Текст книги "Иван Крылов"

Круговерть дней и судеб

Порвав с театром, он намеревался обратиться к поэзии. Правда, достоинства первой оды – «Утро. Подражание французскому», написанной им в 1789 году, оказались ничуть не выше драматургических опытов:

 
Заря торжественной десницей
Снимает с неба тёмный кров
И сыплет бисер с багряницей
Пред освятителем миров.
 

Ни «бисер с багряницей», ни подражание французской эротической поэзии, построенное на игровом столкновении жизнеутверждающей вакханалии любовных наслаждений и ужасов и пороков цивилизованного мира, на читателя впечатления не произвели. Не задались у него и попытки написания лирических стихотворений. Если взглянуть объективно, собственно лирики как таковой у Крылова чрезвычайно мало. Причём это не тот случай, когда мал золотник, да дорог.

Среди заметных можно выделить стихотворение «К счастью». Чтобы не утомлять читателя лирическим многословием Ивана Андреевича, воспроизведу лишь маленький отрывок из него:

 
Скажи, Фортуна дорогая,
За что у нас с тобой не лад?
За что ко мне ты так сурова?
Ни в путь со мной не молвишь слова,
Ни улыбнёшься на меня?
И между тем, как я из ласки
Тебе умильны строю глазки,
Ты, важность гордую храня,
Едва меня приметить хочешь,
Иль в добрый час чуть-чуть слегка
Блеснувши мне издалека,
Меня надеждою волочишь.
 

Пожелай Крылов издать сборник своей лирики, в лучшем случае читатели получили бы тоненькую брошюру. И не потому, что авторский отбор жёстко отсеял бы слабые стихи, чтобы представить только сильные и оригинальные строки. Нет, количество отражало тот факт, что рождённые им лирические тексты демонстрировали, прежде всего самому молодому автору, что это не его жанр. Безусловно, можно и сегодня (на любителя) прочитать написанную им тогда дюжину стихотворных произведений. Но они способны заинтересовать разве что тех, кто из любопытства захочет увидеть, с какого поэтического уровня начинал будущий классик: «К спящему дитяти», «Отъезд из деревни», «На случай грозы в деревне», ода «Блаженство», «К реке М… (Резвися, речка дорогая…)», «Ночь», «Вечер».

Позволю себе привести ещё два отрывка:

 
Подруга нежная зефиру
В восточных небесах видна;
Уж по небесному сапфиру
Румянит солнцу путь она;
Коням его ковры сплетает
Из розовых своих лучей —
И звёзды, красоту ночей,
В румяны ризы увивает.
Уже из недр восточных вод
Выводит солнце новый год.
 

«На Новый год» (1792)

 
Сомкнитесь, горы, вкруг меня!
Сплетитеся, леса дремучи!
Завесой станьте, чёрны тучи,
Чтоб злости их не видел я.
Удары молнии опасны,
В дубравах страшен мрак ночной,
Ужасен зверя хищна вой —
Но люди боле мне ужасны.
 

Ода «Уединение» (1793)

Надо отдать должное начинающему литератору: он быстро понял, что продолжать на ниве лирики для него бесперспективно. Душевные строки о любви и сердечных чувствах с мягкостью и тонкостью в переживаниях и эмоциях – это, как говорится, не про него.

Выбраться из беспросветности Крылов решил, попробовав себя как писатель-сатирик. За что только он не брался в то время. Откровенно говоря, несостоявшийся писатель-драматург превратился тогда в литературного подёнщика. На смену комической опере и трагедии пришли альбомные мелочи без подписи в журнале «Лекарство от скуки и забот». Потом к ним добавились всякого рода сатирические заметки и переводы из сборников анекдотов в журнале «Утренние часы». Там же появляются его злые эпиграммы на светских бездельников, подверженных страсти карточной игры. А ещё Крылов публикует незатейливые ироничные стихотворные послания друзьям. Позже этот жанр получит широкое распространение у Батюшкова[11]11
  Константин Николаевич Батюшков (1787–1855) – поэт, сыгравший значительную роль в развитии русской поэзии начала XIX века; наряду с В. А. Жуковским явился непосредственным предшественником Пушкина.


[Закрыть] и молодого Пушкина.

Разумеется, не следует полагать, что Ивану Крылову было безразлично, о чём писать и где печатать написанное. Но на что-то ведь надо было жить. И он был рад любой возможности хоть где-то и сколько-то заработать. Это был период, когда думать приходилось не об известности и славе, а о том, как выбраться из нищеты.

К тому же приходило понимание, что литературное занятие – это не одни пироги и пышки, нередко вместо них жизнь подбрасывает шишки. Доведись ему, дожив каким-то образом до наших дней, давать интервью журналисту, тот наверняка услышал бы от мэтра честное признание, заключённое в одну ёмкую фразу: «В моей жизни никогда не было лёгкости и беззаботности».

Собственно, именно тогда у Крылова вошло в привычку жить в тени. Он взял за правило не сохранять никаких личных документов и свидетельств о своей незадачливой жизни. Его будущим биографам не повезло: кроме литературного наследия, Иван Андреевич не оставил почти ничего. Информацию о происходящих событиях, поведении и свойственном ему характере им пришлось восстанавливать по воспоминаниям друзей и знакомых знаменитого писателя.

Сколько продолжалось бы подобное литературное творчество, не найди Иван Андреевич в ту пору подход к владельцу и главному редактору журнала «Утренние часы», – из области гадания на кофейной гуще. Проще назвать это очередной загадкой Крылова. И раз уж судьбе было угодно свести его с Иваном Герасимовичем Рахманиновым, не оставим без внимания личность этого человека, которая по справедливости заслуживает оценки «незаурядная».

Российский дворянин, состоятельный помещик, он служил ротмистром в привилегированном конногвардейском полку, но в 1788-м, по другим источникам – в 1793 году вышел в отставку с чином бригадира[12]12
  Бригадир – в армии воинское звание выше полковника и ниже генерал-майора. Гвардейские офицеры из-за отсутствия в гвардии чинов подполковника и майора пользовались преимуществом в два чина перед армейскими.


[Закрыть]. Его родовое гнездо – поместье в селе Казинке Козловского уезда Тамбовской губернии[13]13
  Спустя 100 лет из его родового гнезда вылетит знаменитый русский композитор С. В. Рахманинов. А несколько раньше в нём появится профессор математики и ректор Киевского университета Иван Иванович Рахманинов.


[Закрыть].

Офицером стал по стопам отца, Герасима Иевлевича, выходца из старинного молдавского рода. Тот в Москву перебрался в начале XVIII века. Столица всегда манила провинциалов, мечтавших обустроиться и разбогатеть. Подвернулась заветная удача. В награду за участие в возведении на престол Елизаветы Петровны, будучи капралом гренадерской роты Преображенского полка, получил земли и село Казинку Козловского уезда Воронежской губернии (ныне село Старая Казинка Мичуринского района Тамбовской области). Появилась возможность выгодного сватовства. От брака с княжной Кропоткиной родился сын, названный Иваном. Подрастая, образование Иван получил домашнее, но достойное, которое можно счесть приоритетно гуманитарным. А далее на протяжении 23 лет – военная служба. Не знаю, как тогда, а сейчас можно сказать, что офицером он был довольно нетипичным. В 1782 году дебютировал в печати. Первая публикация – перевод сочинений Э. Юнга[14]14
  Эдвард Юнг (1683–1765) – английский поэт, был одним из властителей дум в эпоху зарождения и развития сентиментализма в России.


[Закрыть].

В течение 1784–1789 годов он издаёт в Петербурге в своём переводе с французского шесть сборников и отдельных произведений Вольтера: «Аллегорические, философические и критические сочинения» (1784), «Собрание сочинений» (1785–1789), «Философические речи о человеке» (1788) и его оппонентов: «Политическое завещание г. Вольтера» Ж. А. Маршана (1785) и «Известие о болезни, о исповеди и о смерти Вольтера» Н. Ж. Сели (1785).

А в 1788 году открывает в столице собственную типографию, которую спустя три года из-за давления цензуры решает перебазировать в своё родовое село Казинку. Факт примечателен тем, что по указу 1783 года устраивать типографии в сельской местности запрещалось. Новоявленный предприниматель, чтобы обойти закон, пошёл на хитрость. Было объявлено, что в Казинке начинает функционировать якобы книжный склад. Одновременно в уездном Козлове под вывеской «Типография» демонстративно производится финальная сборка книг части тиража.

Когда процесс книгоиздания был налажен, Рахманинов уходит в отставку с военной службы. У него появляется даже партнёр – Пётр Александрович Озеров, помогающий в издании журнала «Утренние часы». Ранее он участвовал в ежемесячном издании Н. И. Новикова «Вечерняя заря», ставшего продолжением журнала «Утренний свет».

«Утренние часы» предлагали читателям познакомиться с французским писателем и драматургом Л. С. Мерсье, баснями немецкого поэта и моралиста эпохи Просвещения К. Ф. Геллерта и первыми опытами в этом жанре И. А. Крылова, стихотворениями И. И. Дмитриева. Сегодня имя Ивана Ивановича можно встретить разве что в энциклопедии и из неё узнать о существовании в те давние времена такого поэта, кстати, тоже баснописца, представителя сентиментализма. Поэзия для него, не в обиду будет сказано, – некое хобби. а вот основное его занятие самое что ни на есть серьёзное: он был сенатором, членом Государственного совета, а с 1810 по 1814 год министром юстиции.

Знатоки той эпохи припомнят, что именно тогда, на рубеже веков, трезвый ум и обстоятельства жизни заставили Пушкина начать жестокую и длительную борьбу за права профессионального литератора. В конце концов он её выиграл, заложив основы профессиональной литературы и авторского права в России и придав деловой характер отношениям «писатель – издатель».

Собственно, исходя из разнообразия, говоря современным языком, видов выпускаемой печатной продукции (тут и всевозможные журналы, и книги, вплоть до собраний сочинений), предприятие Рахманинова правомерно назвать частным издательством.

В казинской типографии Рахманинов успел издать три тома Собрания сочинений Вольтера (планировалось выпустить 20 томов). Именно успел, потому что в 1796 году, незадолго до своей смерти, Екатерина II указом «Об ограничении свободы книгопечатания и ввоза иностранных книг» запретила вольные (частные) типографии. По новому закону издания, готовящиеся к печати, должны были подвергаться предварительной духовной и светской цензуре.

Так что её предыдущий указ от 1783 года «О вольных типографиях», разрешавший частным лицам заниматься издательской деятельностью, действовал недолго, всего 13 лет. Почему? Об этом поговорим особо.

Книжный склад и типография Рахманинова были опечатаны. За исполнением проследил непосредственно генерал-прокурор Правительствующего сената граф А. Н. Самойлов. Говорят, он пользовался благосклонностью императрицы. Значит, дело было взято властью под особый контроль. Сменивший на троне Екатерину Павел I повелел сжечь отпечатанные в Казинке книги. Видимо, произошёл тот редкий случай, когда он согласился с мнением матери, которая сочла, что Рахманинов своей деятельностью способствовал «совершенному развращению нравов». Впрочем, по слухам, Иван Герасимович и его единомышленники смогли скрыть отпечатанное, а затем устроили поджог помещений. На этом история первой сельской типографии в России оборвалась.

Драматические события коснулись непосредственно и Крылова. В журнале Рахманинова «Утренние часы» Крылов к тому времени поместил не только оду «Утро», но на его страницах увидели свет его первые басни «Стыдливый игрок», «Павлин и Соловей». Пусть их тоже можно расценить как пробу пера (впоследствии он их не переиздавал). Однако какое-то необъяснимое чувство подсказывало автору, что продолжать писательские поиски своего жанра следует именно в этом направлении. Пусть даже первый блин оказался комом.

Тем не менее басни представлялись журавлём в небе, а журналистика, вернее даже будет сказать публицистика, виделась реальной синицей в руках. Выбраться из беспросветности Крылов решил, попробовав себя в журналистике как писатель-сатирик. И начинающий автор берётся за два занятия сразу. Во-первых, изучает типографское дело. Во-вторых, одновременно, договорившись с Рахманиновым об использовании его издательской базы, на его средства Крылов затевает издание «Почты духов»[15]15
  «Почта духов» имеет много общего с выходившим на двадцать лет раньше сатирическим журналом «Адская почта, или Переписка хромоногого беса с кривым» писателя, романиста Ф. А. Эмина. Вероятно, журнал Эмина послужил Крылову образцом.


[Закрыть].

Но прежде чем начать разговор о самостоятельном издательском проекте Крылова, попытаемся ответить на вопрос: как складывались личные отношения между компаньонами: Рахманиновым и Крыловым? При той малости информации о себе, какой следовал Иван Андреевич, до наших дней дошёл отзыв Крылова о И. Г. Рахманинове. В «Записках» С. П. Жихарева, племянника Ивана Герасимовича, в записи от 9 февраля 1807 года значится:

«В детстве моём я слыхал от родных, что дядя мой Иван Герасимович Рахманинов, которого я зазнал уже стариком и помещиком деревенским в полном значении слова, занимался некогда литературою и был в связи с Крыловым и Клушиным. Мне захотелось поверить это семейное сказание, и я, подсев к Крылову, спросил его, в какой мере оно справедливо. “А так справедливо, как нельзя более, – отвечал мне Крылов, – и вот спросите у Гаврилы Романовича, который лучше других знает всё, что касается до Рахманинова. Он был очень начитан, сам много переводил и мог назваться по своему времени очень хорошим литератором. Рахманинов был гораздо старее нас, и, однако ж, мы были с ним друзьями; он даже содействовал нам к заведению типографии и дал нам слово участвовать в издании нашего журнала “Санкт-Петербургский Меркурий”, но по обстоятельствам своим должен был вскоре уехать в тамбовскую деревню. Мы очень любили его, хотя, правду сказать, он и не имел большой привлекательности в обращении: был угрюм, упрям и настойчив в своих мнениях. Вольтер и современные ему философы были его божествами. Пётр Лукич Вельяминов, друг Гаврилы Романовича, был также его другом и, кажется, свойственником”. Вслушавшись в фамилию Рахманинова, Гаврила Романович[16]16
  Речь идёт о Гавриле Романовиче Державине.


[Закрыть] вдруг спросил нас: “А о чём толкуете?” Я отвечал, что говорим о дяде Иване Герасимовиче Рахманинове и что я хотел узнать от Ивана Андреевича о литературных трудах его. “Да, – сказал Гаврила Романович, – он переводил много, между прочим философические сочинения Вольтера, политическое его завещание и другие его сочинения в 3-х частях; известие о болезни, исповеди и смерти его, Дюбуа; “Спальный колпак” Мерсье; издал Миллерово “Известие о российских дворянах” и, наконец, издавал еженедельник под заглавием “Утренние часы”».

«Почта духов», сатирический журнал И. А. Крылова. 1789 г.

Сегодня мы воспринимаем «Почту духов» как один из крупнейших сатирических журналов XVIII века. Почему у него такое странное название, и, вообще, о чём он?

По форме тогда это выглядело ежемесячным журналом, читатель которого получал разбитый на части текст одного большого повествования. На современном для нас сленге это прода, публикация с продолжением. Сегодня одни, исходя из содержания, определяют жанровую направленность крыловского произведения сатирической, другие находят фантастической. Оба подхода надо признать справедливыми.

Тем не менее журнал Крылова именуется прежде всего сатирическим. Почему писатель и журналист выбирает именно такой тип издания?

Для писателя, отдающего предпочтение сатире – осмеянию, обличению, памфлету, – это не обычный выбор той или иной краски, это состояние души, которое выражает отношение к окружающему миру. Присущая Крылову колкость легко объяснима нуждой и бедностью, в которых прошло начало жизни будущего великого баснописца. Ведь его болезненное самолюбие было вовсе не основной, преобладающей чертой характера, оно стало самим характером Крылова. Этот характер сказывался и в его поведении, и в литературной работе.

По содержанию «Почта духов» выглядела как «учёная, нравственная и критическая» переписка арабского философа-волшебника Маликульмулька с разными духами – гномами, сильфами, ондинами, якобы изданная его секретарём-писателем.

Какого объёма при таком подходе могла стать эта эпистолярная «повесть», переходящая в «роман», нетрудно предположить, не знал и сам создатель. Но политическая «злоба дня» предопределила появление всего-навсего сорока восьми писем (в течение восьми месяцев издания журнала). Сатирическая острота некоторых писем заставила цензуру прекратить выпуск «Почты духов»[17]17
  В 1793 году Рахманинов без дозволения цензуры напечатал второе издание «Почты духов». А в начале 1800-х годов им были напечатаны пять частей Собрания сочинений Вольтера (из некогда задуманного 20-томника). Закончить начатое помешала смерть Рахманинова.


[Закрыть].

Чем были продиктованы цензурные претензии к содержанию журнала и, соответственно, к автору? Формально цензуру не устраивала очевидная демонстрация гротескной панорамы современных нравов, комизма обыденного существования и абсурдности привычного порядка вещей. По сути же, закрытие журнала обусловили цензурные гонения в России после начала Французской революции.

В момент издания «Почты духов» Крылову двадцать лет. Поэтому нет ничего удивительного, что она переполнена юношеской агрессивностью и бескомпромиссностью автора. Среди суждений литературоведов о молодом Крылове, каким он проявляется в этом произведении, можно встретить такое: он – по преимуществу отрицатель. Вся социальная действительность официальной России того времени сверху донизу для него презренна. Он обрушивается в своём журнале на систему власти и культуры крепостническо-бюрократического государства, разоблачает произвол и разврат представителей власти, вельмож и чиновников, разложение нравов «высшего общества», изобличает судейское ханжество и лицемерие, нападает на крепостное право. Нет никакого пиетета перед царской властью и правительством. Одна лишь злободневная критика. Причём его сатира не «общечеловеческая» – всем сёстрам по серьгам; она бьёт по конкретным фактам социальной жизни России конца царствования Екатерины II.

Есть довольно популярный в литературе жанр – повесть в рассказах или цикл рассказов, объединённых одним героем. «Почта духов», если глядеть на неё как на целостное произведение, как раз такая повесть, сложенная из очерков (в виде писем неких гномов, сильфов и т. д. почтенному и премудрому Маликульмульку).

Больше чем уверен, что большинство нынешних почитателей баснописца не читали сей сборник политических эссе (позволительно и так взглянуть на жанровую природу крыловской задумки). Но смею думать, что и при появлении на свет у «собрания писем» тоже было не великое множество читателей. Распространялся журнал по подписке. «Подписавшихся особ» числилось 79 человек.

Напрашивается вопрос: для кого же создавался журнал, если среди современников у Крылова нашлось всего 79 читателей? Боюсь, что сегодня, захоти какое-то издательство выбросить на книжный рынок это повествование про гномов и сильфов со склонностью к писательству, пользоваться спросом оно тоже не станет.

Могу предложить читателю в качестве своеобразного эксперимента мысленно вообразить, что он перенёсся в 1789 год, очутился в Санкт-Петербурге и держит только что вышедший номер «Почты духов», в котором напечатано «Письмо VIII. От сильфа Световида к волшебнику Маликульмульку». А что? Распространённый приём фантастической литературы. И в отведённое вам короткое время для пребывания в мире фэнтези у вас есть возможность прочитать творение молодого Крылова, совсем не классика и даже не баснописца. Юноша – в сущности, ещё никто и звать его никак. А вот вы призваны высшими силами для выполнения некой миссии, но при этом остаётесь консервативной фигурой, революционные изменения не являются вашей целью. Каким будет ваше восприятие текста?

Или вы не поклонник, даже на короткое время, жанра про попаданцев? Ограничимся в таком случае известным рекламным приёмом, какой используют отделы реализации в современных издательствах. Разместим то же самое «Письмо VIII. От сильфа Световида к волшебнику Маликульмульку» в интернете в качестве ознакомительного фрагмента выставленного в продажу текста подзабытой многими фантастической повести о мире, в котором живут гномы и сильфы.

В обоих случаях перед нами будут идентичные по содержанию тексты. Почему мой выбор пал именно на «Письмо VIII. От сильфа Световида к волшебнику Маликульмульку»? Эта главка, очерк, эссе, называйте как угодно, – самая короткая часть сборника писем, из которых сложена «Почта духов», написанная и изданная Крыловым.

Итак, читаем, исходя из желания просто познакомиться с тем, что из себя представляет это художественное произведение по форме, по содержанию, по языку, по стилистике, по манере обращения автора к читателю.

«ПИСЬМО VIII

От сильфа Световида к волшебнику Маликульмульку

О свойствах, отличающих человека от прочих творений; суждения о науках дворянина, живущего в деревне, в городе, служащего в военной службе и поверженного в роскошь и негу богача

Когда воображаю я, мудрый и учёный Маликульмульк, что человек ничем другим не отличается столько от прочих творений, как великостию своей души, приобретаемыми познаниями и употреблением в пользу тех дарований, коими небо его одарило, тогда, обратя взор мой на жилище смертных, с сожалением вижу, что поверхность обитаемого ими земного шара удручается множеством таких людей, коих бытие как для них самих, так и для общества совершенно бесполезно и кои не только не вменяют в бесчестие слыть тунеядцами, но, по странному некоему предубеждению, почитают праздность, презрение наук и невежество наилучшими доказательствами превосходства человеческого.

Деревенский дворянин, который провождает всю свою жизнь, гоняясь целую неделю по полям с собаками, а по воскресным дням напиваясь пьян с приходским своим священником, почёл бы обесчещенным благородство древней своей фамилии, если б занялся когда чтением какой нравоучительной книги, ибо с великим трудом едва научился он разбирать и календарные знаки. Науки почитает он совсем несвойственным для благородных людей упражнением; главнейшее же их преимущество поставляет в том, чтоб повторять часто с надменностию сии слова: мои деревни, мои крестьяне, мои собаки и прочее сему подобное. Он думает, что исполняет тогда совершенно долг дворянина, когда, целый день гоняясь за зайцами, возвращается к вечеру домой и рассказывает с восторгом о тех неисповедимых чудесах, которые наделали в тот день любимые его собаки, – словом, ежедневное его упражнение состоит в том, что он пьёт, ест, спит и ездит с собаками.

Дворянин, живущий в городе и следующий по стопам нынешних модных вертопрахов, не лучше рассуждает о науках: хотя и не презирает он их совершенно, однакож почитает за вздорные и совсем за бесполезные познания. “Неужели, – говорит он, – должен я ломать голову, занимаяся сими глупостями, которые не принесут мне никакой прибыли? К чему полезна философия? Ни к чему более, как только что упражняющихся в оной глупцов претворяет в совершенных дураков. Разбогател ли хотя один учёный от своей учёности? Наслаждается ли он лучшим здоровьем, нежели прочие? – Совсем нет! Учёные и философы таскаются иногда по миру; они подвержены многим болезням, по причине чрезмерного их прилежания; зарывшись в книгах, провождают они целые дни безвыходно в своих кабинетах и, наконец, после тяжких трудов, живучи во всю свою жизнь в бедности, умирают таковыми же. Куда какое завидное состояние! Поистине, надобно сойтить с ума, чтоб им последовать. Пусть господа учёные насыщают желудки свои зелёными лаврами и утоляют жажду струями Иппокрены; что до меня касается, я не привык к их учёной пище. Стол, уставленный множеством блюд с хорошим кушаньем, и несколько бутылок бургонского вина несравненно для меня приятнее. Встав из-за стола, спешу я, как наискорее заняться другими весёлостями: лечу на бал, иногда бегу в театр, после в маскарад; и во всех сих местах пою, танцую, резвлюсь, кричу и всеми силами стараюсь, чтобы, ни о чём не помышляя, упражняться единственно в забавах”.

Вот, премудрый Маликульмульк, каким образом рассуждает о науках бόльшая часть дворян. Сколь достойны они сожаления! Если б сии ослеплённые глупым предрассуждением тунеядцы могли когда почувствовать сие сладчайшее удовольствие, сие тайное восхищение, которое люди, упражняющиеся в науках, ощущают, то перестали бы взирать на них, как на несчастных, лишённых в жизни сей всякого утешения. Науки суть светила, просвещающие души: человек, объятый мраком невежества, во сто раз слепее того, который лишён зрения от самого своего рождения. Гомер хотя и не имел глаз, однакож всё видел: завеса, скрывающая от него вселенную, была пред ним открыта, и разум его проницал даже во внутренность самого ада.

Если дворяне, праздно живущие в деревнях и следующие модам нынешнего света, будучи предубеждены в пользу своего невежества, мыслят столь низко и столь несвойственно с званием своим о науках, то и служащие в военной службе иногда подвержены бывают равному заблуждению. Жизнь сих людей в мирное время протекает в различных шалостях и совершенной праздности: биллиард, карты, пунш и волокитство за пригожими женщинами – вот лучшее упражнение большей части офицеров. Учёный человек, в глазах их, не что иное, как дурак, поставляющий в том только своё благополучие, чтоб перебирать беспрестанно множество сшитых и склеенных лоскутков бумаги. “Какое удовольствие, – говорят они, – сидеть запершись одному в кабинете, как медведю в своей берлоге? Зрение наслаждается ли таким же удовольствием при рассматривании библиотеки, как и при воззрении на прелести пригожей женщины? Вкус может ли равно удовольствован быть чтением книг, как шампанским и бургонским вином? Осязание бумаги с такою ли приятностию поражает наши чувства, как прикосновение к нежной руке какой красавицы? Слух равное ли ощущает удовольствие от звука ударяющихся математических инструментов, как от приятного согласия оперного оркестра? Чернила и песок такое же ли испускают благовоние, как душистая наша пудра и помада? Какую скучную жизнь провождают учёные! Возможно ли, чтобы человек, для приобретения совсем бесполезных в общежитии знаний, жертвовал для них своим покоем и весёлостями?”

Так рассуждает пустоголовый офицер, превозносящийся своим невежеством. Равным образом и сластолюбивый богач, пользуясь оставшимся после отца награбленным имением и получая пятнадцать тысяч рублей ежегодного доходу, нимало не помышляет о науках. Роскошь и нега в такое привели его расслабление, что потерял он почти совсем привычку действовать не только разумом, но и своими членами. Препроводя во сне большую часть дня, едва лишь только откроет он глаза, то входят к нему в спальню три или четыре камердинера, кои, вытащив его из пуховиков, составляющих некоторый род гробницы, где ежедневно на двенадцать часов он сам себя погребает, обувают его, одевают и наконец сажают в большие кресла, на которых дожидается он спокойно обеденного времени. За столом просиживает он три или четыре часа и наполняет свой желудок тридцатью различными яствами, над приготовлением которых трудились во всё утро пять или шесть поваров. После обеда садится он опять на прежнее место, где засыпает или забавляется рассказами нескольких блюдолизов, привлечённых в его дом приятным запахом его кухни. Потом подвозят ему великолепный экипаж; два лакея, подхватя под руки, сажают его в карету с такой же трудностию, как бы несколько сильных извозчиков накладывали на телегу мраморную статую. В сем положении ездит он по городу до самого ужина: свежий воздух возобновляет в нём охоту к пище, и движение кареты способствует его желудку варить пищу, коею он во время обеда чрез меру был отягощён. Возвратясь домой, находит он у себя великолепный стол и, просидев за оным до полуночи, ложится опять спать. – Вот точное описание повседневных упражнений роскошного сластолюбца. Итак, если во всю свою жизнь ничего он более не делал, как только спал или, подобно расслабленному, пребывал в бездействии, то можно ли будет сказать после его смерти, что он когда-нибудь жил на свете?

Бесконечно бы было, мудрый и учёный Маликульмульк, если б начал я исчислять слабости или, яснее сказать, дурачества некоторой части земных обитателей; а скажу только, что глупое их против наук предубеждение заставляет меня думать, что на земле столь же мало людей, которые бы прямо могли называться людьми, сколь не много сыщется беспристрастных судей и некорыстолюбивых секретарей».

Итак, что же представляла собой «Почта духов»? Не стану даже говорить об очевидной сложности этого текста для восприятия и сейчас, и тогда. Нынешний читатель скажет, что в нём «многа букаф», что у него сложная для понимания лексика и громоздкие языковые конструкции, делающие его нечитабельным. Современник Крылова мог бы отнестись к тексту примерно так же. Почему? Придётся вспомнить строки из письма Пушкина поэту Вяземскому о несформированности прозаического языка:

«Когда-нибудь должно же вслух сказать, – писал он поэту Вяземскому, – что русский метафизический язык находится у нас ещё в диком состоянии. Дай Бог ему когда-нибудь образоваться наподобие французского (ясного, точного языка прозы – то есть языка мыслей)».

Журнал, надо признать, был органом радикальной идеологии. И соответственно текст повествования, исходящего якобы из-под пера вымышленного гнома, выполнял функцию пропагандистской листовки. Это я даже не с точки зрения современной идеологической борьбы-противостояния с либеральными веяниями говорю. Просто, читая такого Крылова, я отчётливо слышу голос автора «Путешествия из Петербурга в Москву». Нет, не собираюсь записывать Радищева в соавторы Крылову в «Почте духов», хотя гипотеза такая имеет место быть.

Но оба, и Крылов, и Радищев, создавали свои обличительные произведения не из заповедных слов художественной прозы. Они выступали политическими глашатаями, которые прекрасно понимали, что их опусы можно использовать в революционной агитации. Именно за это качество «путешествующий» Радищев, поздний Тургенев, а затем Чернышевский со своим «Что делать?» оказались в первых рядах писателей, чьи литературные герои фокусировали внимание читателей на политике.

Тем самым в стране шла радикализация общества, прежде всего молодёжи, как разночинной, так и дворянской. Бунт становился священной традицией. Реализм должен был быть критическим. Смысл человеческого бытия смещался от понимания трудности эволюционного движения к счастью и верности человека традиционным идеалам, к революционному пути развития и переустройству всего человечества.

Необходимость серьёзных дел подменялась отротой слов. Многие литературные персонажи как-то очень быстро морально устаревали. Почему? По той причине, что художественное начало в политике имеет куда меньшую ценность и существенно ограниченную область применения.

Молодые материалисты и рационалисты устремлялись не за счастьем, а за свободой, и потому отправлялись на баррикады. «Новая» литература манила свободой, равенством, братством. Тогда как героям «старой» литературы, что Пьеру, что Манилову, не говоря уже об Обломове, ближе было мировоззрение, как заметил один наш современник, соответствующее популярной присказке: «Спи! Утро вечера мудренее».

Сам факт малого количества подписчиков журнала Крылова даёт основание задуматься о причине, нет, не того, почему их мало, а того, что при столь малой тиражности издание, явно не приносящее прибыли, тем не менее выходило в свет. Крылов был главным и единоличным редактором журнала. И он же был основным автором журнала. Но издателем являлся Рахманинов. Финансировал проект, как сказали бы сегодня, всё же Иван Герасимович. Почему? Ответ находим у Г. Р. Державина. По его словам, Рахманинов «человек был умный и трудолюбивый, но большой вольтерианец». Так что совсем не случайно издавал он Вольтера. Не было это у него неким хобби. Справедливо будет назвать его книгоиздательскую программу скорее пропагандистской. А сам Рахманинов предстаёт перед нами не культурным просветителем, а либеральным политическим деятелем.