Текст книги "Симфония «Пятой Империи»"

Часть 2
Имперская кристаллография

Электрические люди

Бурейская ГЭС – гигантская шершавая плотина, упертая в скалы. Дышит паром, отекает ручьями сварки. В наледях, в тяжких сосульках, в блестках огня и стали. Будто громадное, непомерных размеров тулово легло в реку, уткнулось башкой и крестцом в соседние скалы, преградило поток. Хлюпает, шевелится, выдувает из стальных ноздрей бурлящую воду. Крутит водовороты, сдерживает могучими мышцами непомерное давление реки. Уродлива и прекрасна. Страшна и восхитительна. Бесформенна и исполнена высшей гармонии. Ее рукотворная пластика сравнима с сотворенными Богом скалами, лесами, руслом могучей реки. Надрывный труд несчетных людей сочетается с яростью природных потоков, свирепыми ударами паводков, земной гравитацией, устремляющей с гор сотни ручьев и речек, что сливаются в громадный желоб Буреи, гонят бушующую силу в далекий Амур. Станция – место, где разум встречается с Космосом. Осмысленный человеческий труд сталкивается с творчеством бездушной природы. Людская воля, вторгаясь в стихию мира, преображает ее в бестелесную волну электричества, – льется из одной хрустальной чаши в другую.

Отлитое из бетона, громадное, как хребет, тело плотины – живое, чуткое. Насыщено приборами, датчиками, улавливает перепады температур и давлений, подземные толчки и смещения. В ее толще ревут водопады, охваченные кольчатым железом. С мерным рокотом вращаются четыре турбины. Взбухают генераторы, хватая из реки хлюпающие глотки энергии. Серебристая череда высоковольтных опор, похожая на стаю журавлей, летит над горами, и в тонких проблесках стекла и металла плещет невидимая синусоида божественного электричества.

Эта стройка – отпечаток огромного пальца, который оставила на дальневосточной земле новейшая история России. Оттиск трагедии. Смертельного обморока. Мучительной комы. Медленного, неуклонного восстания из праха.

Конец 70-х. СССР – воплощение мощи. «Тучные годы» брежневизма. Высокие мировые цены на нефть. Уходят в Мировой океан «наутилусы» советского подводного флота. Стартуют с космодромов невиданные по мощи ракеты. Строятся заводы-гиганты. Возникают в пустынях и топях «города будущего». Энергетика, поспевая за растущей промышленностью, строит одну за одной атомные станции, перегораживает плотинами реки. Сюда, на дикую Бурею, высаживаются первые десанты строителей. Все, как в песнях Пахмутовой. «Зеленое море тайги». «Светит незнакомая звезда». Баржами на необитаемый берег тянут бульдозеры и краны. Взрывы в скалах. Фундаменты первых домов. Поселок Талакан – новая точка на карте. В сопках, распахивая кедрачи и дубравы, тянется трехсоткилометровая трасса. Палатки, балки, бараки. Молодой, яростный, охочий до заработков люд. Комсомольская стройка. Соцсоревнование, вымпелы. Нехватка соляры, бетона. Муссонные ливни, от которых перехватывает легкие. Морозы под сорок, от которых трескается сталь. Энтузиазм, неразбериха – «бригады идут в прорыв». Все новые контингенты строителей, матерые, цвет советской строительной индустрии, умные, умелые, яростные, чьими ручищами лепится новый образ державы, «красного континента» среди трех океанов. Бурейская ГЭС, вместе со старшей сестрой на Зее, призвана питать электричеством дальневосточную цивилизацию Советов. Заводы самолетов и подводных лодок. Мартены и агрокомплекс. Тихоокеанский флот и могучие группировки армии, вставшей у китайской границы. Сквозь рев «катерпиллеров», бурление вибраторов, трамбующих в теле плотины первые тонны раствора, почти не услышали начала Афганской войны. Слабого толчка, колыхнувшего «красный континент».

Машинный зал – длинный драгоценный кристалл, врезанный в шершавую громаду плотины. Легкая хрустальная оранжерея, в которой незримо расцветают волшебные цветы, отделенные хрупким стеклом от морозного пара, жестоких наледей, угрюмых воронок реки. Пространство зала накрывают кружева лучистой стали, сквозь которую летят невесомые световые потоки. Пол выстлан блестящим гранитом и мрамором, стерильно-чистый, в переливах прозрачного света. Углубленные в невидимых чашах, слабо гудят и рокочут, наполняют воздух едва различимой вибрацией четыре агрегата – как колокола на невидимой звоннице. Ощущение храма, святилища, где витает дух техносферы. Архитектура, в которую облекаются четыре мистических алтаря, где трепещут электрические херувимы. Людей не видно. Лишь на диспетчерском пульте перед электронным табло два оператора наблюдают параметры станции, – пульс агрегатов, биения токов, напор воды. Мерцают индикаторы, нежно горят изумрудные и алые линии. Электронная икона, на которую молятся жрецы великолепного храма, взывают к электрическому богу. Нажатие компьютерной клавиши, и громады турбин меняют скорость и мощь. Станция, как межпланетный корабль, с ревом идет в мироздании. Изощренная техника сливается с дикой природой. Мегамашина взаимодействует с человеком. Планетарные силы управляются давлением кнопки.

В удаленной части зала зияют в основании две пустые чаши, как незаполненные проемы звонницы. Ждут колоколов. Туда через год опустят тела турбин, окунут генераторы. В водостоки хлынут студеные воды, взыграют колокола, наполнят станцию священной музыкой техносферы. Станция – консерватория, где исполняются божественные фуги, льются вселенские звоны. Люди в поселке, медведи в тайге, лазурная сойка в прозрачном небе слушают музыку электричества.

В середине 80-х стройка продолжала расти. Шли составы с горючим и техникой. Наращивались коллективы строителей. Возводилось жилье для рабочих. Рождались в поселке дети. Совмин включил стройку в число важнейших. Финансы текли рекой. Под будущую станцию на Дальнем Востоке планировалось строительство шахт, обогатительных комбинатов, новых городов и заводов, исчислялся прирост населения. Но незримая тень легла на страну. Маховик экономики начинал замедляться, увязал в застывающем месиве, все труднее проворачивался в гигантском вареве изнуренного народного хозяйства. Умирали один за другим генсеки. Захлебнулось «андроповское ускорение». Застрекотала, засвистела на все лады залетевшая в Кремль цикада – Горбачев объявил «перестройку». Шли выборы, демонстрации. Царили «демократизация и гласность». Азербайджанцы убивали армян. Сверкали в Тбилиси лопатки десантников. И было не до лопаток турбин. Вся энергия нации уходила в распри и дрязги. Замедлялось развитие, разрушалось управление. Кооперативы, как прожорливые пиявки, отсасывали ресурсы, обесточивали госсектор.

Бурейская стройка замирала. Прерывалось финансирование. Лихорадили поставки. Усилия Министерства, рвение инженеров, зовы о помощи управленцев падали в пустоту, в зловещий омут, куда обваливалась страна. Недостроенная плотина была как одинокий зуб в каменных деснах скал. Дико неслась река, и в ней, среди проклятий и ропота, кружились обломки «советской цивилизации» – канул ГКЧП, Ельцин взбирался на танк, случилась «беловежская жуть». Стройка, еще недавно полнокровная и горячая, наполненная мощью и растущей жизнью, теперь лежала, как раненый зверь, бессильно вздрагивая обескровленным телом. Как и вся страна, разрубленная на части упавшим на нее топором.

Станция окружена лучистым серебром высоковольтных линий, струнами проводов, стеклянными сервизами изоляторов. Кажется, по сопкам бегут, подпрыгивая, прозрачные великаны, передают друг другу невесомые чаши, полные играющих светоносных энергий.

Далекие Благовещенск, Владивосток и Хабаровск, Комсомольск-на-Амуре и Магадан пьют из этих прозрачных чаш. Сосут Бурейскую ГЭС, как матку. Теребят ее алюминиевые соски.

Станция сопряжена с энергосистемой при помощи распределительных устройств, «подстанций», трансформаторных батарей. Одно устройство – открытое, на заснеженном поле, сочетающее генераторы с ЛЭП-220. «Дедовское», из «прошлого века». Другое – ультрасовременное, закрытого типа. Высокий стальной ангар, свинченные лакированные трубы, комнатная температура, запах сладких лаков. Система герметична, компактна, сверхнадежна. Изготовлена в Швейцарии. Куплена станцией на конкурсной основе, когда, торгуясь с фирмами, удалось сбить цены, приобрести первоклассное изделие западных высоких технологий. Устойчивое к перепадам температур. Не требует кропотливого обслуживания. Долговечность – полвека. Пример того, как западные технологии участвуют в экономическом возрождении России. Трансплантация органов – из живого, цветущего тела западной индустрии в утомленную плоть изношенной русской энергетики. Здесь, на Бурее, не экономят на дорогой зарубежной технике. Подъемные краны, бульдозеры, высоковольтные кабели – их эксплуатация требует высокого мастерства, новой индустриальной культуры, которой овладевают рабочие и инженеры. Эти швейцарские контактные устройства, английская электроника, немецкие кабели – симбиоз двух цивилизаций. Русской, полуразрушенной, остановившейся в развитии двадцать лет назад. И западной, модернистской, обогнавшей нас на десятилетия. Вот так же Петр Первый завозил в Россию голландские инструменты и английские навигационные приборы, создавая армию и флот. Так же Сталин закупал английские станки и американские заводы, заставляя их работать на страну, на оборону, на будущую Победу.

Над Россией вставала черная заря ельцинизма. Бурейская стройка, как и тысячи других уникальных объектов «советской цивилизации», попала в зловещую, затмевающую солнце тень. Финансирование прекратилось. Остановились поставки. Зарплата задерживалась на несколько месяцев. Громадный, еще недавно энергичный, спаянный коллектив стал распадаться. В нем поселились болезнь уныния, вирус отчаяния, бацилла неверия и ропота. Люди бросали безденежные места. Поодиночке, семьями, бригадами, целыми управлениями покидали Бурею. Улетучивались в сумрачных пространствах в поисках заработков. Так армию, попавшую в «котел», еще живую, состоящую из дивизий, частей, обладающую артиллерией и танками, возглавляемую командирами, охватывает паника, предчувствие разгрома. И разгром наступает.

Все, что недавно кипело, рапортовало о тысячах кубометров бетона, об освоенных денежных средствах, о сроках будущих пусков, теперь сгнивало, тлело, источало чахоточный дух. В поисках денег недавние передовики и ударники разворовывали технику, меняли ее на водку. Чтобы прокормиться, вчерашние бетонщики и бульдозеристы становились браконьерами. Уходили в тайгу, били кабаргу и изюбрей, глушили взрывчаткой рыбу. Стройка была малой копией гигантской страны, которая распадалась и гибла.

Здесь, на Бурее, бились за копейку, за буханку хлеба, искали, чем накормить детей. Здесь гибло великое начинание, грандиозное «общее дело». Индустрия скатывалась к неолиту. Мастера производства превращались в первобытных охотников. А в Москве осуществлялись «великие реформы». Рухнули «вклады» в Сбербанке, превратив народ в голытьбу. Яркий, насмешливый, ядовитый, словно огненно-рыжий бес, расплясался-разыгрался ваучер. Залоговые аукционы, великое изобретение шулера, проглотили обещанный народу достаток. Ловкачи и плуты сколачивали баснословные состояния и «уводили» их за рубеж. Казна опустела, обрекая на смерть народное хозяйство. Все деньги становились добычей алчного «новорусского» клана. В тот жуткий 93-й, когда на мертвую стройку падал первый октябрьский снег, покрывая белизной ржавую технику, раскисшие дороги, полумертвый поселок строителей, в Москве танки Ельцина били по Дому Советов, горел Парламент, горела страна, горело великое, невозвратное прошлое.

Гидроэнергетика – религия воды. Гидростанция – овеществленный культ Водяного, который издревле селился под колесами водяных мельниц. Вода Буреи – священная сила, сотворившая поселок Талакан, циклопическое сооружение станции, неиссякаемую мощь электричества.

Водохранилище, удерживаемое плотиной, – накопленная тяжесть воды, проворачивающая турбины. За рукотворным, стиснутым скалами морем следят с языческой надеждой и тревогой. Тайными упованиями вымаливают у весеннего солнца, у горных снегов и льдов, у муссонных ливней и грохочущих паводков, – чтобы те наполнили каменную чашу водохранилища, обеспечили бесперебойную работу гидроузла. В течение зимы водохранилище медленно истекает сквозь водоводы станции. Мелеет. Лед оседает, оставляя по берегам перевернутые зеленые глыбы, а на черных отрогах – белые «ватерлинии».

Пропущенная сквозь турбины река дымит среди снегов. Катит к Амуру неизрасходованную до конца энергию, которую уловит еще одна, существующая лишь в проектах, Нижнебурейская ГЭС.

На сопке, сверкая на солнце, словно дивная часовня, – водонапорная башня. В нее закачивается речная вода. Самотеком течет в поселок, щедро одаривая строителей благословенной силой. Чтобы бураны и вихри не сдули цистерны на сопке, они закреплены опорами, которым эстеты-конструкторы придали модернистский дизайн. Серебряный венец, сияющая корона, драгоценные нимбы. Это сооружение – кумирня водяного Бога. Подъезжая к Талакану, видишь не цистерны, а преломление света, лучистые спектры. При въезде в поселок становишься «водопоклонником», приобщаешься к священному культу.

Бурейская вода кипит в чайнике «Тефаль». Крутит гигантский жернов турбины. Окаменела в изумрудной глыбе, в которую вморожены разводы прошлогоднего ветра.

К 1999 году бурейская стройка превратилась в зияющую черную дыру. Напрочь прекратилось финансирование. Год не выдавали зарплату. Нет денег – нет покупок. Товары и продукты перестали прибывать в Талакан. Шесть тысяч оголодавших строителей, тех, с пустым кошельком, кто не мог уехать, превратились в угрюмую озлобленную массу, которая не выходила на стройплощадки, а тучей собиралась у контор, магазинов, на улицах. Роптала, угрожала начальству. Чтобы получить спасительную, одну на семью, буханку хлеба, женщины с ночи вставали в очередь, приводя с собой заспанных, несчастных детей. Были введены талоны на продовольствие, как во время войны. Кормились с огородов – лук да картошка. Удачливые тащили домой пойманную рыбину, собранные в тайге грибы.

Народ зверел. Образовался стачком. Пошли митинги. Начальство обвиняли в воровстве, брали в «заложники». Врывались с охотничьими ружьями, угрожая убить. Заталкивали в кабинеты плачущих голодных детей. Назревал бунт, «свирепый и беспощадный». Несколько раз поджигали контору. На дорогах рабочие выставляли пикеты, досматривали багажники машин, проверяя, не сбегает ли начальство. А гендиректор все слал в Москву умоляющие телеграммы, метался между руководством РАО ЕЭС, правительством, администрацией Амурской области: «Дайте денег!.. Пришлите продовольствие!.. Спасите людей и стройку!» И все громче, отчетливей звучали слова о «консервации стройки» – о полном прекращении работ. И было неясно, куда денутся шесть тысяч обездоленных, доведенных до умопомрачения людей, обреченных на холодную зиму, без хлеба, электричества, словно в блокадном Ленинграде, вокруг которого сжималось кольцо фашистов.

В стране тем временем продолжались «реформы смерти». Шли непрерывные «свободные выборы». Полыхала Первая Чеченская. Вовсю строилось «гражданское общество». Вешались старики и стрелялись военные. Возводилось «правовое государство». Бюджет тратился на выплату иностранных долгов. Сохранялась «свобода прессы». Население выбивалось по миллиону в год. Расцветали олигархи, скупавшие недвижимость в Ницце, Лондоне и Швейцарских Альпах, – приобретали роскошные яхты и самолеты, учиняли кутежи в Куршевеле, куда направляли самых дорогих проституток, устраивая оргии и кутежи. Богачи увозили семьи за рубеж, подальше от русского бунта. И никто из «сильных мира сего» не вспомнил о бурейской стройке, похожей на остывающую планету с гибнущей жизнью.

Поселок Талакан – смешение архитектурных стилей разных эпох. Коллекция жилья, в которой угадываются уклад, социальная иерархия, мироустройство небольшого поселения в таежных сопках, на берегу рукотворного моря, среди высоковольтных опор – мерцающих стальных балерин, что кружат свой нескончаемый электрический танец.

Бараки тридцатилетней давности, где селились первопроходцы. Кривые, косые, подгнившие, с выбитыми стеклами, обугленные пожарами, обреченные на снос. Похожи на старинные корабли, что гниют на отмели, от которой отхлынула история.

«Балки», удобные, теплые, – жилье для летучих, двухмесячных вахт, что прибывают на Бурею со всей России. А также из Армении, Казахстана, Киргизии. Будто и не распадался великий Союз, и поныне продолжается общее артельное дело. Здесь не до уюта и комфорта – временное жилье для изголодавшихся по заработкам бригад, что вкалывают на износ, достраивая красавицу-станцию. В изнеможении, спрятав на груди заветную выручку в виде пластмассовых карточек, – чтобы не обчистили по дороге воры, – возвращаются в родные края восстанавливать изможденную плоть.

Старые пятиэтажки, как в Черемушках, – ободранные буранами, исцарапанные вьюгами, источенные злыми туманами. Их ремонтируют, конопатят, утепляют, красят розовой и фиолетовой краской, завешивают застекленными лоджиями.

Тут же несколько новых зданий дальневосточного проекта, спроектированных специально для жгучих морозов, пронизывающих мокрых ветров, таежной влаги и иссушающей жары.

В стороне – семейство комфортабельных красивых коттеджей. Местная Барвиха или Жуковка. Пусть намного скромнее, чем на Рублево-Успенском, без золоченых перил и мраморных статуй. Но все же особый «сеттлмент» для местной технической аристократии. Инженеры высокого класса, искусные топ-менеджеры вполне заслуживают комфортного жилья, куда возвращаются из комфортных кабинетов, от компьютеров и электронных пультов.

Повсюду японские «Тойоты», «Ниссаны», «Лендкрузеры». По улицам просвистит снегоход «Ямаха». Подымаются у домов молодые рощицы липы и кедра, любовно сделанные ограждения. Когда заработают все шесть запланированных агрегатов и стройка закончится, «промзону» вокруг поселка расчистят. Уберут ангары и склады. Рекультивируют потревоженную природу. Талакан станет небольшим комфортным поселком у подножия гигантской плотины, напоминающей пирамиду Хеопса. Здесь будет пахнуть тайгой. В кедровую рощу с соседней горы станет прилетать любопытный фазан.

Бывает непроглядная тьма, в которой вдруг замерцает малая точка. То ли отблеск далекого, неразличимого источника света. То ли крохотная брызга лопнувшего в глазнице сосуда. Такая искра промерцала в сумерках бурейской стройки.

В Москве у руководства РАО ЕЭС возникла отчаянная идея привлечь на стройку деньги Министерства путей сообщения. Дальневосточные перевозки вдруг стали расти. Заработали тихоокеанские порты. Потянулись грузы из Японии и Китая. Дорога нуждалась в электроэнергии, которую поставляли тепловые станции, работающие на дорогом привозном угле. Идея энергетиков состояла в том, чтобы взять у дорожников кредит, а расплачиваться после пуска станции сверхдешевой электроэнергией. Состоялось слияние крупных сумм железнодорожников, небольших, но устойчивых денег РАО ЕС и совсем уже малых, но все же реальных траншей из Госбюджета. Скопился первый ощутимый денежный куш, который вдруг поступил на обморочную стройку. Словно в болото прянула шаровая молния, расколебав трясину. Заработали остатки коллективов. Застучала усталая техника. Кое-как повалил бетон в заскорузлую плотину. Деньги значили преодоление смерти, но вовсе не воскрешение к жизни.

На «запах» денег со всей страны потянулись рабочие, проектировщики, управленцы. Но проектировщики предлагали тривиальные идеи, устаревшие за десятилетие простоя. Требовалось модернизировать проектирование, чтобы не построить морально устаревшую станцию. Стекались строители, но они за десятилетие разброда разучились работать, потеряли квалификацию, утратили вкус к большому делу. Надо было ремонтировать не только плотину и технику, но и людей, излечивая их от апатии, разгильдяйства, изгоняя со стройки пьяниц, лодырей, бузотеров. Навсегда исчезли советские стимулы, советские организационные методы. Их приходилось заменять «технологиями рынка», где больше не действовал централизм экономики, но открывались возможности выбора. И главное – приходилось преодолевать энтропию, упадок духа, отсутствие животворных энергий, которые исчахли в людях за годы уныния и неверия.

На Бурею собирались поштучно «зубры» советской энергетики, построившие на своем веку великие станции «красной эпохи». Съезжались гидростроители из Красноярска, Загорска, Твери, мастера Сибири, Памира, Карпат. Руководство стройки побывало в Канаде, где на северных реках возводились гидроузлы, блестяще использовался «вахтенный метод», – мобильный, эффективный, дешевый. Тут же на Бурее была воспроизведена канадская «методика вахт». Для стройки – новизна технологий. Опережающие идеи. Все самое лучшее, свежее, чем располагает мировой опыт.

И началась работа. Сбои, остановки, неурядицы. Но все быстрей, громогласней, яростней. Под морозным малиновым солнцем и немеркнущими ночными светильниками, окружавшими стройку розовым заревом. Участки станции накрывали шатрами. Под них вдували горячий воздух. Валили парной бетон. Бетонщики, раздетые по пояс, блестящие от пота, погружали в раствор вибраторы. А снаружи сияли ночные морозные радуги, горела над плотиной окруженная кольцами луна.

Соединялись деньги и труд. Техника и природа. Сочетались в клубок энергий, в которых начинало проступать нечто безымянное, не исчисляемое деньгами, кубометрами бетона, пусковыми графиками. Людей покидало уныние. В них поселялись истовая ярость и сила, озаренная осмысленность и вера. Отступала энергетическая смерть. Планета оживала. На ней появлялись атмосфера и жизнь. Происходило воскрешение огромного, замурованного в бетон мертвеца, отпетого и всеми забытого Лазаря. На Бурею возвращался безымянный творящий дух. Реял над бригадами. Шумел крылами над возводимой плотиной. Блестел в людских глазах.

Вслед за этим, далеко от Буреи, последовало отречение Ельцина. Разгром Басаева в Грозном. «Воцарение» Путина. Первые признаки «государственности», надевающей намордник на взбесившихся «демонов демократии».

В Талакане масса детей: младенцев в колясках, шалунов на скользких горках и детских площадках, подростков на хоккейном льду и, конечно же, школьников возле двух школ. Одна из них, новая, большая, красивая, радует просторными коридорами, светлыми классами, компьютерами, мастерскими, замечательным актовым залом, где собираются не только школяры, но и их родители, если в Талакан приезжает звезда шоу-бизнеса или гастролирующий московский ансамбль. Гордостью школы являются два бассейна – небольшой, с изумрудным дном, где плещутся ребятишки. И полноценный, двадцатипятиметровый, где бурлят стремительные молодые спортсмены под строгие окрики тренера. За окнами – трескучий мороз, черные водопады Буреи, пройдя сквозь лопатки турбин, грозно и жутко бегут сквозь тайгу к Амуру. А здесь – голубизна бассейна, прелестная девушка, стеклянно блестя плечами, встает из воды, похожая на наяду. Все тот же Дух Воды вращает непомерные тонны стальных колес, ласкает нежные девичьи плечи.

Энергия – это экспансия. Воля – это противодействие смерти. Человек – космическое явление, опрокидывающее Третий закон термодинамики. Разум отрицает тепловую смерть. Сгусток энергии, воли и разума, возникший на Бурее, стал распространяться по огромным пространствам страны, пробуждая от летаргии заводы.

Проект турбины создавался в 1983-м. За время, что стройка спала, технический прогресс мчался на скоростях. Новую турбину, с иной геометрией, мощностью, распределением нагрузок, заказали на Ленинградском механическом заводе. Заказ напоминал падение большого камня в застоявшийся пруд. Обессилевший за годы «реформ» завод с радостью схватился за дело, что повлекло модернизацию производства. Закупили импортное раскройное оборудование, программные комплексы по машинному проектированию, сверхсовременную разметку с лазерной резкой. Была спроектирована и построена супертурбина.

Нужны были трансформаторы-гиганты. Прежде, когда жил могучий единый Советский Союз, такие создавало Запорожье. Теперь соседняя и чуть ли не враждебная страна Украина заломила запредельную цену, уповая на диктат монополии. Бурея не пошла на шантаж. Заказала трансформаторы московскому электрозаводу, делавшему прежде маломощные трансформаторы. Москвичи ухватились за денежный куш, модернизировали завод, и могучие сверхсовременные изделия были созданы.

Энергосети – это, в том числе, и бесчисленное количество стальных опор, разнородных высоковольтных мачт, несметные тонны металла, арматура различного профиля. Станция заказала эти опоры местному дальневосточному заводу, который получил оживляющий «электрошок» от этого прибыльного, небывалого по выгодности заказа.

Другие благовещенские производства, уже почти превратившиеся в рухлядь и металлолом, стали получать от бурейской стройки путевку в жизнь. На строительстве был сделан «догоняющий рывок», цель которого – перескочить пятнадцатилетнюю спячку, наверстать проигранное историческое время. «Самое лучшее! Самое передовое! Авангард мировых технологий!» – таков был девиз строителей, которые не жалели денег на закупку импортных новинок.

Но покупали разумно, не с наскоку, «рыночно». Устраивали конкурс среди иностранных фирм, торговались. Выбирали, что лучше и подешевле. «Учитесь торговать!» – был ленинский лозунг в период рыночной экономики НЭПа. Этот лозунг стал вдвойне актуален, когда «рынок», обваливший великую плановую экономику СССР, стал приоткрывать свои возможности. Топ-менеджеры станции, многие из которых выглядят как ветераны советской промышленности, любят называть себя «рыночниками».

И еще уникальность бурейской стройки. Здесь впервые полностью используется труд свободных людей. Нет гулаговских зон, которые поставляли рабов на строительство каскада волжских ГЭС. Нет колоний «неострожников», откуда направляли на стройплощадки расконвоированных бедолаг. Вокруг Буреи нет зон. Труд не подневольный, не под пристальным взором конвоя. Свободный, добровольный труд, за хорошие деньги, без задержек зарплат, без мертворожденных лозунгов. Но это не значит, что здесь используются биороботы, управляемые с помощью пластмассовых банковских карточек и вживленных под кожу чипов. Здесь люди духовные, верующие, познавшие многолетний ужас коллективного безделья, испытывающие долгожданную радость коллективного осмысленного труда.

Первые три года ХХI века были отмечены в стране подавлением радикальных сепаратистских движений. Зарождением нового управленческого централизма. Ростом мировых цен на нефть. Робким стремлением правительства перейти от «режима кризисного управления» к «режиму развития».

В Талакане есть славное местечко на окраине поселка, в стороне от толкотни. Среди сопок, снегов выстроено комфортное двухэтажное здание. Половина – гостиница. Половина – общежитие для молодых специалистов. Тут же небольшой ресторан и бар. Оздоровительный комплекс, уставленный спортивными снарядами. Отличная сауна. Местечко аристократическое, названное остряками «Хилтон». Тут вечерком могут сойтись холостяки. Поглядывая на нарядный бар, попивая виски, посудачить, побездельничать, расслабиться после «штабов», бетономешалок, турбинного рокота. Могут сыграть в бильярд на самом большом на Дальнем Востоке бильярдном столе. Здесь место для «белых воротничков». Кто попроще, поразгульней, тот идет в другой край поселка, где предприимчивый азербайджанец открыл ресторанчик «Император» – шашлыки, красное сухое вино, без водки. Семейные праздники, корпоративные вечеринки. Впрочем, в воскресные дни многие предпочитают поход на природу. Если лето – в тайгу, где цветут дикие пионы и подымается из лесных озер розовый дальневосточный лотос. Если зима – по льду водохранилища на джипах, снегоходах, бурить лед, таскать из лунок щук и стерлядок.

2002 год – плотина полностью перекрыла Бурею. Вверх по руслу, в будущем ложе искусственного моря сводили лес. В машинном зале, в сиянии стекла и мрамора, темнели краторы, ожидавшие прибытия турбин и гидрогенераторов. Пустые глазницы, куда закатят гигантские глазные яблоки. Колесо турбины весом в 84 тонны было изготовлено в цехах Ленинградского механического завода. Огромное и прекрасное, угрюмо-тяжеловесное и изысканное. Скульптура ХХI века, соперничающая в своем совершенстве с «Медным всадником» Фальконе.

Оставалось перебросить ее через весь континент Евразии. Либо Невой, в Финский залив и Балтику, через пролив Скаггерак, в Атлантический океан, вдоль Африки, вокруг мыса Доброй Надежды в Индийский, мимо Китая, Японии, в устье Амура, и там, по реке, до Благовещенска. Либо по железной дороге к Уралу, а там по Транссибирской до самой Буреи. Но первый путь был баснословно дорог и долог. А второй невозможен, ибо гигантская турбина не умещалась на железнодорожной платформе. Выбрали третий путь, по воздуху. Арендовали гигантский «Ан-124» «Руслан». В Пулкове ночью, приподымая троллейбусные провода, повезли сквозь спящий Питер турбину. Погрузили в чрево могучего крылатого великана.

Тяжко ревел «Руслан», пронося над Россией стальное солнце турбины. Опустился на военный аэродром «Завитинск» в ста двадцати километрах от станции. Когда-то на аэродроме базировались стратегические бомбардировщики – воздушный щит Дальнего Востока. Позднее, в процессе «реформы» армии, бомбовозы разрезали на металлолом, к великой радости соседнего Китая.

Турбину медленно извлекли из брюха «Руслана». Погрузили на платформу, которая еще недавно перевозила баллистическую ракету. Военные тягачи «Ураганы» повлекли литое колесо по распадкам и сопкам, мимо разоренных обезлюдевших сел, брошенных, зияющих брешами военных городков, умерщвленного, гиблого края, куда впервые за пятнадцать «смутных» лет явились не грабители и вандалы, а созидатели и творцы. Колесо, еще ледяное, недвижное на платформе, уже источало незримую энергию жизни, преодолевая царившие кругом уныние и смерть.

То же было и с трансформатором-исполином, построенным на московском заводе. Доставленный по Транссибирской, величиною с дом, он двигался на платформе в упряжке трех тягачей-тяжеловозов. Если вверх на склон – все три тянули разом. Если под гору – один тягач ставился в хвост платформы, тормозя на спуске. Люди – инженеры, монтажники, наладчики – шли пешком за медленной процессией. Так идут за гигантским катафалком, провожая в «мир иной» великого покойника. Но так же жрецы следуют за статуей всемогущего Бога, чтобы водрузить ее в священном капище.

Турбину и трансформатор встречали в Талакане, как в Древнем Риме встречали колесницы триумфатора. Всем многотысячным коллективом, ликуя, будто в каждый дом, в каждое общежитие и «балок» пришло их личное счастье.