Текст книги "Гибель красных богов"

В туче открылся просвет. В него брызнули лучи, расширяясь разноцветным шатром, в котором блуждали прозрачные лопасти света. Словно за тучей волшебный фонарщик подносил к прогалу алый, золотой, нежно-зеленый, чудно-фиолетовый фонарь. Цветные покровы ложились на поляну, будто их стелили под ноги Ангелу, который приближался в буре света.

– Андропов, узнав о существовании «сталинского эзотеризма», стал возрождать проект. Дал ему кодовое название «Ливанский кедр». Возродил элиту КГБ. Подготовил во всех сферах жизни – в науке, культуре, церкви, партии, армии и, конечно, в разведке новые контингенты, ориентированные на «Ливанский кедр». Узкий круг посвященных готовил эзотерическую революцию, чистку хрущевской агентуры, перевод страны на мобилизационные рельсы. Но его сразила болезнь. Искусственная почка, изготовленная в рамках космической программы «Марс», продлевала ему жизнь. Однако враг, догадываясь о существовании «Ливанского кедра», нанес превентивный удар. Врач из Таиланда, приглашенный для лечения Юрия Владимировича и знакомивший его с тайнами буддийской медицины, был агентом американской разведки. Он отключил искусственную почку в тот момент, когда Юрий Владимирович просматривал труды философа Льва Шестова, сравнивая его с Ницше. Я был в это время с ним, мы говорили о проблеме «Гибели богов». Смерть наступила почти мгновенно. Он только успел взять меня за руку и произнес: «Посадите кедр!»

Мы расправились с таиландским врачом и несколькими его приспешниками. Это было наше маленькое «дело врачей». Их трупы замурованы в бетонные сваи Дворца молодежи на Комсомольском проспекте. С тех пор противостояние в недрах общества нарастает. Схватка приближается. Мы готовим нейтрализацию всех предателей и перерожденцев, всей агентуры влияния, всех монстров и носителей «оргоружия», как вы его называете. Кстати, не пытайтесь отыскать Демиурга. В том виде, как вы его себе представляете, его не существует. Он не имеет людского воплощения. Он – явление иной природы. Он – тот, кого философы именуют Духом Зла, а теологи – Князем Тьмы или Антихристом. Он – порождение Ада и выводит этот Ад на землю. Мы выводим Рай. Вам предстоит священная и опасная роль. Вы можете погибнуть, но если вы погибнете, то как священномученик. На вас, Виктор Андреевич, пал наш выбор. Вы – ключевая фигура в операции «Ливанский кедр»…

Световые потоки изливались из тучи на поляну. Она была похожа на драгоценный ковер, куда вот-вот ступит белоснежная стопа, и Ангел в ослепительных одеждах опустится с небес. Белосельцев испытывал восторг, умиление. Ему открылся смысл мироздания, истории и его собственной жизни, соединенных в симфонию лучей. Стоящий перед ним Чекист был ему бесконечно близок и добр. Белка взирала на него лицом Великого Реформатора, и шерстка на ее спине волшебно серебрилась, а голову окружал прозрачный нимб.

– Вот это я и хотел вам сказать. Теперь вы все знаете. Вы выполнили первую часть задания. Вторая заключается в том, что вы войдете во взаимодействие с государственниками. Они знают о вас, готовы встречаться. Это не главные, а промежуточные люди, которым поручено совершить лишь самую начальную, черновую работу. Затем их сменят другие. Третью часть задания вы узнаете от меня чуть позже. Теперь мы можем идти.

Небеса погасли. Туча ушла. Небо было пустым и белесым. Поляна зеленела подстриженной травой. Белки не было. Садовник в звании капитана поливал газон из гибкого шланга.

Они вернулись в павильон, в кабинет Чекиста, простой, похожий на номер в кемпинге, с несколькими правительственными телефонами, с литографией на стене, изображающей парк Версаля с подстриженными деревьями и античными скульптурами.

– Наши товарищи в ближайшее время направляются в различные районы страны. Узнайте график поездок и присоединяйтесь к ним. Посмотрите, как они действуют. Оцените настроение людей… Пить хотите? – неожиданно спросил Чекист, поднимая на Белосельцева детские, ясные глаза. – Отведайте, очень недурно! – На подоконнике, рядом с телефонами, стояла трехлитровая банка, накрытая марлей, а в ней плавал гриб, питаемый спитым чаем и сахаром. – Отведайте!

Чекист достал граненый стакан, наклонил банку, сцедил сквозь марлю желтоватый раствор, протянул Белосельцеву. Тот с удовольствием выпил вкусный, слегка игристый, сладко-кислый настой, напомнивший ему время, когда подобные грибы стояли почти во всех семьях, и бабушка ухаживала за грибом, гордилась его произрастанием и отменным вкусом.

– Желаю удачи, – Чекист пожал ему руку. Уходя, Белосельцев взглянул на банку, и ему показалось, что слоистый, состоящий из множества губ, клейкий гриб улыбнулся ему сквозь стекло.

Глава седьмая

Белосельцев был готов осуществлять возложенную на него миссию. Связывался с помощниками, порученцами, заместителями высших представителей государственной власти, которые были предупреждены о его звонках. Узнавал от них время и цели поездок, в которых ему предстояло участвовать. С Главкомом он отправлялся на военные учения в Белоруссию. С Прибалтом, министром и крупным партийным начальником – в атомный город в прикаспийской пустыне. С Премьером – на атомный полигон в Семипалатинск. С Профбоссом, правой рукой Первого Президента, – на космодром Байконур. С Зампредом, которого почитал и любил, – на Новую Землю.

Он был внесен в бортовые списки, включен в график поездок. Теперь же направлялся к Партийцу, намереваясь выяснить, готова ли партия в «час Икс» выполнить роль организатора народных масс.

При входе в сумрачное здание Центрального Комитета партии Белосельцев миновал пост охраны, где строгие, с синими погонами офицеры безопасности просмотрели его документ. Неохотно, с отчужденными, недоверчивыми лицами пропустили его внутрь огромного, тяжелого здания. Он прошел по петляющим коридорам старого доходного дома, где когда-то в номерах отдыхали заезжие в Москву чиновники, купцы, разорившиеся дворяне, подавались самовары, штофы с вином, захаживали девицы легкого поведения, выставлялась за порог нечищеная обувь постояльцев, а теперь на высоких, одинаково равнодушных дверях висели чопорные таблички с именами известных партийцев и сотрудников их аппарата. В коридорах было пустынно, как на паперти закрытого храма. Лишь изредка тихие, невзрачные люди с папками, как тени, скользили вдоль стен. По стеклянному рукаву он перешел в новое здание, блистающее дорогим полированным деревом, с быстроходными комфортными лифтами. Пожилой помощник ввел его в кабинет, и навстречу ему, добродушный, загорелый, с крепким лысоватым лбом, поднялся Партиец.

– Какие люди! Какие умы! – приветствовал его дружески-фамильярно хозяин кабинета, сильно сжимая ладонь, беря под локоть, усаживая на удобный стул лицом к огромному прохладному окну, за которым в летнем цветении открывался Кремль. Мокрое золото, белый камень, влажно-алый кирпич в сочных зеленых купах. Казалось, Кремль строился веками, убелялся дворцами и храмами, фресками и поливными изразцами только для того, чтобы услаждать взор обитателя кабинета.

– Ваша статья, Виктор Андреевич, об оборонном сознании внимательно прочитана в ЦК. Открою секрет, у меня был разговор с Генеральным. «Это что же? – спрашивает. – Призыв к военному перевороту?» Пришлось его убеждать, что это трезвая и смелая аналитика.

Партиец нажал на кнопку, вызывая кого-то. Попросил кофе и «чего-нибудь сладенького, пожевать». Белосельцев подумал, что сейчас увидит крепкого, молодого помощника, из тех, что, по словам Чекиста, стоят за спиной каждого государственника, «эзотерического гвардейца Андропова». Но в кабинет с улыбкой вошла милая, сдобная женщина, внесла поднос с кофе, вазочку с сахаром, блюдо со множеством маленьких аппетитных печеньиц.

– Мне удалось заинтересовать Генерального вашими идеями. Полагаю, сейчас самое время положить ему на стол вашу записку об «организационном оружии». По-моему, он готов прочитать.

На маленьком столике плотно стояли телефоны. Несколько белых, как из кости, с металлическими гербами. Черные, красные, зеленые, с дисками и без. Телефонные шнуры изгибались вниз, исчезали в стене. Белосельцев зорко проследил направление шнуров, расположение аппаратов. В телефонах закрытой связи, скрученная в жгуты, таилась информация о заговоре, имена заговорщиков, списки и адреса участников. Шнуры сквозь стену уходили наружу, превращались в синий изгиб реки, в переполненную машинами набережную.

Но в кабинете было спокойно, веяло достатком, организованным обилием и порядком. Нарядный Кремль в зеркальном окне, блеск аппаратов, кружевная бахрома передника на груди миловидной служанки.

– Он ведь тоже понимает трагичность положения, – продолжал Партиец. – Потеря управляемости, распад окраин. Мы должны оттеснить от него дурных советников, окружить настоящими государственниками. Ему непросто совмещать роль Генсека и Президента, здесь есть свои тонкости.

Белосельцев глотал терпкий кофе, смотрел на далекий изгиб реки, мерцавший сквозь башни и главы.

– Неужели вы не видите, что вас уничтожают? – Белосельцев, как от боли, сморщился от собственных слов, глядя на молчащие телефоны с гербами, на свисающие вниз провода, по которым слабо сочились ручейки заговора. – Партию умерщвляют, и она вот-вот исчезнет, как дым. Ее три года, словно растение, извлекают из почвы, отряхивают землю с корней, отламывают ветку за веткой, кладут иссыхать на солнце. Она уже исчахла, и скоро ее бросят в огонь. Я вам писал о механизме истребления партии, поэтапного отключения ее от власти. У вас была абсолютная власть над территориями, народом, ресурсами, но у вас не было иммунитета перед инъекциями «оргоружия». В самый центр, в мозг партии, ввели чужой гормон, горстку людей, которая несла болезнь и смерть. Эта горстка расплодилась и наполнила все структуры. Вам вывели лидера, взрастили его в инкубаторе и пересадили в ЦК. Как зачарованные, вы слушаете его упоительные песни и идете в пропасть. Сначала вас обвинили в кровавых грехах сталинизма, и народ ужаснулся вам, как палачам. Потом вас упрекнули в мздоимстве, и народ возненавидел вас, как воров. Потом вас ткнули носом в неудачи хозяйственной деятельности, и вы прослыли растяпами и лентяями. Потом вас уговорили добровольно отказаться от власти, и вы оказались ненужными. Теперь вас обвинят в попытке незаконно вернуться к власти, натравят на вас народ и уничтожат. Вы лишены иммунных систем, и вам грозит смерть.

– Во всем, что вы говорите, много правды, – Партиец соглашался, многозначительно покачивал крепколобой головой. Однако было видно, что он обладает высшим, более полным, чем то, которым владел Белосельцев, знанием. – Мы терпеливо, сознательно допускаем критику в наш адрес. Сознательно отказались от абсолютной власти и создали оппозицию. Если угодно, мы создали себе противников, и это не слабость, а сила. Мы предоставили народу право выбирать между нами и оппозицией, и народ уже прозревает, уже видит, кто друг, а кто враг. Народ обмануть невозможно. Он сделает правильный выбор.

– Вас будут вешать на фонарях, – тихо сказал Белосельцев. – Вами станут пугать детей. Вас загонят в подполье, – Белосельцев мучился, глядя, как в ослепительном блеске реки темнеет кораблик и лучатся кресты. – «Оргоружие» уже проверено в Европе, сработало в Прибалтике, в Грузии. Существуют компьютерные модели вашего уничтожения. Ко мне приходят американские аналитики, разведчики, вынюхивают, выспрашивают, вводят поправки в эти жестокие модели. Неужели не чувствуете, что вот-вот случится непоправимое?

Громко, властно зазвонил телефон. Партиец крепким кулаком сжал белую трубку, и в ней, у розового уха, зарокотала мембрана.

– Только что выступал в академии Генштаба, и генералы, скажу я вам, встретили меня с пониманием, – Партиец вставлял в бессловесный рокот мембраны свои оптимистические, бодрые фразы. – Да, мы подготовили свое отношение к выводу войск… А я им сказал в перерыве: «С армией не надо шутить…» Да, вы правильно им напомнили о полигонах… У ядерной державы должны быть ядерные полигоны, а не выпасы для казахских овец…

Партиец слушал, отвечал, улыбался. Кивал в такт рокочущей гулкой мембране. Белосельцев чутко прислушивался. Знал, чей голос колеблет стальную пластину, чьи неторопливые рокоты вызывают на лице Партийца почтительную улыбку. На другом конце провода был Главком. Он тоже в заговоре, связан с Партийцем.

– Сегодня зайду в Генштаб, обязательно перемолвимся… Министр готов к разговору, он тоже устал… Жму руку, но не прощаюсь… – трубка улеглась в аппарат. – Простите, Виктор Андреевич, я вас слушаю с большим интересом!

– Извините, – продолжал Белосельцев. – Но вы все еще оперируете категориями пленумов, президиумов, парламентских голосований. Изучаете реальность по статистике неработающих министерств, по разведсводкам парализованного КГБ. А ведь все действительные договоры последних лет не записаны на бумаге. Все истинные тайные соглашения не занесены в протоколы, – Белосельцев пытался преодолеть едва заметное отторжение Партийца. – Когда ваш Генеральный в Рейкьявике выступал по телевидению после тайной беседы с Рейганом, у него было ужасное лицо клятвопреступника! Без кровинки! Такое лицо бывает у совершивших вселенский грех, у отцеубийцы! Именно тогда он отдал американцу родную страну, оборону, историю. Такое лицо бывает у человека, продавшего душу дьяволу!

– Помню его лицо, – задумчиво произнес Партиец. – У него несколько лиц, несколько выражений, для каждого отдельного случая. Но то лицо я запомнил.

– Потом была Мальта. Разыгрался, вы помните, страшный ураган над Средиземным морем. Словно устрашившись, сместились воды и твердь, заколыхались материковые платформы. Там было принято решение о расчленении Союза, о разрушении мирового социализма. Состоялся невиданный, не снившийся ни Сталину, ни Гитлеру, ни Наполеону, послеялтинский передел мира. Рассекался Советский Союз. Его куски передавались под контроль Америке, Японии, Германии. Там, на Мальте, у него тоже была своя маска! Трусливая, безумная улыбка, бегающие, блудливые глаза мирового преступника, скользящего по драгоценным паркетам чужих дворцов. С Мальты началась новая геополитика мира. Теперь мы с вами, на фоне величественного Кремля, живем в несуществующем государстве. Вопрос дней, часов, может быть, минут, когда это откроется, и мы обнаружим, что у нас нет страны! – Белосельцев был страстен, резок. Своей страстью и агрессивностью старался вызвать Партийца на откровение. Желал серьезной дискуссии. Желал появления молодых интеллектуалов, впрыскивающих в утомленную партию адреналин. Возвращающих ей стратегический замысел, радеющих за эзотерическую революцию «Ливанского кедра».

– Недавно я с ним разговаривал, – задумчиво произнес Партиец, слушая не Белосельцева, а кого-то другого, невидимого. – Предупреждал о возможной катастрофе, о близком взрыве. Он сказал: «Надо набраться терпения и мужества. Общество, как взбесившийся табун, летящий к пропасти. Надо успеть перед краем его развернуть».

– Вы загипнотизированы им! Партийное верноподданничество, пирамидальная структура партии отдают вас в руки Генсека. Он умышленно убивает вас, а вы ищете его взгляда! Так хозяин убивает овчарку, а она ползет по снегу и лижет ему руки!

Опять зазвонил телефон, бело-желтый, как из слонового бивня, с платиновым гербом на циферблате.

– О, какие люди, какие кадры! – Лицо Партийца осветилось радушием. Видно, тот, кто звонил, был ему действительно близок. – Слышал, вы собираете в кулак всю индустрию Урала, Сибири! И Казахстана в придачу! С вами надо дружить, а то перекроете газопровод, как станем в Москве кофе заваривать?.. Очень надо повидаться… Немедленно… Вылетайте спецрейсом!..

Белосельцев гадал, кем мог быть невидимый человек, чье лицо туманилось в циферблате. Кто он такой. Технократ, связанный с заговором, летящий в Москву из Сибири на тайную встречу с Партийцем.

– Жду, очень жду! – трубка мягко чмокнула, улеглась в костяное ложе. – Простите, нас перебили… – Партиец повернулся к Белосельцеву. – Так вы полагаете, партия не чувствует трагедии? Нет, это не так. Партия прозрела и готова себя защитить. Убежден, очень скоро она вмешается в кризис. Народу уже ясно, что без партии невозможно управлять государством.

– Вы что же, снова возьмете власть? – Белосельцев провоцировал, ожидая намека на партийный реванш, на «час Икс». – Но у партии давно нет политики! Общество, сконструированное когда-то вождями, предполагало постоянное видоизменение, наличие теоретиков, владеющих колоссальными знаниями. Эти знания давно потеряны, теоретики давно расстреляны, а стратеги стали просто хозяйственниками, рассматривающими страну как большой завод. Вы возьмете власть в разрушенном государстве, и что? Снова станете судить за колоски? Строем гнать на работу? Где политическая теория? Боюсь, вам не справиться с властью!

Белосельцев понимал, что дерзок, что властный хозяин с трудом терпит его откровения, а он непомерно злоупотребляет любезностью. Ведь главным, за чем он явился, была не проповедь, не назидание, а разведка. Однако мука непрерывных раздумий, еженощных бессонниц и страхов была столь велика, что здесь, в кабинете, перед зеркальным окном, где в туманном солнце, волшебный, не касаясь земли, парил Кремль, он вдруг почувствовал завершение огромного времени, страшную пустоту, куда влетела его собственная жизнь и жизнь множества обитающих на планете людей. Словно неведомая жуткая комета с мохнатой раскаленной головой промчалась над Землей, захватила в свою гравитацию жизнь нескольких поколений, провела по ним огненной жестокой метлой, пропустила сквозь остывающий хвост, мерцающую пыльцу, осколки льда и космического снега и канула. Загадочная, непонятая миром идея о Вселенском Рае посетила ненадолго Землю и покинула, оставив бесчисленные кладбища, бессмысленные заводы, незавершенные стройки, растерянный народ. Вот только Кремль все так же прекрасен!..

– Такое явление, как социализм, не проходит бесследно, Виктор Андреевич, – назидательно и солидно заметил Партиец. – Партия никогда не исчезнет. Партия, замечу я вам, – это не группка людей, не сговор, не организация под руководством вождя или генсека. Партия – это запечатленная в судьбах идея, которая всегда была и останется жить в человечестве. Справедливость, правда, жизнь по совести, по труду, не в одиночку, а вместе! Это было всегда в народе, еще при князьях, в шалашах и пещерах. Это заложено в человечество, как закон, без которого нет человечества!

Партиец встал, взволнованно заходил, заслоняя окно, помещая себя среди разноцветных волчков и шаров Василия Блаженного, колючих шпилей, кустистых крестов, пробираясь сквозь золоченые заросли, яркие чертополохи. Белосельцев почти залюбовался этим сильным, загорелым человеком, который так легко раздвигает кремлевские главы, распахивает белокаменные занавески, отводит ладонью шлейф туманной реки. Но вдруг заметил, как на стене кабинета проступает маленькое желтоватое пятнышко, словно поросль лишайника, прицепившегося своими чешуйками к обоям, как цепляется к северному, обдуваемому ветрами камню.

– У народа была мечта, сказка. Ее выражали скоморохи, попы-расстриги, мудрецы в крестьянских избах. Потом появились философы – Радищев, Успенский, Толстой. Были и офицеры-дворяне, которых потом повесили. Были народовольцы-бомбометатели, которых потом казнили. Сначала кружки, заговоры. Потом сходки, маевки. Потом был Ленин, у которого мечта превратилась в идею, теорию. Народ овладел теорией и, став партией, взял власть. Был Сталин, великий государственник, который с помощью партии построил могучее государство. Была война, где партия вела полки, умирала в застенках под пытками. Это партия Жукова, Курчатова, Королева. Партия Гагарина, который вынес земную мечту в Космос. Партия – это извечная народная мечта, ставшая реальностью, мировой и космической. Поэтому-то она и не исчезнет.

Белосельцев пытался уловить в разглагольствованиях Партийца признаки андроповского эзотеризма, тень, падающую от «Ливанского кедра». Но это был обычный агитпроп, цветистая риторика из учебников по истории партии, из концертных песен Кобзона.

Голова плыла. Собор Василия Блаженного, похожий на фантастический механизм, цеплял своими шестеренками, змеевиками, валами, хрустел зубцами, крутил каменные жернова, перемалывал зерна произносимых речений, высыпал белоснежную муку прожитого, завершенного времени. Партиец был мукомолом, мельником, перемалывал в муку его завершенную жизнь.

– Если нас и разрушат на время, мы все равно не исчезнем. Мы уже отразились, отпечатались на всем человечестве. Отпечатались в цивилизации Штатов, предложив им набор огромных организационных открытий, масштабных проектов, кибернетику пространств. Мы подарили Японии идею народности, коллективизма и жертвенности, служения своему государству. Мы побывали в Африке, Азии и Латинской Америке, и хотя мы оттуда ушли, мы успели им рассказать о возможности иного пути, иной правды, и они уже нас не забудут. Если мы на время уйдем со сцены, это не значит, что мы исчезнем. Наденем смокинг, повяжем галстук-бабочку и станем банкирами. Или в лаптях, в рубище уйдем в тамбовский лес и выставим оттуда обрез. Партия никогда не исчезнет, как и сама Россия!

Белосельцеву было невыносимо слушать прекраснодушные бредни обреченного на гибель политика, который не замечал наступления смерти. Партиец сдался Америке, подарил ей бесценный советский опыт. Ему был неведом великий проект перенесения топонимики Штатов на карту русской Сибири, поглощение Штатов Советским Союзом через начертание на сибирской равнине контуров Пенсильвании. Белосельцев не видел за спиной Партийца его сменщика, интеллектуала-гвардейца, чуждого краснобайству, способного к организационной работе, социальному конструированию, к беспощадной, смертельной схватке.

Партиец перемещался в пространстве, будто летал. С купола на купол, со звезды на звезду, задевал колокола, пробегал по зубчатой стене, присаживался на белый ствол колокольни, перепархивал реку и вновь возвращался в цветущие заросли золотистых веток, разноцветных плодов. Белосельцев изумлялся его легковесности, нарядности, схожести с бабочкой, которая в горячем солнечном воздухе перелетает с цветка на цветок.

Кабинет на глазах зарастал лишайниками, покрывался влажными мхами. Стулья, столы, телефоны, высокая люстра – все было покрыто пушистым мхом, теряло свои очертания. Мхи и лишайники выползали в коридоры, прорастали в других кабинетах, начинали укутывать фасад старинного здания, на котором золотыми буквами было выведено: «Центральный Комитет». Все превращалось в огромную, мягко очерченную, изумрудно-зеленую гору, без подъездов и окон. И там, где недавно стояли офицеры охраны, теперь рос ягель.

– Партия никуда не исчезнет, ибо так уж устроена Россия! Так у нас, русских, реки текут, ветры дуют, рожь колосится. Так уж мы ложку в руки берем и затвор передергиваем. Уверяю вас, партия – это еще не Генсек, и мы, если понадобится, сможем обойтись без Генсека!

Зазвонил телефон, стоящий поодаль, без циферблата, похожий на каменный драгоценный ларец. Задребезжал особенным, мягко-серебряным звуком. Партиец, услышав звон, остановился на полуслове, замер. Мгновение колебался на невидимой черте, меняясь лицом, уменьшаясь, возвращаясь из необъятных просторов, где текли сибирские реки, тянулись великие хребты, колосилась рожь, вмещался в ограниченный стенами кабинет. Торопливо пошел к столу, на котором лежала красная папочка. Снял трубку каким-то особым поспешно-предупредительным жестом. Лицо его изобразило высшее внимание, просветленную радость, стремление как можно лучше понять и усвоить.

– Да, я подготовил проект!.. Да, я нахожу ваши замечания совершенно справедливыми!.. Нет, у меня нет никаких возражений!.. Нет, я не настаиваю!.. Считаю, Михаил Сергеевич, вы должны это сказать, а мы вас безусловно поддержим!..

В ларце, под граненой крышкой, был тот, ненавистный, с круглым лицом кота, бегающими мнительными глазами, с лиловой кляксой на лбу. Партиец, лишенный воли и власти, был зыбок, как тень. Был управляем, ведом. Был аппаратчиком, элементом партийной машины, которая находилась в ловких умных руках, мягко, послушно крутила валы и колеса. И такую тоску испытал Белосельцев при виде этой покорности, такое отторжение от Партийца, что скомкал последующий разговор и поспешно откланялся.