Текст книги "Иван Крылов"

Я не вкладываю в свои слова негативную оценку. Кому-то будут ближе иные определения: публицист-вольнодумец, инакомыслящий, оппозиционер. Но будем честны: из революции ни одна дорога нигде и никогда не вела туда, куда революционеры звали. Очень скоро, осмысляя телодвижения своих друзей-приятелей декабристов, это понял Пушкин.

Безусловно, 1789 год ещё не то время, когда революционеры росли как грибы. Но ведь кто-то приближал дни торжества принципа политической целесообразности и правосознания! Рахманинов, а вместе с ним Крылов, несколько раньше Новиков, чуть позже Радищев были как раз теми, кто приводил в действие механизм революционного подхода к действительности. Хочется обратить внимание на примечательный факт: все четверо перечисленных в том или ином качестве участвовали в процессе издания книг и журналов на базе типографии Рахманинова.

Неудачная попытка мятежа-переворота, получившая название «восстание декабристов», происшедшая на Петровской (Сенатской) площади в Петербурге, традиционно считается началом революционных традиций. Истоком такого суждения, полагаю, стала знаменитая ленинская формула. Но ещё задолго до декабристов, разбуженного ими Герцена, который развернул революционную агитацию и «Колокол» которого начал звонить в Лондоне, сказала своё слово питерская четвёрка. Оно, надо признать, было тогда услышано.

Любопытная параллель: августовский номер ежемесячного журнала «Почта духов» вышел только в марте следующего, 1790 года, после чего печатание журнала было остановлено.

Точно так же ранее поступили с «Адской почтой». Даже мотивы были озвучены аналогичные. Оба издания подверглись закрытию, потому что способствовали уменьшению общественной опоры на традиционные ценности и, что ещё хуже, усилению общественной революционности (по выражению Екатерины II, «разврата»).

Могу предположить, что ещё в пору формирования бизнес-плана издания «Почты духов» среди первоочередных задач значилась резкая полемика с журналом «Всякая всячина», которым, напомню, руководила Екатерина II. Так что удивляться малочисленности подписчиков «Почты духов» не стоит. Главный читатель журнала свой экземпляр получала и внимательно его прочитывала. Откуда такая уверенность? Здесь самое время обстоятельно поговорить о той стороне личности Великой, которая, вряд ли ошибусь, мало известна современным почитателям Стивена Кинга, Пауло Коэльо, Бориса Акунина и Валентина Пикуля, любителям «Мастера и Маргариты», «Гарри Поттера», «Властелина колец», саги «Сумерки» и двух антиподов антиутопий «О дивный новый мир» и «1984» Д. Оруэлла.

По праву учителя в прошлом хочу задать вопрос как в классе у старшеклассников: «Вы читали “Сказку о царевиче Февее”, “Тайну противонелепого общества”, “Мой золотой век”, “Были и небылицы”, “Воспитание внуков”?» Автор этих произведений, немка по рождению, француженка по любимому языку, по справедливости занимает видное место в ряду писателей XVIII века. Ею написано четырнадцать комедий, пять комических опер и три исторические драмы. А ещё её большое Собрание сочинений включает мемуары, записки, переводы, басни, эссе. Полное имя автора – Екатерина Великая (урождённая София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская), в православии – Екатерина Алексеевна; Божиею милостию Екатерина Вторая Императрица и Самодержица Всероссийская: Московская, Киевская, Владимирская, Новгородская, Царица Казанская, Царица Астраханская, Царица Смоленская, Царица Сибирская, Царица Херсониса Таврическаго, Государыня Псковская и Великая Княгиня Смоленская, Княгиня Эстляндская, Лифляндская, Корельская, Тверская, Югорская, Пермская, Вятская, Болгарская и иных Государыня, и Великая Княгиня Новагорода Низовския земли, Черниговская, Рязанская, Полоцкая, Ростовская, Ярославская, Белоозёрская, Удорская, Обдорская, Кондийская, Витебская, Мстиславская, и всея северныя страны Повелительница, и Государыня Иверския земли, Карталинских и Грузинских Царей и Кабардинския земли, Черкаских и Горских Князей, и иных наследная Государыня и Обладательница.

Время, когда она творила, вошло в историю как эпоха Просвещения. Идеологию того периода формировали идеи французских философов-просветителей. Многим известно, что императрица состояла в личной переписке с французскими просветителями. Кажется, в отечественной истории это единственный случай, когда правитель страны, будь то царь, император, председатель Совета народных комиссаров, генеральный секретарь, президент, личным творчеством старался повлиять на формирование взглядов, нравов, поведения и чувств своих современников, известных философов и писателей.

При этом Екатерина Великая вела себя очень достойно: её увлечённость литературной деятельностью была обращена не только на интеллектуальную зарубежную элиту, но и на знатные придворные верхи и на низы населения собственной страны.

Впрочем, не всё тут просто. Поэтому-то Александр Сергеевич Пушкин и писал об «отвратительном фиглярстве» императрицы «в сношениях с философами её столетия». В этом качестве она, скажу, глядя из нынешнего дня, напоминает мне Николая I, о котором многие говорили, что он был прекрасным актёром, а великий умница Фёдор Тютчев вослед умершему самодержцу сказал: «Ты был не царь, а лицедей». Нет, Екатерина Алексеевна была истинной царицей, но и лицедейства у неё было предостаточно.

В столице, к примеру, особым расположением императрицы пользовались Эрмитажные собрания. Сегодняшнему читателю, наслышанному о петровских ассамблеях, смею думать, куда меньше известна такая форма дворянского интеллектуального досуга в России XVIII века. Хотя она являлась относительно продолжительным по времени периодом «поэтического» светского поведения.

Были три вида Эрмитажных собраний: Большое – для высших сановников и дипломатического корпуса (150–200 человек), Среднее – 50–60 человек, Малое – лишь для членов императорской фамилии и лиц, приближенных к Екатерине II: канцлер князь А. А. Безбородко; княгиня Е. Р. Дашкова; обер-шталмейстер Л. А. Нарышкин; гофмаршал барон А. С. Строганов; фельдмаршал князь Г. А. Потёмкин; обер-камергер И. И. Шувалов и ряд других высокопоставленных чиновников.

На Эрмитажных собраниях принято было проводить обсуждение разных искусствоведческих проблем: театральных, литературных, музыкальных. Они были школой салонной речевой культуры. Их участники становились зрителями театральных спектаклей здесь же в Эрмитажном театре. На собраниях исполнялись и камерные концерты квартетного ансамбля, в который входили скрипка, виолончель, арфа, фортепьяно. После чего проводилась дискуссия по поводу только что увиденного и услышанного: сценического исполнения актёров, виртуозной игры музыкантов.

Одновременно Эрмитажные собрания являлись местом, где Екатерина II решала вопросы государственной деятельности. Например, губернаторов назначала только через Эрмитаж. Кандидатуру на пост министра, статс-секретаря императрица рассматривала и утверждала лишь после продолжительной беседы на Эрмитажном собрании: «…здесь она заговаривала с ним о разных предметах и вводила его самого в разговор».

Следует учесть воздействие на участников собраний самой обстановки помещений Эрмитажа, которую академик Петербургской Академии наук И. Г. Георги описывал так:

«Во всех комнатах находятся картины и богатые вазы, урны, группы, столбы и разные искусственные вещи, мраморные, яшмовые, яхонтовые, изумрудные, хрустальные, порфирные и из др. каменьев, также лепной работы фарфоровые, бронзовые, резные из дерева и пр. <…> Картины висят в трёх галереях и отчасти в комнатах Эрмитажа и расположены не столько по точному порядку школ, мастеров и пр., как по виду, ими производимому и по местоположению, чем не только помещено много картин на небольшом пространстве, но и произведён приятнейший вид…»

Другими словами, просмотр произведений искусств включался в «программу» Эрмитажных собраний. Кстати, в своих донесениях в Версаль французский дипломат граф М. Д. Корберон писал:

«Эрмитаж – это небольшие покои е. и. в. В её присутствии там дышится необыкновенно свободно, не чувствуешь ни малейшего стеснения, садишься, где хочешь. На особом щите красуется изречение, которое накладывает на всё окружающее печать почтительной красоты: Хозяйка здешних мест не терпит принужденья».

Кстати, уместно обратить внимание на то, что от приглашённых в Эрмитаж требовались предельная раскрепощённость и отказ от соблюдения норм этикетного поведения. Ведь они являлись не на великосветский бал или придворные «посиделки». Как отмечал один из участников собраний, «…всякая церемония была изгнана, императрица, забыв своё величество, обходилась со всеми просто. Были сделаны правила против этикета…»

В различных воспоминаниях о собраниях времён правления Екатерины II встречаются упоминания об этих составленных ею самой правилах поведения гостей в Эрмитаже. Любопытно, что сами правила висели в рамке на стене, прикрытые занавесью, чтобы лишний раз не смущать собравшихся. Тем не менее шутливые по форме статьи этикета, прописанные в них, за шуткой скрывали вполне серьёзные требования:

«1. Оставить все чины вне дверей, равно как шляпы, а наипаче шпаги;

2. местничество и спесь оставить тоже у дверей;

3. быть весёлым, однако ж ничего не портить, не ломать, не грызть;

4. садиться, стоять, ходить, как заблагорассудится, не глядя ни на кого;

5. говорить умеренно и не очень громко;

6. спорить без сердца и горячности;

7. не вздыхать и не зевать;

8. во всех затеях другим не препятствовать;

9. кушать сладко и вкусно, а пить с умеренностью, дабы всякий мог найти свои ноги для выхода из дверей;

10. сору из избы не выносить, а что войдёт в одно ухо, то бы вышло в другое прежде, нежели выступит из дверей».

Можно заметить, правила подсказывали присутствующим, что здесь от них ждут следования некоему кодексу равных прав. Причём правила рождались, что называется, из жизненных реалий. Например, Григорий Потёмкин в первые годы службы при дворе был из-за своего высокого роста довольно неуклюж, случалось, опрокидывал гостиную мебель, а от смущения начинал кусать ногти. Именно ему адресован третий пункт правил: «ничего не портить, не ломать, не грызть».

Правила поведения гостей в Эрмитаже были не столь строги в сравнении с правилами петровских ассамблей. Нарушивших правила Екатерины II, если тому были два свидетеля, ждала кара. Если уличали нарушителя, то он должен был выпить стакан холодной воды и прочитать страницу из «Телемахиды» – эпической поэмы Василия Тредиаковского, написанной старинным, исключительно трудным языком. Провинившийся «против трёх статей» обязывался выучить шесть стихов из «Телемахиды» и продекламировать их собранию. Тот же, кто ухитрялся не соблюсти все десять пунктов, изгонялся навсегда.

Парадные и торжественные вечеринки в Эрмитаже не обходились без развлечений. Ритуал Эрмитажных собраний подразумевал всевозможные игры: фанты, шарады, во время которых в шутливой форме «сообщались новости в мире науки и искусства, сыпались остроты, каламбуры». Непременной участницей игр была сама императрица, которая не просто присутствовала, но и садилась за карточный стол. Она любила поиграть.

Вообще-то в стране существовал запрет на азартные игры. Он касался всех, но имел одно исключение. Действовал особый указ, по которому игра в карты допускалась в доме Императорского Величества и больше нигде. Так что всё было по закону.

Любопытный факт: литературный творческий жар вспыхнул у Екатерины II после вступления на престол. А до того он её почему-то не беспокоил. Понадобилось стать императрицей, чтобы проснулось повышенное внимание к литературе и желание личным участием оказывать влияние на развитие литературной мысли. Зачем? Чтобы влиять на взгляды, нравы, поведение и чувства своих современников.

Вот только приходится признать, что её жанрово многогранное литературное творчество грешило однообразием. И проза (повести, аллегорические сказки, пародии), и драматургия, и публицистика (юридическая, политическая, историческая) до жути нравоучительны и ярко выраженно политически тенденциозны. Сегодня читаешь, и кажется, мировоззрение императрицы выдаёт некую странность. Обращаясь к людям и критикуя человеческие пороки, слабости, суеверия, она даже не стремится скрыть презрение к людям. Они для неё упрямцы, безумцы, «полуумные».

Казалось бы, она тоже хотела улучшить положение вещей в России. Но изменить несправедливое положение людей в стране, покусившись на крепостническое устройство государства, – такого желания у неё не наблюдалось. Больше того, сторонники подобного подхода подвергались преследованию.

Понять её можно. Императрица славила порядок, установленный ею, потому что при нём, была уверена, наступили времена свободы. И ей осталось разве что убедить других, что «все теперешние пороки ничего не значут», ибо являются проявлением бурного движения общества вперёд.

А в этой ситуации вдруг находится человек, упрямый в своём брюзжании, который «поныне ещё жалуется на несправедливость воевод и их канцелярий». Первым среди таких недовольных оказался Денис Иванович Фонвизин.

В принципе Екатерина II не была против полемики. Императрица лично – в это трудно поверить, но это исторический факт – была непосредственным участником жарких споров в те времена. Бурные словопрения в бумажном варианте начались в 1769 году, когда Екатерина II затеяла выпускать «Всякую всячину». Правда, сатира в её сатирическом журнале оказалась весьма необычной. Сегодня и по форме и по содержанию мы подобные тексты назвали бы анекдотом или шуткой. Сама Екатерина II такой подход называла «сатирой в улыбательном духе». На современном языке подобное назвали бы созданием положительного информационного фона. Слова, конечно, другие, но по смыслу разница невелика.

В том же 1769 году родился журнал «Трутень». Тоже еженедельный, тоже сатирический, но всё же литературно-художественный. Его издателем стал Николай Иванович Новиков, человек либеральных взглядов. Между прочим, благодаря приличному по тем временам тиражу в 1240 экземпляров издание журнала оказалось прибыльным делом.

Предназначение издания Новиков видел в распространении «здоровых воззрений». Творческий коллектив редакции составляли семь человек. Среди сотрудников «Трутня» одно знакомое многим имя – Д. И. Фонвизин. Через 13 лет российская литература обогатится его «Недорослем».

Журналу либерала Новикова, что называется, на роду было написано вступить в полемическую борьбу с Екатериной II. Первоначально литературную, но почти сразу откровенно политическую. Чтобы убедиться в принципиальной разнице позиций противоборствующих сторон, далеко ходить не надо. В качестве примера можно привести ответ императрицы на заметку в «Трутне» от 9 мая 1769 года за подписью «Правдулюбов». Уже 29 мая «Всякая всячина» печатает ответ отнюдь не «улыбательного» характера. Я счёл необходимым его здесь процитировать, а не пересказать, так как реальная речь, какой она была более двухсот лет назад, – прямо-таки своеобразный раритет:

«На ругательства, напечатанные в “Трутне” под пятым отделением, мы ответствовать не хотим, уничтожая оные; а только наскоро дадим приметить, что господин Правдулюбов нас называет криводушниками и потаччиками пороков для того, что мы сказали, что имеем человеколюбие и снисхождение ко человеческим слабостям и что есть разница между пороками и слабостьми. Господин Правдулюбов не догадался, что, исключая снисхождение, он истребляет милосердие. Но добросердечие его не понимает, чтобы где ни на есть быть могло снисхождение; а может статься, что и ум его не достигает до подобного нравоучения. Думать надобно, что ему бы хотелось за всё да про всё кнутом сечь. Как бы то ни было, отдавая его публике на суд, мы советуем ему лечиться, дабы чёрные пары и желчь не оказывалися даже и на бумаге, до коей он дотрогивается. Нам его меланхолия не досадна; но ему несносно и то, что мы лучше любим смеяться, нежели плакать. Если б он писал трагедии, то бы ему нужно было в людях слезливое расположение; но когда его трагедии ещё света не узрели, то какая ему нужда заставляти плакать людей или гневаться на зубоскалов».

Резкие нападки на Фонвизина за его дерзкие «Вопросы» свидетельствовали о том, что, по мнению Екатерины II, литература должна была защищать незыблемость монархии без права выступать с критикой её основ. Сатира тем самым объявлялась противозаконной.

Ещё совсем недавно по меркам истории, в советскую пору, каждый, кто в годы самодержавия в той или иной форме выступал против царской власти как таковой, признавался великой личностью.

Поэтому мы знаем славное имя яркого публициста и просветителя XVIII века Новикова.

Мы превозносили – ведь они приближали революцию! – молодых благородных дворян, офицеров, которые, сделав глоток европейского воздуха свободы и будучи патриотами, захотели изменить несправедливое положение вещей в России посредством вооружённого восстания. Гордились славной плеядой декабристов и их жён, которых Некрасов воспел в поэме «Русские женщины».

На школьных уроках мы усваивали, что Радищев, взглянув окрест себя, отчего душа его страданиями человечества уязвлена стала, бросил вызов деспотическому русскому самодержавию. Мы понимали: пока существовало крепостное право, автоматически в царе, его окружении и дворянах в целом следует видеть злодеев-крепостников, деспотов, угнетающих простой народ. На них как бы не распространялась презумция невиновности. Мы возвеличивали романтику революционной борьбы.

Так было позже, а тогда, в царские времена, в указе от 4 сентября 1790 года Радищева признали виновным в преступлении присяги и должности подданного. Преступлением признавалось издание книги, «наполненной самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное ко властям уважение, стремящимися к тому, чтобы произвести в народе негодование противу начальников и начальства и наконец оскорбительными и неистовыми изражениями противу сана и власти царской».

Виновный был приговорён к смертной казни. Но «по милосердию и для всеобщей радости» смертная казнь заменена ссылкой в Сибирь. На приказе о высылке – автограф императрицы:

«Едет оплакивать плачевную судьбу крестьянского состояния, хотя и то неоспоримо, что лучшей судьбы наших крестьян у хорошего помещика нет во всей вселенной».

Ну что ж, нечто похожее она писала своим зарубежным корреспондентам о крестьянской жизни, например Вольтеру в 1769 году:

«В России нет мужика, который не имел бы курицы, когда её захочет, а с некоторого времени они предпочитают индеек курам».

Вряд ли Новиков располагал этими суждениями Екатерины II. Но совсем не обязательно знать, в человеческих отношениях достаточно чувствовать: он видел в её позиции лицемерие и неискренность.

Царь, как известно, – батюшка, а Екатерина – она матушка. Понятное дело, ни одна власть не способна, свидетельствует история, приветствовать свободомыслие. Поэтому Екатерина II, как подобает матушке, в одном из номеров «Всякой всячины» поучала:

«1) Никогда не называть слабости пороком;

2) Хранить во всех случаях человеколюбие;

3) Не думать, чтоб людей совершенных найти можно было, и для того,

4) Просить Бога, чтоб дал нам дух кротости и снисхождения…»

Впрочем, это мягкосердечное поучение она завершила словами:

«Я хочу завтра предложить пятое правило, именно чтобы впредь о том никому не рассуждать, чего кто не смыслит; и шестое, – чтоб никому не думать, что он один весь свет может исправить».

Из её поучения я особо выделю два последних: пятое и шестое. Попытаюсь объяснить, почему и что за ними стоит. Дело, на мой взгляд, в том, что свободомыслие, конечно, штука малоприятная, когда оно направлено против тебя. Но отставим в сторону личные мотивы. Включим голову и обратимся к тому, что принято называть общественным.

Конфликт Екатерины II и плеяды литераторов-журналистов, обозначившийся в то время, можно назвать классическим. Даже сегодня, если взглянуть окрест себя, легко увидишь, не включая богатое воображение, нечто подобное. И для нас эти схожие эпизоды не сиюминутны. И не возникли из ничего. Они длятся, замечу, не год и даже не столетие. Так что в некотором роде явление показательное. А значит, о его проявлениях полезно поговорить.

Начнём с бесспорного. Свободная мысль в одних случаях способна служить пользе, в других – идти не во благо, а во вред. И тут надо понять главное, почти что наивно детское: что такое хорошо? что такое плохо?

В сущности, Екатерина II, мы понимаем, грозила расправой всем непокорным, кто решит пойти по пути Фонвизина. И за этим уже слышалось прямое предупреждение самому Новикову, что если «Трутень» продолжит публиковать подобные материалы, его закроют.

Проще простого признать журнал Новикова оппозиционным органу пропаганды правительства, каким была «Всякая всячина». Можно взглянуть иначе: журнал Новикова был органом пропаганды оппозии в борьбе с правительством.

Так что, прикрывая целую череду журналов, императрица прежде всего ликвидировала идеологическую конкуренцию. Из чего позволительно сделать вывод: в основе выпуска сатирических журналов была не литературная фронда, а идейно-политическая. Именно в политических воззрениях и убеждениях журналисты и не сходились с Екатериной II.

Но, пожалуй, говоря о несходстве, приходится прикоснуться к двум сторонам событий той поры. Первая: под литературной оболочкой сатирических журналов либерального толка таилась политическая начинка. Вторая: внутренний посыл этой идеологии корнями своими уходил совсем не в благонамеренные идеи западных революционеров и сторонников европейского развития за счёт России.

Надо заметить, фигуры литераторов, внимание на которых мы сосредоточили в связи с Крыловым, заставляют внимательнее подойти к проблеме политической обстановки и теме общественного мнения в те годы.

Для непосвящённых: период конца XVIII века – это время резкого разворота в отношениях с Европой и прежде всего с Францией. Первое время Екатерина II благоволила событиям в самой большой западно-европейской стране, на языке которой говорила вся российкая знать, зачастую не владеющая русским языком. Но после казни французского короля Людовика XVI (21 января 1793 года), когда в России всё настойчивее зазвучали голоса в защиту либерально-гражданских ценностей, императрица не просто разорвала дипломатические отношения с Францией, она наложила запрет на французские книги и журналы, выслала из страны французских эмигрантов, симпатизирующих французской революции, и даже повелела всем россиянам покинуть Францию.

Сегодня нужно признать, что Екатерина Великая одна из первых поняла, какую зажигательную и разрушительную силу таили в себе сочинения Вольтера. Сама или не без помощи Потёмкина, который озабоченно писал императрице о последователях французов: «…обояющие слепые умы народные мнимою вольностью, умножаются», предупреждая, что «игры в вольтерьянство» добром не кончатся.

Однако современная историография как-то неуверенно и настороженно, отмечая, что во внутренней политике Екатерины II происходит отход от либеральных идей, понимание исторического момента предлагает сконцентрировать на происходящем усилении реакционных черт. И среди первых подтверждений этому фигурируют преследование Н. Новикова и А. Радищева, запрет на издание вольнодумных произведений и т. п.

Выходит, век Екатерины II характеризуется как вторая и небезуспешная попытка европеизировать и модернизировать российское государство и общество и одновременно мрачное время в границах того же государства усиления крепостничества и проведения репрессий.

Что касается первого, тут всё понятно. Внешняя политика России, отвечавшая национальным интересам, расширение государственных границ империи, права и свободы, щедро пожалованные дворянству и некоторым другим сословиям, дали основание назвать период правления Екатерины II «золотым веком».

В то же время усилилась крепостная зависимость крестьянского сословия от помещиков. Крепостные, лишённые своих личных и гражданских прав, стали для их владельцев просто товаром, которым они могли распоряжаться по своему усмотрению.

С этими характеристиками и оценками эпохи Екатерины II, знакомыми нам, что называется, с детства, принципиальных проблем не возникает. Совсем иной коленкор по поводу событийных фактов, которые расцениваются как репрессии. Каким сегодня быть характеристикам и оценкам, относимым к конкретным людям? Будем ли мы по-прежнему смотреть на них как на представителей золотой когорты тираноборцев, обречённых на славу среди их наследников-революционеров? Попробуем не ограничиваться привычными точками зрения и посмотреть на исторический период непредубеждённо.

Желающие перечитать «Опавшие листья» философа Василия Розанова обнаружат одну его необыкновенно глубокую мысль, имеющую непосредственное отношение к периоду русской истории, о котором у нас идёт речь:

«Есть несвоевременные слова. К ним относятся Новиков и Радищев. Они говорили правду и высокую человеческую правду. Однако если бы эта “правда” расползлась в десятках и сотнях тысяч листков, брошюр, книжек, журналов по лицу русской земли – доползла бы до Пензы, до Тамбова, Тулы, обняла бы Москву и Петербург, то пензенцы и туляки, смоляне и псковичи не имели бы духа отразить Наполеона.

Вероятнее, они призвали бы “способных иностранцев” завоевать Россию, как собирался позвать их Смердяков и как призывал их к этому идейно “Современник”; также и Карамзин не написал бы своей “Истории”. Вот почему Радищев и Новиков хотя говорили “правду”, но – ненужную, в то время – не нужную. И их, собственно, устранили, а словам их не дали удовлетворения. Это – не против мысли их, а против распространения этой мысли. Вольно же было Гутенбергу изобретать свою машинку. С тех пор и началось “стеснение свободы мысли”, которая на самом деле состоит в “не хотим слушать”».

«Боже мой, как всё повторяется в русской истории! – воскликнул по этому поводу современный поэт и публицист Станислав Куняев. – Ведь и у Курбского в его письмах к Ивану Грозному была “правда”, но несвоевременная».

А сколько “несвоевременной правды” было в “философическом письме” Чаадаева? Не потому ли Александр Пушкин, не соглашаясь с главными чаадаевскими мыслями, тем не менее в своём знаменитом ответном неотправленном письме старшему другу нашёл интонацию, исполненную чрезвычайного уважения. Однако “правда” Радищева была для него настолько “несвоевременна”, что в оценке радищевской правды Пушкин был беспощаден: “Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему, – вот что мы видим в Радищеве”. Впрочем, эти слова Пушкин написал уже после нашей победы над Наполеоном.

Осуждение герценовской западно-либеральной правды Достоевским становится понятным, потому что “несвоевременность” Герцена для Фёдора Михайловича была вопиюща: “Герцен не эмигрировал, не полагал начало русской эмиграции – нет, он так уж и родился эмигрантом. Они все, ему подобные, так прямо и рождались эмигрантами, хотя большинство их и не выезжало из России”.

Эта мысль Достоевского жива и по сегодня, как будто сказанная о нашей “пятой колонне”».

Вот ведь как близко оказываются имена Эмина, Рахманинова, Осипова, Новикова, Фонвизина, Крылова, Радищева, отдалённые более чем двумя сотнями лет от нынешних будней! Оказывается, итоги Великой французской революции, по историческим меркам произошедшей совсем недавно, подводить просто рано. Мир и мировая политика к этому ещё не готовы. Это заключение, прозвучавшее в современных высоких политических кругах из уст одного из китайских руководителей, обратило на себя внимание многих. Вот и мне, признаюсь, не согласиться с ним трудно. Хотя, казалось бы, где Китай, и где Франция, с её почитанием Наполеона и Великой французской революции, где Россия XVIII века, когда молодой Иван Крылов затеял выпускать журнал со странным названием «Почта духов».

Повторю: «Почта духов» – это журнал одного автора, который к тому же являлся и его издателем (вот для чего понадобилось знание типографского дела). Все литературные маски духов создавал сам Крылов. С их помощью рассказывал о том, как тяжело живётся в России. Высмеивал распространившуюся среди дворян моду на всё французское, обличал казнокрадство и плутовство, притеснения крепостных, неправду в судах.

Он отнюдь не был революционером, слышим мы от историков и литературоведов. Иногда добавляется, что журнал был рассчитан на богатых и образованных людей и следовал идее «просвещённой монархии».

Однако на многих страницах журнала можно было встретить противопоставление реального и идеального государя, что превращало фантастические строки писем в едкую сатиру на Екатерину II и её вельмож.

Каков был реальный тираж «Почты духов» – сказать трудно. Подписка действительно была невелика. Но с учётом свободной продажи тираж был всё же больше. Можно встретить мнение, что он доходил до 700 экземпляров. Крылов обещал, что выйдет 12 номеров, но ошибся. Журнал просуществовал меньше года. Всего вышло восемь томов журнала[18]18
  В XVIII столетии номера журнала назывались томами и иной раз были очень большими по объёму. Тогда том журнала воспринимали как обыкновенную книгу.


[Закрыть], ибо издание закрыли за слишком резкие суждения о порядках в стране.

В конце концов, тираж журнала не основная и единственная проблема «Почты духов» и её автора. Нам важнее понять, как быть с Екатериной Великой, говоря о Крылове, как воспринимать самого Крылова, находившегося в одном ряду с Новиковым и Радищевым, которые для России – то же самое, что Вольтер и Дидро для Франции. Именно они были главными идеологами и вдохновителями революции.

У Мережковского есть верное замечание:

«Екатерина кругом виновата; но виноватая была все же правее правого: гениальным чутьём самовластия учуяла она слишком опасную связь русской религиозной революции с политической. Несколько лет до Новиковского дела, прочитав книгу Радищева, обличение самодержавия как нелепости политической, Екатерина воскликнула: “Он – мартинист!” Она ошиблась на этот раз ошибкою обратною той, которую сделала в приговоре над Новиковым. Радищев – революционер-атеист; Новиков – верноподданный мистик. Но в глазах самодержавия мистицизм, отрицающий русского Бога, и революция, отрицающая русское царство, – одинаковая религия, противоположная религии православного самодержавия».

В конечном счёте всё зацикливается на главном понятии – «самодержавии».

Дело в том, что сегодня, столетия спустя, мы, пожалуй, при всём желании не способны ответить на два простых и тем не менее архисложных вопроса. Мы не можем на уровне чувств уяснить: что значила для Европы, России, для всего мира революция во Франции? И какая была разница в восприятии происходившего где-то там, в далёком Париже, каким-нибудь российским чиновником из бедных дворян, простолюдином и императрицей?