев. Он сидел как ни в чем не бывало, впрочем, и пленять его уже никто не собирался. – Почти сердцевина здания, капитальная постройка.

– Хотя бы стулья принесли, – по-прежнему неодобрительно сказал Басалаев.

– Да вот как-то само собой сложилось. Нам тут сидеть особенно не приходилось…

Старика с тонзурой звали отцом Сильвестром, его официальной должности Таланов так и не понял, но уяснил, что священник был кем-то вроде управляющего приютом и больницей, решая организационные вопросы, не касающиеся медицины. Толстяк, похожий на грустного сенбернара, именовался Губертом Цахесом и тоже относился к работникам приюта, что-то по хозяйственной части. Здоровенный мужик с дробовиком называл себя Францем, он был сторожем. Помимо них и Терентьева в приюте имени Рюгена укрылись еще три женщины, по-видимому воспитательницы, а может, монахини, Виктор не разбирался в нюансах культа и не видел нужды забивать голову бесполезным знанием.

И еще пятнадцать детей – последние воспитанники и пациенты приюта.

История минувших недель в изложении Терентьева была короткой и, к сожалению, достаточно обыденной для новых, волчьих времен.

Десятилетия спокойной, размеренной жизни сыграли с Барнумбургом злую шутку. Отлаженный механизм самоуправления и бесперебойной работы городских служб ощутимо засбоил при первых же признаках надвигающегося катаклизма. До тех пор, пока сражения шли где-то далеко, все еще более-менее действовало, но когда война стала ощутимой реальностью, выйдя за пределы газет и новостника, очень многие вспомнили, что самоуправляющийся город по сути совершенно беззащитен, а у соседей хватает своих проблем. Повальное бегство жителей в считаные дни захлестнуло Барнумбург, стремительно захватив не только рядовых граждан, но и полицейских, а вместе с ними и все остальные городские службы. В других европейских городах военная администрация хотя бы старалась взять ситуацию под контроль и обуздать панику, но у вольного города не было вооруженных сил.

Хуже всего и страшнее всего было то, что рухнувшие устои общества открыли дорогу самым низким, самым отвратительным сторонам человеческой натуры, доселе сдерживаемым общественным порядком, привычками и твердой рукой закона. Добропорядочные барнумбуржцы на глазах превращались в клошаров, словно сошедших со страниц старинных книг о преступности времен Видока. Таких было немного, ничтожная часть общей численности городского населения, но теперь Барнумбург принадлежал им.

Пока город погружался в бездну безвластия и анархии, отец Сильвестр с немногочисленными коллегами пытался организовать эвакуацию детей, им помогали Цахес и Терентьев. Губерт жалел детей, к которым успел привыкнуть. Кроме того, старому и одинокому подводнику было просто некуда больше пойти. Терентьев о своих мотивах не распространялся.

Днем немногочисленные оставшиеся работники приюта искали транспорт и тех, кто был готов вывезти питомцев Рюгена в безопасное место, во Францию или на юг Германии. Таковых было немного, и еще меньше оказывалось тех, кому можно было безбоязненно доверить беспомощных пассажиров. Ночами рюгенцы запирались и отбивали набеги мародеров и просто безумцев. Попытки разграбить приют предпринимались с удручающим однообразием и регулярностью, больше всего бандитов интересовал спирт (ведь в любой больнице его просто цистерны, это каждый знает), но и извращенцев хватало.

Три дня назад Терентьеву удалось организовать прилет гироплана пожарной службы, который должен был вывезти оставшихся. Аппарат сел прямо на площади, у самого входа, и казалось, длинная и мучительная эпопея наконец-то завершилась…

… – Они никого не взяли… – пояснял отец Сильвестр, подслеповато щурясь. Его руки ощутимо дрожали, он часто и суетливо складывал их перед собой, переставлял с место на место разные мелкие предметы. Складывалось впечатление, что появление кого-то сильного, способного взять на себя хотя бы часть проблем, окончательно лишило старика силы воли, на которой он единственно и держался последние недели. – Ну, то есть они принимали на борт… Но не так, как мы думали… Не просто так…

– Золото и драгоценности, – лаконично сообщил Терентьев, в отличие от священника он был собран и жесток. – Никаких денег, только ценности. У нас с экипажем вышла небольшая размолвка на эту тему.

Терентьев снова усмехнулся уже знакомой недоброй усмешкой.

– Остановить не сумели? – уточнил Басалаев.

– У нас было только два ружья, а там четыре рыла с карабинами, – пояснил Иван. – Я… Мы положили двоих, а потом еще пришлось порешать с теми, кто обозлился на нас за то, что геликоптер сбежал пустой.

– Идиоты, – подытожил Басалаев. – Надо было с самого начала хватать всех и бежать.

– Знали бы, где упадем, соломки бы подстелили, товарищ майор, – буркнул в ответ Терентьев. – Глядя из сегодня – да, надо было. Но кто же знал, что в Барнуме все посыплется в считаные дни? А потом было уже поздно. Вы не видели, что здесь творилось… Мы не могли так рисковать.

Он умолк, испытующе глядя на Басалаева, как будто чего-то ждал, но не решался спросить. Майор скривился, колеблясь, но все же произнес, будто нехотя:

– С ней все в порядке. Мы ее нашли и вывезли на восток.

Терентьев склонил голову в жесте молчаливой благодарности.

– А теперь позвольте и мне вступить в разговор, – желчно попросил Таланов. Головная боль словно вонзила множество острых зубов в затылок, к горлу снова подкатила дурнота. Капитан сглотнул и через силу продолжил. – Мы в осаде. Пока им не до нас, но это буквально считаные часы. Надо уходить, и не по верху, здесь есть какая-то канализация, сток?

– По земле никак, у вас нет никакой поддержки? – задал встречный вопрос Терентьев. – Мы уже об этом думали, здесь идиотская планировка, из здания нет выхода к коммуникациям. Надо отойти почти квартал и пройти по коллектору.

– Северная часть подвала, с отдельным входом, тот тупичок, где четыре колонны, что там со стеной? – неожиданно спросил по-немецки Басалаев у отца Сильвестра.

– Сплошной кирпич, – ответил за священника Губерт Цахес. – То есть камень фундамента и кирпичная обложка.

Майор выдохнул с видимым облегчением.

– Капитан, нужны все люди, каких можно освободить от службы, – обратился он к Таланову и повелительно скомандовал Цахесу, снова перейдя на немецкий. – Ломы, молотки, кувалды, все, что есть из хозяйственного инвентаря.

* * *

Старинный, темно-коричневый, почти черный кирпич по прочности если и уступал железу, то совсем немного, но у людей, которые очень хотят жить, прибавляется и сил, и упорства. Кувалды в сильных солдатских руках поднимались и обрушивались, кроша кирпич, выбивая целые куски стены. В узком тупике могли работать не более трех человек одновременно, поэтому Таланов организовал команду из девяти человек, часто сменяющих друг друга в три смены. Работали почти вслепую, старенькая керосиновая лампа и так давала мало света, да еще и всепроникающая кирпичная пыль стояла плотной стеной, забивая глаза и суша глотки. Она оседала на одежде и голых торсах – в тесном помещении уже через несколько минут стало жарко, и большинство молотобойцев сбросили верхнюю одежду..

– Вот… – Цахес принес ворох какого-то тряпья. – Надо замотать лица, будет немного легче.

– Откуда?.. – Таланов не закончил вопрос, но Басалаев понял, даже несмотря на шум.

– Особый департамент! – Грохот разрушаемой стены пришлось перекрикивать в голос. – У нас карты всех крупных городов, включая подземные коммуникации, перед отъездом я просмотрел первоначальный план монастыря. Семьдесят лет назад он имел отдельный выход в канализацию, это когда городское самоуправление игралось в разные эвакуационные планы. Но после войны великие державы подписали Конвенцию, нужда отпала, а затем весь район перестроили по плану благоустройства города. Монастырь капитально переделали, а проход заложили, но на самых первых планах он есть. Мы с самого начала предполагали его как резервный путь.

– А дальше куда, есть план стоков и прочего?

– А вот этого уже нет. Просто пойдем на юго-запад, куда-нибудь да выйдем. Все лучше, чем отсиживаться или брести по верху.

– Разумно, – согласился Таланов.

Кладка распадалась на глазах, отдельные кирпичи один за другим падали на пыльный пол, усыпанный черными обломками. Теперь работали все: кто долбил преграду, кто растаскивал мусор. Через широкую пробоину уже можно было разглядеть что-то коричневое, с оранжевыми потеками.

– Ржавчина? – удивился капитан. – Железо?

– Тогда так было модно, – пояснил Басалаев. – Двери на манер морских люков со штурвалами. Надо найти веревку, чтобы дети взялись за нее, поведем как гусеницу. И где эти чертовы недомерки, из-за которых столько хлопот?

– Скажу местным, пусть займутся, – кивнул Таланов в сторону отца Сильвестра, тот стоял на первой ступеньке лестницы, ведущей в эту часть подвала, и, похоже, истово молился, перебирая не то четки с очень мелкими зернами, не то просто кусок веревки. – Проследи. Я оставлю первый взвод на карауле и пройду с разведкой, посмотрим, насколько там свободно.

– Добро, – отозвался контрразведчик. – Только будь там аккуратнее.

– Да, еще… – Виктор уже шагнул было к лестнице, но остановился. – «Геликоптер», «танки», «бетеры», «товарищ майор»… – Виктор испытующе поглядел на контрразведчика. – Кто он?

Только сейчас Басалаев понял, что они с Виктором как-то естественно, незаметно перешли на «ты», но чиниться не стал.

– Не могу, – честно и искренне ответил он. – Просто не могу сказать. Тогда трибунал нам обоим: мне за разглашение, тебе, чтобы больше никому не рассказал.

– А он этого стоит? – все так же испытующе, с непонятным жадным любопытством снова спросил Виктор.

– Да. Стоит, – сказал Борис Басалаев, хотя совсем не был в этом уверен.

В «сортирную разведку», как ее с ходу ернически назвали десантники, отправилось пять человек. Сам капитан, с ним ефрейтор Хоменко с ручным пулеметом и еще трое солдат с трофейными винтовками. Таланов рассудил, что случись что – в тесноте подземелий от вражеских малокалиберных скорострелок будет больше пользы, чем от штатных самозарядных «токаревок». Строго говоря, капитан не должен был идти в дозоре, но Виктор рассудил, что риск не слишком велик, а увидеть самому возможный путь отхода важнее.

Дверь, отделяющая подвал от коллектора, и в самом деле была похожа на старинный корабельный люк, из тех, что ставили лет пятьдесят назад на первых гражданских субмаринах. Солидная, прямоугольная, со скругленными углами и окантовкой на круглых заклепках. Прямо в центре торчал большой штурвал с множеством спиц и каким-то вензелем в середине. Хоменко, самый сильный из разведки, взялся за колесо и с натугой попытался провернуть его, но проржавевший механизм не поддавался.

– Дай-ка, – один из солдат передал товарищу оружие и наклонился за кувалдой. – Пару раз вдарим, и само пойдет.

– Ньет, – остановил его Цахес, с трудом выговаривая непривычное слово по-русски, видимо, набрался у Терентьева. Он вряд ли понял, о чем говорили солдаты, но жест истолковал верно. Толстяк добавил еще что-то уже на родном языке.

– Будет много шума, – перевел Басалаев. – Такое бывает – замок много лет не использовался, металл «притерся». Нажмите сильнее.

Солдат чертыхнулся, уронил кувалду и присоединился к Хоменко. Вдвоем они, покраснев от натуги, налегли на штурвал, и тот, словно сдаваясь, неожиданно тонко заскрипел, чуть поддался и затем неожиданно резко провернулся.

– Гасите лампу, – скомандовал Таланов, представив, какой отличной мишенью они станут на фоне освещенного входа. – Давайте фонарь. Ну… Открывайте – и с богом, – напутствовал он скорее себя и, с пистолетом наготове, первым шагнул в открывшийся проем.

Пропустив их, на той стороне сразу закрыли люк, оставив только узкую щель. Было темно и сыро, но не мокро. Капитан втянул влажный воздух. Пахло влагой и затхлостью, как это бывает в нежилых и непроветриваемых помещениях. В отдалении шумела вода – не капли конденсата, а настоящий поток, судя по звуку, что-то наподобие ручья. Таланов положил палец на кнопку фонаря и неожиданно понял, что ему до смерти страшно. Сейчас он включит свет и… что он увидит? Все нервное напряжение последних дней и часов воплотилось в древнем, идущем из самых глубин естества ужасе перед неведомым, прячущимся в темноте. Офицер почувствовал себя маленьким ребенком перед шкафом, в котором скрывается чудовище. Стоит только открыть дверцу и…

– Командир?.. – Шепот десантника за спиной вернул его к действительности.

– Сейчас, прислушаемся… – Виктор про себя обрадовался человеческому голосу, который стал словно соломинкой, переброшенной в загробный мир из мира живых. – Сначала слушаем.

Леденящий страх немного отпустил, но все равно Виктору пришлось взять фонарь крепче и нажать кнопку второй рукой, с зажатым в ней пистолетом, с силой надавив ребром ладони. Сердце поднялось уже почти к самому горлу и билось в сумасшедшем ритме. Наконец механизм слабо щелкнул и сработал.

Батарея садилась, луч света был слабеньким и рассеянным. Солдаты увидели обычный коридор, под сводчатым потолком, метров пять длиной, с пологим спуском – облупившаяся штукатурка местами открывала красный пористый кирпич, по середине пола по всей длине шел мелкий желоб, впрочем, пустой. Далее коридор резко поворачивал вправо, из-за угла и доносился шум воды.

– Вперед, – сказал Таланов и сам первым двинулся с места. В горле пересохло так, что было больно глотать, пористая резина, покрывающая корпус фонаря, перестала впитывать пот и неприятно липла к пальцам. Каждый шаг гулко отдавался под сводами прохода. На мгновение офицеру послышался отзвук человеческого голоса. Виктор замер, пригнувшись, напряженно вслушиваясь.

Проклятая вода, опять заглушает все звуки…

Нет, показалось…

Он выключил свет и по памяти добрался до поворота. Нащупав тыльной стороной ладони острый каменный угол, Виктор осторожно выглянул, насколько это можно сказать про действие, совершенное в полной темноте. Прохладный ветерок захолодил разгоряченное лицо, высохшие струйки пота стянули кожу лба. Звук текущей воды стал ощутимо громче. Похоже, источник находился совсем недалеко.

– Стоим на месте, – тихо, только чтобы солдаты его услышали, прошептал капитан.

Он глубоко, но как можно тише вздохнул и, держа руку на отлете, коротко мигнул фонарем, послав мгновенный луч вперед, во тьму, и сразу выключив его. И сразу же отшатнулся назад, укрываясь за углом от возможной стрельбы, осмысливая увиденное за этот краткий миг.

Получалось, что за поворотом был еще один коридор, который буквально через пару шагов выводил в какой-то широкий туннель, наверное, главный квартальный коллектор или водосток. Оттуда и доносился плеск – звук, отражаясь от стен, создавал впечатление гораздо более отдаленного источника. Наверху, по правой стороне, на высоте человеческого роста Виктор заметил два изолированных провода, видимо, электропитание. Это обнадеживало, значит, эта часть городского подземелья вряд ли изолирована и из нее можно попасть дальше, на юг или юго-запад.

Подальше отсюда.

– За мной, – все так же тихо скомандовал Таланов, продвигаясь вперед, к основному туннелю, скользя локтем по шершавой стене, чтобы не потерять ориентацию. Когда локоть провалился в пустоту, а поток покатил свои воды прямо перед ним, заглушая все звуки, Виктор повторил тот же прием с выглядыванием и мгновенным включением света.

Безуспешно. То ли не ко времени скончалась батарея, то ли что-то разладилось в самом механизме.

Таланов шепотом чертыхнулся, у него была зажигалка и световая шашка, но всего одна, ее следовало поберечь для предстоящего пути. Возвращаться за каким-нибудь факелом не хотелось. Виктор сделал пару мелких шагов, тщательно ощупывая подошвой пол. Он сунул фонарик за пояс, переложил пистолет в левую руку и пошарил по стене в направлении замеченных проводов. К счастью, пальцы быстро наткнулись на холодный, похоже, металлический ящичек с рычагом переключателя. «Надеюсь, от старости и сырости ничего не испортилось, – подумал Виктор. – Если это вообще электричество, а не какой-нибудь хитрый коммутатор, разводка сети или сигнализация».

Он нажал на рычаг. Как и штурвал переходного люка, тот подался туго, но затем почти сразу же скользнул вниз. В ящике отчетливо и громко щелкнуло. Под потолком вспыхнуло несколько тусклых светлячков – маленькие желтые точки в кромешной тьме. Спустя несколько томительных мгновений они потеплели, разгораясь все ярче, распугивая мрак по углам.

«О, черт возьми», – пронеслось в голове Виктора.

Как не повезло…

Басалаев повел фонарем, в желтом луче детские лица казались одинаковыми – бледные, осунувшиеся, нездорового землистого цвета. У некоторых на глазах были повязки. У двух или трех была плотно забинтована вся голова. Глаза остальных под сосульками давно немытых волос неподвижно отражали свет, ни один не зажмурился и не закрылся. Майору стало не по себе, он и так не любил детей, а теперь еще некстати вспомнились американские фильмы ужасов про оживших мертвецов. Режиссеры любили изображать их с таким же остановившимся, безжизненным взглядом.

«Хуже детей могут быть только больные дети», – подумал контрразведчик, подавляя нервный озноб.

– Сейчас я дам каждому из вас веревку, – с теплотой и искренней заботой объяснял Терентьев. Он говорил по-немецки, делая длинные паузы, и вслед за ним тонкий детский голосок старательно повторял все сказанное по-французски, еще один переводил на незнакомый майору певучий язык, похоже, испанский. – На ней завязаны узлы. Каждый должен взяться за веревку у узла и ни в коем случае не отпускать. Мы пойдем как поезд, дядя Губерт и я – впереди, как паровозики, а вы за нами, как вагончики. И так мы уйдем отсюда к хорошим и добрым людям.