Текст книги "Шагавший по лезвию. Михаил Булгаков"

Александр Романов
Шагавший по лезвию. Михаил Булгаков

© Романов Александр, 2017

© Электронная версия – Издательство «Aegitas», 2017

Необходимое предисловие

Как справедливо заметил Антон Павлович Чехов, в человеке должно быть прекрасно абсолютно все: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Подобным образом, я осмеливаюсь уже многие годы оценивать и художественные литературные произведения.

На первом месте для меня были и всегда останутся идея и замысел (их я объединяю общим понятием «содержание»). Ведь разве не ради этого все мы читаем книги? Потратив часть своей жизни на столь непростой интеллектуальный труд как осмысленное, вдумчивое чтение, мы, конечно же, хотим понять, что именно намеревался высказать автор, почему он решил написать книгу. Квинтэссенция идеи и замысла, как известно, выражается в сюжете. Он должен идти пусть даже не обязательно (хотя и очень желательно) остро, но неизбежно поступательно, стройно и гармонично. Сюжет должен быть цельным и законченным, нельзя оставить идею недоработанной или незавершенной, точно также как нельзя женщине родить только половину или три четверти ребенка, а остальную часть предложить родить мужчине самому. Писатель не имеет права бросить сюжет на произвол судьбы, в противном случае, читатель будет обречен на чтение незаконченного труда, а некоего черновика, наброска чего-то более значительного, но ненаписанного. Единственной уважительной причиной подобных действий может быть лишь скоропостижная смерть писателя.

Читая это, вы, наверное, можете подумать, что я пишу об и так очевидном и понятном, но, увы, моя практика временного превращения из писателя в читателя весьма часто доказывает мою правоту и необходимость еще раз заострить на этом внимание. Многие, даже считающиеся значительными авторы, увы, идут на подобное неуважение к читающему книгу человеку. Мне это не нравится, и я не стесняюсь писать об этом в своих эссе, критических заметках и статьях.

Что касается выбора сюжета в художественной литературе, то в целом моя симпатия принадлежит тем книгам, которые либо образовывают читателя и таким образом дают ему возможность самому узнать о чем-то новом для себя, либо тем, которые увлекают читателя своим необычным, самобытным, ярко разукрашенным миром. Знаю, что многие писатели считают, что книга может и просто описывать жизнь таковой, какая она есть. Частично я могу согласиться и с этим, но только в таком случае книга обязана доставлять удовольствие от прочтения за счет красоты стиля ее изложения, таланта автора. В противном случае, получается, что книга не учит, не увлекает, а представляет собой всего лишь черно-белую копию нашего мира. Мира, который мы и так каждый день имеем возможность лицезреть выходя на улицу. Мира, который мы можем видеть и без помощи писателя.

Мне хотелось бы подчеркнуть, что моя оценка является сугубо субъективной по определению. Ведь я оцениваю произведение моими рецепторами, читаю моими глазами, анализирую моим мозгом и душой. Мой субъективизм явственно проявляется в нескольких направлениях. Я недолюбливаю книги, где главные герои являются ничтожествами, неспособными к активному движению сюжета. Я недолюбливаю книги, в которых повествование ведется от первого лица, ибо мне становится некомфортно, когда меня пытаются засунуть в душу другого человека, заставляют видеть мир произведения только его глазами (здесь есть исключения, но их очень мало). Куда приятнее читать большой роман с фокальной точкой всевидящего автора, где смотришь на сюжет и декорации сверху, объемно, панорамно. Я недолюбливаю книги, где сюжетная линия не подчинена законам логики и эстетической художественной цельности и красоты. Я недолюбливаю книги, в которых автор прибегает к нецензурной лексике, мату и грубостям, в которых герои постоянно пьют алкоголь и не выпускают из рук сигарет.

Далее я обращаю внимание на такой чрезвычайно важный компонент литературного произведения как форма, включающая в себя, как силу владения языком, так и красоту изображения художественной атмосферы, диалогов, характеров и мыслей героев. Сюда же входит еще одна подкомпонента – красочность передачи эмоций и чувств. Ведь, если нет интереса к облику, восприятию героем окружающего его мира, следовательно, не может быть и сопереживания, а значит и погружения в текст.

Есть и другие общепринятые критерии, о которых, как мне кажется, не будет лишним напомнить еще раз:

– авторам следует избегать практики сокращать имена героев до инициалов (ни в имени, ни в фамилии);

– авторам крайне не рекомендуется обрывать повествование в начале и в конце главы на полуслове (тем более с утратой смысла предложения, будто случайное или намеренное), тем более делать это несколько раз в ходе книги;

– авторам крайне не рекомендуется менять фокальную точку повествования в ходе одного цельного произведения (например, переходить от повествования от лица всевидящего автора к повествованию от первого лица);

– авторам крайне не рекомендуется выбирать сложно произносимые имена ни для второстепенных, ни тем более для главных героев произведения.

Есть и еще один подкритерий, который, должен признать, имеет непрямое отношение к моей оценке литературных произведений и это объем. Да, я согласен, что даже небольшое по размеру произведение (рассказ) может быть художественно прекрасным и безупречно исполненным. Такие примеры нам в избытке предоставил, скажем, Антон Павлович Чехов. Но все же, я настаивал, и всегда буду настаивать на том, что по-настоящему сильное эмоциональное влияние может оказать на читателя лишь объемное произведение, особенно если мы говорим о серьезном философском, а не юмористическом труде. Говорят, что «все гениальное просто», но можем ли мы применять подобную народную мудрость, когда анализируем литературные произведения, претендующие на высокое эмоциональное воздействие на человека? Можно ли адекватно сравнивать гармонические ряды и глубину влияния на слушателя «Калинки-малинки» и «Первого концерта» Чайковского? Даже если склеить тысячу рисунков, выполненных детскими фломастерами, может ли получится в результате «Торжественное заседание Государственного совета» Репина? Для меня ответ на этот вопрос очевиден.

Из результатов этих размышлений выводится моя нелюбовь и к «склеенным» романам и повестям. Я откровенно недолюбливаю их и не скрываю этого в моих эссе. Мне не нравится череда несвязанных друг с другом героев, которые меняются от рассказа к рассказу, мне не нравится «передергивание» повествования, мне не нравится, когда меня заставляют принимать пищу из разбитой, фарфоровой тарелки, наспех склеенной прозрачной клейкой лентой. Пусть рассказ остается рассказом и выходит именно в сборниках, а не как цельная книга, претендующая на законченную художественно-литературную ценность лишь потому, что рассказы пристыковали друг к другу и сделали их главами якобы цельного большого произведения.

Русский язык – богатейший дар культуры наших предков. Однако, как и способности мозга, которые подавляющее большинство людей задействуют лишь на несколько десятков процентов, сила русского языка многими из авторов также используется лишь на малую часть своего гигантского потенциала. Люди все чаще стремятся сокращать слова, заменять их жаргоном, а то и вовсе экспрессивными непристойностями, в попытках сделать прозу реалистичнее, усилить эмоциональную составляющую мысли. При этом, к сожалению, очень часто страдает художественная, лексическая и смысловая составляющая. Экспрессия у некоторых авторов часто переходит все мыслимые и немыслимые границы. Крайней точкой подобной «грязной окраски» конечно же, являются выражения нецензурные и непристойные. А тем временем русский язык предоставляет столь богатую палитру возможностей для того, чтобы сделать нашу речь и письмо красивее, образней, возвышеннее. В ситуациях, когда нам необходимо быть вежливее и тактичнее (а это должно происходить всегда, когда мы адресуем нашу мысль широкому кругу лиц), писателю рекомендуется прибегать к применению эвфемизмов, стилистически нейтральных слов или выражений, употребляемых вместо синонимичной языковой единицы, которая может представляться слушающему (читающему) неприличной, грубой, резкой или нетактичной. Термин «эвфемизм» применялся еще античными авторами, он происходит от греческих слов «хорошо», «молва», «речь». Первоначально он толковался как произнесение «слов, имеющих хорошее предзнаменование, воздержание от слов, имеющих дурное, благоговейное молчание». В современной лингвистической литературе присутствуют различные толкования понятия «эвфемизм», но в большинстве из них в качестве основного признака эвфемизма рассматривается его способность заменить, «завуалировать» неприятные, либо нежелательные слова или выражения. В конечном итоге главная цель эвфемизации художественного произведения является стремление избегать конфликтности при осуществлении любых форм общения людей и это, конечно же, в полной мере относится к ситуации писатель-читатель. Мало кому из нас нравится, когда с ним общаются бестактно, невежливо и бескультурно. Иными словами, мне нравится, когда автор старается избегать резких, грубых слов, которые могут быть неприятны читателю. Какими бы значимыми не были другие параметры прозы, я никогда не смогу оценить ее достаточно высоко, если в тексте будут применяться грубые, нецензурные и матерные выражения. Ведь, кто если не писатели, обязаны воспитывать хороший литературный вкус и умение владеть красотой речи?

Мои жесткие комментарии к книгам не придирки, а скорее откровенные результаты дегустации шеф-поваром лакомств, приготовленных в соседнем ресторане. Открыв перед собой очередное блюдо и учуяв приятный аромат его названия, я почти как мальчишка истинно надеюсь на лучшее, на то, что мои вкусовые рецепторы будут польщены взрывом наслаждения от его вкушения и ровно так же, как мальчишка, я безмерно расстраиваюсь, если красиво названное блюдо от якобы именитого и признанного шеф-повара на поверку оказывается лишь жареной картошкой или, что даже еще хуже, штампованным гамбургером. Приходя в ресторан к другому шеф-повару, полагаю, я вправе ожидать чего-то особенного, в праве ожидать, чтобы меня удивили.

Я совсем не боюсь почувствовать зависть к литературному таланту и высоте полета мысли другого автора, напротив, ощутить разочарование от прочитанного – вот что есть для меня самая большая трагедия.

Кроме моей общей оценки творчества писателя, я обычно дополняю свои эссе «Заметками на полях», где я подробно разбираю каждое, считающееся значительным, произведение автора в отдельности.

Шагавший по лезвию

Михаил Булгаков родился в Киеве на рубеже веков и эпох, 15 мая 1891 года. Окончив гимназию в шестнадцатилетнем возрасте, он поступает в университет и проходит обучение на медицинском факультете. В эти годы он еще даже и не помышляет о литературе и не имеет ни малейшего понятия о том, какой необычный разворот в его жизни готовит ему судьба. В 1916 году он заканчивает обучение в университете, после чего переходит работать в госпиталь. Летом этого же года, он получает свое первое назначение и отправляется в село Никольское, в небольшую земскую больницу, расположенную в Смоленской губернии. Именно здесь к нему неожиданно приходит мысль написать первые рассказы и из небольших отрывков он создает «Записки юного врача», в которых рассказывает о жизни в небольшом провинциальном городке.

Спустя два года он решает вернуться в родные края, однако там его поджидает черная полоса. В феврале 1920 года Булгакова настигает тиф. С трудом вылечившись, писатель путешествует во Владикавказ, а затем переезжает в Москву, которая сразу покоряет его сердце. Он находит себе работу в качестве секретаря в Главполитпросвете при Наркомпросе под руководством супруги Владимира Ильича Ленина. Однако уже в 1921 году Главполитпросвет расформировывается и писатель начинает работать с издательствами «Гудок», «Россия» и «Рабочий». В 1923 году ему удается выпустить свое произведение «Записки на манжетах». Он постепенно становится участником нескольких пользовавшихся популярностью литературных кружков. В Москве рождаются три первые сравнительно небольшие по размеру, повести фантастического содержания («Дьяволиада», «Роковые яйца», а позже в 1925 году и острая, политическо-сатирическая – «Собачье сердце»).

Однако здесь же, в столице, Булгакова начинает настигать чувство отстраненности от устоявшейся к тому времени пролетарской политической системы. Чем больше он развивается душевно и профессионально, тем больше начинает чувствовать себя чужим и по причине того, что не родился в Москве и что самое главное, потому что психологически и культурно не вписывается в царящие в литературной (и не только) Москве «твердолобые» порядки. В его записках и репликах все чаще проскальзывает сожаление о том, что подавляющая часть прослойки интеллигенции была беспощадна вырезана (в том числе буквально) взявшим власть коммунистическим режимом. И чем дальше, тем все более явственно становятся заметны эти нотки и в его полноформатных произведениях. В «Дьяволаиде» герой противопоставлен бюрократической системе, в «Роковых яйцах» показана нерасторопность и косность мышления новых большевистских чиновников, а запрещенная в последствии на многие годы, повесть «Собачье сердце» и вовсе бьет крупнокалиберными орудиями (устами Профессора Преображенского) по самым больным местам установившегося режима, идеалы и главное методы которого становятся Булгакову все более и более чужды.

Ответ оскалившейся системы, почувствовавшей, что Булгаков «не наш» не заставил себя ждать. Пролетарские драматурги и несметное число критиков начинают ревностно относиться к успехам молодого писателя и решают предпринять все меры, чтобы его первые пьесы сняли с проката, а вновь написанные вовсе никогда не увидели свет.

Здесь же, в Москве, в 1924 году Булгаков переживает тяжелое расторжение брака со своей женой. Спустя еще один год его новой супругой становится Любовь Евгеньевна Белозерская. В этом году также выпускается пьеса «Зойкина квартира», а затем и переработанная версия «Белой гвардии» в формат драматургии – «Дни Турбиных», которая неожиданно начинает пользоваться большой популярностью у жителей столицы. Она ставится во МХАТе по личному указу Иосифа Сталина, который также часто и сам был ее зрителем.

Однако советская пресса в целом не одобряет труды Булгакова и, не смотря на относительную благосклонность первого лица, продолжает атаку на молодого писателя. Нападки усиливаются с каждым годом, а Булгакову, с его весьма мнительным характером, становится все сложнее достойно сдерживать их.

В 1928 году он пишет еще одну пьесу – «Бег», и уже в следующем году заводит знакомство с Еленой Шиловской, которая спустя три с половиной года становится его новой супругой. В этом же году печать творчества писателя останавливается, а все его пьесы в очередной раз запрещаются к показу. Булгаков терпит до последнего, старается не подливать масла в огонь, но конфронтация с литературным и театральным миром накаляется до предела и становится неизбежной. Булгаков в очередной раз вынужден выверять движения, шагая по лезвию пролетарской бритвы. Одно неверное движение, неосторожный призыв и его судьба может измениться навсегда. В приступе раздражения и разочарования, Булгаков включает в повесть «Собачье сердце» абзацы, которые заведомо не могут быть приняты цензурой. Взрывной характер Булгакова делает свое дело. Затаив обиду, он выплескивает на страницы своих произведений все большее недовольство, диктатурой большевистского режима, не отдавая себе отчет в том, что играет с огнем. После очередной ссоры с чиновниками, осуществляющими цензуру, Михаил Афанасьевич адресует открытое письмо правительству, в котором описывает ситуацию, в которой оказался и требует либо права на эмиграцию, либо работу во МХАТе. Ответом становится звонок лично Иосифа Сталина, который советует писателю остаться в СССР и продолжать работу в театре.

Будучи польщенным вниманием первого лица государства, Булгаков решает остаться, однако ему по-прежнему очень сложно определиться со своими общественно политическими симпатиями. Критиковать систему еще сильнее, ему не позволяет совесть, а сбавить обороты и замолчать – не позволяет трепетный нрав и врожденное желание говорить и писать правду, какой бы горькой и неудобной она не была бы. В результате ему приходится делать то, что, пожалуй, является единственным приемлемым и возможным в сложившейся для него ситуации. Он на какой-то момент возносится над противостояниями идей и социально-политических движений. Смотрит ретроспективным взглядом на гибнущее белое движения и крепнущее коммунистическое словно сверху, не имея никакого желания глубоко влезать в кровавую бездну идеологических противостояний. Именно такую окраску в результате мы видим в «Белой гвардии», которая первоначально задумывалась как масштабная работа, изображающая крах белого движения (а какой крах не рождает сочувствия?). Такую же окраску получают и «Дни Турбиных». Социально-политический аспект приглушен, и точка внимания читателя и зрителя перемещается в семейно-культурную плоскость, как и полагается строгой классической ретроспективной прозе.

Однако затишье для Булгакова длится не долго. Несмотря на благосклонность первого лица, розни внутри литературно-театральной отрасли так и не утихают. 22 сентября 1926 года Булгакова вызывают на допрос в ОГПУ, где он, среди прочего, произносит: «На крестьянские темы я писать не могу потому, что деревню не люблю. Она мне представляется гораздо более кулацкой, нежели это принято думать. Из рабочего быта мне писать трудно. Я быт рабочих представляю себе хотя и гораздо лучше, нежели крестьянский, но все-таки знаю его не очень хорошо. Да и интересуюсь я им мало. Я очень интересуюсь бытом интеллигенции русской, люблю её, считаю хотя и слабым, но очень важным слоем в стране. Судьбы её мне близки, переживания дороги. Значит, я могу писать только из жизни интеллигенции в советской стране. Но склад моего ума сатирический. Из-под пера выходят вещи, которые порою, по-видимому, остро задевают общественно-коммунистические круги. Я всегда пишу по чистой совести и так как вижу…»

Оставаться в покрасневшей России и иметь возможность резко высказываться на темы подобные тем, что проскакивают в «Собачьем сердце» возможным, конечно же, не представлялось. Повесть, написанная в январе-марте 1925 года, только в июне 1987 впервые доходит до массового читателя, за два года до падения СССР, журнал «Знамя» помещает повесть на своих страницах. Таким образом, повесть кочевала в самиздате больше шестидесяти лет.

Таким образом, в 1926 году Булгаков снова подходит к опасной черте. Если все его предыдущие произведения, так или иначе, не имели политической окраски, то с написанием «Собачьего сердца» он вступает на весьма опасный для своей творческой карьеры путь. Шариков, традиционно воспринимается как гротескный образ люмпен-пролетариата, неожиданно для себя получившего большое количество прав и свобод, однако в то же время быстро обнаруживает в себе эгоистические интересы и способность предавать и уничтожать как своих друзей (уничтожая других бездомных животных), так и тех, кто наделил его новыми возможностями (профессор Преображенский и доктор Борменталь). В подобных пассажах не заметит отвращение автора к режиму разве что слепой. «Собачье сердце» – яркая, не прикрытая политическая сатира на руководство государства середины двадцатых годов. В каждом из персонажей можно заметить отчетливую связь со многими фигурами того времени. Шариков-Чугункин – Сталин (у обоих «железная» вторая фамилия), профессор Преображенский – Ленин (преображавший страну), доктор Борменталь, постоянно конфликтующий с Шариковым – Троцкий, Швондер – Каменев, ассистентка Зина – Зиновьев и так далее. Таким образом, в повести Булгаковым были предсказаны даже массовые репрессии тридцатых годов. Схожие саркастические реплики Булгаков позднее вложит и в уста персонажей «Мастера и Маргариты» – «Он умен, – подумал Иван, – надо признаться, что среди интеллигентов тоже попадаются на редкость умные. Этого отрицать нельзя!»

Не смотря на продолжающиеся противостояния в литературной среде, зимой 1928 года Булгакову все же удается заключить новый договор с МХАТом на написание пьесы под названием «Бег» и уже весной пьеса передается заказчику. «Бег» – не что иное, как вольное продолжение, линии «Белой гвардии», которое писатель так и не смог довести до формата большого классического, строгого романа (а задумывал он изначально роман в трех томах). Однако из-за цензурных преград при жизни писателя пьеса «Бег» так и не была реализована даже несмотря на заступничество Максима Горького. Булгаков в очередной раз начинает шагать по лезвию бритвы. Скандал выходит за пределы профессиональных кругов и снова попадает в руки первого из большевиков. В письме 2 февраля 1929 года Сталин пишет следующее: «Бег» есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины, – стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. «Бег», в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление. Впрочем, я бы не имел ничего против постановки «Бега», если бы Булгаков прибавил к своим восьми снам ещё один или два сна, где бы он изобразил внутренние социальные пружины гражданской войны в СССР, чтобы зритель мог понять, что все эти, по-своему «честные» Серафимы и всякие приват-доценты, оказались вышибленными из России не по капризу большевиков.

Однако вспыльчивый характер Булгакова снова берет свое. Он отказывается вносить какие-либо правки под указку даже первого лица советской России. С 1930 года в течение шести лет писатель начинает трудиться режиссером-ассистентом, на время откладывая написания новых работ. Этот период его жизни фиксируется в его трудах, известных под названием «Записки покойника» и «Театральный роман». В 1932 году происходит невероятное и неожиданное, в том числе для самого Булгакова событие. Сталин все же разрешает писателю поставить «Дни Турбиных» в ее первоначальном виде, но только во МХАТе.

В 1934 году в жизни писателя наступает последняя белая полоса. Его зачисляют в союз советских писателей и в этом же году, воодушевленный изменением своего положения в литературном и театральном обществе, он приступает к написанию первой версии своего известнейшего романа «Мастер и Маргарита». Роман дается ему очень тяжело, забирая у него последние физические и душевные силы. Он часто меняет название, экспериментирует с персонажами, серьезно увлекается религиозными материалами и источниками. Впечатленный трудами Гете, Булгаков начинает создание романа о дьяволе в человеческом образе, однако потом приходит к мысли о необходимости добавить в роман и исторический подтекст, смешивая настоящее и прошлое.

Тем временем немногочисленные выпущенные им романы и постановки не позволяют Булгакову вести, достойную его амбициям жизнь. Пытаясь изменить свое положение, Булгаков снова вынужден продемонстрировать лояльности системе и режиму, хотя дается это ему крайне тяжело и в первую очередь психологически. Дописать свой новый большой роман о дьяволе и нечистой силе в задуманном им большом формате ему не удается, а постановки и работа в театре занимают все больше и больше времени.

В 1939 году Булгаков начинает написание пьесы о молодости Сталина, которую называет «Батум», однако получает отказ на ее постановку (Сталин в последний момент высказывается о неуместности подобной постановки, хотя в целом и высоко оценивает пьесу как таковую). В этом же году, почти сразу после получения этой новости, у Булгакова начинаются проблемы со здоровьем. Он страдает от гипертонического нефросклероза, его зрение ухудшается. При этом автор все чаще начинает прибегать к морфию. В этом же году Булгаков разрабатывает новый каркас романа, который он уже твердо решает назвать «Мастер и Маргарита». Впоследствии именно это произведение и принесет ему значительное и столь страстно желанное им признание, к сожалению уже посмертное. В «Мастере и Маргарите» самобытный, высокохудожественный стиль Булгакова находит свое высшее законченное выражение.

Вынужденный работать в стол, так как выпуск его книг в очередной раз приостанавливается усиливающимися недоброжелателями имеющими выход на Сталина, Булгаков решает отдать роману «Мастер и Маргарита» все остающиеся у него силы. Он чувствует, какая огромная работа им уже проделана и старается завершить начатое, однако судьба распоряжается иначе. Эта работа, несомненно, самое гениальное и самое неоднозначное из всех произведений Булгакова, в котором, как ни в каком другом романе Булгаков раскрывается перед нами всеми гранями своего таланта. Ведь, как я уже писал ранее. Только по-настоящему большая, масштабная работа может дать возможность раскрыться выдающемуся литературному таланту.

Булгаков пишет «Мастер и Маргарита» в разгул репрессий, когда один за другим были повержены, исключены из партии, лишились своих постов или были расстреляны многие его прежние враги: литературные чиновники, карманные партийные критики и руководители отделов культуры – все те, кто хулил и травил его долгие годы. Булгаков следит за этой дьявольской вакханалией с мистическим чувством (чему быть того не миновать), которое и находит свое отражение в романе. Главным его героем, как известно, является сатана, действующий под именем Воланд. Появившись в Москве, Воланд обрушивает всю свою дьявольскую силу на власть имущих, творящих беззаконие. Он расправляется и с гонителями писателя – мастера, жизнь которого имеет множество параллелей с самим Булгаковым (хотя полностью отождествлять Булгакова с мастером было бы все же слишком прямолинейно; ниже, в моей расширенной работе по анализу этого романа, вы сможете более глубоко погрузиться в эту важную тему).

Нетрудно, таким образом, понять, и кто стоял за образом Воланда. Философско-религиозная концепция романа весьма непроста. Пожалуй, этот роман можно было бы назвать одной из самых сложных с композиционной точки зрения работ рубежа тридцатых и сороковых годов советской эпохи.

Важно отметить, что сам Булгаков был человеком далеким от ортодоксального православия. Бог, видимо, представлялся ему чем-то вроде всеобщего закона или неизбежного хода событий. В создании образа Христа (в романе он выступает в виде персонажа Иешуа Га-Ноцри) Булгаков сознательно руководствуется апокрифическими источниками, а Евангелия отбрасывал как ложные. Во встроенном романе мастера о Понтии Пилате есть суд, казнь и погребение Иешуа, но нет его воскресения. Нет Богородицы; сам Иешуа не потомок знатного еврейского рода, как в Евангелии, – он бедный сириец, который не знает своего родства и не помнит своих родителей. Никто не понимает Иешуа с его учением, что «злых людей нет на свете» (даже его единственный апостол Левий Матвей). Его попытка разбудить в людях их изначальную добрую природу вызывает лишь всеобщее озлобление. Только Воланд понимает Иешуа, но не верит в возможность твердого обращения людей к добру. Но верит ли в это сам Булгаков? На этот вопрос каждый из читателей отвечает по-своему.

Отнюдь не в новозаветной трактовке представлен и сам дьявол. В романе Булгакова Воланд предстает подлинным «князем мира сего». Нет даже намека на какое-то соперничество его в этом смысле с Христом. В нем олицетворена та сила, что «вечно хочет зла и вечно совершает благо». И в самом деле, Воланд в романе наказывает лишь явных безбожников, его подручные заставляют платить по счетам плутов, обманщиков и прочих негодяев, на протяжении романа они не раз творят «праведный суд» и даже «добро». И все же Воланд остается дьяволом, демоном зла, который не хочет и не может дать людям благодати.

Затравленный же, сломленный несправедливой советской критикой и жизненными невзгодами, Мастер находит в нем своего спасителя. Но он получает от дьявола не свет, не обновление, а только вечный покой в потустороннем мире. Исполненный глубокой философской грустью финал романа был чем-то схож с концом самого автора.

Умирает Булгаков очень рано 10 марта 1940 года, причиной чему стало наследственное заболевание почек. Михаил Афанасьевич не доживает даже до своего 49-летия.

За свою непродолжительную, но очень яркую жизнь, Булгаков успевает поделиться со мной всего десятью сравнительно большими произведениями, однако память о нем и его творчестве, как видите, живет в моей душе до сих пор. Да, произведения Булгакова за редким исключением не отличаются остросюжетностью (за исключением, пожалуй, «Роковых яиц» и «Мастера и Маргариты»). Однако читая и перечитывая его труды, наслаждаешься скорее иным: необычным, самобытным стилем и мастерским умением владеть словом. Ведь у многих его современников и последователей не было и этого. Я ценю Булгакова за атмосферу его произведений, за его внутреннюю высококультурную самоцензуру, позволявшую ему достойно описывать даже самое нелицеприятное. Мне нравится, что он не писал о жизни в совхозах, мне нравится, что его произведения не испещрены скучной социалистическо-коммунистичекой патетикой, мне нравится, что в его взгляде на мир всегда присутствовала, пусть и немного язвительная, но все же юмористическая нотка. Несмотря на то, что Булгаков не решился на эмиграцию, придворным пролетарским мастером, потакающий чаяниям колхозно-пролетарского кровавого режима, он все же не стал. Попытка создать насквозь мифологическую пьесу «Батум», прославляющую «молодого революционера» – И. В. Сталина и уничижающую царскую Россию и последнего русского императора, закончилась для драматурга полной творческой неудачей. На чуждые его музе темы, в рамках заданных идеологических конструкций с успехом Булгаков писать не мог. Булгаков – настоящий чистокровный творец, свободный художник, которого все же не сломала цензура.

Есть у произведений Булгакова и еще одна интересная особенность. Произведения малого объема способны произвести на меня гораздо более сильные и запоминающиеся впечатления, чем большая проза, предстающая перед моими глазами менее сюжетно напряженной и более монотонной. В этом смысле для меня он в какой-то мере является продолжателем заложенной Чеховым литературной традиции. К сожалению, за двадцать лет своего творчества Булгаков, по моему мнению, так и не смог раскрыться полностью. А ведь намеченные им цели были весьма высоки и близки мне по духу: cила Булгакова не только в уникальном стиле изложения, но и в разножанровости. В этом аспекте, он в каком-то смысле является и моим учителем. В его арсенале вы найдете фельетоны и небольшие рассказы, серьезную прозу революционно-военных лет и исторические очерки, мистические повести и театральные пьесы. Увы, скоротечная болезнь и последующая смерть Булгакова, не позволяют мне в полной мере насладиться широким спектром его крупномасштабных повестей и романов, но тем ценнее становится мне те, которые все же были написаны. У Булгакова всегда есть чему поучиться, причем как начинающему литератору, так уже довольно опытному писателю.