Текст книги "Любовь, опрокинувшая троны"

Воевода Большого Наряда, задумчиво глядя ему вслед, вскинул голову, потер войлочной тафьей бритую макушку и растерянно пожал плечами:

– Что это было? Прислал два бочонка, выпил два кубка. Ничего не попросил, ничего не пообещал. Умчался довольный. Чего ему было нужно? Ведь не просто же так он ко мне в гости самовольно заявился?! Что он ухитрился от меня получить, коли так повеселел?

– Как прикажешь, княже? – подкрался сзади старый верный Михей. – Со стола прибирать али еще посидишь?

– Коня седлайте, – негромко ответил князь Буйносов. – Борису Федоровичу, верно, уже донесли, что его ближайший слуга с его самым лютым ворогом вино попивает. Надобно ехать к государю, оправдываться.

Царь принял воеводу сразу. Вестимо, и вправду уже знал о случившейся встрече и ныне жаждал получить подробности. Ближнего слугу он принял по-домашнему, в отделенном от палатки крыле, завешанном от шума двойными пологами на стенах, с персидским ковром на твердом, тесовом полу и двойным же потолком, причем нижний был сделан из голубого шелка и свисал над головами причудливыми волнами.

Борис Годунов сидел, откинувшись, в низком кресле с широко расставленными подлокотниками – босой, одетый в простой до обыденности стеганый бухарский халат, не имеющий никаких украшений, на голове его лежала такая же простая, вышитая катурлином тафья. Борода царя выглядела неухоженной, растрепанной, лицо отекло, щеки и лоб горели нездоровым румянцем. Как ни смешно сие прозвучит, но ежедневные пиры были тяжкой и неблагодарной работой, отнимающей все силы и размягчающей разум.

– Рад видеть тебя, Петр Иванович, – не отрывая головы от спинки походного трона, слабо улыбнулся самоназванный правитель. – Скажи мне, друг мой, что ты принес мне от князя Шуйского искреннее покаяние и клятву вечной верности!

– Я бы рад, Борис Федорович, – приложил ладонь к груди князь Буйносов, – но я совершенно не понимаю, каковое послание привез от своего гостя! Приехал он сам, одарил от души, ничего не пообещал, ничего не спросил. Выпил за мое здоровье, да с тем и уехал.

– Как интересно… – Веки усталого правителя поднялись. – Но ведь зачем-то он приходил?

Воевода в ответ смог лишь недоуменно пожать плечами.

– О чем беседовали? – Царь Борис опять устало приопустил веки.

– О том, как пушки для обороны Оки надобно расставлять, о семье, о детях. Ну, как обычно, коли говорить не о чем.

– У князя Шуйского нет семьи, – тихо напомнил Годунов.

– Так про мою вспомнили, – опять пожал плечами Петр Иванович. – За супругу князь тост поднял, про сына и детей спросил. Вел себя зело вежливо.

Борис Годунов помолчал в задумчивости, помял губы зубами, поинтересовался:

– Что спрашивал?

– Да что обычно спрашивают? Сколько лет, сосватана уже али нет?

– Сосватана? – ласково поинтересовался царь.

– Рано ей еще! Пусть еще годика два подрастет.

– А про сына чего спрашивал?

Князь Буйносов замялся.

– Не спрашивал… – понял Годунов. – Тогда расскажи мне о своей дочери, Петр Иванович.

– А что можно про пигалицу малую рассказать, государь? – развел руками князь. – Вроде как не дура, на здоровье не жалуется, собою пригожа. Коса толстая, глаза зеленые, бедра широкие…

– Что-о?! – резко поднял веки государь и даже приподнялся на троне.

– А что? – не понял Петр Иванович.

– Коли князь примчался сегодня, стало быть… Князь Шуйский мог сегодня увидеть твою дочь?

– Навещали они меня, Борис Федорович, – неуверенно ответил воевода. – Сегодня поутру уехали…

– Значит, видел!!! – рывком поднялся из кресла Борис Годунов. – Вот это да!

– Что? – вконец растерялся князь Буйносов.

– В гости к тебе Василий Иванович просился? – повернул к нему лицо государь.

– К себе звал… Вестимо, на ответное приглашение рассчитывает…

– Да!!! – ударил себе кулаком в ладонь самоназванный царь. – Вот это удача!

– Борис Федорович! – буквально взмолился воевода. – Да объясните же мне, грешному, что округ меня творится-то?!

– Я так надеюсь, это Господь услышал страстные молитвы патриарха Иовы и сотворил для нас чудо, – улыбнулся Борис Годунов. – Небеса даровали тебе силу для укрощения князя Василия Шуйского, Петр Иванович, для приведения его к покорности и смирению!

Воевода Большого Полка молча развел руками, демонстрируя полное непонимание услышанного.

Самозваный государь опустил взгляд, потер лоб, снова улыбнулся.

– Ты при дворе совсем недавно, Петр Иванович, и многого не знаешь, – почти ласково заговорил Борис Годунов. – Я же на сию службу пришел еще новиком и хорошо помню Василия Ивановича в юности. В те времена он ничуть не напоминал того угрюмого нелюдимого скупердяя, каким ты привык его видеть. Молодой Шуйский был разгулен, дружелюбен и весел. Жениться ему было запрещено, однако иметь друзей и знакомых, понятно, не возбранялось. Двадцать лет тому назад возле него появилась спутница именем Елена, с каковой князь не расставался почти пятнадцать лет, до самой ее кончины. После чего навеки помрачнел. Как ты понимаешь, в отсутствие таинства брака подобную верность можно объяснить токмо великой и искренней страстью. Я не очень хорошо помню княжну Елену, однако же одну ее черту забыть невозможно. Яркие зеленые глаза!

– А-а-а… – Петр Иванович наконец-то начал хоть что-то понимать.

– Сколько сейчас князю Шуйскому? Сорок семь али сорок восемь? – сам себя спросил правитель. – Самый влюбчивый возраст! Седина в голову, бес в ребро. Коли его прежние чувства вспыхнут снова… Тут главное не спугнуть, не дать сорваться с крючка. Сильно не давить, вытягивать потихоньку уступку за уступкой. Манить, обнадеживать, но не отдавать…

– Ты полагаешь, государь, что Василий Иванович откажется от своих планов на трон из-за глаз моей дочери?

– Не стоит, Петр Иванович, недооценивать силу любви, – покачал головой Борис Годунов. – Ради любви царевичи отказываются от высшего звания и идут поперек отцовской воли, ради любви царедворцы обручаются с бесприданницами, а красны девицы отказываются от княжеского титула, дабы выйти замуж за худородного любимого.

– Да сказки это все, государь! – снисходительно хмыкнул князь Буйносов. – Девичьи грезы. Покажи мне хоть одну таковую простушку в реальном мире!

– Будь осторожнее в словах, Петр Иванович, – покосился на него Годунов. – Ведь ты говоришь о моей жене.

Воевода закрыл рот так торопливо, что по палатке прокатился стук его зубов.

– Сделаем так… – вскинул палец к губам самозваный правитель. – Раз Шуйский к тебе с подарками прибыл, завтра поедешь отдариваться. Я велю лучшие вина и яства из моих припасов тебе прислать. А станешь с Василием Ивановичем угощаться, обмолвись между делом, что от опасностей грядущих желаешь семью свою в смоленское поместье отправить. Вроде как смутой все вокруг пахнет. Но если все спокойно будет, так сии предосторожности ни к чему, и ты ждешь его по возвращении в Москву к себе в гости. Медку хмельного выпить, с семьей познакомиться. Токмо про дочь свою даже полусловом не поминай! Князь Шуйский не должен знать, что мы догадались о его интересе! Иначе он на наш манок не поддастся… И тянуть, тянуть как можно дольше! Как только он женится на твоей дочери, то все мы станем не нужны. Разом про все уговоренности позабудет.

– Коли ты желаешь, государь, чтобы я отдал свою дочь за князя Шуйского, я это сделаю, – клятвенно склонил голову воевода.

– Дорогой Петр Иванович… – изумленно вскинул брови Борис Годунов. – Разве породниться со знатнейшей семьей нашей державы – это такая большая жертва?

Князь Буйносов прикусил губу. Посмотреть на дело с этой стороны он как-то не догадался.

Судьба переменчива. Сегодня царствует покровитель худородных, завтра у власти может оказаться кто-то другой. Между тем Шуйские знатны и богаты сами по себе, даже пребывая в опале. Став их близкими родичами, детям, внукам, правнукам и праправнукам Петра Ивановича уже никогда не придется начинать службу сотником в захудалом остроге, как ему самому. Они станут начинать стольниками, подьячими, московскими дворянами! Ради такого будущего всего рода Буйносовых вполне можно пожертвовать одной из трех дочерей.

– Ты токмо слушай меня, Петр Иванович, и сам ничего лишнего не делай, – следя за переменами на его лице, вкрадчиво посоветовал Годунов. – И тогда хорошо выйдет для всех. И для тебя, и для меня, и для твоей дочери, и даже для князя Василия Шуйского. Тут важно не спешить, и покуда уверенность в его любви не появится, не проговориться.

– Да, государь, – кивнул князь Буйносов.

– Тогда завтра навести Василия Ивановича и пригласи его в гости.

– Да, государь, – поклонился Петр Иванович и вышел из палатки.

Оставшись один, Борис Годунов покачал головой и трижды быстро перекрестился.

Воевода Большого Наряда был то ли излишне наивен, то ли излишне честен, то ли излишне прямолинеен, но он совершенно не умел интриговать. И вот теперь, по усмешке небес, именно от его языка, от его умения вести разговоры с намеками и недомолвками, от таланта вовремя удержаться от лишнего слова или прикинуться простаком зависело будущее русского престола и всей православной державы.

Воистину, умеют боги пошутить над смертными!

* * *

И вот же диво! После дружеского ужина князей Шуйского и Буйносова слухи о творимых старорусской знатью заговорах сошли на нет, и к сентябрю армия вернулась в Москву в полном порядке и благополучии. Без единой ссоры и даже простой перебранки!

12 февраля 1599 года

Москва, Васильевский спуск

На самой верхней площадке высокой бревенчатой горки могучий Василий Шуйский и юная Мария, взявшись за руки, ступили на сверкающую глянцем, идеально отполированную толстую ледяную корку, уходящую резко вниз, толкнулись – и понеслись, ускоряясь все быстрее и быстрее. Уже через несколько мгновений в лицо ударил ветер, лихо растрепавший торчащие из-под шапки волосы девочки и задравший полы каракулевого кафтана князя Шуйского.

Десять саженей, двадцать, тридцать…

– А-а-а!!! – Княжна Буйносова закачалась первой, пару раз с силой рванула спутника за руку, а потом резко наклонилась и схватила его за пояс.

Василий Иванович невольно вскрикнул и рухнул на спину. Девочка упала рядом, и они понеслись дальше, продолжая разгоняться, соскочили с горки на залитый водой склон, в замерзший ров, с него на лед реки, и, постепенно замедляясь, докатились до противоположного берега.

– Ты первый упал, ты первый, ты первый! – вскочив, захохотала княжна.

– Зато в этот раз мы устояли почти до самого низа горки, – не стал спорить князь.

– Еще, еще! Теперь точно до конца удержимся! – Девочка побежала через реку, но у противоположного берега замедлила шаг, оглянулась: – Как много людей…

На горку выстроилась изрядная очередь – наверное, не меньше часа ждать придется. В ясный солнечный день всем и каждому хотелось прокатиться с самой большой горки страны. Хвост тянулся от склона вдоль крепостной стены, заворачивал к каруселям, огибал «гигантские шаги» и выходил обратно к горке.

Князь Шуйский прикусил губу. Он, конечно, был знатным человеком, и неподалеку крутилось три десятка его холопов и несколько буйносовских, однако москвичи, известное дело, народ своевольный и к чинам безразличный. Без очереди не пропустят. На силу тоже лучше не полагаться – побьют. Вон толпа какая набралась! И холопов разгонят, и самого опозорят.

Пока Василий Иванович мучился в раздумьях, как вместе со спутницей пробиться наверх мимо черни, княжна вдруг вздохнула:

– На Воробьевых горах, сказывают, склон еще выше. Да токмо туда добираться далеко очень.

– Разве это далеко?! – сразу повеселел князь и свистнул через губу, щелкнул пальцами, махнул рукой слугам. Коноводы бегом подвели двух туркестанцев, буланого и гнедого. Василий Иванович, отодвинув в сторону встрепенувшихся нянек, подсадил Марию в седло, сам заскочил на второго скакуна, подобрал поводья, резко выдохнул: – Пошел!

Послушные кони тут же сорвались с места, стремительно уносясь вдоль Москва-реки. В лицо ударил колючий морозный ветер, из-под копыт полетела снежная пыль. Дробный топот уносил спутников мимо стен Кремля, Белого города, за ощетинившуюся причалами излучину. Они повернули влево по ведущей к Воробьевскому дворцу дороге, но за версту до царского подворья остановились возле веселящегося на высоком холме люда.

Здесь стояли пять забавных снежных баб – в полтора человеческих роста высотой, с черненными угольной крошкой или подкрашенными золой широкими юбками, с огромной грудью, волосами из соломы и широкими ртами, с длинными зубами из ломаных веток. Чуть дальше возвышалась полуразрушенная снежная крепость – похоже, пару дней назад ее брали штурмом. На поляне между молодыми елками горел костер, вокруг стояли лотки с пирогами и рыбой, на костре кипели котелки.

Впрочем, большинство девиц и добрых молодцев находились не возле угощения, а на крутом заснеженном склоне. Кто-то катился на санях вниз, кто-то тянул их наверх, кто-то кувыркался где-то на середине.

Князь Шуйский тихо ругнулся про себя – здесь не было залитой водой ледянки, только утоптанный наст. А по нему так просто не покатаешься. Но вслух Василий Иванович ничего не сказал. Осадил скакуна, спешился и, подхватив княжну за бедра, помог ей спуститься.

Холопы из свиты отстали еще где-то возле Кремля – куда там обычным лошадям за туркестанцами угнаться! И потому, оставшись наедине со спутницей, князь мог позволить себе некоторые малые вольности.

– Позволь коней подержать, боярин! – подскочил паренек в распахнутом овчинном тулупчике, под которым алела полотняная косоворотка. – С горки прокатиться не желаешь? Вон санки мои стоят. Новые, ходкие, не пожалеешь!

– Молодец! – искренне обрадовался услуге Василий Иванович, бросив мальчишке поводья. – Расторопному слуге и рубля не жалко.

Указанные пареньком сани, сплетенные из ивовой лозы, на гнутых деревянных полозьях, были не такими уж и новыми, но зато длинными, вдвоем поместиться можно.

– Попробуем? – Князь Шуйский подкатил сани к склону, уселся позади. Мария, плотнее запахнув охабень, охотно забралась вперед, откинулась спиной на грудь своего спутника.

Мужчина толкнулся, поставил ноги на полозья, и сани начали разбег, раскачиваясь и похрустывая, подскакивая на кочках, легко пробивая высокие кусты прошлогодней травы – и чем быстрее неслись санки, тем выше становились эти прыжки. Княжна, не выдержав, закричала от восторженного ужаса, крепко вцепилась пальцами в руки своего спутника.

– Не-е-ет!!! – Когда сани взлетели особенно высоко, девочка откинулась и повернула голову, вжимаясь в грудь сильного бывалого воина, зажмурилась…

Но они уже вылетели на лед, и полозья заскользили по ровной поверхности.

– Еще! – Мария, едва сани остановились, вскочила уже со смехом. – Как здорово! У меня чуть сердце не остановилось! Василий, давай прокатимся еще!

– Конечно, моя красавица… – Князь Шуйский огляделся и понял, что тянуть нехитрый возок придется самому.

Однако вскорости его старания были вновь вознаграждены восторженным криком княжны, ее счастливым смехом, радостным выдохом:

– Еще!

Они снова поднялись на самый верх, опять уселись, понеслись навстречу реке. Прыжок, другой, третий – и вдруг все закружилось, закувыркалось. Князь врезался плечом во что-то твердое, перекатился, получил санями по голове, снова перевернулся, раздавил ивовый куст – и там на миг задержался. Но тут же получил мягкий толчок, заскользил дальше. Остановился, привлек к себе Марию, с тревогой спросив:

– Ты не ушиблась, моя хорошая? Ты цела?

Но княжна, растрепанная и запорошенная снегом, хохотала, привалившись к его груди и глядя прямо в глаза. Вдруг замерла, склонила голову набок и торопливо, словно клюнула, чмокнула в губы – и снова засмеялась, вскочила и стала быстро подниматься вверх по склону.

Невинный поцелуй для девочки – но зрелого мужчину он пронзил, как удар копья! Обжег, словно кипящая смола.

Это была она! Его Елена! Помолодевшая до самого детства, совсем еще юная, незрелая – но это была она! Ее смех, ее голос, ее задор. Ее губы…

Любовь вернулась! Ненаглядная княжна Елена Василия Шуйского вернулась к нему из черного бездонного небытия!

* * *

Расчет Бориса Годунова оказался точен. Теперь больше всего на свете князь Василий Шуйский боялся оказаться с отцом княжны Марии по разные стороны поля боя – рубиться с родителем своей любимой, стрелять в него. Ранить, а может быть, и убить…

Это будет означать, что он потеряет возрожденную Елену навсегда. И потому законный наследник русского престола сдерживался. Скрипел зубами от ненависти, ругался, протестовал, но шаг за шагом отступал перед напором патриарха Иова и его ставленника.

Получив приглашение от князя Буйносова, Василий Иванович махнул рукой на воеводство Годунова, перестал уговаривать знатных бояр низложить самозваного государя, как невместного во главе армии. Что, впрочем, не стало большой жертвой – все едино князья никак не могли сговориться о старшинстве.

Однако по возвращении в Москву, после того, как князь Шуйский успел дважды посетить подворье Буйносовых и познакомиться с Марией, Борис Годунов неожиданно для всех переехал из Новодевичьего женского монастыря в царские покои в Кремле.

Вот тут и надо было поднимать всю знать, вооружать холопов – и выкидывать самозванца прочь из столицы! Решить сию презренную напасть одним махом раз и навсегда! Но князь Шуйский знал, что отец Марии станет защищать своего повелителя до последней капли крови, что именно он первым встанет на пути освободителей, что сражаться придется именно с ним – и не посмел.

Затем патриарх Иов созвал новый Собор с тщательно подобранными представителями – и Василий Иванович опять не стал препятствовать сему безобразию силой.

Правда, даже новый, подобранный один к одному Собор все равно не избрал Годунова в цари. И тогда Иов пошел другим путем. Он составил списки знатных бояр, дьяков и высших иерархов и стал собирать подписи под избирательными листами по одной. У него опять ничего не получилось, но патриарх был целеустремлен и настойчив. Иов выбросил старые списки и составил новые, куда включил имена только тех людей, каковые подписали предыдущую грамоту.

Доходило до смешного. В подписных листах не оказалось не только митрополита Гермогена, но и ни одного из казанских архимандритов! Ибо тамошние иерархи подобного унижения православной державы видеть не хотели. И потому за избрание Бориски на царствие от имени епархии подписались некие, никому не ведомые священники.

И опять князь Василий Шуйский стерпел это надругательство над здравым смыслом!

Нет, он не отказался от борьбы. Боярская дума раз за разом отвергала все эти скоморошьи выборы, отказывалась от присяги самозванцу, отвергала все его решения, как невместные. Вот только… Патриарх Иов еще со времен государя Федора Ивановича стоял во главе правительства. И потому именно он ныне распоряжался казной и землей, ему подчинялись приказы, воеводы, наместники – все служивые люди. Свергнуть правителя, взять власть, установить если не свое, то хотя бы боярское правление, созвать истинный Собор можно было только силой!

Но стоит применить силу – и из жизни князя Шуйского вновь исчезнут чудесные зеленые глаза и счастливый девичий смех. Стоит применить силу – и он снова потеряет возрожденную Елену.

Князь оказался неспособен на такую жертву даже ради царского венца.

5 апреля 1599 года

Москва, подворье князей Буйносовых

– Батюшка, батюшка! – Едва только Петр Иванович переступил порог горницы, Мария повисла у него на шее, ткнулась носом в холодную пышную бороду, затрясла головой, глубже зарываясь в нее лицом, и тут же отпрянула: – Это было так здорово, батюшка! Князь Василий волка руками взял! Прямо с седла ему на спину ка-ак прыгнет! Опрокинул да зажал, и ремнем, ремнем лапы крутит! А еще я сокола с руки пускала! Молодого, большие тяжелые шибко, но глухаря взяла! А еще двух лисиц!..

– Вижу, охота удалась, – широко улыбнулся хозяин подворья, взял дочь за плечи, поцеловал в лоб, после чего быстро осенил место поцелуя крестом. – Повеселились на славу!

– Я ведь тебя приглашал, Петр Иванович! – торопливо напомнил князь Шуйский. – Ты сам отказался.

– Так ведь служба, Василий Иванович, – развел руками хозяин подворья. – Но по стараниям и награда. Ныне мне государь обширное поместье в Заволочье пожаловал, на полтораста дворов. Полагаю сии земли на приданое для Марии поберечь. Замуж теперича не с пустыми руками отдам, доход получит солидный.

Князь Шуйский как-то сразу помрачнел, а Мария, наоборот, пропустила отцовские слова мимо ушей, весело сообщила:

– Я попросила князя Василия ужина дождаться, с нами откушать. А то так вышло, что он на охоте токмо меха добыл, а мне дичь досталась. Нельзя же после такого выезда голодным оставаться. Я повелела глухаря своего для нас с князем запечь!

– Для нас для всех, – уточнил Василий Иванович. – Птица попалась большая, мясистая. На всю семью хватит.

– Моя дочь принесла домой первую в своей жизни добычу! – с улыбкой пригладил бороду хозяин подворья. – С нетерпением жду ужина!

Разумеется, вечером на княжеском столе имелось множество угощений: заливная щука и копченые судаки, семга и белорыбица, маринованные грибочки и соленые огурцы, квашеная капуста и моченые яблоки. Вино и хмельной мед. Однако украшением стола, разумеется, стало блюдо с целиком запеченным глухарем – какового, ради такого случая, отпробовать первой дозволили Марии. И весь ужин девочка, захлебываясь восторгом, рассказывала о вчерашней охоте: о полетах кречета, о скачке по бездорожью, о ловле зайцев с седла и погоне за волчьей стаей…

Однако ужин – это все-таки не пир, и после трех кубков Василий Иванович поднялся:

– Благодарю за хлеб, за соль, дорогие хозяева, однако пора и честь знать.

– Солнце уже садится, князь Василий! – тут же вскинулась девочка. – Время позднее. Куда тебе идти на ночь глядя? Оставайся!

– Солнце уже садится, милая, а я все еще до дома после охоты не добрался, – улыбнулся ей мужчина. – Мое подворье здесь неподалеку. Коли поспешу, до заката успею.

– А завтра ты придешь, князь Василий? – с надеждой спросила девочка.

– Завтра, боюсь, не успею. Но вскоре мы обязательно увидимся! – пообещал он.

– Я провожу тебя, княже! – поднялся хозяин дома.

Вместе они вышли из горницы, миновали коридор. Возле лестницы гость оглянулся на дверь трапезной и негромко сказал:

– Вот ты и стал задумываться о сватовстве, Петр Иванович…

– Не то, чтобы так, Василий Иванович, – пожал плечами князь Буйносов, – однако же года через два Мария расцветет… И к тому времени мне надобно быть готовым. Знать, что смогу выделить и что пообещать.

– Твоя Мария и без приданого лучшее сокровище! – искренне ответил гость.

– Да уж вижу, с моей дочерью вы общий язык нашли, – спускаясь по лестнице, признался хозяин дома. – С первой встречи душа с душой совпали! Прямо диво какое-то.

– Это ты верно заметил, Петр Иванович, совпали, – согласился князь Шуйский. – Это не чудо, это знак небес. Похоже, мы созданы друг для друга.

– Твои речи звучат двусмысленно, Василий Иванович.

– Разве? – удивился князь Шуйский. – Мне кажется, я выразился достаточно ясно.

Они спустились, прошли через сени, и только на крыльце князь Буйносов ответил:

– Мария еще слишком юна, Василий Иванович, чтобы вести подобные разговоры.

– Я прожил в одиночестве семь лет, Петр Иванович, – остановился гость. – Подожду и еще два года. Когда я могу видеть твою дочь, ожидание не в тягость. Рядом с нею моя душа отдыхает. Рядом с нею в жизнь возвращается радость. Что же до плотского влечения… Оно для человека не самое главное, оно может и подождать. И потому я хочу попросить тебя, Петр Иванович: не ищи для Марии женихов. Отвечай, что сосватана. Когда она заплетет в косу яркую ленту, я попрошу у тебя ее руки.

– Тебе запрещено жениться, княже, – покачал головой хозяин дома. – И государь сего запрета покамест не отменял.

– Я есмь законный наследник русского престола, Петр Иванович, – развернул плечи князь Шуйский. – И уж за два года я точно смогу занять свой трон! Посему мне не будет дела до запретов почивших царей. Я своею волей дам себе такое позволение и сделаю твою дочь государыней величайшей державы ойкумены!

– Ты забываешь, с кем разговариваешь, Василий Иванович… – понизил голос князь Буйносов. – Я думный боярин, первый советник царя и его воевода, присягнувший Борису Федоровичу на верность! Твои слова пахнут крамолой, княже. Ты говоришь мне о низвержении правителя, которому я поклялся служить честно и искренне, ты соблазняешь меня на измену, суля возвышение после переворота через брак с моей дочерью. Прости, Василий Иванович, но я начинаю сомневаться в искренности твоих намерений. Ибо обещание твое отсрочено на два года, а изменить ты предлагаешь прямо сейчас. Могу ли я быть уверен, что ты клянешься посвататься к Марии из любви к ней, а не из желания склонить меня к крамоле?

– Я желаю увидеть ее своей женою, что бы то ни случилось, Петр Иванович! – горячо ответил князь Шуйский. – Хоть в царствии, хоть в изгнании, хоть в богатстве, хоть в бедности!

– Докажи! – повернул голову к нему хозяин подворья. – Я, Василий Иванович, никогда о сем не говорил, не вспоминал, от дома своего тебе не отказывал, но раз уж ты сам начал сей разговор, то давай скажем прямо. Я есмь первый слуга царя, ты есть открытый изменник, желающий государя Бориса Федоровича низвергнуть. Наша дружба крепка, и твои частые визиты в мой дом уже давно вызывают непонимание при дворе, разные подозрения и шепотки за спиной. Посему узел сей гордиев нам надлежит решительно разрубить. Либо ты, княже, подписывай грамоту с присягой на верность царю Борису Федоровичу, и тогда я с радостью стану привечать тебя хоть каждый день, поклянусь на кресте и огне отдать свою дочь за тебя замуж и разрешу тебе и впредь с нею встречаться… Под приглядом нянек и холопов конечно же! Либо… Либо дружить с крамольником я более ужо не смогу, и о дочери моей тебе придется позабыть, пока вся смута нынешняя не уляжется.

Петр Иванович глубоко вздохнул и положил ладонь на плечо сразу задумавшемуся гостю:

– Ты знаешь, Василий Иванович, как ты мне люб. Тянул я со всем этим, сколько мог. Но мы с тобой люди чести, и оба понимаем, что означает клятва верности. Нельзя одновременно быть честным слугой государя и лучшим другом его врага. Надобно определяться.

– Я понимаю… – негромко ответил князь Шуйский, крепко взявшись за перила и подняв лицо к совсем уже темному небу.

В жизни каждого мужчины наступает час, когда ему надлежит выбирать, что для него важнее: обладать всем миром либо обладать любимой женщиной.

Князь Василий Шуйский сделал сей выбор уже достаточно давно, еще минувшим летом.

Теперь ему осталось лишь признаться в нем всем остальным…

– Да будет так! – сказал он ночным небесам.

Важное известие Петр Иванович сообщил государю наедине, переходя вместе с ним из Думной палаты в покои женской половины. Патриарх со свитой к сему моменту уже удалился к себе в Чудов монастырь, дьяки разошлись обедать, дворцовая свита еще не собралась. В этот миг воевода и озвучил заветные слова:

– Князь Шуйский согласен!

– На что? – уточнил Борис Годунов, резко замедлив шаг.

– Он подпишет шертную грамоту[14]14
  Шертная грамота – «обязательство служить». Письменная присяга.


[Закрыть].

– Чего Василий Иванович требует взамен?

– Право жениться, когда захочет и по своему выбору.

– Отлично! – тихо рассмеялся царь. – Твоя дочь ухитрилась сотворить то, что было не по силам целой армии. Она привела к повиновению весь род князей Шуйских! Держи его и дальше в сей сладкой тюрьме, Петр Иванович, а свадьбу Марии мы как-нибудь оттянем. Получается, с главной опасностью мы справились… Теперь нужно избавиться от второстепенной. У меня есть к тебе поручение, княже. Очень важное, но при том и весьма прибыльное…

15 апреля 1599 года

Москва, подворье боярских детей Захарьиных

Пирушка, затеянная Федором Никитичем для московских боярских детей, завершилась в ранние сумерки. Остепенившийся, женатый человек, боярский сын уже не закатывал многодневных гуляний, и потому гостей следовало отпускать засветло. А поскольку веселились ныне люди молодые, то и традиционную прощальную чашу они выпивали с посоха хозяина. Сиречь, уже на крыльце гость брал в руку посох и держал – если мог – вертикально. На навершие посоха ставился небольшой серебряный кубок, в который слуга наливал светлое немецкое вино.

Коли боярин удерживал посох и не ронял кубка, то он с гордостью выпивал «посошок» за здоровье хозяев, обнимал Федора Никитича, целовал хозяйку и уходил вниз по ступеням. Если ронял, то к хозяину и его супруге он уже не допускался, и под общий хохот слуги уводили бедолагу в дом, в верхние горницы – баиньки. Таковой гость считался слишком пьяным, чтобы отпускать его в дорогу.

Древняя традиция жутко злила боярского сына Захарьина – и нравилась его супруге. Не из-за поцелуев, нет. Веселила нервозность мужа. Ревнует – значит любит.

Вот и на этот раз, едва они поднялись в свою опочивальню, Федор Никитич угрюмо спросил:

– Губы не болят?

– Но ведь ты же их исцелишь, любый мой? – Ксения закинула руки за шею своего единственного ненаглядного мужчины. – Али я не по твоей воле с угощением старалась, гостей привечала? Вот скажи, счастье мое, отчего ты каждую неделю бояр знакомых и незнакомых за свой стол зовешь, пиры закатываешь, тосты за меня и служивый люд поднимаешь, коли опосля сам же недоволен оказываешься?

– Да нехорошо как-то… – пожал плечами Федор Никитич. – Мы с тобой счастливы, покойны, жизнью и достатком наслаждаемся, а они службу несут, ночами не спят, кровь проливают. Надобно им за тягости сии хоть чем-то отплатить. Хоть кубок вина поднести да яствами вкусными накормить.

– Коли тебя совесть так мучает, сокол мой ясный, отчего просто вклад в монастырь не сделать, молебен за них в церкви не заказать?

– А что боярам проку от вкладов сих да молебнов? – усмехнулся Федор Никитич, приглаживая ладонью ее пряди. – Вот выпить хорошо у друга своего да закусить вдосталь – вот это совсем другое дело!

– Да бабу красивую поцеловать, – не утерпев, добавила Ксения.

– Ты вызываешь в них зависть вместо благодарности, – прошептал Федор Никитич, и губы его коснулись кожи любимой, короткая жесткая борода защекотала шею. – Лютую, невыносимую зависть…

– Тебе так нужна их благодарность? – Женщина самим сердцем ощутила страсть своего мужа, и от него, изнутри, по телу потекла волна предательской теплой слабости.

– Надобно, чтобы не забывали в Москве Захарьиных… – Сильные ладони сжали ее грудь, губы добрались до шеи, целуя с такой яростью… Что как бы поутру не осталось следов…

– Ну, поцелуев моих они точно не забудут, – подбросила еще охапку хвороста в огонь ревности женщина и, похоже, переборщила: супруг зарычал, поднял ее за бока, опрокинул на стоящие под окном скамьи, грубо задрал платье и нижние юбки.