Текст книги "Шагавший по лезвию. Михаил Булгаков"

Огромным достоинством Михаила Булгакова является его высокопрофессиональное владение приемами изложения. В противовес многим его коллегам и тем более последователям, в его книгах вы не встретите скабрезных слов и описаний, тошнотворных грубостей и ругательств. Автор умело и тонко обходит стороной все непристойности («Персиков отошел, ворча сквозь зубы какие-то бранные слова.», произнес четыре слова, совершенно невероятных и вызванных сводящим с ума страхом. или уж в крайнем случае «Затем страшная матерная ругань перекатывалась в воздухе и чей-то визгливый голос кричал» («Роковые яйца 1924 г,), „Когда его отводили спать, он, пошатываясь в руках Борменталя, очень нежно и мелодически ругался скверными словами, выговаривая их с трудом.“ („Собачье сердце“ 1925 г.)

В рассказах Булгакова в разных ракурсах решается одна и та же проблема, которая волновала писателя всю жизнь – это долг, честь и назначение человека на земле, его миссия в жизни. Именно эти аспекты раскрывают особенности языка и стилистики писателя. С тех пор, как были написаны эти рассказы, прошел почти век, а эпоха, в которой жили герои, ассоциируются с нашим временем, таким же хаотичным и жестоким. Наверное, поэтому в сегодняшней России есть огромное желание читать Булгакова; к его произведениям обращаются и мастера кино.

Булгаков старался избегать журналистских и писательских штампов, никогда не напускал на своих страницах тумана, даже с чисто утилитарной целью обойти цензурные капканы. Булгаков начинал с достаточно традиционного бытописательства, пусть и осложненного модернистскими влияниями, в „Записках юного врача“ и московских фельетонах. Однако с концом эпохи нэпа цензурно приемлемым стало только описание „нового быта“ и „нового человека“. Булгакову неоднократно безуспешно предлагали написать „коммунистические достижения или успехи коллективизации“, прославляющие „великие стройки“ пятилетки. В ответ писатель в пьесе „Адам и Ева“ превосходно спародировал зачин халтурного „колхозного романа“: „Там, где некогда тощую землю бороздили землистые лица крестьян князя Барятинского, ныне показались свежие щечки колхозниц.“

В „Записках на манжетах“ и „Записках юного врача“, а также „Необыкновенных приключениях доктора“ и других произведениях раннего Булгакова можно заметить забавные эпизодические приемы использования коротких рубленых фраз, свойственные модернистской литературе предреволюционной эпохи и первых послереволюционных лет. В московских сатирических повестях („Дьяволиада“ и особенно „Роковые яйца“ и „Собачье сердце“) Булгаков вырабатывает свой собственный оригинальный стиль. Здесь приближающийся к литературной норме авторский текст сочетается с комическим просторечием отдельных персонажей. В результате рождаются забавные фразы, запоминающиеся читателям парадоксальным сочетанием несочетаемого и раскрывающие интеллектуальный уровень тех, кто претендует на власть в новом обществе. Например, в ней вы можете обнаружить следующее обращение председателя домкома Швондера: („Общее собрание просит вас добровольно, в порядке трудовой дисциплины, отказаться от столовой“). Шариков же награжден малограмотной, но развязанной речью завсегдатая кабаков. Примером может служить обращение к Филиппу Филипповичу: (Что-то вы меня, папаша, больно утесняете»).

В сатирических повестях, имеющих научно-фантастическую основу, проявляется умение Булгакова просто, с минимумом словесных приемов, рассказывать о достаточно сложных материях. Например, в «Роковых яйцах» следующим образом изображено созревание яиц, которые все, к несчастью, принимают за куриные: – («Действительно, картина на глазах нарождающейся новой жизни в тонкой отсвечивающей кожуре была настолько интересна, что все общество еще долго просидело на опрокинутых пустых ящиках, глядя, как в загадочном мерцающем свете созревали малиновые яйца». Здесь яйца рептилий в красном луче жизни увидены глазами простых смоленских крестьян, а не ученого-биолога.

Стиль и слог Булгакова эволюционировали на протяжении всего периода его творчества. Его слог весьма самобытен и воспринимается естественно и живо даже в мои дни, когда я перечитываю работы Булгакова почти вековой давности. Описания выполнены культурно и красиво и это, безусловно, способствует приятому восприятию текста. Произведения Булгакова отличаются чистотой атмосферы. Здесь вы не встретите описаний распития горячительных напитков, смакования сигарет или папирос, скабрезных и грязных описаний нелицеприятной стороны жизни людей, чем будут отличаться писатели, именующие себя его последователями.

В романе «Белая гвардия», как самом строгом и каноническом труде, писатель стремился совместить приемы написания Толстого и Гоголя. Здесь вы найдете длинные повествовательные периоды, подчеркивающие эпический характер происходящего в произведении, красивые пейзажные описания, красочные диалоги, передающие настроение героев гармонично соседствуют здесь с философско-публицистическими рассуждениями о причинах и ходе переломных исторических событий 1917-1919 гг. на Украине. Булгаков пускает в ход прием передачи живой разговорной речи толпы короткими рублеными фразами, широкое использование песенных текстов для выражения чувств персонажей и атмосферы действия. Патетику Льва Толстого Булгаков предпочитает слегка смягчать свойственной ему иронией. Есть у «Белой гвардии» и еще одна отличительная особенность. Это, пожалуй, единственный роман Булгакова, где обильно используется разговорный язык, представляющий собой смесь русского и украинского просторечия, характерную для Киева того времени. В первой по настоящему масштабной прозе, обнаруживается также сочетание трагического с комическим, что получит развитие в пьесах «Дни Турбиных» и «Бег».

В своих пьесах Булгаков также стремится к максимальной выразительности при минимальном наборе средств изложения. Его персонажи, как правило, лишены длинных чеховских монологов, а серьезные программные декларации часто сопровождаются сатирическими репликами, как, например, в финале «Дней Турбиных». В том числе в этом, помимо прочего, и есть секрет широкой зрительской популярности булгаковской драматургии, как прижизненной так и посмертной.

Интересно также заметить, что в прозе же тридцатых годов у Булгакова неизменно присутствует незримый герой-рассказчик (и в биографии «Мольера», и в «Театральном романе», и в «Мастере и Маргарите»). Рассказчик-ведущий «Мольера» под маской беспристрастия полон сопереживания отнюдь не о безоблачной судьбе господина королевского комедианта (чья жизнь все же оказалась полегче булгаковской). За шутками, которые автор вкрапляет в повествование, более ясно проступает трагедия Жана Батиста Поклена де Мольера, гения, вынужденного зависеть от милости непостоянного в своих симпатиях короля Франции. Эпиграфом к мольеровской биографии Булгаков избрал слова римского поэта Квинта Горация Флакка: «Что помешает мне, смеясь, говорить правду?.» Рассказчик в «Мольере» как раз и говорит сквозь смех горькую правду, не сумев обмануть тогдашнюю цензуру, но заставляя нас задуматься о сходстве Франции эпохи «короля-солнца» и Советского Союза тридцатых годов в плане отсутствия творческой свободы. Рассказчик «Мастера и Маргариты» постепенно окрашивает свое «правдивое повествование» эмоциональным отношением к происходящему. Когда Коровьев-Фагот от имени жильца Тимофея Квасцова по телефону доносит о долларах, будто бы спрятанных в квартире Никанора Ивановича Босого, автор заключает этот эпизод следующей ремаркой: «И повесил трубку, подлец!» А представляя читателям Маргариту, голосом автора явно говорит уже сам Булгаков: «За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!». Этот стиль вскоре окажет влияние и на других писателей последней трети двадцатого века.

До наших дней сохранился черновик булгаковского письма в Париж от 12 мая 1934 г. И. А. Булгакову с разбором стихов младшего брата. Это – единственный дошедший до моих дней развернутый отзыв писателя о поэзии. Он сообщал брату Ивану: «Твоя муза мрачна и печальна, но у каждого своя муза, надо следовать за ней». Интересно, что несмотря на все превратности судьбы, булгаковская муза мрачной до конца все же не стала, хотя местами и приобретала весьма зловещий характер (как в некоторых эпизодах убийств в «Роковых яйцах и Мастере и Маргарита»).

Булгаков, в отличие от многих своих последователей, прекрасно придумывал забавные имена и фамилии. Можно вспомнить Полиграфа Полиграфовича Шарикова из «Собачьего сердца», Пьера Бомбардова из «Театрального романа», Варенуху, Лиходеева из «Мастера и Маргариты» и многих других. Комический эффект достигается писателем за счет использования несущих сатирический смысл необычных корней, по образцу реально существующих имен собственных. Например, выдуманный Полиграф, по аналогии с Евграфом, высмеивает проведенную Советской властью замену имен из святцев новыми «революционными» именами, а религиозных праздников – профессиональными (вроде Дня полиграфиста). Или в качестве фамилии использовалось слово, способное вызвать смешные ассоциации, особенно учитывая занимаемую персонажем должность. Так, фамилия театрального администратора Варенуха означает, если воспользоваться гоголевским примечанием ко второй части «Вечеров на хуторе близ Диканьки» (1832), вареную водку с пряностями, и может быть понята еще и как намек на склонность Ивана Савельевича к выпивке, подобно его шефу Степану Богдановичу Лиходееву. Приемы такого рода не позволяли и не позволяют скучать булгаковским читателям до наших дней. Неизменная точность деталей создает эффект достоверности в самых невероятных вымышленных ситуациях, вроде пытающегося купить билет в трамвае говорящего кота Бегемота.

Сам Булгаков также считал именно язык самым важным элементом литературного произведения. В письме начинающему писателю Савелию Савину, приславшему на его отзыв роман «Юшка», он призывает своего корреспондента «менять язык, поскольку из всех способов ознакомить читателя с Вашим замыслом изволили выбрать самый неудобный». К собственному творчеству Булгаков в первую очередь подходит с позиций читателя. Булгаков не старается быть сложным, во имя еще большей красоты и величия текста как такового и старается максимально соблюдать принцип разумной достаточности, считая именно лаконичность – одним из важнейших аспектов успеха произведения у читателя. Он пишет просто и правильно, облекая мощный полет фантазии в формы, понятные всем – и ищущему изысканность интеллигенту, и простому рабочему, вроде тех, чьи не слишком грамотные корреспонденции когда-то приходилось править ему еще в издании «Гудок». Весьма скоро Булгакову начинает претить избыточная и вычурная, как он считал, метафоричность, столь характерная для советской литературы двадцатых годов. Булгаковский язык и стиль обретают ту прозрачную простоту и красоту, к которым стремился еще Лев Толстой в последний период своего творчества. Булгаков, убежденный, что своих героев автор должен любить, чтобы затем их полюбил читатель (исключением из всех героев Булгакова в этом смысле является лишь мастер, которого он сознательно и даже уничижительно выводит с маленькой буквы), не допускал искусственной усложненности языка как самоцели, которой должны были бы подчиниться и развитие сюжета, и характеры персонажей. Поэтому булгаковская проза читается с необычайной легкостью, той, что можно встретить у Чехова, и той которую так не просто обнаружить у Толстого и Достоевского. Внимание читателя лишний раз не отвлекается от мастерски задуманного и реализованного сюжета и, тем не менее, приводит к легкому осмыслению сложных метафорических оборотов. В пьесах же речь персонажей по своему строю оказывается очень близка к реальной разговорной, будучи разделенной на не очень длинные фразы, она мало отступает от литературной нормы и легко воспринимается читателями, позволяя без труда следить за развитием действия. Для Булгакова характерно непринужденное изложение идейного содержания произведений, где язык и стиль как раз помогают восприятию заложенного в текст смысла. Однако ясность и простота не означали для Булгакова самоценного стремления к гладким фразам, годным разве что для грамматических прописей. Он просто пишет хорошим языком, правильным, чистым, почти академическим, щеголевато отделывая каждую фразу, гладко причесывая каждую страницу.

Как обычно, в завершении общего эссе и перед тем как перейти к более детальному литературному анализу каждого произведения в отдельности, я бы хотел привести книги, которые, по моему мнению, производят хорошее впечатление и которые разочаровывают и от которых ждешь большего.

Если у вас есть возможность прочитать только пять книг, я рекомендую прочитать именно их:

Книги, которые произвели очень хорошее впечатление:

1. «Мастер и Маргарита»

Вершина творчества автора

2. «Собачье сердце»

Небольшая, но безмерно мною любимая

3. «Белая гвардия»

Масштабная и великолепно исполненная большая историческая проза

4. «Иван Васильевич»

Самая маленькая по объему, но, пожалуй, самая запоминающаяся и остроумная

5. «Жизнь господина де Мольера»

Добротная, качественная, написанная с неподдельным интересом автора к теме

Книги, которые сильно разочаровали:

1. «Записки на манжетах»

2. «Похождения Чичикова»

3. «Дьяволиада»

Заметки на полях. Разбираемся в деталях

«Похождения Чичикова»

Небольшой образец ранней сатирической прозы

(3 / 12)

Постепенно оставляя в прошлом свою первую профессию, Булгаков начинает сотрудничать с печатными изданиями, а также пишет свои первые пьесы для театральных трупп. Произведения этого раннего периода его творчества представляли собой быстрые наброски и создавались главным образом для того, чтобы выжить в сложившихся в стране тяжелых условиях. В письме двоюродному брату 1 февраля 1921 года он пишет: «Я запоздал на четыре года с тем, что я должен был давно начать делать – писать». В эти месяцы он начинает впервые ощущать в себе силу создавать прозу. Это чувство приходит к нему стремительно, он продолжает писать, пока еще не имея возможность получить обратную реакцию ни от критиков, ни от читательской аудитории.

В 1921 году Булгаков переезжает в Москву. С весны 1922 года его статьи начинают регулярно появлялись на страницах московских газет и журналов. В сатирических, чаще всего весьма небольших по размеру, памфлетах и очерках он отражает основные приметы послереволюционного времени. Причем делает он это весьма осторожно, словно балансируя на цензурной грани, старательно избегая каких-либо прямых конфронтаций.

Принято считать, что импульсом к написанию «Похождений Чичикова» оказала появившаяся в 1918 году статья Николая Бердяева «Духи русской революции», в которой среди прочего содержалась любопытная мысль о том, что «Чичиков по-прежнему ездит по русской земле и торгует мертвыми душами». Таким образом, получается, что «Похождения Чичикова» – это гоголевские «Мертвые души», прочитанные Булгаковым глазами Бердяева.

Здесь весьма любопытно заметить, что еще до получения цензурного экземпляра рукописи, сам Гоголь взялся оформить обложку своего романа, написав мелкими буквами «Похождения Чичикова, или» и крупными «Мертвые души». В мае 1842 года книга вышла под названием «Похождения Чичикова, или Мертвые души, поэма Н. Гоголя». Однако в СССР и современной России заглавие «Похождения Чичикова» не используется и упоминая это название чаще всего говорят о работе молодого Булгакова, хотя сравнивать ее с масштабом и глубиной прозы Гоголя, у меня, конечно же, не поворачивается ни язык, ни перо. «Похождения Чичикова» в версии Булгакова, это всего лишь сон-размышление сдобренное сатирическими нотками. Эта работа не претендует на обладание каким-либо цельным сюжетом, это всего лишь, написанный в 1922 году, ранний фельетон. Сложно назвать полноценной сатирической повестью (как ее именуют некоторые исследователи) и в первую очередь из-за своего объема и стиля, который у Булгакова еще не выработался. Небольшая зарисовка тридцатидвухлетнего автора можно назвать пробой пера, размышлениями на тему о том, чтобы произошло, если бы гоголевские герои оказались в советской России.

В работе можно заметить странные литературные обороты вроде «ругательски ругал». Впрочем, их вполне можно отнести к «издержкам» выбранного Булгаковым жанра, который в определенной степени развязывает писателю руки, позволяя обращаться с текстом весьма вольготно.

Весьма небезынтересно видеть в тексте первые эксперименты Булгакова с игрой над словами («но были и некоторые измененьица», «облобызались, шушукнулись» и т. п.).

Читать «Похождения Чичикова» я могу лишь как живой образец первой пробы пера Булгакова. По-настоящему серьезную работу над фабулой, атмосферой, характерами героев он начинает лишь со следующей своей работы.

Впервые «Похождения Чичикова» были опубликовано в газете «Накануне» 24 сентября 1922 года.

«Записки на манжетах»

Литературно обработанный ранний дневник писателя

(3 / 12)

«Записки на манжетах» – вторая проба пера Булгакова. Ее объем все еще весьма мал, чтобы отнести эту прозу к серьезной совершенной работе. Впрочем, эта повесть интересна не столько высокопрофессиональным стилем и глубиной, сколько, конечно же, своей автобиографичностью. Едва ли в какой-то другой работе мы можем прочитать столь искренние признания, почти исповеди, Булгакова.

Именно из нее мы узнаем, что многие работы того периода давались писателю не только с огромным трудом, но часто и без какого либо удовольствия, а иногда и вовсе с отвращением. Явственную иллюстрацию этому мы находим в двенадцатой главе. «Я не могу ничего написать из туземной жизни, ни революционного, ни контрреволюционного. Я не знаю их быта. И вообще, я ничего не могу писать. Я устал, и, кажется, у меня нет способности к литературе». В те ранние годы писать Булгакова действительно заставляла лишь жесткая необходимость. Из воспоминаний его первой супруги Татьяны явствует: «все, что осталось у меня: два золотых колечка, золотая массивная цепочка, брошки – все это пошло на рынок и в близлежащие села в обмен на продукты и топливо».

В «Записках на манжетах» можно встретить несколько красивых художественных подходов к оформлению прозы («Изумительное небо, чуть тронутое догорающей зарей», «прошумело платье», «усмехнулся одной правой щекой», «увидав меня, хотел превратить свое лицо из симпатичного в неприветливое и несимпатичное, причем это удалось ему только наполовину»). Однако на этом вся красота и заканчивается. По большому счету, эта с трудом восстановленная из архивов ранняя повесть, в том виде в котором она дошла до меня сегодня, представляет собой лишь грубо отесанные зарисовки из жизни писателя, решившего в корне сменить свою профессиональную деятельность. Жизнь эта в начале двадцатых годов была невероятно тяжелой. Впрочем, оправдать поверхностную литературную ценность это, конечно же, не может.

«Записки на манжетах» представляют собой лишь легкую литературную обработку дневника. Это бессюжетный не отшлифованный отрывок жизнеописания. Позже и сам Булгаков в еще одном автобиографическом произведении «Тайному другу» так характеризует «Записки на манжетах»: «я сочинил нечто листа на четыре приблизительно печатных. Повесть? Да нет, это была не повесть, а так, что-то такое вроде мемуаров».

При жизни Булгакова «Записки на манжетах» ни разу не публиковались целиком. Часть текста, к сожалению, до сих пор считается утерянной.

«Дьяволиада»

Первая крупноформатная полностью самостоятельная проза писателя

(5 / 12)

«Дьяволиада» написана в 1923 году. Это, пожалуй, первая повесть, которую можно считать законченным цельным произведением Булгакова, которое дошло до моих дней. Вниманию читателей наконец-то предстает самостоятельное произведение, не дневник и не история с заимствованными у Гоголя персонажами. Булгаков прорисовывает своего первого героя, делопроизводителя Короткова, эдакого маленького человечка, не справившегося с давлением на него гигантской дьявольской машины – имя которой бюрократия.

Написана повесть от лица всевидящего автора. Это рождает приятные ощущения от прочтения и настраивает меня, как читателя, на нужный лад (хотя объем ее, конечно же, более чем скромен; он в десять раз меньше «Мастера и Маргариты», которую Булгакова начнет писать через шесть лет). Хотя я и не очень люблю именование глав в серьезной прозе, здесь я стараюсь закрывать на это глаза, ибо знаю, что Булгаков не откажется от этого оформления и в своих будущих работах, вплоть до самой последней и значительной.

В «Дьяволиаде», повести из одиннадцати небольших глав, впервые проглядывается собственный булгаковский стиль. Здесь мы можем встретить красивые художественные обороты, которыми автор не скупится одаривать нас («вытравил у себя в душе мысль», «Лицо Короткова сменило гнилую зеленую плесень на пятнистый пурпур», «вмиг расселись по столам, как вороны на телеграфной проволоке», «увидал открытую пасть освещенного лифта», «пожал ему руку, что тот встал на одну ногу, словно аист на крыше», «Он музыкально звякнул ключом в замке», «отвага смерти хлынула ему в душу») и т. д. Мне весьма импонирует, что автор вырабатывает свой фирменный, ироничный стиль, прибегая к столь любимому мною приему одушевлению неодушевленного («молчание лопнуло», «прозвенел два раза Коротков совершенно как разбитый о каблук альпийский бокал», «cтрах пополз через черные окна в комнату»). Все это значительно оживляет текст и это первая сравнительно большая проза Булгакова, где мы видим успешное применение этих литературно-художественных приемов.

В этой повести Булгаков впервые начинает радовать внимательного читателя своими весьма необычными описаниями, причем не только внешности, но и голоса – («Этот голос был совершенно похож на голос медного таза и отличался таким тембром, что у каждого, кто его слышал, при каждом слове происходило вдоль позвоночника ощущение шершавой проволоки», «прохрустел осколками голоса Коротков», «заревел Кальсонер, меняя тонкий голос на первый свой медный бас», «голос старичка стал пророчески грозным и налился колоколами»). Чувствуется, как язык писателя оживает, и проза начинает играть совершенно по новому, совсем в иной, более вкусной тональности. Все эти «он изящно махнул белой рукой», «сладко продолжал», «туманно подумал, судорожно переводя дух», «взволнованно перебил», внимательный читатель обязательно заметит в повести и именно это придает тексту красочность и живость, которую, в общем-то, с первых глав и не ожидаешь.

Впрочем, здесь же все еще можно заметить и весьма куцые предложения вроде «Зеркальная кабина стала падать вниз, и двое Коротковых упали вниз». Но в целом, положительное, однозначно затмевает посредственное. Любопытно отметить, что именно в «Дьяволиаде» впервые появляется излюбленная тема трамваев и котов. К ней Булгаков будет прибегать и в других своих книгах.

Фабула «Дьяволиады» предельно тривиальна и весьма незамысловата, но при этом атмосфера произведения не отталкивает. Она натуралистична, а большего для такого произведения, в общем-то, и не требуется. В мои дни подобную работу могли бы назвать не иначе как триллер на тему мистификации бюрократии.

Сам же писатель предельно критически относился к «Дьяволиаде»: «Повесть дурацкая, ни к черту не годная». (Запись в дневнике от 26 октября 1923 года). Булгаков предлагал ее журналу «Россия», но получил отказ. Опубликовать ее автору удалось лишь в следующем году в альманахе «Недра» причем за весьма скромный гонорар.