Текст книги "От Эдо до Токио и обратно. Культура, быт и нравы Японии эпохи Токугава"

Глава 4
Любовь и семья

Брак как социальный контракт

Как и сегодня, в эпоху Токугава люди вступали в брак для продолжения рода. Обеспечение устойчивой связи между предками и потомками считалось делом серьезным, и полагаться в нем на романтическую любовь, которая сегодня есть, а завтра нет, было по меньшей мере легкомысленно, если не безответственно. Поэтому организацию семьи брали на себя люди опытные, умудренные жизнью. В отличие от Европы в Японии семью религиозными скобами не крепили и не требовали от супругов “любить друг друга вечно, пока смерть не разлучит их”. Право расторжения брака имел только муж – для этого ему нужно было написать соответствующую бумагу и вручить жене или ее родственнику-мужчине. Причину развода можно было и не указывать: “Муж имеет право развестись со своей женой по одной прихоти, не давая никому отчета в сем поступке” [Головнин, 1816]. Жена развестись с мужем по своей инициативе не могла, однако имела право поставить вопрос о разводе. Правда, только в двух случаях: если муж без ее согласия распоряжался ее личным имуществом (например, сдавал в скупку одежду, украшения) либо исчезал на 10 (позднее на 12) месяцев. Соответствующее заявление в обоих случаях подавала не сама жена, а ее отец или брат. Измены мужа или побои поводом для развода не считались.

Был еще один, исключительный путь к разводу без согласия мужа: бегство женщины в специальный буддийский монастырь, который так и назывался – “бракоразводный” (энкиридэра). Выбрав этот путь, женщина обязана была прожить в монастыре три года послушницей, после чего получала право на развод. Таких монастырей в Японии было всего два – Токэй в Камакура (префектура Канагава) и Мантоку в Ота (префектура Гумма). Понятно, что таким способом брак расторгали немногие женщины.

Развод

Органически присущее японской культуре стремление к согласию и компромиссу определяло подход и к расторжению брака. Беглянок принимали в храм не сразу и не безоговорочно. Сначала женщина получала убежище на гостевом дворе, а затем, успокоившись и изложив обстоятельства дела, обращалась к настоятелю с просьбой принять ее в послушницы. За это время хозяин двора в качестве посредника связывался с покинутым мужем и выслушивал его версию произошедшего. Мужчины встречались на нейтральной территории (на другом постоялом дворе), и посредник уговаривал мужа пойти на мировое соглашение – дать жене развод, раз уж она решилась на побег. Это часто удавалось, и далее все шло по обычному гражданскому сценарию. Если же муж упорствовал, посредник докладывал об этом в храм, и женщина в силу обстоятельств непреодолимой силы становилась на два-три года монахиней. Считалось, что за это время она может забыть о прошлом и начать новую жизнь. После пребывания женщины в храме Магистрат по делам религий признавал ее брак расторгнутым вне зависимости от желания бывшего супруга. За последние 150 лет эпохи Токугава через храм Токэй в Камакура прошли 2 тысячи женщин, ушедших от своих мужей [Танно Акира, 2010].

Отец С детьми. Источник: НА

К семейной любви японцы относились не совсем так, как в христианской Европе. Супруга можно было не любить вовсе: было вполне достаточно ответственного отношения к семейно-супружеским обязанностям. А если какая-то другая любовь начинала мешать исполнению этих обязанностей, ее осуждали. Конфликт чувства и долга часто приводил к трагедиям и выплескивался на страницы бульварных однолистных газеток, которыми развлекали горожан с XVII века. Пожары, преступления и двойные самоубийства положительно сказывались на тиражах, особенно двойные самоубийства – они считались поступком не только безнравственным, но и преступным. Покончивших с собой влюбленных запрещалось хоронить по обычному ритуалу, а если попытка самоубийства оказывалась неудачной и один из влюбленных оставался в живых, его казнили. Если же в живых оставались оба самоубийцы, их на три дня выставляли к позорному столбу: в Эдо, в районе Симбаси, существовало специальное “лобное место”. После этого обоих переводили в касту неприкасаемых (хинин). (На Руси, как известно, самоубийства тоже не приветствовались. Самоубийц казнили за одну только попытку. В петровском Морском уставе 1720 года было записано: “Кто захочет сам себя убить и его в том застанут, того повесить на райне (рее – А. П.), а ежели кто сам себя убьет, тот и мертвый за ноги повешен быть имеет”.)

На помосте позора после попытки двойного самоубийства

На фоне официального осуждения случаев двойного самоубийства внимательные люди заметили, что два иероглифических элемента (“сердце” и “внутри”), из которых состоит его название (синдзю), составляют очень уважаемое в самурайском кодексе понятие “преданность”. Это слово использовалось во многих благородных сочетаниях вроде синдзюдатэ с тем же значением. Особенно не жаловал двойные самоубийства восьмой сёгун Ёсимунэ. Специальным распоряжением от 1722 года он запретил именовать их словом синдзю. Взамен, чтобы не замутнять низкими страстями высокие самурайские идеалы, придумали идеологически нейтральный термин аитайси (смерть по взаимному согласию). А чтобы отвадить народ от дурной привычки, повелели выставлять обнаженные тела “самоубийц по взаимному согласию” на всеобщее обозрение. Но эффект получился обратный: стали собираться зеваки со всего города. Брали с собой сухой паек (бэнто) и весь день проводили перед “экспонатами”, живо обсуждая их анатомические особенности. Вместо публичного позора получилось внеплановое массовое развлечение, и приказ вскоре отменили. Да и с лингвистическим запретом случилось то же, что с восьмиконечным православным крестом на Руси: сколько ни запрещал его патриарх Никон и его последователи в XVII веке, он и поныне украшает купола церквей и могилы православных. А в Японии слово синдзю широко используется в том же значении, что и триста лет назад.

В общем, как ни старались военные власти насаждать свой собственный, признанный правильным порядок, это получалось у них не всегда и уж во всяком случае не сразу. Невзирая ни на что, мужчины и женщины продолжали влюбляться, в том числе и вне брака. И если не получалось вместе жить, решали вместе умереть, чтобы соединиться в лучшем мире. Сохранившиеся записи свидетельствуют: двойные самоубийства влюбленные совершали часто. Первый громкий случай в столице произошел в 1679 году.

В семье потомственных самураев Хираи из княжества Тоттори (префектура Тоттори) подрастал наследник Хираи Гомпати. Природа наделила его хорошими физическими данными, мужественной внешностью и буйным нравом. С ранних лет он выделялся хорошей боевой выучкой и, прекрасно владея мечом, побеждал в учебных поединках и на турнирах. В 17 лет Гомпати убил сослуживца своего отца и бежал в столицу, где было легче затеряться. Ни денег, ни пожитков у него не было, зато были меч и навыки. Он активно пользовался ими как по дороге в Эдо, так и в столице – угрызения совести его не донимали. Молодого самурая быстро заметили и взяли на службу, сначала в один клан, потом в другой – умелые бойцы всем нужны. Жалованье его росло, и жизнь становилась все приятнее. У второго хозяина Гомпати ежемесячно получал в пересчете на современные деньги более 3 тысяч долларов США и частенько наведывался в квартал Ёсивара. И все бы ничего, но в один прекрасный день он встретил на улице красавицу-гейшу по имени Комурасаки. Она работала на дом Миура и обслуживала клиентов в ранге хатамото, удельных князей и богатейших купцов. Чтобы заплатить за одно свидание с ней, Гомпати нужно было целый год не есть и не пить. А встретиться хотелось. И он привычно взялся за меч. В столице в то время было неспокойно, по ночам часто грабили и убивали. Гомпати втянулся – и вскоре собрал и передал нужную сумму дому Миура. Встреча с Комурасаки вылилась в бурную взаимную страсть: Гомпати был хорош собой и пользовался успехом у женщин. За ним к тому времени числилось 132 убийства, и вскоре Городской магистрат объявил его в розыск.

Дальнейшие события в разных источниках излагаются по-разному. По одной из версий, он бежал из столицы в Осаку и скрывался там некоторое время, однако в конце концов явился с повинной. Его этапировали в Эдо, и по дороге он сбежал, чтобы успеть встретиться с возлюбленной и написать заявление о разрыве с ней всех отношений. Во времена Токугава за тяжкие преступления казнили вместе с родственниками и близкими, а Гомпати хотел, чтобы девушка жила. Комурасаки не приняла расписку и пообещала убить себя, если его казнят. Буддийское учение обещало влюбленным встречу после смерти. После 132 убийств Гомпати не на что было надеяться. Он и не надеялся. Третьего ноября 1679 года его казнили на кресте в тюрьме Синагава. Как опасного преступника похоронили тайком, место захоронения держали в тайне. Но Комурасаки его нашла. И, как обещала, покончила с собой на могиле Гомпати, вонзив в горло кинжал.

Провоз по городу перед казнью

Двойные самоубийства происходили все чаще. В 1767 году осуждаемое деяние нанесло удар по репутации замка Эдо: 12 июня из-за запретной любви покончили с собой фрейлина 9-го ранга и монах из храма Дзосё, пользовавшегося покровительством сёгунов. Это случилось во время ритуальной службы, на которой присутствовали фрейлины. Ввиду непрезентабельности события о нем не стали упоминать в фамильной хронике дома Токугава.

Даже в ближайшем окружении сёгуна любовная страсть вторгалась в жизни людей и обрывала их. Двенадцатому сёгуну Иэёси было уже за пятьдесят, когда он влюбился в молодую фрейлину по имени Кото но ката. Любимая наложница скрасила последние годы жизни Иэёси и родила ему четверых детей. Сёгун умер в 1853 году, и она осталась жить в замке, окруженная прислугой и фрейлинами. Через два года ее покои решили отремонтировать, и Кото но ката обратила внимание на молодого красивого плотника по имени Кодзиро. Они полюбили друг друга и начали встречаться в замке и за его пределами. Их страсть было невозможно скрыть: уж очень велика была разница в положении влюбленных. Женщина прожила в замке много лет и хорошо знала, чем грозит связь возлюбленной сёгуна и матери его детей с простолюдином, поэтому не стала дожидаться разоблачения и убила себя. Это стало неприятным сюрпризом для чиновников бакуфу, но не для женской половины замка, с самого начала знавшей об этой истории.

Существовало несколько “рецептов” двойного самоубийства. Часто в них фигурировало холодное оружие. Обычно договаривались, что мужчина убивает возлюбленную, а потом себя. Такие сюжеты встречаются на гравюрах того времени. При этом женщины не забывали позаботиться о том, как будут выглядеть после смерти, и связывали себе колени поясом, чтобы посмертная поза выглядела пристойно.

Однако холодное оружие было ненадежным. Самураи хорошо знали, что даже тренированному бойцу трудно нанести несколько глубоких ран подряд: попав на лезвие меча, кровь моментально сворачивается и притупляет его. Поэтому, выходя из дома, предусмотрительный самурай всегда крепил на поясе мешочек со специальной протиркой для удаления крови и жира с меча и после каждого боевого эпизода протирал лезвие. (В современных фильмах самураи машут мечом направо и налево, укладывая одного противника за другим. Японские историки не советуют особенно доверять таким кинофантазиям.) Простые люди тонкостей обращения с холодным оружием не знали, поэтому мужчины часто наносили себе резаные раны ножом или кинжалом, но оставались в живых. Болевой шок тоже часто становился помехой задуманному – самоубийца терял сознание и уже не мог довести начатое до конца. В общем, далеко не все попытки заканчивались смертью.

Кроме того, популярностью пользовались утопление и отравление. Здесь “процент попадания” был выше, поскольку специальных знаний не требовалось. В столице люди чаще всего прыгали с центрального моста Рёгоку. Глубина и быстрое течение реки Сумида в этом месте гарантировали исчезновение тела и избежание глумления. Когда число двойных самоубийств возросло, городские власти были вынуждены установить на Рёгоку пост. Особенно много таких случаев стало в XVIII веке, чему немало способствовало получившее всеяпонскую известность “двойное самоубийство в Сонэдзаки”.

В 1702 году в лавке зажиточного осакского купца работал приказчиком его племянник, 25-летний Токубэй. Дядя был доволен честным и работящим парнем, строил планы на будущее. В столице у него имелось прибыльное торговое дело, требовался толковый распорядитель – Токубэй подходил как нельзя лучше.

По правилам того времени дядя сосватал за племянника свою приемную дочь и, скрепляя договоренность, передал живущей в деревне матери Токубэя, своей двоюродной сестре, отступные (в пересчете – около 8о тысяч долларов США). Как принято у солидных людей, сделку обставили солидно. Будущее племянника просветлело, а семейное дело получило преемника. Пока же холостой, неплохо зарабатывающий Токубэй посещал гейш. И одна из них, по имени Охацу, ему понравилась – да так сильно, что Токубэй вообще не захотел с ней расставаться. В ситуации нет ничего примечательного: в то время мужчины едва ли не поголовно женились на одних, а любили других и ничего странного в этом не видели. Конечно, преуспевающий Токубэй мог приобрести для любимой Охацу уютный уголок и отдыхать там душой и телом, однако он не пожелал вести двойную жизнь и честно рассказал обо всем благодетелю-дяде, попросив у него прощения и предложив расторгнуть помолвку. Дядя разъярился и потребовал, чтобы Токубэй вернул деньги, переданные его матери, а после убирался из Осаки на все четыре стороны. Токубэй согласился и начал, залезая в долги, собирать деньги. Один из партнеров грубо обманул его, и предприятие провалилось. Влюбленные обсудили ситуацию: оба связаны обязательствами и вместе быть не могут. Стало быть, надежда только на небеса. Они отправились в лесной район Сонэдзаки и провели там ночь. На рассвете Охацу сняла пояс кимоно и привязала себя к любимому. Потом произнесла условную фразу, и Токубэй бритвой перерезал горло сначала ей, а после себе. Это произошло 8 апреля 1703 года.

Памятник влюбленным. Токубэй и Охацу

О самоубийстве быстро узнали. Известный писатель, драматург Тикамацу Мондзаэмон (1653–1724) тут же выехал в Осаку и по горячим следам создал повесть “Двойное самоубийство в Сонэдзаки”. Спустя всего месяц была поставлена пьеса, сделавшая этот случай известным на всю страну. В том же году еще 46 пар ушли из жизни вслед за Токубэем и Охацу. Память о влюбленных была воплощена в скульптуре “Двойное самоубийство в Сонэдзаки. Токубэй и Охацу”, установленной в храме Цуютэн в городе Осака. Этот памятник вспоминают сегодня сразу, как только речь заходит о самоубийствах влюбленных в эпоху Токугава. Для японцев это символ несчастной любви на все времена. Однако пьесу, а вслед за ней и сами самоубийства влюбленных, как уже говорилось, запретили в 1722 году. Произведение находилось под запретом более двухсот лет, постановка была возвращена на сцену только в XX веке.

Традиции – вещь живучая. Молодой японец Тэцуо был уже женат, когда встретил и полюбил девушку по имени Кимико. Девятнадцатого февраля 2006 года они сняли номер в одном из осакских отелей для влюбленных. Выпили снотворное и, убедившись, что оно начало действовать, перерезали себе вены. Проснулись ночью от боли: кровь свернулась, а доза снотворного оказалась мала. Поняв, что самоубийство не удалось, Кимико попросила возлюбленного задушить ее – так он и поступил. Затем еще раз попробовал перерезать себе вены – снова неудачно. Попытался повеситься. Опять фиаско. Отчаявшись, Тэцуо позвонил в полицию и сдался. Убедившись в ходе процесса, что Кимико действительно его любила и хотела умереть, судья приговорил Тэцуо к шести с половиной годам тюрьмы по самой “мягкой” статье – “оказание помощи в совершении самоубийства”.

Квартал Ёсивара

Игры в любовь

Глубокое взаимное чувство встречается реже, чем игра с ним и вокруг него. Эпоха Токугава в этом смысле не была исключением. В то время было принято давать клятву любви и верности; она имела три степени. Первая, самая легкая – написать клятву кровью. Вторая уже предполагала некоторое членовредительство: а) влюбленные вырывали по ногтю и, поместив их в мини-шкатулки, обменивались ими – на вечную память; б) отрезали вместе с ногтем фалангу мизинца. Высший, третий уровень – выполненное обещание умереть вместе. Сначала все три варианта называли словом синдзю, но со временем так стали называть только двойное самоубийство.

Любители игр в любовь коллекционировали полученные от куртизанок клятвы, написанные кровью, локоны их волос, ногти и фаланги пальцев и на досуге рассматривали свои “трофеи”. Куртизанок было много, а клиентов еще больше, поэтому ногти и пальцы расходовали с умом. Зная об увлечениях клиентов, гейши дарили поклонникам плоды мелкого членовредительства, не имевшие к ним никакого отношения. Где брали? Покупали у специальных людей. В повести Ихара Сайкаку “Любвеобильный кавалер” (Косёку итидай отоко, 1682) есть эпизод, из которого ясно, что на волне спроса появились гробокопатели, бравшие у умерших женщин то, что можно было выгодно продать куртизанкам для последующего обмена.

Зачем профессионалкам все эти страсти?

Дело в том, что отношения гейш, особенно дорогих, с клиентами в идеале строились по долговременной, квази-супружеской схеме. Первое, что советовали новичку перед посещением квартала Ёсивара, – ознакомиться с его правилами. А правила требовали, чтобы мужчина, выбрав девушку, сначала шел к посреднику, который организовывал их встречу. Гейши высокого ранга встречались с гостями только на нейтральной территории. Посредник (агэя) приглашал ее к себе в чайный домик, туда же приходил и клиент. С рядовыми гейшами и проститутками посредники не работали и к себе их не приглашали. В 1642 году в Ёсивара насчитывалось 125 домов с гейшами и 36 агэя. Из тысячи тогдашних обитательниц Ёсивара элитарные гейши двух высших категорий (таю и коси дзёро) составляли около 10 %.

Встреча высокоранговой гейши с гостем проходила по той же схеме, что и предсвадебные смотрины жениха и невесты. Как правило, гейши не ложились с клиентом в постель ни на первом, ни на втором свидании. При взаимной симпатии и с соблюдением приличий это можно было сделать во время третьей встречи. А при полном неприятии партнера гейша высшей категории имела право ему отказать. Продолжались отношения также по квази-супружеской схеме: например, поменять гейшу, не обставив расставание с ней должным образом, почиталось делом недостойным, чем-то вроде супружеской измены. При всей эфемерности профессиональных любовных отношений в них зачастую играли вполне серьезно. Это была важная часть внебрачной жизни.

Элитарная гейша. Источник: НА

Далеко не вся токугавская проституция была профессиональной. Точнее, профессиональной была ее абсолютно меньшая часть. В начале XVIII века в квартале Ёсивара, контролируемом чиновниками бакуфу, постоянно работало около 4 тысяч гейш всех рангов. А мужчин в столице тогда было на 140 тысяч больше, чем женщин, и ресурсов Ёсивара, конечно, на всех не хватало. Да и дорого стоили посещения этого квартала: отчасти из-за того, что на одну гейшу в Ёсивара приходилось пять человек обслуживающего персонала (лекари, цирюльники, портнихи, повара и так далее), и все они жили за счет клиентов. А отчасти из-за налогов, которые бакуфу собирало в обмен на борьбу с нелегальной проституцией.

Неудовлетворенный спрос породил предложение. Уже в XVII веке Эдо опутала густая сеть нелегальных “клубов досуга”, посещение которых было проще и дешевле. Они назывались ока басё – “иное место” (по отношению к легальному Ёсивара). Создавались такие клубы просто: хозяин набирал девушек, желающих заработать, договаривался с авторитетным горожанином, который становился его гарантом, и заключал договоры с чайными домиками, постоялыми дворами, банями и так далее – этих заведений в столице хватало. Как и в Ёсивара, нелегальные проститутки были разделены на ранги и специализации, но профессионалками не считались. Их услуги стоили гораздо дешевле (в среднем 100–600 мон) и пользовались большим спросом. Объем этих услуг достиг такого масштаба, что начал сказываться на доходах обитательниц Ёсивара.

Провоз преступника по городу. Источник: НА

С нелегальной проституцией правительство боролось постоянно, продолжая политику, начатую ещё Тоётоми Хидэёси (1537–1598). Именно он первым озаботился укреплением общественного порядка и в 1589 году распорядился перевести все публичные дома Киото в один квартал. Впоследствии такие же кварталы были открыты в Осаке и Эдо. Однако лицензирование шло с трудом: к концу XVII века во всей Японии официальных “веселых кварталов” насчитывалось всего двадцать пять. Кроме главных городов – Эдо, Киото, Осаки, – их разрешалось устраивать в портах, некоторых торговых кварталах, а также при крупных храмах, куда стекалась масса людей. Все они контролировались правительством и жили по строгим правилам: клиентам не разрешалось ночевать в них более одного раза, хозяева были обязаны докладывать властям обо всех подозрительных посетителях. Сначала “веселые кварталы” располагались в центре городов, но затем их стали выселять на окраины и окружать высоким забором. После того как заведения квартала Ёсивара перевели из центра на окраину, в Асакуса, некоторые стали ездить туда на экскурсии.

Одновременно с ужесточением контроля над легальной проституцией бакуфу усиливало борьбу с подпольной. Оока Тадасукэ (1677–1751), легендарный глава Городского магистрата Эдо, добился в марте 1718 года принятия жесткого указа, и магистрат при помощи системы тайного надзора организовал поиск и ликвидацию нелегальных “фирм досуга”. Женщин было велено арестовывать, хозяев же заведений – с позором возить трое суток по городу, после чего высылать из столицы, а их имущество – конфисковывать. Так же поступали с хозяевами чайных домиков, уличенных в вызове нелегальных проституток. Хозяев, добровольно сообщивших о подпольных борделях, от ответственности освобождали, а умолчавших крупно штрафовали. Для большей эффективности власти использовали систему групповой ответственности, для чего к кампании привлекли квартальных старост и старшин десятидворок.

В соответствии с указом в мае 1718 года магистрат “зачистил” столицу от нелегальной проституции. Попутно выяснилось кое-что интересное о квартальном старосте по имени Дохати: сам он, правда, притонов не держал, однако закрывал глаза и потворствовал, властям о нарушениях не доносил. На него наложили крупный штраф, но после рассудили, что для такого случая наказание недостаточное. И дополнительным распоряжением обязали старосту написать покаянное письмо с перечислением своих ошибок и провинностей, лично обойти всех квартальных старост города (более 250 человек), ознакомить их с текстом и попросить каждого заверить бумагу личной печатью. Оформленный таким образом документ следовало передать в Городской магистрат. Принуждение к публичному покаянию – давняя японская традиция.

То, что эта традиция никуда не ушла, показывает японская практика борьбы с административными правонарушениями. В 2010 году в деле воспитания японских водителей был сделан очередной шаг, отсылающий нас прямиком к эпохе Токугава. За вождение в нетрезвом состоянии автомобилистов, как и прежде, будут лишать прав. Как и прежде, перед возвращением удостоверений они должны будут за два дня прослушать 12-часовой реабилитационный курс лекций. Потом еще час побеседовать с лектором один на один (психологическая консультация). Тема всех мероприятий одна – о вреде пьянства за рулем. Потом в течение 13 (!) часов, в несколько заходов, нарушители будут сдавать практическое вождение автомобиля ну очень придирчивому инспектору. Повторю, вся эта воспитательная работа проводилась и раньше, тут ничего нового нет. Новинка в том, что теперь проштрафившийся водитель в течение 30 дней перед возвращением прав должен будет вести дневник, отмечая, какое спиртное, в какое время и в каком количестве он принимал. Безотносительно к вождению автомобиля – вообще, по любым поводам. Без предъявления такого дневника права нарушителю не вернут.

Работников государственных органов в Японии тоже наказывают самокритикой и принудительным повышением квалификации. Весной 2010 года в здании окружной Токийской прокуратуры состоялась публичная лекция. Прочитал ее столичным следователям и прокурорам адвокат Сайто Хироси. Много лет назад он защищал водителя школьного автобуса по имени Сугая Тосикадзу, обвиненного в изнасиловании и убийстве 4-летней девочки. Подсудимого признали виновным и в 1990 году приговорили к пожизненному заключению. Его адвокат в течение 16 лет подавал апелляции и доказывал, что в ходе следствия были допущены серьезные нарушения, которые привели к осуждению невиновного. В 2009 году после анализа ДНК ошибку наконец признали и 63-летнего Сугая Тосикадзу из тюрьмы освободили, а министр юстиции и прокуроры перед ним публично извинились. Для следователей и прокуроров организовали цикл лекций о необходимости соблюдения закона и одну из них поручили прочитать тому самому адвокату, который боролся с ними 16 лет.

Несмотря на многолетнюю борьбу с нелегальной проституцией, победить ее токугавским властям так и не удалось. Согласно сохранившимся записям, в 1780-х годах в Эдо постоянно работало 162 незарегистрированных “фирмы досуга” [Танно Акира, 2010]. Чайные домики с полным набором удовольствий концентрировались в прихрамовых кварталах, лежащих на пути тысяч паломников. Буддийские и синтоистские храмы знали о специфике отдыха в этих “очагах культуры” и понимали, что вместе делают одно большое дело. Храмы и прилегающие территории находились в ведении Магистрата по делам религий (Дзися бугё), поэтому Городской магистрат не очень донимал их своими строгостями. К тому же многие храмы имели тесные связи с родственниками правящей фамилии, и мало кто из руководителей магистрата решался с ними конфликтовать. Уже упоминавшийся Оока Тадасукэ все же решился – и в 1723 году добился конфискации земель вместе с прилегающими кварталами у храма Гококу, построенного в 1681 году по личному распоряжению матери пятого сёгуна Цунаёси. На этой территории нелегальную проституцию удалось победить, но дальнейшие усилия главы Городского магистрата были пресечены сверху. Восьмой сёгун Ёсимунэ, проявив дальновидность, распорядился не допускать расширения сети нелегальных сексуслуг, но борьбу до полного их искоренения прекратить ввиду ее безнадежности.

Квартал перед воротами храма. Источник: GE

Да и как их было искоренить, если в то время вполне приличные состоятельные люди могли абсолютно легально заключить контракт о предоставлении интимных услуг едва ли не с любой такой же приличной женщиной? В этом случае мужчина строил для содержанки дом и выплачивал ей ежегодное пособие 3–6 рё золотом. Однако позволить себе такое могли немногие. Большинство горожан шли другим путем: несколько мужчин заключали с женщиной соглашение, и она с ними “работала”. В 1750-х годах в семье одного среднего по достатку торговца из Киото жена и дочь с согласия главы семейства вносили таким образом свой вклад в семейный бюджет. О его размере можно судить по дневнику другой женщины по имени Куму (Куму никки), который она вела в те же годы: “Платят по-разному, в зависимости от красоты и других достоинств женщины. Наивысшая ставка – один то и пять сё риса, высокая – один то, стандартная – восемь сё[14]14
  Примерно 27, 18 и 15 литров риса в денежном эквиваленте.


[Закрыть]. За это нужно посещать мужчину шесть раз в месяц” [Танно Акира, 2010].

Жена и дочь киотоского торговца заключили соглашения с 4–5 мужчинами каждая, из чего можно сделать вывод об их полноценной трудовой занятости в течение месяца и солидном вкладе в семейный бюджет. Повторюсь: семья не самая бедная, и женщины в ней работали, чтобы лучше жить, а не для того, чтобы не умереть от голода.

А как сегодня в Японии с сексуслугами? Из журналистских репортажей многие знают, что в этой стране всегда терпимо относились к мужским изменам. В советские времена едва ли не каждый, писавший о Японии, считал своим долгом пересказать популярную западную байку о том, как японские мужья возвращаются домой поздно вечером в сопровождении трех девушек-хостесс, а жены учтиво благодарят их за доставку мужей после совместного веселья. В нашей стране жизнь этой байке продлило и название такого возвращения – “вернуться на тройке”, находившее особый отклик в русской душе.

Сегодня в Японии, как и в любой развитой стране, секс-индустрия работает на полную мощность, и желающий отдохнуть и развлечься найдет все, что только подскажет ему воображение. Но официальное отношение к супружеским изменам сильно изменилось. Вслед за христианскими странами японское общество стало осуждать измены и защищать семейные ценности. Правда, первые шаги давались с трудом. Впервые законодательно запретить проституцию попробовали только в 1948 году. С первого раза не получилось. В 1953–1955 годах японский парламент еще четырежды рассматривал законопроект о запрете проституции, но он каждый раз проваливался. Наконец закон был принят в 1956 году и вступил в силу 1 апреля 1958 года. С того времени за проституцию стали наказывать. Но при этом включили ее в число “правонарушений без пострадавшего” (наряду с личным потреблением наркотиков и самоубийством), которые просто не согласуются с общественной моралью. Противоречие же между законодательной нормой и жизнью никого особенно не смущает: за многие столетия японцы с помощью понятий татэмаэ (показная внешность) ихоннэ (подлинная суть) научились примирять такие противоположности без ущерба для морального здоровья нации.

Даже в борьбе с педофилией и детской порнографией Япония отстает от развитых западных стран. Соответствующий закон в Японии принят и действует, но он запрещает только продажу, покупку и распространение детской порнографии, а пользоваться ею разрешает; поэтому тысячи интернет-пользователей спокойно загружают ее в свои компьютеры, и власти ничего не могут с этим поделать. Швеция, Дания и Великобритания еще в 2004 году приняли соответствующие законы и научились эффективно блокировать доступ к запрещенным сайтам (30 тысяч запросов в день). В Японии же такого механизма нет, поэтому из 1600 работавших в Японии в 2008 году сайтов с детской порнографией полиции удалось закрыть лишь 300 – и то лишь на время: они быстро возродились по другим адресам. Да и эти 1600 сайтов, по мнению замдиректора НИИ интернет-коммуникаций Сэйдзи Ёсикава, “лишь малая часть существующей сети”.