Текст книги "Страшная общага"

– Не твое дело, – буркнула Лиза, стягивая с плеча рюкзак. Ей не хотелось задерживаться надолго. По большей части из-за страха пересечься с Филиппом.

Аделаида хмыкнула и повернулась к Лизе спиной, эту самую спину гордо демонстрируя. На ней были новенькие брюки и блуза с вырезом сзади. Лиза невольно (как и хотела Аделаида) обратила внимание на ровный изгиб ее лопаток. На коже-мраморе больше не было ни намека на обломанные крылья.

Филипп позаботился о том, чтобы у нее не осталось шрамов. Ведь в его время ему пришлось заботиться о себе самому.

– Подойди сюда, я тебя накормлю, – небрежно бросила Лиза, как будто ее кровь была никчемной подачкой.

– Куда-то спешишь? – Попытка быть безразличной позабавила Аделаиду.

Запретив себе нервничать и выказывать страх, Лиза вытащила из кармана нож и размотала бинты на руке. На этот раз она взяла с собой отцовский охотничий нож. Вряд ли зубочистка, которую она так и не отдала Рите, поможет ей быстро стереть имя на мраморе. Если Аделаида и обратила внимание на обновку, то виду не подала.

Новый порез – она почти привыкла, и боль больше не казалась ей острой.

Аделаида нежно, почти любовно, взяла ее за руку и поднесла белоснежные пальцы к сочащейся кровью ранке. Кровь быстро впитывалась в белоснежный мрамор. Лиза вспомнила наставления Яна, но пока что они ничем не могли ей помочь – кожа-мрамор представлялась пока что непробиваемой. Сколько ей придется ждать, и самое главное – сколько нужно отдать самой себя, чтобы голем стал уязвимым? И будет ли у Лизы время и силы воспользоваться своим хрупким преимуществом?

Тошнота подкатила к горлу, и Лиза попыталась отстраниться от Аделаиды. Но статуя лишь крепче перехватила ее запястье, сжав до ослепительной боли. Лизе показалось или она услышала, как хрустнули кости?

– Отпусти, на сегодня для тебя достаточно, – огрызнулась Лиза и встретилась взглядом с Аделаидой. Бескровные губы статуи изогнулись в недоброй улыбке:

– О, маленький лисенок, ты мне приказываешь? Мы не подчиняемся. Мы подчиняем, – голем стиснул запястье Лизы еще сильнее – на этот раз оно точно хрустнуло, глаза девушки заслезились, она заскулила от боли.

Лиза ухватилась за плечо Аделаиды здоровой рукой в тщетной попытке освободиться. Статуя снисходительно улыбнулась и… отпустила Лизу.

Она решила поиграть в кошки-мышки? Или ей просто нравится запугивать Лизу? Разбираться в логике действий девушки-статуи Лиза решила на бегу, поэтому без промедлений попятилась в сторону выхода.

Сперва она услышала знакомый запах. Потом сильные руки тяжело легли на ее маленькие плечи.

Вот ирония – тот, на чью защиту она всю жизнь полагалась, теперь был непреодолимым препятствием на пути к спасению.

– Филипп, пожалуйста, – Лиза не знала, на что надеялась. Она почувствовала себя маленькой, беззащитной и преданной. Ее губы задрожали, и она не смогла повторить просьбу.

– Поранишься, лисенок, – мягко сказал Филипп и с легкостью забрал у нее охотничий нож.

– Разве это не здорово – вся семья в сборе! – лучезарно улыбнулась Аделаида и снова сократила дистанцию. – Я до сих пор поверить не могу, как удачно все получилось. Я ведь выбрала эту девочку совершенно случайно, а ты когда-то выбрал ее брата. Теперь я займу ее место, и мы будем братом и сестрой не только по мрамору, но и по крови. По имени!

– Ты не слишком торопишься? – Низкий бархатистый голос Филиппа заполнил комнату.

Лиза поежилась, и его пальцы сильнее стиснули ее плечи. Больно. И без того слабая надежда, что он пришел ее спасти, таяла на глазах. Нет, он не спрячет ее за спину, не защитит от опасности. Если он и правда испытывал к ней нежные чувства, они окончательно уступили его природе. Мрамор крепче крови.

– Тороплюсь? – искренне удивилась Аделаида. – О нет, наоборот! Мне стоило проявить настойчивость раньше.

Лиза крепко стиснула зубы. Нет, она не станет давить на жалость, но и сдаваться так просто она не намерена!

Подгадать идеально подходящее время невозможно, поэтому – сейчас или никогда!

Пусть Филипп и не был человеком, но кости и кожа у него человеческие. Лиза изо всех сил ударила его по ноге и подалась корпусом вперед, высвобождаясь из крепкой хватки. На мгновение хватка ослабла, Лиза почувствовала, что ее ничто не удерживает. Но ее схватили за ворот толстовки, как котенка за шкирку. От резкого захватала Лиза не устояла на ногах и повисла в руке Филиппа.

С каменной невозмутимостью он встряхнул ее, ставя на ноги. Не нарочито грубо, но и без нежности.

Аделаида тем временем подошла к Лизе почти вплотную и забрала из рук Филиппа охотничий нож. Потянув Лизу за руку, она любовно огладила шрамы.

– Один… три… пять… семь, – еле слышно считала статуя, – двенадцать. Осталось четыре. Тебе ведь шестнадцать лет, маленький лисенок?

Лиза сглотнула вязкую слюну и плотно сжала губы. Ян просчитался с жадностью Аделаиды. Ей хочется всего и сразу.

Аделаида крепко перехватила ее руку и легонько надавила на лезвие ножа. Кровь заструилась, обнажая тринадцатый порез. Голем ловко подхватил стекающие струйки крови, и они легко впитались в камень, словно в губку.

Лиза дернулась в последний раз, прежде чем ощутила, как ее конечности наливаются каменной тяжестью. Аделаида нежно улыбнулась ей, и девушка заметила, что глаза голема почти блестят.

Хватка Филиппа ослабла, а затем он вовсе отпустил Лизу. Сопротивление было сломлено – она уже точно никуда не денется.

Аделаида провела ножом по руке Лизы еще раз и еще. Четырнадцать. Пятнадцать. Лиза почувствовала, как ладонь голема, стискивающая ее запястье, становится мягче и теплее. Девушке, наоборот, стало нестерпимо холодно. Вот он, тот рубеж, перед которым у Лизы могло бы оказаться преимущество перед големом. Но она слишком ослабла, у нее нет ничего, чем бы она могла защищаться. Да и выцарапанное на камне имя было далеко – под лопаткой Аделаиды. Статуя ни за что не позволит Лизе даже взглянуть в сторону надписи.

Аделаида занесла руку для последнего пореза и на мгновение замерла.

– Знаешь, на самом деле это волнительно, – прошептала она и облизала губы. Они даже слегка заблестели от слюны. – Я не знаю, стоит ли говорить какое-то напутствие? Или тебе, может, стоит сказать какое-нибудь напутствие?

– Иди к черту, – процедила Лиза, но Аделаида лишь снисходительно улыбнулась.

– Брат мой, а что ты сделал в такой волнительный момент?

Филипп подошел к Аделаиде сзади и невесомо поцеловал почти мягкие волосы.

– Ничего не делал, – бесцветным голосом сказал он и впервые за все это время посмотрел в глаза Лизе. Помнит ли она, как выглядел настоящий Филипп? Разумеется, нет. Ее заполнили другие воспоминания, нужные голему, который заменил живого человека собой.

Теперь Лиза узнавала его черты – ангел с соседнего надгробья. Под его крыльями она пряталась от проливного дождя, но чаще всего – от Филиппа.

– Я… – Спазм сковал ее горло.

Обида и ревность победили чувство страха. На краю гибели Лиза поняла, что не очень беспокоится за свою жизнь. Ей плохо от предательства. Какое отвратительное, беспомощное чувство односторонней привязанности! Ведь Филипп, по сути, убивал ее, а она продолжала его любить.

Лиза не сразу поняла, что нож выпал из руки Аделаиды и она не успела сделать последний надрез. Статуя побелела. Можно было подумать, что кровь отхлынула от ее лица, но это просто мрамор приобрел изначальный цвет. Ее глаза снова окаменели, а красивое лицо застыло в гримасе испуга, перемешанного с непониманием и отчаянием.

Лиза ощутила, как ее тело приобрело прежнюю подвижность, и отпрянула от Аделаиды, едва удержавшись на ногах.

– Ты! – взревела Аделаида – ее голос был похож на удары камень о камень. Она обернулась к Лизе спиной, и девушка увидела зачеркнутое имя под ее лопаткой.

– Прости, – сказал Филипп с болезненной искренностью. Ей показалось или она увидела выступающие на его глазах слезы?

Аделаида сделала неуклюжий рывок в его сторону, но Филипп не двинулся с места. Еще шаг – она потянулась к его шее. Еще шаг – и Аделаида застыла на месте. Изящная белоснежная статуя с безобразно перекошенным лицом.

Время для Лизы застыло вместе с Аделаидой. Она сделала вдох, затем второй, третий, проталкивала воздух в легкие все глубже и глубже.

Филипп стремительно обогнул разделяющую их статую и схватил Лизу в охапку, прижимая к груди.

– Прости, – выдохнул брат ей в макушку. – Прости, прости, прости! Я не должен был сомневаться ни минуты, я не должен был подвергать тебя такой опасности, я не должен был делать тебе больно!

Этих слов оказалось достаточно, чтобы Лиза разрыдалась от облегчения, вжавшись лицом в футболку брата. Неожиданно множество вещей для нее стали не важными. Их связь оказалась крепче мрамора.

– Мне кажется, у нас могут возникнуть неприятности, – шмыгнув носом, сказала Лиза и с неудовольствием покосилась в сторону Аделаиды. Ведь где-то снаружи обитал Ян, который все знал об их странной семейке. – Как ты думаешь, после дел, что мы здесь натворили, нам позволят снять комнату на время?

София Яновицкая
Волк, которого ты кормишь

1

Тяжелый мяч летел через весь двор – прямо в голову. Галина Ивановна ничего не успела сделать, даже зажмуриваться не стала. Коротко вдохнула и зачем-то вцепилась покрепче в сумки, полные продуктов. Но удара не последовало. Перед глазами метнулась размытой полосой темная фигурка, взлетела, столкнулась с мячом и рухнула на землю.

– Валим! – радостно взвизгнули мальчишки и бросились бежать – только мелькнули разноцветные футболки.

– Хулиганы! Безобразие, все родителям скажу! – грозно трубила очнувшаяся Галина Ивановна.

Это была неправда – она, конечно, с удовольствием сказала бы, но в мельтешащей толпе было не разглядеть лиц. Особо наглый пацаненок ухитрился подхватить мяч – она попыталась дернуть его за шиворот, но сумки оттянули руки, и мальчишка со смехом умчался. Через две секунды двор опустел. Правда, не совсем – возмущенно дыша, Галина Ивановна опустила взгляд и увидела сидящего на земле мальчишку лет десяти. Того самого, что отбил мяч.

– Вы не ушиблись? – спросил мальчик, поднимаясь с земли и отряхивая запыленные джинсы. На коленке разошлась большая дырка, и сквозь нее мелькала красным свежая ссадина.

– Я-то нет, а вот ты, похоже, пострадал, – смягчилась Галина Ивановна.

Мальчик глянул на ногу, беспечно махнул рукой, поднял глаза и улыбнулся. Улыбка оказалась такой открытой и искренней, с ямочками на щеках, что у Галины Ивановны сами собой приподнялись уголки рта.

– Что же ты с такими хулиганами водишься, – покачала она головой, рассматривая мальчишку.

Он и правда сильно отличался от обычной дворовой компании – никаких озорных чертят в глазах, никаких ухмылочек. Мальчик напомнил ей ангелочков с классических скульптур, только темненький – темные кудри, бархатные глаза под длинными ресницами и словно тушью нарисованная фигурка в черных джинсах и толстовке. Галина Ивановна нахмурилась – такому бы петь в детском хоре, в белой рубашечке и с бабочкой на шее.

– Да я и не вожусь, мы просто в футбол сыграли, – пожал плечами мальчишка и вытер взмокший лоб. – Я вообще далеко живу.

Лето грянуло солнечным и жарким, даже вечером все дети носились в шортах и футболках, а этот парится в теплой амуниции. Надеть нечего, что ли?

– Родители-то обыскались, наверное, – укорила Галина Ивановна. – Времени уже много!

– Да не, – снова махнул рукой мальчик. – Я всегда так.

У него заурчало в животе, и он резко покраснел. Галина Ивановна поджала губы. Все складывалось один к одному – идеально.

– Давай-ка ты зайдешь ко мне, – решилась она. – Рану обработаем, я тебе штаны зашью.

– Да не, – смущенно протянул мальчик.

– За штаны-то по головке небось не погладят, – проницательно заметила она. – А ты заодно поможешь мне сумки донести – смотри, какие тяжелые.

Мальчик неуверенно помолчал, хмуря брови. В голове явно проносились заученные безликие фразы про «не ходи с чужими».

– Ну если сумки, – он подхватил сразу две, выгнувшись от тяжести. – Куда нести?

Они пересекли опустевший двор и подошли к дому. Галина Ивановна обернулась – солнце оранжево стекало за крыши соседних домов, возле крыльца густо белели распустившимися бутонами кусты. Цветы пахли особенно сильно, по-медовому одуряюще, даже голова кружилась. Мальчик, похоже, тоже чувствовал аромат – втянул носом и застенчиво улыбнулся. Галина Ивановна довольным кивком поманила его за собой в прохладный подъезд.

* * *

– Ванная вот тут, можешь умыться. – В квартире стояла полутьма и тишина, пахло старыми вещами и тушеной капустой. Галина Ивановна забрала сумки и понесла их на кухню. Мальчик послушно снял потертые кеды и в одних носках прошел в ванную.

Галина Ивановна, довольно улыбнувшись, торопливо достала из холодильника расписную кастрюлю. За стенкой шумела вода. Как давно здесь не было никаких звуков, кроме ее собственных! Все эти гадости, что говорили ее неблагодарные племянники, все бредни, из-за которых пришлось уволиться из школы… У нее просто был к детям свой подход – правильный.

Мальчик вышел из ванной, растерянно закрутил головой.

– Иди сюда, – позвала его Галина Ивановна. – Сейчас супом тебя покормлю.

– Да не надо, – слабо возразил он, но живот снова заурчал.

– Надо-надо, садись за стол, – закивала она, щедро зачерпывая поварешкой в тарелку. На поверхности бульона плавали жирные кружки. – Суп хороший, наваристый. А то вон какой ты худенький, дома не кормят, что ли?

Тарелка со звоном отправилась в микроволновку. Мальчик усмехнулся, не ответив, и сел на краешек стула.

– Покажи коленку.

Галина Ивановна наклонилась над ним с ваткой в перекиси. Мальчик согнул ногу, сквозь разорванную штанину показалась содранная кожа, а чуть выше, прямо на ноге, – кусочек какого-то рисунка.

– Что это у тебя? – не поняла Галина Ивановна.

– А, это, переводка просто, – смущенно объяснил мальчик. – Из жвачки.

– Ммм, – протянула Галина Ивановна, прикладывая к ссадине ватку. Таких штучек она не любила, но это ничего, это поправимо.

Мальчик сморщил нос, но не пискнул. Тренькнула микроволновка.

– Вот и молодец, – похвалила Галина Ивановна, ставя перед ним на веселенькую клеенку горячий суп и вручая ложку. – Сейчас покушаешь, а потом я штаны твои зашью, а ты можешь мультики посмотреть…

Мальчик задумчиво покрутил ложку, она казалась слишком большой для его руки.

– Зачем вы все это делаете? – Он вдруг серьезно посмотрел Галине Ивановне прямо в глаза: – Кормите меня, штаны зашиваете.

Галина Ивановна засуетилась, нарезая хлеб.

– Глупости. Так поступил бы любой хороший человек.

– Но ведь вы – не хороший человек.

В тишине словно зазвенело эхо его уверенного голоса. Галина Ивановна медленно подняла на мальчика глаза. Она никак не могла осознать смысл его слов – все равно как если бы он вдруг начал есть суп ножом и вилкой.

Он внимательно смотрел на нее все из-под тех же ангельских ресниц. И так же, не отводя взгляда, протянул тонкую ладошку и ухватил ее за запястье.

Голова у Галины Ивановны закружилась – сильнее, чем от тех медовых цветов. Запахло чем-то невыносимо сладким, и все завязло, будто в патоке. Где-то в глубине, в дальнем уголочке сознания она отчаянно прокричала сама себе: «Беги!» – но не пошевелилась. Галина Ивановна завороженно смотрела в бархатные детские глаза.

Мальчик вдруг обернулся и кивнул кому-то у себя за спиной – позвал, только не понятно было ни слова. С отчетливым ужасом Галина Ивановна поняла, что в квартире, кроме нее и мальчика, есть что-то еще. Что-то, не поддающееся осознанию. И это что-то методично приближалось к ней. В голове промелькнула глупая мысль про то, что она ведь запирала дверь, – и тут сознание наконец пробудилось. Галина Ивановна отчаянно задергалась, пытаясь вырваться, подошвы тапочек беспомощно заскользили по линолеуму. Сдвинуться не получилось ни на миллиметр. В изнеможении она посмотрела на мальчика и обмерла – тот ее не держал. Мальчик, не сводя с нее спокойного взгляда, медленно покачал головой. Невидимое что-то, которое он звал, подошло вплотную к Галине Ивановне – она чувствовала на себе его горячее дыхание. Все вокруг захлебнулось ужасом. Мальчик снова произнес что-то странное. На долю секунды Галина Ивановна успела увидеть то, что пришло за ней, а потом голову заволокла мучительная пелена. В горле забулькал крик, но наружу он уже так и не выплеснулся.

2

– Друзья мои, все, между прочим, остывает!

Мама звала уже третий раз – нужно идти, а то у нее еще испортится настроение, и тогда, может, плакали обещанные аттракционы. Ромка вылетел из своей комнаты и в коридоре столкнулся с Аленой. В приоткрытую дверь ее комнаты ворвались сладковатые голоса каких-то парней, поющих о том, как они не могут пережить расставание с девушкой, – видимо, по мнению Алены, именно с ней. Ромка ухватил взглядом серию постеров, наверное с этими же парнями, на залитой солнцем стене, и сестра захлопнула за собой дверь. Подумаешь!

– Кто последний на кухню, тот какашка!

– Детский сад, – закатила глаза Алена, по-взрослому откидывая длинные светлые волосы и утыкаясь в телефон.

– Хорошо, – легко согласился Ромка. – Тогда тот не попадет на концерт своей любимой группы. Никогда!

– Возьми свои слова назад! – закричала Алена, но он уже припустил по коридору.

– И еще будет мыть посуду!

– Ну ты у меня получишь!

Когда она пришла на кухню, Ромка уже болтал ногами за круглым столом и уминал омлет. Не отрываясь от телефона, Алена отвесила ему подзатыльник и села напротив.

– Это еще что! – привычно возмутилась мама, намазывая масло на хлебец и протягивая его папе.

– Мы скоро пойдем, да? – Ромка сощурился от солнца, которое озорно прыгало пятнами по желтеньким стенам кухни, играло бликами на посуде и подсвечивало Аленкины и мамины золотистые волосы. Вокруг папиного светлого ежика просто топорщился легкий ореол.

– Как соберетесь, так и пойдем, – мама аккуратно отпила кофе, провела ладонью по Ромкиным спутанным темным кудрям. – Не забудь причесаться. Алена, оторвись от телефона, пожалуйста!

Аленка обиженно подняла глаза.

– Ну мам! Папа тоже!

– Я по работе, – тут же среагировал папа, чуя опасность. – Это важно.

– У меня тоже важно…

– Кому я сказала.

Ромка быстро заглотил остатки омлета, глянул на дующуюся сестру – она отложила телефон на край стола и недовольно откусила кусочек сыра.

– Чай, – мама кивнула на пузатую кружку, и Ромка торопливо насыпал в нее две ложки сахара.

– Сахар – это зло, – прокомментировала Алена, и он добавил третью.

– Я в твои смузи с мюслями не лезу.

Мама вздохнула, и Алена тут же перевела тему:

– Вы собирайтесь, как покушаем, а я посуду помою.

Все, включая занятого работой папу, подозрительно на нее покосились.

– Палевно, – прокомментировал Ромка и тут же получил от сестры пинок под столом.

– И чему мы обязаны таким великодушием? – поинтересовалась мама.

– Ничему, – насупилась Алена.

– Ну-ну, – кивнул папа. – В Крым-то когда билеты нужно брать?

– Пап, почти все уже купили! – тут же заканючила Аленка. – И Дашка, и Андрей, и Лида Иванова, а у нее вообще предки самые строгие…

– И Ма-а-акс, – услужливо протянул Ромка, зарабатывая пинок по второй ноге.

Родители переглянулись, плотно сжимая подрагивающие губы.

– Мам, ну правда, ну сдам я эти экзамены, честно!

– Алена. У нас был уговор, правда? – серьезно спросил папа. – Заканчиваешь первый курс без троек – едешь со своими друзьями путешествовать.

– А потом билетов не будет…

– Ты лучше об экзаменах сейчас думай, – посоветовала мама. – Но за предложение с посудой спасибо. Пойду одеваться.

Ромка рассмеялся, глядя на обиженное лицо сестры, так громко, что мама едва расслышала телефонный звонок.

– Ух ты, – удивилась она, взглянув на экран и принимая вызов. – Мишка, сто лет тебя слышно не было!

Пару секунд на ее лице сияла улыбка. Потом глаза расширились, рот вытянулся буквой «о», а брови поползли наверх.

– Идите собирайтесь гулять, – прикрыв ладонью трубку, она шепнула Ромке с Аленой.

– А посуда? – запротестовала Аленка. Ради любопытства можно было и пострадать немножко.

– Брысь, брысь, – замахал на них руками папа, настороженно поглядывая на мамино лицо и подсаживаясь к ней поближе. – А то никуда не пойдем.

Медленно, оборачиваясь, они вышли из кухни. Папа плотно закрыл за ними дверь. Брат с сестрой переглянулись и прижались к щели.

Сначала раздавались только мамины обрывочные реплики, из которых было ничего не понятно. «О господи», «Нет, я понимаю, но все равно», «Как так получилось-то», «А как они это объясняют» – и все в таком духе. Потом она попрощалась с братом, пикнула телефоном и сказала, видимо, папе:

– Какой ужас!

– Что случилось? – встревоженно спросил он. – Что-то с Мишей? С детьми?

– Слава Богу, нет. Галина Ивановна умерла.

Алена вытаращилась, посмотрела на Ромку. Он глянул на нее и снова ткнулся ухом в щель.

– Тетка ваша, та самая?

– Да. Сказали, вроде бы разрыв сердца. Здоровая же была, кардиограмма как у девочки – ничего не понятно.

– Карма, – мрачно выплюнул папа.

– Сережа!

– А что Сережа! Сама говорила, все детство вам с Мишей сломала. Он мне рассказывал, как вы в приют сбежать хотели. А еще заслуженный учитель – хорошо, открылось, что она со своими учениками творила!

– Да что уж сейчас…

– А что, у зла есть срок годности? – перебил папа. – Что, теперь всего этого как будто и не было? Ни вас с Мишей с побоями и издевательствами, ни других детей?

– Было, – едва слышно вздохнула мама.

Папа, кажется, заходил по кухне:

– Ты представь, как Аленку, Ромку отдаешь вот такой милой женщине, с благодарностями в рамочках на стене, – и, пока ты в полной уверенности, что твой ребенок под надежным крылом, его морально убивают! Находят слабое место, запугивают и присасываются, как пиявка, – и не пожалуется ведь, все продумано. А пока заметишь, что происходит, уже одна безвольная оболочка и останется.

– Правда, – тяжело вздохнула мама. – Но знаешь, говорят, о мертвых или хорошо, или никак…

– Тогда давай никак, – отрезал папа. – Потому что жалеть это чудовище я не собираюсь и тебе не дам.

– Просто странно. Миша сказал, у нее на руке какую-то отметину нашли – не то клеймо, не то… татуировка.

Последнее слово мама произнесла тише прежнего, и Алена быстро покосилась на Ромку. Он никак не отреагировал – только сосредоточенно вслушивался в разговор.

– У нее?! – В папином голосе смешались смех и удивление.

– Вот и я о том же – какая татуировка у пенсионерки, да еще… такой. Не по себе как-то, жутко.

– Вот что, – решительно произнес папа. – Стряхни с себя этот разговор, и поехали-ка в парк. Какое нам до нее дело. А вот дети всю плешь проедят.

Мама засмеялась, и они, кажется, поцеловались.

Ромка с Аленой быстро отпрянули от двери. Осторожно ступая, вышли в коридор, каждый к своей комнате.

– Обалдеть, – пробормотала Аленка, бросила взгляд на брата и часто заморгала. На лице Ромки зависла едва заметная, по-взрослому довольная улыбка.

* * *

– Я на катапульту! На катапульту!

– Вы смерти моей хотите, – мама драматично схватилась за грудь.

– Да ты сама попробуй давай? – Ромка уцепился за ее руку. – Смотри, как круто!

– Никогда в жизни!

– У нас, в отличие от некоторых, шариков в голове хватает, – многозначительно вставила Алена.

Ромка с сомнением окинул ее взглядом.

– Только с папой, – мама сложила руки на груди, подозрительно оглядывая громадину аттракциона, нацелившуюся прямиком в небо.

– У меня, значит, тоже шариков того, маловато? – усмехнулся папа, убирая в карман телефон.

Ромка запрыгал около него:

– Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!

– Ну что с тобой делать, – папа неуверенно глянул на катапульту и мужественно вздохнул. – Пойдем.

– Сережа, – мама с волнением тронула его за плечо.

– Спокойно! Мы осторожно, да, Ром?

– Вы на нас отсюда смотрите! – Ромка потянул папу за рукав, и они пошли к аттракциону.

Ромка без остановки вертел головой. Крестовский шумел человеческими и птичьими радостными возгласами, весь светился и сиял горячим солнцем, пах разными видами попкорна, облитыми маслом солеными кукурузными початками и розовой сладкой ватой. Ромка задрал голову – зеленые листья обрамляли ярко-синие куски неба, и сквозь них сверху летели солнечные лучи. Все это было почти как дома, почти как там…

Он торопливо тряхнул головой. «Там» больше не существовало, а все, что вокруг, сейчас, – вот это по-настоящему.

– Изжарится совсем, – озабоченно сказала мама, глядя, как Ромка одергивает толстовку.

– Чего? – Алена остановила видеозапись на телефоне, придирчиво оценила на ней свое лицо: красивое селфи – целое искусство, каждый знает.

– Да ничего, – мама помотала головой. – Просто смотрю на других детей, носятся раздетые, счастливые. А Ромку как в доспехи заковали.

Алена проследила за маминым взглядом. Младший брат прыгал и крутился на месте и совсем не казался закованным во что-либо. Но жара правда припекала даже сквозь ее летнее платье.

– Я давно говорю, хватит париться, во всех смыслах, – пожала она плечами. – Кому какое дело? Сейчас вся мелкота обклеивается.

– То, чем обклеиваются, смывается, – возразила мама. – Начнут лезть с вопросами.

– Ой, и Ромка про то же, – Алена фыркнула, закатив глаза.

– Не приставай к нему с этим, – строго одернула ее мама. – Даже психолог говорил: когда будет чувствовать себя спокойно на людях в своих картинках, тогда и будет. Не хватало нам еще добавить к тому, что уже и так…

– Да ладно, ладно! Просто это странно, – Алена посмотрела, как папа с младшим братом готовятся к полету в катапульте.

Папа, похоже, с гораздо большим удовольствием отправился к тележке с хот-догами и тщательно скрывал это, изображая бешеный энтузиазм. Переигрывал, конечно. А вот Ромка смотрел на катапульту голодными глазами – словно, не дай ему адреналина, и он скорчится от жажды.

В голове почему-то всплыла картинка сегодняшнего утра – коридор, голоса родителей за плотно закрытой дверью кухни и взрослая Ромкина улыбка.

– Он, вообще, иногда странно себя ведет, – задумчиво произнесла Алена. – Тебе не кажется?

– Мне кажется, – протянула мама, – что все дети себя странно ведут. Даже те, которые уже совсем взрослые и не готовятся к своим экзаменам…

* * *

Ближе к вечеру они переели ошалелого веселья – накатались на аттракционах до одури, – даже мама с Аленкой, пообедали в шумном ресторане, напрыгались под музыку. Ромка равнодушно смотрел на недоеденное облако сахарной ваты размером с его голову и вздыхал. Завтра всего, от чего сейчас уже воротит, захочется с двойной силой.

Папа отыскал местечко на берегу, куда не долетали крики, визг и гвалт, ставшие привычными за весь день. Было непривычно тихо и пусто – только они четверо, наглые чайки, требующие еду, стрекочущие кузнечики и полоска песка за зелеными тучами кустов. И залив, конечно.

Вода лениво золотилась на вечернем солнце и плескала крохотными волнами на мокрый берег.

– Кайф, – Аленка окатила маму сверкающими брызгами, и та не ругалась, а засмеялась и облила ее в ответ.

Они стояли по пояс в воде, а папа потягивал на берегу ледяной кофе, раздевшись до шортов и щурясь на солнце.

– Давай к нам! – замахала ему мама.

– Да ну, – папа мотнул головой, – в лягушатнике плескаться, тут не поплаваешь.

Большой знак, выкрашенный голубой краской, сообщал, что купаться здесь нельзя в принципе. Но Ромка уже заметил, взрослые часто нарушают правила.

Это, конечно, совсем другое море. На секунду Ромка закрыл глаза, и в голове сама собой раскинулась бескрайняя пенная бездна, сиренево-розовая от опускающегося в нее раскаленного солнца, вылизывающая темный песок и босые ноги. Запахло солью и теплым ветром. Он поскорей распахнул глаза – слишком остро заныло где-то в солнечном сплетении, да и зачем все это? Небо перекатывалось от голубого к розовому, и залив блестел, как будто дружески подмигивал ему. Ромка нервно облизнул губы.

– Ром? – Мама неуверенно позвала его, почувствовав долгий взгляд. – Хочешь?

Она кивнула на воду. Он почувствовал, как голова собирается заученно покачать из стороны в сторону, и остановился. А что, если…

– Никого нет, – ободряюще заметил папа. – Я покараулю.

– Давай, хватит… – Аленка явно хотела сказать что-то не совсем приличное и под строгим взглядом мамы добавила: – Водичка супер.

Ромка обвел взглядом всех троих, снова посмотрел на добродушно плещущую воду и взялся за край толстовки.

Мама метнулась взглядом к папе. Он заговорщически подмигнул. Она слабо улыбнулась, не сводя с него глаз. С колотящимся сердцем подумала: наверное, он думает о том же самом. Наверное, у него перед глазами тоже вырастают уныло окрашенные стены детского приюта и неловкий взгляд психолога. «Мальчик многое пережил. Он не рассказывает, кто сделал с ним это, но… В общем, будьте морально готовы».

– Прям в трусах? – Ромка обернулся на папу со смесью неуверенности и веселого удивления.

– Конечно, – подбодрил папа.

– Ладно.

Он выдохнул, как будто собирался не просто залезть в воду, а прыгнуть в нее с высоченной скалы, и выкарабкался из штанов и толстовки. Одежда черным комом упала на песок, и Ромка перешагнул через нее, глядя вниз.

Как странно, подумалось Алене. Вроде обычный мальчишка – детские трусы с супергероями, сбитые коленки. Только если смотреть кусочками – не на всего брата целиком.

Ромка двинулся к воде, и волки на его коже ожили, зашевелились вместе с мускулами. Оскаленные, спокойные, воющие, запрокинув голову, они бежали, лежали, сидели и смотрели отовсюду разноцветными, до мурашек живыми глазами. В татуировщике, каким бы психом он ни был, пропал великий художник: на картинках, покрывавших спину, живот, руки и ноги Ромки, искусно прорисовывалась каждая шерстинка, каждое движение ловкого зверя. Когда Аленка сделает татуировку – а она ее обязательно сделает, как бы там не хваталась за сердце мама, – она должна быть выполнена так же мастерски.

Иголку можно и потерпеть, наверно. Она попыталась представить, сколько кололи Ромку, методично вырисовывая под кожей каждый штрих, и ее замутило. Алена тряхнула головой, прогоняя вспыхнувшую ярость. Жаль, братишка наотрез отказался выдавать того, кто с ним это сделал, – говорил только, что он уже умер. Алена понадеялась, что специально для таких психов все-таки существует ад – или что-то вроде того.

Ромка ступил в воду и легко вздохнул. Она была теплая, мелкие камешки на дне покалывали ноги. Он робко взглянул на маму и сестру исподлобья. Мама улыбнулась ему, она терла глаза, как будто в них попала соринка. Аленка обрызгала его с головы до ног.

– Догоняй, малявка!

Ромка прыгнул, промчался за Аленкой, со смехом обдал ее фонтаном брызг, бултыхнулся в теплую воду и поплыл.

– Мам, – Аленка, нахмурившись, смотрела на брата. – А разве у Ромки был между лопаток такой волк? Ухмыляющаяся морда.