Текст книги "Любовь, опрокинувшая троны"

В это самое время слегка захмелевший привратник, все еще облизываясь после двух кубков хозяйского вина, почтительно поклонился Ксении и указал рукой на каменную лестницу:

– Федор Никитич ждет тебя, юная лебедушка! Приказал проводить самолично со всею заботой. Дозволь под локоток подержать. Бо лестница заледенела, скользкая. Кабы не скатиться.

Холоп крепко взял гостью за руку и двинулся наверх – очень медленно, ощупывая ногою каждую ступеньку и продвигаясь вперед с непостижимой осторожностью. Добравшись таким образом до верхней площадки, он и вовсе остановился, указал пальцем наверх:

– Ты видишь сей образ, над дверьми, боярыня? Сие есть икона Николая Чудотворца из старого дома Захарьиных, каковую они с собой в новое жилище перенесли. Ее еще Роман Юрьевич водрузил, отец царицы Анастасии, общий дедушка для государя нашего и хозяина моего Федора Никитича! Ему и токмо ему о благополучии дома нашего молиться надобно, о крепости всего корня Романовского! – Паренек несколько раз широко перекрестился, что-то забормотал. Ксения, опустив голову и тоже осенив себя знамением, вынужденно присоединилась к его молитве.

Наконец слуга утомился, вздохнул, открыл дверь, пропустил женщину вперед, но тут же прихватил за локоть:

– Дозволь поддержу, красавица! Боярин в библиотеке ныне находится, дозволь путь укажу! Осторожнее, ступеньки здесь крутые. Как бы не оступиться, не зашибиться.

Скорее отбиваясь от холопа, нежели получая его помощь, Ксения наконец-то добралась до нужной комнаты и сама торопливо открыла дверь.

Федор Никитич находился здесь, завернутый в яркий, красочный халат. Он лежал у стены среди подушек, с интересом что-то читая, и даже появление гостьи не заставило его сразу оторваться от книги.

Женщина поняла, что оказалась права: для знатного человека она была развлечением на один раз. Поиграл и забыл, более не надобна. Но ничего другого Ксения, в общем-то, и не ожидала. Просто дала лишнюю волю наивной мечте… Но кто знает, может, хотя бы Гришке повезет?

И просительница склонилась в низком поклоне:

– Прости, что от дел важных отвлекаю, боярин.

Федор Никитич, выждав малый промежуток, поднял голову, приветливо улыбнулся:

– Ксения! Рад видеть тебя, милая!

Он увидел, как гостья холодно и даже чуть отчужденно поклонилась, немного напрягся от неожиданного поведения женщины, повел рукой:

– Что же ты в дверях стоишь, Ксения? Проходи, присаживайся! Иногда из сих томов научных изумительные вещи узнаешь! Ты знаешь, как кукушки отправляются в дальние края? Крылышки у них слабые и короткие, посему сами они много летать не способны. Так сии пичуги коршунам могучим на спины садятся и на них путешествуют! И, кстати, ученые мудрецы выяснили, что именно из их слюны рождаются цикады.

Боярский сын желал поразить женщину своей ученостью – и ему это удалось.

«Кукушки с цикадами Федору Никитичу интереснее меня, – подумала гостья, делая несколько шагов вперед. – Садиться? Куда?! Он просто насмехается! Зря пришла, зря… Надобно отказ поскорее получить и уходить!»

– Просьба у меня к тебе, Федор Никитич, – стараясь не смотреть на своего сказочного витязя, выпалила Ксения. – Коли уж судьба нас свела, не сделаешь ли дело доброе, не поможешь ли в судьбе юному сироте? Есть знакомый у меня, Гришей нареченный, из рода боярских детей Отрепьевых. Умен, грамотен, почерком красивым одарен. Вот бы его писарем на место хорошее пристроить.

– О воздыхателе заботишься, лебедушка? – попытался пошутить хозяин дома.

– О брате… – кратко поправила женщина.

Мужчина с удивлением начал понимать, что никакого желания его соблазнить, очаровать, заполучить в свои объятия гостья отнюдь не испытывает. Вела она себя сухо, говорила как бы через силу, глаза отводила в сторону. Казалось, ее затолкали сюда вопреки желанию, и общество царского брата женщину совсем не радует.

А он-то уже на сладенькое настроиться успел…

– Хорошо, – дабы разом избавиться от скучного вопроса, ответил Федор Никитич. – Будет место твоему брату. Пусть приходит да Третьяка Уховерта спросит. То приказчик мой, я упрежу.

«Хоть Гришке повезло», – с облегчением вздохнула Ксения и невольно облизнула губы. На миг затаила дыхание, ожидая от пахнущего смолистым дымком мужчины еще хоть слова, намека, хоть полунамека…

Но тот молчал. Даже не приподнялся.

Значит, все. К просьбе своей худородной игрушки боярин снизошел, исполнил. Теперь пора и честь знать. Не отнимать более у знатного человека его драгоценного времени.

– Благодарствую, Федор Никитич, – поклонилась гостья и зашелестела к выходу.

«Она ведь так и уйдет! – остро екнуло в душе мужчины. – Она и вправду приходила лишь за брата похлопотать! И не нужен я ей более никак, не будет никаких соблазнов, даже не взглянула ни разу!»

Это было и обидно, и неожиданно. Вообще непостижимо! Женщина, которую он уже считал бесповоротно своей – уходила с легкостью и простотой! Безмятежно, даже не оглядываясь!

И когда Ксения уже положила руку на створку двери, мужчина не выдержал:

– Стой!

– Да, Федор Никитич? – полуобернулась женщина.

– Раз уж так получилось, что ты пришла, – как мог серьезнее сказал хозяин дома, – то, будучи лекарем твоим… Я должен осмотреть твои раны.

Щеки женщины стремительно порозовели, шало блеснули глаза, и она ответила уже совсем другим, теплым и нежным голосом:

– Да нужно ли сие, боярин?

Воспоминание о полученном лечении и вправду прокатилось по телу Ксении горячей волной, вызвав предательскую слабость в руках и ногах, а платье внезапно стало невероятно тесным в ребрах. До треска нитей на швах!

– Таков мой долг! – Захлопнув «Азбуковник», боярский сын отбросил книгу. – Раз уж взялся, надобно доводить лечение до конца.

Случившиеся в гостье перемены не остались для него незамеченными, и потому на душе мужчины сразу стало легко и весело, и память их первой встречи тоже разгорячила его кровь.

– Да отпусти же ты дверь, Ксюша! – улыбнулся он. – Напомни, сделай милость, какие места мне пришлось исцелять первыми? С коленом вроде бы некая неприятность случилась?

Полулежащему боярину оказалось легко и просто приподнять подол платья, и женщина ощутила, как мягкие горячие пальцы скользнули по ее обнаженной щиколотке вверх, прикоснулись к ямочке под коленкой, каким-то образом обняли ее, с обжигающим своевольством стали подниматься выше и выше…

Ксения испуганно охнула, сглотнула, часто задышала, хлопая ладонями по ткани. Однако надетые ради зимнего холода пять юбок сыграли с женщиной злую шутку. Сейчас они превратились в толстенную броню, через которую она никак не могла пробиться, защититься, остановить наступление мужчины. Женщина оказалась полностью во власти сильных рук хозяина усадьбы и ничего не могла с этим поделать! Хотя, говоря по совести, не очень-то и старалась…

Сладкая нега закружила Ксению и убаюкала, заставила стонать и утопать в нежных горячих волнах, повела через вершины наслаждения, чтобы бросить в пучину страстного до болезненности желания, каковое вознаградилось огненным утолением…

И где-то через полчаса, когда судорожная истома отпустила женщину, она поняла, что лежит, полузакопанная в подушки, странно изогнутая, да еще и вниз головой. Ксения громко фыркнула и засмеялась.

– Не получится из тебя лекаря, Федор Никитич, – выбираясь на свободу, сказала она. – Как ни старайся, но целитель из тебя никакой!

– Это почему, моя лебедушка? – отозвался с середины комнаты боярин.

– Кровоподтеки главные у меня были где? Под грудью, на ребрах! А ты какое место столько времени лечил?

– Это был предварительный осмотр! – Федор Никитич внезапно оказался совсем рядом, крепко поцеловал ее в губы и помог подняться. – Не все сразу.

– Хорошо, поверю твоему опыту. – Ксения споткнулась и повисла на шее мужчины. Снова засмеялась: – Ты точно сделал что-то не то, горе-целитель! Меня теперь ноги совершенно не держат!

– Здесь они тебе все равно незачем. – Боярин подхватил гостью на руки, отнес к окну, положил возле низкого столика с угощением, наполнил кубки: – Один из величайших лекарей нашего мира, премудрый Омар Хайям, учил нас, что хорошее вино способствует кроветворению и укреплению рассудка. Так что давай выпьем за здоровье, прежде чем продолжим твое исцеление!

Кем был этот великий Омар Хайям, Ксения знала прекрасно. Но поправлять вдохновенного собеседника не стала.

– Ты, моя ладушка, получается, из рода Отрепьевых выходишь? – спросил хозяин дома.

– По матери Отрепьева, по отцу Шестова, – не стала скрывать худородства женщина. – Гришка мне не родной брат, двоюродный.

– Я помню, – кивнул Федор Никитич. – Место писаря.

– Он правда толковый! Умный, старательный. Преданный.

– Мы станем говорить о писаре?

– Лучше обо мне, – полушепотом предложила Ксения и провела пальцем по краю кубка.

Федор Никитич наполнил золотую чашу вином, женщина сделала пару больших, жадных глотков. И вдруг спросила – очень тихо, словно боялась, что ее услышат:

– Поведай великую тайну, о достославный знаток арабской мудрости, что меня ждет впереди, хрупкую игрушку всемогущих богов?

– «Красавицы уничтожают поклонников своих. О, если бы они умели страдать от мук живых! Их кудри словно скорпионы, что больно жалят нас, и нет от них противоядья, мы гибнем в тяжкий час. Но, впрочем, есть спасение: красавицу обнять, поцеловать ее, желая приласкать опять. Ту, у которой грудь и плечи прекрасней жемчугов, белей слоновой кости и девственных снегов!» – ответил словами аль-Мулавваха боярский сын Захарьин. – В тебе все счастье и все тайны мироздания, моя прекрасная Ксения!

– Странная штука медицина, – удивилась женщина и допила вино. – Хоть ушибы, хоть яды, хоть укусы, все всегда лечится одним и тем же: «обнять, поцеловать, грудь и плечи приласкать».

– А разве не помогает? – вкрадчиво спросил хозяин дома. – Как полагаешь?

Он приблизился и стал целовать ее шею, подбородок, кожу под ухом.

– Я не уверена, – слабо улыбнулась женщина. – Нужно проверять.

Тем временем пальцы мужчины уже расстегивали крючки ее сарафана…

Поздним утром следующего дня Федор Никитич отправился в Кремль, на царский обед.

Великая честь! Честь, утомительная для боярского сына Захарьина и совершенно недоступная боярской дочери Ксении Шестовой.

Оставшись одна в роскошной опочивальне знатнейшего из боярских детей, утонув в нежной перине между двух спрятанных в шелковые наволочки подушек, женщина с грустью ответила себе на вопрос, от которого ввечеру уклонился ее знатный витязь:

– «Я понял, что моя любовь ведет меня туда, где нет ни близких, ни родных, где мне грозит беда. Любви я предан целиком, и тело и душа. Кто прежде так любил, как я? Никто и никогда!»

Во времена девичьей страсти Ксюша прочитала, наверное, тысячи стихов о любви, сотни из которых заучила наизусть. И потому с легкостью вспомнила слова все того же Кайса ибн аль-Мулавваха, на которого вчера ссылался Федор Никитич…

Да, знакомство с царским братом не сулило Ксении ничего, никакого будущего.

Худородная порченая девка влюбилась в одного из знатнейших царедворцев… Смешно. На что тут можно надеяться? Какое может случиться спасение из бездны порока? В ее судьбе все давным-давно предрешено. На ней клеймо, путь к счастью и благополучию заказан для Ксении навсегда.

Зато…

Если нет будущего – зачем особо заботиться о настоящем? И почему бы не позволить себе несколько сладких грехов с лучшим мужчиной Московского царства? Просто немного любви – без глупых и наивных надежд.

В одиночестве заплетя косу и быстро одевшись, Ксения тихо покинула захарьинские хоромы, стараясь не привлекать внимание хлопочущей по хозяйству дворни. Она не собиралась докучать Федору Никитичу излишней назойливостью. Получила свой глоток наслаждения – надобно и честь знать. К тому же женщине требовалось упредить Гришку о новом месте службы, показаться на глаза отцу с матерью, да еще придумать новую отговорку о своем отсутствии – на случай, коли ее исчезновение заметили. Поэтому Ксения не увидела, как вернувшийся с царского обеда Федор Никитич, войдя в свою опочивальню, сплюнул и разочарованно развел руками:

– Ну вот, сбежала. И даже не попрощалась, шальная девка!

23 февраля 1590 года

Москва, Арбат

Ксения вернулась с торга, неся полную корзинку чернослива, среди которого притулился небольшой кулек соли. Тяжело шагающая позади дворовая девка обнимала внушительный мешок «сарацинской каши», как прозвали на Руси белоснежный рис, привозимый купцами из далеких южных земель, и помочь хозяйке никак не могла. Все остальное, надобное к столу, у боярских детей Шестовых имелось свое – на леднике, в глубоком погребе и во внушительном амбаре.

Раздевшись в сенях и отнеся покупки на кухню, Ксения уже собралась было спрятаться в своей светелке, однако возле лестницы ее перехватила Мария Ивановна, одетая в выходной, белый с бисерной вышивкой сарафан и повязанная красно-синим вологодским платком. Хозяйка дома многозначительно улыбнулась:

– Загляни-ка в горницу, доченька, не поленись.

С подозрением посмотрев на матушку, боярская дочь свернула налево, открыла дверь в трапезную. Там, за накрытым столом Иван Васильевич, наряженный в лазоревую атласную косоворотку и душегрейку, беседовал с каким-то русоволосым священником.

«Нечто и вправду постричь решили?!» – обожгло страхом Ксению.

Но тут под ее ногой скрипнула половица, гость обернулся, пригладив тонкую, узкую и длинную рыжую бородку, и испуг женщины мгновенно сменился радостью:

– Батюшка Пафнутий! – в искреннем порыве метнулась вперед боярская дочка и крепко обняла святого отца.

Инок маленького и небогатого Павло-Обнорского монастыря оказался единственным человеком, который назвал случившуюся в юности с Ксенией беду не позором, блудом и тупоумием, а испытанием. Тяжким крестом, дарованным Господом юной девице, проверкой ее веры. Именно он убедил малолетку, от безмерного срама готовую наложить на себя руки, что сие станет грехом куда более тяжким, нежели утрата невинности. Что жизнь есть величайший дар Всевышнего, дарованная Им искра, часть Божьей души, и погасить ее собственными руками – грех страшнейший и непростительный. Даже блудниц, обретших истинную веру, впускают в рай небесный. Самоубийц же – никогда!

Так нестарый еще насельник и отмолил, считай, Ксению от смерти и отчаяния, на долгое время став для девицы ближе отца с матерью и заменив всех подружек. С ним несчастная делилась желаниями и чаяниями, ему каялась в проступках и помыслах, в его плечо плакалась о своей доле. Его жалостью и защитой самую тяжкую свою годину и пережила.

После первого порыва женщина спохватилась, отступила и поклонилась. Монах осенил ее крестом, протянул руку. Ксения поцеловала теплое белое запястье, после чего все вернулись к скромно накрытому столу: щучье заливное, копченая белорыбица, соленые грибы и огурцы да моченые яблоки.

– Какими судьбами в наших краях, святой отец? – спросила Ксения гостя.

– По делам обители, чадо, – степенно положил себе на ломоть хлеба дрожащий кусочек заливного инок. – Тяжко ныне монастырю нашему. Приход небольшой, доходов мало, расходы же растут. Государь наш, премудрый Федор Иванович, да продлит Господь его годы, налогами обители святые обложил да многие земли церковные в казну отписал. Войн, слава богу, на Руси святой ныне нет и не ожидается. Вклады же, известное дело, бояре несут либо с добычи богатой, либо по убиенным на помин души. Радуются люди православные нынешнему благополучию, и сие славно. Вот токмо о молитвах забывать стали и о храмах господних, что не есть хорошо. Ныне меня братия в столицу послала, бояр костромских, сюда перебравшихся, навестить да о краях отчих напомнить. Коли миряне дарами нас поддержат, то за их благополучие мы со всей искренностью небеса молить станем. У вас же крова и куска хлеба для себя хочу попросить.

– Конечно же, отец Пафнутий, оставайся! – радостно воскликнула женщина.

Отец громко кашлянул.

Ксения спохватилась, опустила голову, уставившись глазами в край стола.

– Со всей радостью примем тебя в доме своем, отец Пафнутий, – степенно, как надлежит хозяину, ответил Иван Васильевич. – Преломить с тобою кусок хлеба есть честь для нас, слуга Божий. И всем, чем в силах, мы обитель Павло-Обнорскую поддержим!

– За милость такую стану молить Господа нашего Иисуса Христа о благополучии сего дома, – поклонился боярскому сыну монах.

Трапеза продолжилась, закончившись общей молитвой в красном углу перед домовыми иконами.

– Я бы хотела исповедаться тебе, отче, – после домовой службы попросила милости Ксения.

– Приму с отрадой, мое возлюбленное чадо, – согласно кивнул монах. – Потребность сия душевная сама за себя о чистоте души твоей сказывает. Проводи меня до кельи моей, там и расскажешь.

– Грешна я, отче, ох как грешна, – покачала головой женщина, когда они с Пафнутием вошли в хорошо натопленную светелку под самой кровлей. – Прямо не знаю, как о сем и говорить.

– Тверда ли ты в вере своей, дочь моя? – спросил в ответ инок.

– Да, конечно, отче, – широко перекрестилась Ксения.

– Сие есть самое главное, – спокойно ответил Пафнутий. – В твердой вере нашей сила людей православных, и токмо отступление от нее большой бедой счесть можно. Все прочие прегрешения есть простительные ошибки, каковые и искупить несложно.

– Слаба я оказалась перед плотским искушением, отче.

– Как твой духовник я ведаю, что половина вины за сии проступки лежит на смертном, что по диаволову наущению тебя в искус блудный ввел и лишил судьбы обычной, человеческой. За то гореть ему в аду. Тебе же назначаю три недели «Отче наш» еженощно читать и покров для иконы Богоматери красивый вышить.

– А я уже вышила! – обрадовалась Ксения.

– Однако же от епитимьи наложенной, чадо, тебя сие не освобождает! – сурово ответил чернец.

– Я передам вышитый оклад в дар Павло-Обнорской обители, – немедленно решила Ксения. – Сама же сотворю другой!

– Волею Господа нашего Иисуса, принявшего на себя все грехи наши и смертию своею их искупившего, прощаю тебе, раба Божия Ксения, все твои прегрешения, – перекрестил женщину Пафнутий. – Ступай себе с миром и живи по совести.

После отпущения грехов Ксения с легким сердцем вернулась к себе, полная уверенности, что больше уже никогда и ни за что не отступится от праведной, правильной жизни.

Отец Пафнутий прожил на подворье Шестова полных две недели, каждый день отправляясь то к одним, то к другим прихожанам. И все эти дни Ксения проводила рассветы и вечера в молитвах, а дни – за вышивкой, либо помогая матушке по хозяйству.

Это было тяжко, ибо в памяти постоянно всплывали яркие, пронзительные глаза царского брата, его голос и задорный смех, тело еще помнило его ласки, лоно томилось сладким желанием. А демон-искуситель нашептывал о том, что вот он – хороший повод снова постучаться в заветные ворота, снова войти в жаркую опочивальню и утонуть в страстных объятиях. Ведь сделает она сие не для себя, а для Христовой обители, вымолив для нее хоть какие-то послабления, да для своего духовника, попросив для него какого-нибудь возвышения!

Однако присутствие инока придавало женщине стойкости. Сдаться соблазнам в присутствии отца Пафнутия, верного и преданного слуги Господа, Ксения никак не могла!

Однако настал день, когда их гость, уходя из дома к очередной осевшей в столице костромской семье, попросил Марию Ивановну затопить баню, дабы ввечеру, перед дальней дорогой, попариться.

Ксения услышала, как матушка по сему поводу распоряжалась… И сама не поняла, как так вышло, но вскорости, чисто одетая, она уже спешила в сторону Кремля. Обогнув его по крепкому еще льду Москва-реки, поднялась по Васильевскому спуску к Варварке, повернула направо и без задержки постучала кулаком в ворота.

Открылось окошко, в него выглянул молоденький холоп, запомнившийся хрипотой. Узнавая гостью, он кивнул, отворил калитку и указал в глубину двора:

– Федор Никитич с гостями там балует.

За долгую зиму убираемый со двора снег вырос в самом центре подворья в огромную, высотой в два человеческих роста гору с накатанными до ледяного глянца склонами. Что находилось в сем месте – может, грядки какие, прудик али еще что-то, зимой бесполезное, Ксения не знала, как не знала и того, поливали гору водой али она сама собою так утрамбовалась со временем. Но холм казался совершенно ледяным! Именно на нем десяток разгоряченных – даже шубы поскидывали – бояр и шесть женщин и играли в «царя горы». По простым, неизменным в веках правилам: кто наверху условленный срок просидит – тот и победил.

Сейчас на горе обосновался какой-то молодой боярин, розовый с лица, как молочный поросенок, белозубый и густобровый, уже оставшийся без шапки и одного сапога, однако успешно отбивающий все атаки сотоварищей. Ведь достаточно было одного толчка – и по скользкому склону почти добравшийся до него противник соскальзывал с такой стремительностью, что останавливался лишь у стены дальнего амбара.

– Смотрите, кто пришел! – помахала рукой гостье запыхавшаяся княжна Елена. – Ну-ка, Ксюша, покажи этому зазнайке, кто у нас тут главный!

Боярская дочь Шестова, заражаясь всеобщим весельем, рассмеялась, крепко прихватила подол охабня и юбки под ним, приподняла, хорошенько разбежалась от самого крыльца, с разгону взметнулась почти до половины горы, тут же зацепилась кончиками пальцев за малые выбоинки на склоне, памятные еще с прошлой игры, во время самой первой встречи с любимым. Помогая себе ногами, стала медленно подниматься выше, отвоевывая вершок за вершком…

– Ку-уда-а?! – Паренек наверху попытался пихнуть ее босой ногой в плечо – и это стало его роковой ошибкой. Ксения бросила свои выемки, цепко ухватила его за штанину и что есть силы рванулась наверх и чуть в сторону, чтобы не сбили.

Низверженный «царь горы» с визгом полетел вниз по склону, кружась «звездочкой» с раскинутыми руками и ногами, сбил на своем пути князя Василия Шуйского и еще какого-то боярина и только после этого остановился, поднялся. Обиженно фыркнул и поскакал на одной ноге за потерянным сапогом. А боярская дочь Шестова продолжила свой медленный подъем.

– Держи ее, держи! Заберется! – Мужчины и женщины с новой бодростью ринулись на штурм, и когда Ксении до заветной вершины оставалось всего ничего, кто-то успел дотянуться до ее войлочного сапожка и дернуть вниз.

С криком возмущения женщина соскользнула по ледяной корке, в порыве мстительности пнув доставшего ее паренька пяткой и тоже столкнув, а по пути на землю прихватила с собой еще какого-то рыжебородого толстяка. Вскочила на ноги, снова ринулась вверх. Княжна Елена, не в силах из-за пышных юбок подняться даже на полсажени, вдруг проявила дружескую поддержку, и когда Ксения пробиралась мимо, подтолкнула ее рукой под ступню. Помощь оказалась совсем малой, но много ли нужно на скользком-то склоне? Боярская дочь толкнула кого-то в сторону, ухватилась за штанину князя Шуйского и низвергла с высоты на двор, зацепилась за одну выемку, другую, вонзила ногти в какую-то трещинку, засеменила ногами – и оказалась наверху!

– Знай наших!!! – вскинула кулаки княжна Елена.

Ксения тоже издала восторженный крик и прочно уселась на вершине. Теперь ей оставалось только сталкивать всех, кто подбирался к макушке ледяного холма, обратно вниз. Однако делать сие было совсем не так просто, как казалось. Ведь стоит зазеваться хоть на миг, позволить наступающим врагам ухватить руку, ногу или край подола – и все. Царь летит вниз с такой стремительностью, что только ветер в ушах свистит. Чем выше забрался – тем дальше скатываться. Поэтому никто и никогда на макушке горы долго не задерживается.

Однако гостье повезло. После того, как она отбилась от нескольких бояр, от крыльца прибежал холоп и поклонился хозяину дома:

– Стол накрыт, Федор Никитич.

– Пора пировать, побратимы! – хлопнул в ладони боярский сын Захарьин.

– У нас есть царь горы, други мои! – расхохотался князь Шуйский. – Теперь наш победитель должен избрать себе царицу! Ну, или царя. Спускайся сюда, прекрасная Ксения, мы ждем твоей воли!

Княжна Елена резко повернула к нему голову, вопросительно вскинула брови.

– Почти столь же красивая, как ты! – торопливо уточнил Василий Иванович.

Женщина чуть растянула губы в улыбке и согласно опустила веки, прощая невоздержанного на язык мужчину.

– У-у-у-ух!!! – скатилась с горки Ксения.

– Наша царица, царица, царица! – почтительно склонились бояре и боярыни. И хотя все это было всего лишь шуткой, игрой, боярской дочери подобное поклонение все равно показалось приятным. Словно маслом тепленьким по сердцу провели.

– Выбирай суженого! – снова предложил князь Шуйский.

Ксения в задумчивости пошла мимо развернувших плечи, красующихся гостей: молодых и не очень, тощих и упитанных, бородатых и гололицых, высоких и не особо, но одинаково сверкающих золотым шитьем, самоцветами ожерелий, перстнями и браслетами. И смотрелась она здесь, ако серый воробышек средь фазанов и павлинов.

Женщина надолго задержалась перед розовым пареньком, низвергнутым ею с царствия, но едва тот уже расплылся в улыбке, сделала еще шаг, встав перед княжной, и взяла ее за плечи:

– Низкий тебе поклон и моя благодарность. Не сердись на меня, княжна Елена, но выберу я сегодня не тебя… – Она резко повернулась, закинула руки за шею хозяина дома и прильнула губами к пахнущим вишней устам.

– О-о, ай да царь, всем царям царь! – обрадовались бояре. – Любо Федору Никитичу! Любо!

– К столу прошу, гости дорогие! – засмеялся боярский сын Захарьин, смотря в счастливые карие глаза. Он поцеловал сперва один, потом другой, обнял гостью за плечо и повел к крыльцу.

Вскоре они уже оказались бок о бок за небольшим пиршественным столом, в центре которого лежало блюдо с зажаренным оленем, в окружении закуски из капусты, соленых грибов и маринованных огурчиков. Ксения заподозрила, что бояре вернулись с охоты, и веселились во дворе, пока стряпухи готовили добычу. Тем паче что все гости уже выглядели слегка хмельными.

– Слава другу общему нашему и побратиму Федору Никитичу! – поднял кубок розовощекий паренек, и присутствующие поднялись, дружно провозгласив: – Слава, слава, слава!

Боярская дочь тоже выпила темного терпкого вина и вместо закуски, еще раз крепко поцеловала хозяина застолья.

Гости вытянули ножи и принялись за оленя, отрезая себе крупные куски горячего мяса, накалывая и объедая прямо с клинка. Однако для Федора Никитича, сразу после начала трапезы, холопы быстро и ловко отделили голову, положили на отдельное блюдо и отнесли во главу стола, поставив перед старшим из Захарьиных. Боярин церемониальным жестом отсек небольшой кусочек мяса, положил себе в рот. Прожевал, откинулся в кресле:

– Угощайся, Василий Иванович. Чего тебе до туши бегать? Зверюга умный попался, в башке на всех мяса хватит!

Князь Шуйский благодарно кивнул, тоже отрезал себе небольшой кусок. После того, как дань местническому обычаю оказалась соблюдена, Федор Никитич жестом пригласил к трапезе Ксению, сам же полез добыче в рот. Вестимо – за языком.

– Все же тревожно мне, бояре. А ну, ладей али бурлаков в Царицыне не окажется? – громко обсуждали за столом гости. – Может, все-таки с собою взять?

– Оставь, Сретень! – сразу несколько бояр замахали руками на великовозрастного служивого с тремя косичками в русой бороде. – Завсегда они там есть! Место-то какое! И волок, и путь торговый, и город большой.

– Зима долгая. Чего им там делать половину года? Могли и уйти.

– То же, что и всегда! Бормотуху пить! – расхохотался рыжебородый толстяк на дальнем конце стола.

– Не лучшие будут работники, – внезапно согласился князь Шуйский, – после многомесячного-то запоя. Может статься, Сретень и прав? Приведем с собою отборных красавцев, крепких и нарядных. Разве сие плохо?

– Это же просто бурлаки!

Между боярами быстро завязался спор, смысл которого от гостьи ускользнул. Посему прерывать мужские разговоры она не рискнула и посвятила все внимание оленю, запивая мясо вином и время от времени добавляя на сочащиеся жиром горячие ломти ядреную душистую горчицу.

День у охотников выдался явственно долгий, хмельных напитков добры молодцы вкусили немало, и потому настало время, когда гости начали «уставать». Кто-то просто упирался лбом в стол, кто-то находил в себе силы отойти в сторону и прилечь на лавку. Спор начал затихать, и Василий Иванович неожиданно поднялся:

– Благодарствую тебя, друже, за прием и за угощение, однако надобно все же нам с хозяюшкой на свое подворье. Хлопот сильно много, опасаюсь не успеть.

Федор Никитич тоже поднялся, бояре обнялись, вместе направились из трапезной к сеням. Ксения поспешила следом, выскочила на крыльцо и застала, как хозяин и гость на двоих осушили принесенную слугой «запорожскую» чашу.

До «стременной», по счастью, дело не дошло – князя и его спутницу внизу поджидали обитые бархатом расписные сани.

– Не проголодался ли ты, Федор Никитич? – проникновенно спросила Ксения, когда ее витязь наконец-то остался один. – Желаешь попить, покушать или что-нибудь еще?

– Это ты о чем? – не сообразил сразу боярский сын Захарьин.

– В трапезную возвращаться станем? – Женщина забросила руки ему за шею.

Хозяин дома подумал и отрицательно покачал головой.

Спустя час, когда темный омут сладострастия наконец-то выпустил мужчину и женщину из своих объятий, Федор Никитич лег на бок, подпер щеку одной рукой, пальцами другой осторожно провел по виску своей гостьи, через губы по подбородку, по шее, по ямочке под ней, а когда коснулся заострившегося соска, спросил:

– Где же ты была столько времени, Ксения Шестова?

– Скучала, – честно ответила женщина. – Чем сильнее ужас разлуки, тем слаще встреча. Каждое касание твое для меня ныне прекрасно, как песня жаворонка, как текучий мед, как огонь зари. Твой голос нежит, как песцовый мех, твой взгляд ласкает, словно беличья кисть, твое дыхание обжигает пламенем, а поцелуи лишают рассудка. Твои уста даруют высшее блаженство, недоступное даже молитве. Ты мой бог, прекрасный витязь, красивый и всемогущий…

Договорить она не смогла, ибо губы любимого запечатали ей рот, а его руки скользнули туда, где рождается страсть и огонь…

Вторая любовная схватка совершенно лишила царского брата сил. Проведя свою гостью через вершины наслаждения, он опустил веки, набираясь сил, и вскоре мерно и глубоко задышал, иногда слабо вздрагивая во сне. Ксении же не спалось. Она смотрела на своего мужчину, такого желанного и близкого, но недоступного. Далекого, как облако в синих небесах – от серой полевой мышки. Ее маленький кусочек сказки, невероятное чудо, заглянувшее в ее жизнь и на диво долго в ней задержавшееся.

Одна за другой погасли догоревшие свечи, в опочивальню пришла темнота – и только теперь женщина заметила, что слюда в окнах уже начала светлеть.