Текст книги "Уходя по-английски"

Александр Александрович Пушкин
Уходя по-английски (сборник)

© Александр Пушкин, текст, 2015

© Издательство АСТ, 2015

Стихи

«Годы идут, утверждая примеры …»

Годы идут, утверждая примеры,

Древние истины суть хороши.

Годы идут. Умирают Химеры –

Тихие странники нашей души.

Нежные, беззащитные звери.

Холод смертелен для них возрастной,

Стынут они, по наивности веря,

Будто проснутся какой-то весной.

Гибнут, прибитые штампом единым,

Тыщами корчатся на мостовой.

Рыцарски-верные, как паладины,

Рыцарски-слабые перед судьбой.

Гибнут, шепча свои формулы веры.

Павши у переходной межи…

Годы идут. Умирают Химеры.

Тихие странники нашей души.

«Как тягостно порой в пределах …»

Как тягостно порой в пределах,

Натурой отведенных нам!

Температурой только тела

В какой мы загнаны капкан:

На градус меньше – уж мы стынем,

Наоборот – горим огнем.

41-34 –

Вот щель, в которой мы живем.

Деленьиц жалких семь… А рядом –

Огромный Мир без вер и мер

Живет в мильярдных перепадах

Температурных перемен.

Не зная минусов и плюсов,

Он лед и пламень единит,

Великий мир великим чувством

Порой нам душу бередит,

Когда земной теснимым прозой

Так хочется вдохнуть сполна

Венерианского тепла

Иль марсианского мороза…

Увы! Толпою напирая,

Поглубже в щель спешим залезть,

Из всех семи предпочитая

Родные 36 и 6.

«На затухающий костер …»

На затухающий костер

Глядеть в непроходимой лени…

На догорающем полене

Дробится траурный узор,

Уголья падают в золу,

Бледнея в медленном томленье,

И мягко трепетные тени

Переливаются во мглу,

И бездна внятней шелестит,

И пламени листок последний,

Как с тополей порой осенней,

С поленей гаснущих летит.

Смолкает угольков сопенье,

И тихий дождик в свой черед,

На долгое настроясь пенье,

Аккорды робкие берет…

«В Нью-Йорке – ночь. Войти домой – пароль …»

В Нью-Йорке – ночь. Войти домой – пароль.

А выходить – как будто и не надо.

В душе – бессилие. В кармане денег – ноль.

А было время… Как над водопадом

Мы застревали посреди границ

С бутылью вермута, на злобу двум державам,

И в прерии две пары колесниц

Несли нас по непроторенным травам.

А было время… Вильямсбургский мост

Нам покорялся от хвоста до гривы

И по пампасам скрежетом колес

Рыдван ворованный нам вторил терпеливо.

До горизонта сельва – с пирамид,

С холмов Мальорки – веером оливы,

С толедских башен – иберийский вид –

Всё открывалось, всё недавно было.

А ныне… На помойку не пойдешь,

За почтой ехать вниз – себе дороже,

Чтоб не видать соседей добрых рож,

Точней, своей чтоб не маячить рожей.

«Как выйдешь на-люди – насмешки …»

Как выйдешь на-люди – насмешки,

Ухмылки, взгляды, пустяки,

Скрываюсь, как очки в очешник –

Так достают и под очки.

А я ж, как выпью, идиотов,

Все человечество люблю.

Почто тревожится им что-то,

Иль кем-то, кто не в их строю?

Но памятуя дух нетленный,

Усталый, старый и больной –

Я вежлив с жизнью современной.

Она – невежлива со мной.

«Ты не сказала, я не слышал …»

Ты не сказала, я не слышал,

Большой меж комнат корридор,

А только за окном все тише

Копыт протопал перебор.

Зато слышней в водопроводе

И громче капала вода,

А мы с тобой родные, вроде,

И вроде даже, навсегда.

Кот Белый ноги Вам прикроет,

А Серый – у моей щеки,

И хоть запоров нету в доме,

Но корридоры далеки.

По строчке Брод-ого

«Мы столько вместе прожили», что штиль

сегодняшнего дня и треп нехитрый

просматриваешь, как видеофильм,

давно уже не всматриваясь в титры.

И ночь вчерашняя рассудочных услад

была, как пять иль десять лет назад.

«Мы столько вместе прожили», что вряд

ли стоит нам беседовать. Пустое…

Слова стоят, как на листочке, в ряд

и диалоги маршируют строем.

И даже непредвиденное То

давно предвидено, давно пережито.

«Мы столько вместе прожили», что дно

лоцировано и высоты – сняты,

по клеткам все расчерчено оно.

Но каждый раз, в толпе тысячепятой,

узнав походку, стать и абрис Ваш,

сердчишко скачет, будто юный паж.

«Убиваем мы друг друга зря …»

Убиваем мы друг друга зря,

По больному мы нечестно бьем,

Как испуганные два дикаря,

Молотящие куда нипочем.

Позабыли мы кодекс драк

И заветы тех, кто там, далеко,

Так и лупим побольнее в синяк,

А лежачего по морде плевком.

А с утра, как с перепою – дрянь,

И душа болит, и глаз, и бровь –

Непотешная такая брань –

И мила ль тебе такая любовь?

«Я камень нищему вложил …»

Я камень нищему вложил

В его ладонь, черней лопаты,

Я камнем этим дорожил –

Он был большой, продолговатый.

Бам благодарно помычал,

Без лести, но и без досады –

Бутылку он уже кончал,

Что я ему «доставил на дом».

Червонец плавно утонул

В его небрежных одеяньях,

Мне нищий руку протянул

И с чувством молвил: «До свиданья».

«Как-то чувствую нелепо …»

Как-то чувствую нелепо

Я себя в душе и теле,

Будто тролли серым крепом

Белый свет накрыть успели.

И пока дремал беспечно,

Одурманен теплым зельем,

Как чахотка, скоротечно

Испарялося веселье.

Только сукам не дождаться!

Сплин приятен мне, доколе

За меня в тиши резвятся

В сером свете муми-тролли.

Эпитафии

Алексею Даену

Вот и сталось. Не в броне

И для женщины невещен –

Исполать тебе в стране

Райских кущ и адских трещин.

Зря заранее торя

Нам дорогу в край Аида –

Тихо, Леша, это иды.

Просто иды ноября.

«Он не Б-га искал, не себя …»

Майклу Кедему

Он не Б-га искал, не себя,

Ни себя не теряя, ни Б-га.

А хотелось ему немного –

Человеческого жития.

А оно состоит из странствий

Тела, духа и мыслей за

Обетованного пространства

Грани – где понимать нельзя.

Ни бомжатником, ни острогом

Не колеблен. Одетый в лен,

Волен, верен и удивлен,

Он отправился.

Ну, и с Богом…

«6 лет… У нас – не веселее …»

Марине Георгадзе

6 лет… У нас – не веселее

И не трагичнее пока,

Как лес – всё мшистей и дремлее,

Чуть больше пней и сушняка.

А как у Вас? всё передряги?

Всё приключения, поди?

При Вашей, милая, отваге

Всё впереди, всё впереди…

«Где ручей течет, птички моются …»

Где ручей течет, птички моются,

Там мой кот лежит, упокоится,

Там, где белки на суке на березовом,

В синем он лежит мешке, а не в розовом.

И листва шуршит астматически.

Кот ушел, а я-то жив. Поэтически.

Старый плагиат

Вышел я уже из детского возраста,

Стал я взрослым, как любому положено,

Жил, как надо я, как все, жил я попросту,

Был похожий на любого прохожего.

Я с дочуркою играл пятилетнею,

И с женой у нас все по-обычному,

И работал я в НИИ неприметненьком,

Пил «Молдавский» и «Кавказ», и «Пшеничную».

Тут прислал военкомат мне повесточку,

Я по первой не иду. Мне вторичную.

Я пришел и говорю: – Семья да деточки,

И для армии года неприличные…

Объяснили тут мне все по-привычному,

Догола меня раздели, обмерили:

– Состояние здоровья отличное,

И иди-ка ты, дружок, в артиллерию.

Выхожу оттуда чуть не зареванный,

Ошарашенно снежок сыплет на щеки.

Эх, везет же дружку, он – психованный,

Не берут ведь никуда, кроме «Кащенки».

Да и куда же мне в солдаты, здоровому,

Пропадет ведь вся мужская потенция,

И зарядки я лет пять как не пробовал.

Да и куда мне с животом на трапецию?

Я же шума не люблю. А в артиллерии

От стрельбы от этой можно ведь сверзиться,

Вот дружку-то моему, шизофренику,

Так давно уже «Калашников» грезится.

А вернусь когда домой – дочка-школьница,

Не узнает ведь отца, знать, нахмурится,

И жене два года ждать – тоже колется…

Да и мне под тридцать лет – куда сунуться?

Хорошо, еще вернусь… Нынче ж в Азии

То иранцы, то афганцы в истерике…

Эх, дружка бы туда – он с фантазией,

Все мне уши прожужжал про Америку.

Ну да что там… коли все утрамбовано…

Я к дружку иду с «Пшеничной» привычною.

А он сидит там на полу, как облеванный,

И мечтает о чем-то несбыточном.

«Баронесса у окна …»

Баронесса у окна

День за днем сидит одна:

– Скучно, скучно, надоело, –

Без конца твердит она,

– Что поделать? Чем заняться?

Где она, судьба моя?

Аль в монахини податься?

Али в дальние края?

Бароненок-постреленок –

На коленях. Схож с отцом.

И играет из пеленок

Золотым ее кольцом.

А барон… То лечит раны,

То калечится опять,

То – палить ему кораны,

То – хаджей ему лобзать.

То с вассалов дань сбирает,

То сеньорам отдает,

То хандрит, когда ристалит,

То постится – зелье пьет.

Что жене до тех брожений?

В сад глядит, глядеть устав…

Тут в саду с огромной шеей

Появляется жираф.

С зоосада ль городского,

То ли с озера он Чад?

Видно, так – зашел. И снова

Через час пойдет назад.

Под окно жираф подходит

(Метров 30 надо рвом),

Глазом розовым поводит

И заглядывает в дом.

И баронка, как девчонка,

Из окошка в тот же миг,

На свою взвалив ребенка,

На жирафью шею – Прыг!

Через месяц или боле

Возвращается барон.

В доме пыль и холод колет

Из распахнутых окон.

Сел он. Кресло заскрипело.

За окном осенний стон.

– Скучно, скучно… надоело, –

Шепчет брошенный барон.

– Что любить? Чему отдаться?

В чем он, корень бытия?

Аль в монахи мне податься?

Али в дальние края?

И не снявши лат и гетров,

В кресле – сиднем. Месяц? год?

Тут в саду каким-то ветром

Появился бегемот.

С голодухи или сдуру,

То ли с чаду, только вот –

Под окном шершавой шкурой

Трет деревья бегемот.

И барон, тоску лихую

Вместе с пылью сбросив вмиг,

Как на лошадь боевую,

Из окна на шкуру – Прыг!

И помчал, пришпоря звонко,

Через ров и сто канав

К баронессе с бароненком

В ту же степь, что и жираф.

… Впрочем, мне какое дело?

Там озоны, тут вино.

Я гляжу – твержу в окно:

– Скучно, скучно – надоело…

«То ли где торосов глыбы …»

То ли где торосов глыбы,

То ли где страна Судан, –

Ходит-бродит чудо-рыба

По прозванью Лабардан.

То ли дом ее на суше

Занял я при дележе –

Только травит она душу

Мне который год уже.

И во сне меня тревожит,

Бьет хвостом по бороде

И одною мыслью гложет:

Может, место мне в воде?

Может, зря копчу я небо,

Может, зря хожу пешком,

И приличней в море мне бы

Плавать с красным гребешком?

Плавниками резать воду,

Через жабры воздух гнать,

Рыбью славную породу

Раз в году возобновлять.

Может быть, случилась штука,

Перепутав пару душ:

Лабардану – в море мука,

А меня не держит сушь.

Но откуда же, откуда,

Коли я из тех пород,

Лохмота-зверек-зануда

У меня в груди живет?

И растет там тихой сапой,

Голова – как в горле ком,

И скребет шершавой лапой

И шершавым языком.

А порою – как завоет!

Пасть оскалит, шерсть торчком,

И когтями рвет живое,

И катается волчком…

И уж тут – не рыбья жижа,

Так горит, что не залить…

Может, это просто грыжа?

Может, к доктору сходить?

Старый анекдот

Разбит был штормом пароход.

На остров неприметный

Лишь трое выплыли из вод –

На ящике буфетном.

Джон, Жан, Иван… Сглотнув тоску,

Открыли ящик, сдюжив,

А там – флаконов коньяку

Хороших пара дюжин.

Тогда Иван, сорвав банан –

Чего ж судьбе перечить! –

Из кожуры слепил стакан

И предложил: «За встречу».

Похорошело… Дело – вздор.

Купнулись… Солнце бродит.

Зашел за Вечность разговор –

Пора вторую, вроде.

Свернули пробку. – Что? Вода?

– Нет, джин… – И Джинн из плена:

– Приказывайте, господа! –

К песку склонил колена.

Воскликнул Джон: – Мне миллион!

И за Гудзон – ракетой…

И в тот же миг растаял он

В глубоком небе где-то.

Воскликнул Жан: – В Париже дом!

Шансон, Мадам и денег…

И где был Жан, на месте том

Пустой остался берег.

– А что тебе? – устало Джинн

К Ивану обратился,

А тот глядел, как перед ним

Седой песок катился…

– Ох-хо-хо-хо, – вздохнул Иван, –

Сидели ж так приятно…

Послушай, Джинн, – сказал Иван, –

Верни ты их обратно.

Романсы

(1)

Перед долгою дорогой

Не спеши кричать «Вперед!»

Ведь у дальнего порога,

У холодного порога –

Там тебя никто не ждет.

Будет степь вокруг яриться,

Будет снег колючий сечь,

И не раз еще приснится,

В снах бредовых будет сниться

Взгляд последний в чаде свеч.

Злой мороз до сердца ранит,

Взять бы хлыст – взбодрить коня…

Нету сил, – чем шибче сани,

Чем быстрее мчатся сани, –

Тем ты дальше от меня.

(2)

Мадам, Сиваш уже не наш,

И Вам с вечерним пароходом

Спешить пора к нейтральным водам,

Взяв незатейливый багаж.

Мадам, к закату день грядет,

Проверьте деньги и билеты,

Ведь говорят, в сезоне этом

Последний это пароход.

Мадам, позвольте еще раз

Вуали Вашей прикоснуться.

А там, вернуться-не вернуться –

Зависеть будет не от Вас.

Пора. Стреляют… Добрый путь!

Не стоит в траур одеваться.

Вам – плыть, а нам резон остаться,

Чтоб Вам вернуться. Как-нибудь…

Дож, дождь, мост, рябь…

Из унижений – в яркий просвет –

тыщи историй на протяжении

полторы или более тысяч лет,

и своя история – явь.

Отцы и бабушки, прадеды и…

в великолепии

гущи прошлого и густоты

темной и яркой.

Из

смысла и красоты.

А мы –

на пол-шага

на белизну сегодняшних бумаг.

Как?

сделать из сегодняшнего вечера

Историю.

Рыцарь. И божья коровка

на постылом с гербом щите,

и у лошади на хвосте –

средневековый репейник –

больше размером

на два сантиметра

в диаметре

нынешнего.

(Рыцарь – метр шестьдесят.)

И осенние листья летят…

Зигфриду под лопатку.

А ты спишь и меня ругаешь.

А я люблю тебя,

как закат бордовый,

с такой же кровью и таким же счастьем.

На каждый прошедший рассвет молясь

и ненавидя себя лениво.

Река, мост… дождь прошел.

Дож проехал с своей догарессой.

Каббала – из той же серии, что КОБОЛ.

А счастье – просто как запах леса,

как подосиновик – сам растет,

не как пельмени – лепить годами…

И по логике в этот момент

лист чернильный мой выдрало ветром

и забросило в кучу листвы осенней,

одинаковой для Запада и Востока.

И мозг полоня,

на реке – сразу пять событий:

баржи с мусором, оптом вчетыре

слепленных,

воняя и восхищая

великолепьем абсурда.

Плюс

два теплохода напоперек,

как бледные oтраженья,

и

мелкая яхта миллионера,

плетущаяся в хвосте.

Итого – семь.

Инфантильность рыцарей – хуже нету.

Мусульмане властвуют по всему свету.

Но.

Девы, Закаты, Мосты и Горы,

и Собаки всяческой масти

остаются все еще в области нашей власти.

«Давит, давит небо ясно …»

Давит, давит небо ясно

И ветвистые пути,

И кусты с листвою красной

Обожгут, того гляди.

Неизвестные созданья

Под рубашкою, как тать,

Ни щавели, ни герани,

Ни ромашки погадать.

Ни ручья с ключом речистым,

Ни тропинки за ручьем,

Знай, следы с пятой когтистой –

Пуще сторожа с ружьем.

Гукнет что-то… Так не выпь ведь,

Не болотная душа.

Ни пожрать тебе, ни выпить,

Ни покоя, ни шиша.

Как же жить? Без ног в колоды,

Без конвоя, без сумы…

В клетке – хочется свободы.

В стужь таежную – тюрьмы.

«Возле ног – пока поземка …»

Возле ног – пока поземка,

Степь – глубокая, как чад,

Пара травок одиноко

Из-под снега чуть торчат.

Впереди – мутней сивухи,

Приближается буран,

Солнца шар, прижамши ухи,

Закатился под курган.

Позади – село Любава,

На пути – Запутный Дол,

Вольный ветер с вольным правом

Вольно тронул под подол.

Обернуться – не вернуться,

Отлежаться – не доспать,

Вот уж в воздухе, как блюдца,

Хлопья жирные летять.

Вот и снегу по колена,

Ни одной травы вокруг,

Да в носу позеленело,

Да в ушанку стук-да-стук.

Вот и выдохлась поземка,

Пухи хлещут, как хлысты.

А поди, дойдем, дойдем-ка

До критической черты…

«Я хочу с тобой в Толедо …»

Я хочу с тобой в Толедо.

Там, где странная река

Обнимает место это,

Водопадна и мелка,

Где живут не наши духи

В дырах узких площадей,

На булыжниках, где плюхи

Крестоносских лошадей,

В щель затиснуться сырую,

Где с роландовых коней

Переплет засохшей сбруи

Между замшевых камней.

Позабыть, что было ведал,

Снять обеты, с Вас – парчу.

Я хочу с тобой в Толедо,

Без тебя – что мне Толедо?

Я в Толедо не хочу.

«Стирая ностальгию тщательно …»

Стирая ностальгию тщательно,

Как теркой – медленно и жестко,

Из памяти друзей-приятелей,

Сестер, морозные известки,

Квартиры – лабиринты критские,

Пивные – как кресты на карту,

Измайловские и Никитские,

И полустанки, и плацкарты,

Собак, буфеты, книги, ягоды,

Кирзу, опенки, грязь, блины…

И в час, когда уже не надо б и

Ни тех людей, ни той страны, –

Вдруг резанет, как свист из сада,

Московским запахом весны.

«Все приходит к тем, кто ждет …»

Все приходит к тем, кто ждет,

Только надо ждать подольше,

Только надо ждать погорше,

Будто уж и не придет.

Ждать, как будто “все равно”,

Будто слова нет такого,

Смутно помня лишь то Слово,

Что убить себя – грешно.

Жить – не ведать, что грядет,

И тогда, в покойной дреме,

Вдруг прочесть в каком-то томе:

“Все приходит к тем, кто ждет”.

«Позабыт и позаброшен …»

Позабыт и позаброшен,

Вспоминаю вечерком –

Платье белое в горошек

С отложным воротничком.

Не фетиш и не игрушка,

А на сердце – окоем,

А на шее завитушка,

Вроде бантика на нем.

Буду я три дня хороший,

Сэкономлю на вине,

Я куплю его – в горошек,

И повешу на стене.

«Только красивое любят поэты …»

Только красивое любят поэты,

Только красивые любят портреты,

Только красивых аккордов набор,

Только красивый разрез помидор,

Только красивой одежды струну,

Только красивых движений волну,

Только в красивых влюбляются. Но

Часто премерзкое любят вино.

«Проезжая одиноко …»

«Проезжая одиноко

от истоков Ориноко,

где-то в устье ненароком,

там, где кручи круче Альп,

повстречал я у потока

кровожадных милуоков;

и в баталии жестокой

рассекли мне лоб глубоко,

ребра вырвали из бока

и почти содрали скальп.»

Так друзьям поведал Петя,

пропадавший в Новом Свете,

где почти десятилетье

безызвестно пропадал.

Шрамом розовым белея,

что остался от сабвея,

где, червонца не имея,

он от черных пионеров

в лоб железкой схлопотал;

потирая ребер спайки –

как-то ёкнулся на стройке

со стремянки на газон, –

Так вещал в родной Перловке

от работы и «смирновки»

полысевший Питерзон.

«Прошло не много лет …»

Прошло не много лет,

Ничто не позабыто,

Серпастый паспарту,

Не изменивши цвет,

Хранится в ящике буфета,

Где гвозди, молотки и прочий инструмент –

Подобьем, может, пистолета,

Что пред финального куплета

Свой должен выполнить дуплет.

Эпистолярья цепь,

Не растеряв колец,

Все вьется. Peже, пусть,

Но внятней и прочтимей,

И отшлифованнее – для

Стрелянья в цель.

Роман о ностальгии

Традиционный принимает стиль:

Березки да ковыль,

Колхозные кобылы,

Гниль закромов,

Пыль трактов… да

Дух таинственный России,

В коем

Портянки неизменно

Немалую играют роль…

Земля мала. За год пройдешь пол-карты.

Плацкартные места возьмешь за пол-цены.

В пол-пьяна пролететь по кругу –

Прошли эпохи Марко Поло –

Ни гений вам, ни храбрость не нужны.

Но все же там –

Как ведьминский магнит,

Как марь миражная, как болото погано,

Где беглый огонек дрожит,

Таинственным мадагаскаром…

И все же там,

Где все теперь открыто,

Изжито, понято и ворон не кружит –

Земля – своя, как Terra Incognita –

Террой Инкогнитой лежит.

«Возвращался сэр Фунт Лиха …»

Возвращался сэр Фунт Лиха

Из похода круг Земли.

Возвратился он и тихо

Сел у замка на скамьи.

Огляделся грустно, мило:

Вроде, птички, вроде, пруд…

Молвил он: «Чтоб пусто было

Тем, кто столь безбожно врут.

Кто сказал, что шар – планета,

Это – круглые ослы.

Я объехал вокруг света,

Я объехал вокруг света!

И повсюду,

И повсюду –

Натыкался на углы.

«Вдалеке пролаял пес …»

Вдалеке пролаял пес,

Час – с Вершиною прощаться.

В дом который вовращаться? –

Жжет назойливый вопрос.

На Восток? где друг и мать.

Запад? Юг? – супруга, дети.

Аль на Севере сыскать

Пятый угол в этом свете?

И окурок запустив

В горный пруд, луною светел,

Поражение отметив,

Завернуться под кустом.

А потом? В который дом?

Да… – куда подует ветер.

Про Вильямсбургский Мост

Речка – странное созданье,

Непонятная вода:

Поутру течет налево,

Ввечеру течет направо,

То на север, где истоки,

То на юг, в окьян глубокий,

Выше, ниже, влево, вправо,

А назад – так никогда.

А на шее вод текучих –

Два ошейника тягучих,

Два браслета-переплета,

Два кольца-перекреста –

Два проржавленных моста.

И по ним – когда им спится? –

Знай, ползут, как гусеницы,

Поезд «Де» и поезд «Me”.

Только нынче “Me” – в дерьме,

Вместе с “Же” стоит в депе,

Ибо мост, один из двух,

Положительно, припух

И лежит он на смех курам

Как обломок арматуры

От прорабских катастроф

– Лишь жильем для комаров.

Желтый кружится паром,

На Делэнси – как на слом;

Кучи хлама, и газеты

Носит жаркий ветер лета.

В Даун-тауне – бизнес в дауне,

В Даун-тауне – сплин и сон,

Ходят парами, будто в сауне:

Бамы с бамами, бабы с бабами,

“Пейсы” с пейсами с двух сторон.

Запустение в Даун-тауне,

В позабытии ‘Что почем’,

Лишь единственно в Чайна-тауне

Жизнь базарная бьет ключом.

Знай, торгуют себе, без разницы,

Хоть те в розницу, хоть в розлив,

По субботам и поздним пятницам,

Всяко празднество упразднив.

Я гляжу на них и не пикаю,

Сам стою, а они – бегут,

Маленькие, чернененькие,

Косоглазенькие, дикие,

А ведь здорово же живут!

Вильямсбургский Мост, 02

Сижу у речки, под мостом,

Прохожих нет, один я,

И вспоминаю время то,

Когда ретривер Дина

Скакала здесь с мячом во рту –

Лечила свои ножки,

И с наслажденьем бормоту

Хлебала из ладошки.

Всего-то лет прошло чуть-чуть,

А сколь сменилось в доме:

Уж год, как кот ушел в Тот путь,

Собака в Оклахоме,

Стишки, что я тебе кропал

На этой вот скамейке –

Старее, чем Сарданапал,

А муть все та ж. Налей-ка…

Нет, не изменен чувства пыл,

А мост – покрашен даже,

А то, что утром послан был,

Так и тогда – туда же.

Проехал “Circle Line”, волны

Взболтнув шлепки и вздохи…

Мне голубь капнул на штаны –

От этого и строки.