Текст книги "Крах однополярного мира"

Главный субъект современного исторического развития – глобальный управляющий класс, выражающий интересы глобального бизнеса. По своей природе это не структура (не случайно провалились все попытки создания «мирового правительства»), а открытая совокупность социальных вихрей, втягивающая в себя индивидов, обладающих глобальным влиянием, личной энергетикой и мобильностью, и выбрасывающая их при утрате хотя бы одного из этих качеств. Противоречие между доминирующей мощью глобального управляющего класса и его безответственностью перед управляемым им человечеством характерно для Средневековья и создаёт угрозу возвращения норм того времени. Ключевую роль в глобальном бизнесе (и, соответственно, в глобальном управляющем классе) играют «фонды фондов», владеющие основными глобальными корпорациями и друг другом.

США – оргструктура глобального управляющего класса, что создает внутри американского государства перманентный конфликт представителей этого класса с национально ориентированной американской бюрократией (качественно усилившийся с победой Трампа), а также противоречит возвышению в его составе представителей Китая, остающихся, в отличие от остальных его элементов, выразителями интересов только своего общества. Оба эти конфликта будут нарастать, открывая не только «окна угроз», но и «окна возможностей», в том числе – для России.

Перерастание социальных сетей в социальную инфраструктуру и, далее, в социальные платформы, создающие среду обитания человека в развитых обществах и определяющие его поведение, качественно повышает значение их разработчиков и управленцев в составе глобального управляющего класса. Финансисты из «фондов фондов», по-прежнему владея информационными корпорациями, утрачивают возможность понимать, чем именно они владеют. В результате представители социальных сетей из подчиненных и второстепенных фигур становятся (возможно, временно) равнозначимы «хозяевам денег». Они владеют поведением людей, их мнениями и эмоциями прямо, а не через посредство собственности и денег. Это создает новый конфликт внутри глобального управляющего класса: между финансовыми и социальными владельцами мира.

Указанные конфликты внутри глобального управляющего класса существенно дополняют главный конфликт современности: между глобальными и обособленными структурами (в частности, между глобальным бизнесом и обществами-государствами, породившими народы), – и дают новые шансы патриотам, желающим вернуть служащие глобальному бизнесу государства своим народам.

Разрешение развитыми государствами использования криптовалют, объективно подрывающих национальный суверенитет, означает, что криптовалюты служат субъекту, более мощному, чем государства. Такой субъект один – глобальный бизнес. Противоречие между глобальными функциями доллара и его национальной природой (усилившиеся с приходом патриота Трампа, собравшегося взять под контроль ФРС) стало нетерпимым для глобального бизнеса. Раз сделать доллар международным не удалось (в 2011 году ФРС провокацией против главы МВФ Доминика Стросс-Кана торпедировала план создания «мирового правительства» или «финансового Госплана»), объективная потребность будет удовлетворена иным путем: глобальной по своей природе криптовалютой (это не исключает гипотезу о создании криптовалют спецслужбами, так как в условиях размывания государств они сближаются с глобальным бизнесом, а их руководство может входить в глобальный управляющий класс.)

В отличие от обычных (фиатных) валют, обеспеченных доверием к эмитирующим их государствам, криптовалюты обеспечены недоверием к национальным государствам, не справляющимися со своими обязанностями в условиях глобального кризиса (в том числе из-за своего подчинения глобальному бизнесу).

Сверхпроизводительность информационных технологий резко сокращает число людей, нужных для производства потребляемых человечеством материальных и нематериальных благ, делая лишними сотни миллионов, а в близкой перспективе – миллиарды людей. Государства ради социальной стабильности сдерживали рост производительности, но глобальный бизнес (как и бизнес в целом) не воспринимает социально-психологические категории и, став с уничтожением СССР сильнее государств (так как их ресурс, монополия военной защиты – во многом утратил свой смысл), форсировал прогресс коммерциализацией созданных в ходе «холодной войны» новых технологических принципов. Поскольку разрыв между производимым и потребляемым наиболее значим у «среднего класса» развитых стран, его утилизация стала категорическим императивом рынка.

Примирение европейского «среднего класса» с его обеднением организацией миграционного кризиса достигнуто ценой ускорения исламизации Европы. Превращение Евросоюза в евроХалифат вероятно уже к 2050 году. Только Россия (в случае своего сохранения как единого государства) может подготовить управленческие кадры и концепцию, позволяющие избежать варваризации и сохранить достижения европейской культуры (включая навыки создания и развития технологий) в рамках политического ислама.

Возникновение лишних людей уничтожает экономический фундамент гуманизма (ранее человек был источником прибыли, теперь становится источником издержек). Утилизация населения оказалась крайне сложной задачей. В неразвитых странах конфликты малой интенсивности, голод, болезни, искусственное бесплодие (включая прививки и планирование семьи) и войны недостаточны для решения проблемы (примеры: Африка и, в меньшей степени, арабский мир). В развитых странах мейнстрим – отказ от рождаемости и виртуальная реальность, но проблема извлечения прибыли из отправленного в виртуальную реальность тела или хотя бы его самоокупаемости не решена, что сохраняет проблему лишних людей как источника убытка.

Несмотря на нерешенность задач по утилизации лишних людей, само их появление уже уничтожает демократию и рынок. Демократия исчезает, так как она осуществляется исключительно от имени и во имя среднего класса (в 2017 году Макрон констатировал, что она уже возможна только на местном уровне). Рынок невозможен без генерируемого им спроса. Рыночная демократия перерождается в распределяющую блага информационную диктатуру.

Открытие новых технологических принципов без прямой угрозы существованию не совместимо ни с рынком, ни с традиционной западной демократией: оно требует инвестиций в полную неопределенность, что несовместимо с первым, и отказа от сегодняшнего потребления ради завтрашнего, что несовместимо со второй. Поэтому по завершении коммерциализации технологических принципов, открытых в ходе «холодной войны», отказ от рынка и традиционной западной демократии становится условием развития. Возможно, отход США от демократии вызван не только внешним управлением со стороны глобального управляющего класса, но и стремлением преодолеть ограниченность её западной модели для продолжения развития (правда, технологический прогресс становится невозможен и из-за невозможности углубления разделения труда, требующего расширения рынка: он упирается в объективные границы рынка, а выигрыш времени путем снижения издержек невозможен, так как доминирующие глобальные монополии, как и всякие монополии, зарабатывают на их увеличении).

Сохранение гуманизма, а также благосостояния и жизней лишних людей возможно лишь при смене цели развития: с прибыли на развитие человека. Тогда переизбыток людей обернётся их нехваткой (так как развитие личности потребует качественного роста числа педагогов и медиков). Но причины провала советской цивилизации сохраняются: непонятны стимулы, из-за которых личность предпочтёт самосовершенствование деградации, а также критерии самого совершенствования (ибо личность, в отличие от капитала, многогранна). Возможно, важным шагом вперёд станет китайская попытка преобразования человеческой природы (система «социального кредита»); её новизна, по сравнению с советской, заключается во всеобъемлющем характере воздействия на личность и разветвлённых механизмах обратной связи (которые могут погибнуть по завершении этапа тестирования, отладки и доработки системы).

Информационные технологии приносят в жизнь многие черты коммунизма, – хотя и не так, как это представлялось, скажем, полтора века назад. Общественная природа и неотчуждаемость главного ресурса современности, информации, делают невозможной частную собственность на неё, выводя данный актив за рамки системы капиталистических отношений. Попытка приватизации информации «правом интеллектуальной собственности» выродилась в злоупотребление монопольным положением и в целом уже провалилась (наглядно тормозя развитие сторонников капитализма и подрывая их конкурентоспособность). В развитых странах труд перестал быть условием выживания, разница между рабочим и свободным временем стёрлась (хотя способом, который нас не радует), а между трудом и развлечением стирается стремительно: труд действительно становится всё более творческим. Акционеры глобальных корпораций уже не могут управлять своей собственностью: управление объективно принадлежит топ-менеджерам. Более того: акционеры в массе своей и не хотят управлять, желая быть, по сути, пенсионерами-рантье, а не собственниками и уничтожая тем самым являющуюся фундаментом капитализма частную собственность, которая не существует вне процесса управления. Она отмирает – хотя и совсем не так, как предполагали классики того же марксизма.

Глобальный экономический кризис вызван загниванием монополий, сложившихся на глобальном рынке. Возможности расширения рынков близки к исчерпанию: как территориально (глобальный рынок расширять некуда), так и финансово (накачивание денежного спроса ограничено безопасными темпами роста долговых пирамид), и технологически. Фундаментальный переход от изменения мира к изменению его восприятия подготовлен произошедшим в 70-е годы смены вектором развития с производства на развлечения: это сильно удешевило и упростило создание новых рынков, но основной результат от этого уже получен. Новые рынки, создаваемые изменением человека (включая расширение спектра сексуальных ориентаций, грозящее вымиранием), достаточны для формирования нового политического мейнстрима Запада, но не для генерации необходимого спроса.

Загнивание монополий проявляется, прежде всего, в нехватке спроса. Наученные опытом Великой депрессии, развитые страны компенсируют сжимающийся коммерческий спрос кредитной эмиссией (которая одновременно позволяет увеличивать бюджетный дефицит). Однако ее возможности близки к исчерпанию, так как в развитых странах нет возможностей создания новых крупных прибыльных контуров, поэтому эмиссия оборачивается ростом заведомо безвозвратного долга – как государственного, так и частного.

Конкуренция за спрос, усиливая протекционизм, разорвёт глобальные рынки на макрорегионы, обрушив мир в новую, Глобальную депрессию. Готовность Google ограничивать показ новостей, противоречащих западным стандартам единомыслия, и анонимная цензура Facebook показывают, что разорваны могут быть даже информационные рынки. Глобальная депрессия будет хуже Великой: она так же будет порождать войны, но войны не будут выходом из неё (Вторая Мировая война укрупнила макрорегионы, объединив пять в два, – роста пространства конкуренции внутри них хватило на целое поколение), – Глобальная депрессия будет заключаться в распаде единого рынка на макрорегионы, и война не объединит их. Промежуточным этапом будет наличие трёх валютных зон (доллара, юаня и евро) в экономике и биполярное противостояние США и Китая со сдерживающей ролью держав второго плана (Евросоюза, Индии, Японии и, если сумеем, России). Глобальная депрессия будет, как и межвоенный период, временем хаотичной борьбы всех со всеми (включая негосударственных участников глобальной конкуренции). Глобальные монополии погибнут либо окажутся сильно ослаблены в результате срыва в депрессию, что частично восстановит роль государств в мировой политике.

Распад глобальных рынков на макрорегионы снизит ёмкость отдельных рынков, что может вызвать исчезновение ряда технологий (им будет не хватать спроса). В случае технологий жизнеобеспечения (например, создания новых поколений антибиотиков) это будет грозить значительными жертвами. Выходом станет дотирование этих технологий государством (что расширит общественный сектор и сферу предоставления государством общественных благ) и применение «закрывающих» технологий. Последнее даст дополнительную возможность России – как их родине и стране, культура которой соответствует таким технологиям (как старая немецкая культура соответствует инженерным наукам, итальянская – дизайну, английская – юстиции, а американская – бизнесу).

«Закрывающие» технологии – простые, дешёвые и сверхпроизводительные, в значительной степени созданные в рамках ВПК СССР (единственного места в мире, где были возможны исследования «просто так», без заранее обещанного результата) и развивающиеся в порах общества. Они жёстко подавляются бюрократией, но, главное, монополиями (которые зарабатывают на издержках и потому усложняют и удорожают, а не упрощают и удешевляют продукцию). Ослабление монополий в ходе Глобальной депрессии откроет простор для применения «закрывающих» технологий и их дальнейшего развития.

Современная мировая политика представляет собой борьбу двух групп в рамках глобального управляющего класса – групп, пытающихся противостоять распаду глобальных рынков на макрорегионы и сознающих неизбежность этого распада, пытающихся использовать его для укрепления своих позиций (рост китайского влияния идёт исподволь, китайцы предпочитают пользоваться глобальными процессами, не пытаясь ломать их, но не сопротивляясь их изменениям). Первые поддерживают либералов, вторые – патриотов (консерваторов); в США их противостояние выражено холодной гражданской войной глобалистской либеральной элиты («глубинного государства») против Трампа. Либералы обречены на поражение ходом истории (уже TTP и ТTIР Обамы были попыткой разделить глобальные рынки и вырезать из них макрорегион США, пусть и абсурдно преувеличенный), но будут сопротивляться и не канут в Лету, сохраняя часть своего влияния в мире Глобальной депрессии.

США живут, пока мир оплачивает их потребление покупкой их госбумаг с нерыночно низкой (это условие устойчивости финансовых пирамид) доходностью. Такая покупка может быть массовой только от страха. Поэтому стратегия США – запугивание доступной им части мира. После исчезновения «советской военной угрозы» главным пугалом стало расширение зоны хаоса. Хаотизация мира – объективное условие сохранения США как единственной «тихой гавани» для мировых капиталов (как сказал Саммерс, без зарубежных военных баз США тут же обанкротятся). Это устремление объединяет всю их элиту: представителей обоих глобальных кланов и ключевых групп бизнеса (финансистов, информационно-компьютерно-социальный комплекс и ВПК), объединившихся при Обаме. Трамп выражает это устремление без угрозы Третьей мировой войны, что обеспечивает ему некоторую политическую прочность, но при его поражении этот союз не ослабнет.

В 2020-21 годах вероятен военный конфликт США с Китаем в связи с насыпаемыми последним островами, делающими Южно-Китайское море его внутренним. Подготовка Китая к этому конфликту является не менее важным фактором, чем неприемлемость для США пассивного ожидания изменения глобального политического баланса в пользу Китая вслед за аналогичным изменением экономического, технологического и информационного балансов. «Вторым фронтом» в этом конфликте, скорее всего, станет организованное США (которые перебросят туда подготовленных боевиков-исламистов запрещенного в РФ ИГ) восстание в Синцзян-Уйгурском автономном районе Китая. Россия и, вероятно, Монголия помогут Китаю в этом конфликте.

Ключевой вопрос мировой политики на 2018–2020 годы – сохранение России, до сих пор не сумевшей создать свой макрорегион, жизнеспособный в условиях срыва в Глобальную депрессию (несмотря на разговоры об этом, идущие с 2006 года). Отказавшись (Валдайской речью Путина в сентябре 2013 года) от форсированной трансформации человека ради создания новых рынков, Россия доказала ценностную несовместимость с Западом и вызвала агрессию в виде привода к власти на Украине фашистов-необандеровцев (хаотизация ядерной державы – идеал стратегии США). Затем Россия обесценила усилия США по хаотизации мира (купировав исламский фундаментализм в Сирии, не дав втянуть себя в войны с Украиной, а затем – и с Турцией), способствовав этим победе патриота Трампа над либералами. При этом Россия крайне уязвима – в силу гибридного характера своей государственности: патриотическая внешняя политика сочетается с либеральной социально-экономической. Опора высшего политического руководства на стихийный патриотизм общества и его инстинкт самосохранения противоречит компрадорскому характеру элиты («оффшорной аристократии») и стремлению либералов вернуть себе всю полноту власти по образцу ельцинской эпохи «лихих девяностых». Это делает вероятной попытку либерального госпереворота после президентских выборов (по стандартам «цветных революций»). Чем позже будет совершена эта попытка, тем выше (в силу роста раздражения общества от падения уровня жизни и антинародности элиты) её шансы на успех, означающий уничтожение современной России.

Возможность трансформации человека для создания новых рынков не означает её необходимости или неизбежности. Она представляется подчинением изменению среды обитания современного человека, созданной информационными технологиями в условиях рынка. Однако конструктивно не подчинение изменениям, а преодоление их: так, подчинившиеся подобному изменению в условиях ледникового периода либо вымерзли, либо ушли в теплые регионы, где их развитие остановилось, – и лишь оставшиеся, научившись одеваться в шкуры и использовать огонь, продолжили развитие и создали цивилизацию (хотя, с точки зрения отдельного индивида, это было не имеющей оправдания жестокостью и бессмысленной жертвой). Кроме того, трансформация человека сокращает его возможности к размножению и, будучи выигрышем в краткосрочном (рыночном) плане, означает катастрофу в долгосрочных (моральном и цивилизационном).

Технологии уже давно позволяют проводить референдумы (и даже с делегированием голоса по каждому отдельному вопросу) в режиме онлайн. Нежелание использовать электронную демократию даже во вспомогательном режиме (как в странах Евросоюза, где результат референдумов не является обязательным для власти) вызвано политической инерцией: отменяемый современными технологиями слой политиков борется за самосохранение. Такая борьба является действительным двигателем истории: именно в ней рождаются новые властные и социальные формы, в рамках которых развивается затем экономика. Возможно, сейчас в ней родится новая форма организации общества, сохраняющая суверенитет, но преодолевающая архаику традиционной вестфальской государственности (ренессанс националистических государств, вроде Польши и стран Прибалтики как чрезмерная реакция на размывание государства как такового и попадание его под внешнее управление – тупик, не способный обеспечить развитие и даже привлекательность.)

Сегодня информационные технологии зримо угрожают архаизацией и срывом в новое Средневековье (которое, вопреки представлениям глобализированных элит, недолго останется компьютерным), запуская очевидный социальный и личностный регресс. Неясно, входит ли человечество в «обратную петлю» социального прогресса: период деградации, который может распространиться и на сферу технологий, – или же оно сумеет позитивно и созидательно адаптироваться к возможностям и вызовам новых технологий. Нельзя исключить, что деградация на индивидуальном уровне является элементом прогресса на более высоких уровнях организации живой материи. Выяснение данного вопроса представляется одной из наиболее увлекательных задач современных общественных наук.

Марксизм был теорией познания мира, разработанной на научном фундаменте XIX века. Его ключевым достижением стал исторический материализм, применяющий диалектику к общественному развитию, то есть к развитию, осуществляемому не на основе неизменных правил (как это имеет место в природе вне человеческого общества, изучаемой диалектическим материализмом), а, напротив, за счет постоянного изменения правил развития. Отчаянная философская полемика Ленина с «позитивистами» была вызвана началом научной революции, изменившей фундамент марксизма и потребовавшей его адаптации, – однако научная революция шла весь ХХ век и продолжается посейчас. В основе всякого научного познания лежит математика. Ее наиболее передовой раздел, математика неопределенностей («теория хаоса»), применяется для управления локальными процессами общественного развития; текущей задачей науки является её применение для анализа и прогнозирования развития в целом. Следующий шаг – применение к общественной сфере подходов и парадигм, разрабатываемых квантовой механикой и космологией (например, «квантовая политика», субъекты которой одновременно осуществляют диаметрально противоположные воздействия друг на друга).