Текст книги "Гуд, но не очень. Сборник рассказов"

Сумка стояла посредине комнаты, а тётя Поля почему-то не торопилась засовывать туда Вольтика. Обычно, она делала это очень быстро, а сегодня тянула, как будто давала ребятам попрощаться.

Но Лаки не собирался устраивать долгие проводы. Он, юлой крутился у ног тёти Поли, подгоняя её. Ведь, надо скорее ехать, лечить брата, ведь, ему так тяжко, и видно, как он мается. Наконец, они уехали.

Но тётя Поля вернулась неожиданно быстро. А переноска жутко зияла пустотой.

В тот вечер, Лаки узнал, что оказывается, тётя Поля тоже может плакать. Лаки знал, как плачут их соседки, но никогда не видел слёз тёти Поли.

Ночью, Лаки почти не спал, изредка забываясь тревожной дрёмой. А утром, оставшись дома один, он не находил себе места. А потом, в его измученную бессонной ночью голову, пришла мысль забраться на перила балкона, на которых так любил сидеть Вольтик. И не побоялся, прыгнул на ограждение, но чуть не рассчитал и сорвался вниз.

Но обошлось. Как вы уже знаете, отделался Лаки, всего лишь, парой царапин на своей симпатичной мордашке.

Странное дело, но после этого падения из Лаки ушла боязнь высоты. А вот, при появлении сантехника, он по-прежнему впадал в панику. И когда какой-то страшный дядька стал затаскивать в квартиру строительные материалы, а затем, принялся стучать молотком и визжать дисковой пилой, Лаки убежал и залез под ванну.

Конечно, весь этот кошмар было бы безопаснее пережить под покрывалом дивана, но пробраться туда незамеченным, не представлялось возможным. На следующий день всё повторилось. И когда ужас прекратился, и дядька ушёл, Лаки просидел под ванной ещё три часа. Для верности.

А когда выбрался, то обнаружил, что их с тётей Полей балкон, превратился в комнату с большими белоснежными окнами и подоконниками.

Вот бы Вольтик обрадовался! Ведь лежать на широком подоконнике гораздо удобнее, чем на железных перилах балкона.

Теперь, по утрам на подоконнике Лаки принимал солнечные ванны, а вечером наблюдал, как на свою традиционную прогулку выходят пёс Беня с инвалидом Василичем из семидесятой квартиры. К ним сразу подходит чёрный кот с белым пятном на груди и Василич угощает его пригоршней сухого корма.

Глядя на эту троицу, Лаки вспоминал Вольтика. Как он говорил про должностные обязанности и судьбу свободного художника.

По псу Бенедикту было видно, что он вполне доволен своей должностью. А вот у Василича карьера явно не сложилась. Кота же устраивал статус свободного художника. Конечно, вон у него морда, какая! Одно слово: Аферист.

Неприятности на работе.

Игра сразу не задалась, пошла наперекосяк и через одно место. Через какое именно, конкретизировал, выбежавший к боковой линии, тренер «Молота» Алексей Данилыч. Между собой игроки звали его Торшером. Тень от долговязой фигуры Данилыча, отброшенная на лысое, без единой травинки футбольное поле обосновывала выбор прозвища.

На игровой установке перед матчем, Данилыч минут пять двигал по столу пачку дефицитных сигарет «Союз-Апполон» , обозначая командные действия и дважды упомянул Йохана Круиффа. Философию тотального футбола, преподанную голландской сборной на недавнем чемпионате мира, Торшер изложил конспективно. А в конце выдохнул:

– Хорошо бы гол забить… сразу.

– Лучше два! – дерзким эхом отозвался дальний угол раздевалки.

Дерзил, судя по всему, Валера Сабадаш. Саба был любимцем местной, не измученной аллергией на горячительные напитки, торсиды, а его звёздный статус, подчёркивали автомобиль «Москвич-412» и личное знакомство с директором завода-гиганта, приёмным детищем которого и была команда «Молот».

Ведь, советский спорт, в отличии от советского балета, значился занятием непрофессиональным. Поэтому если по сцене Большого театра грациозно перемещались балерины, то столбы пыли, на футбольном поле города С. поднимали «фрезеровщики» и «электромонтёры» местного завода-гиганта. И судя по зарплатной ведомости, Валера Сабадаш относился к золотому фонду научно-технического потенциала предприятия, хотя на заводе бывал только в день получки.

Торшер колкость проигнорировал, но тут нашлись скептики и у голландской модели игры:

– Данилыч, так там же лужа, размером с Белое море!

Боевой дух выходил из команды, как пузырьки из бутыли с брагой. Чтобы прекратить брожение, тренер грозно рявкнул:

– И что теперь?! Ноги боишься промочить? Хватит болтать! Марш на поле!

На выходе из раздевалки, Жора Малмыгин озвучил свои сомнения:

– Мужики, я не понял: по какой системе играем?

Кто-то из полузащитников буркнул:

– У нас одна система: «бей-беги».

Своим появлением на свет футбольное поле города С. не нанесло видимого урона земной поверхности, сохранив особенности местного рельефа. И если рассуждать категориями огорода, яма перед левой штрафной площадью («левой», это если стоять лицом к покосившейся деревянной трибуне стадиона.) имела глубину незначительную.

И в этой ямке на футбольном поле, не избалованном дренажом и травой, к осени, играла зябью водная гладь.

Но сравнение данной лужи с Белым морем нельзя назвать удачным, потому как и контуры водоёмов были абсолютно не похожи, и островов, как в Белом море, в луже не наблюдалось.

Лужа разлеглась перед штрафной площадью, в центре, поэтому атакующей команде следовало активнее использовать фланги. В принципе, это не противоречило философии игры Круиффа.

У Жоры Малмыгина случались матчи, после которых и великий Йохан восхищённо показал бы ему большой палец, если бы нелёгкая занесла голландца в город С. Но были в карьере форварда Малмыгина и провальные игры. И когда Жору спрашивали, от чего это зависит, он только пожимал плечами:

– Хрен его знает! Похоже, всё зависит от первого касания мяча. Если удачно принял пас, обработал, так всё и пойдёт, как по маслу. А если упустил мяч…

В тот день, «первый» мяч, прилетевший к Малмыгину, отскочил от Жоры, как от необструганной деревяшки.

Драма начала плести кружева своего сюжета в конце первого тайма. Хотя, если бы мозги у Саши Кисенкова располагались не так компактно, драма могла сдвинуться в сторону трагедии.

Но о каких мозгах у центрального защитника можно вести речь, если вратарь выходит из ворот и орёт: «Я!», так что в соседнем доме дрожат стёкла, а стоппер продолжает лезть к мячу, как медведь в малинник, выламывая по дороге молодые берёзы!?

Вратарь, конечно, тоже красавец! Выпрыгнул и своим кулаком, размером с голову юного пионера, вместо мяча зарядил в лоб Кисенкову. Ну, ты прицелься сначала! Прежде чем своими кувалдометрами размахивать! Хорошо ещё Киса попался, чьи извилины, не поцарапанные всякими законами Ньютона и незабвенной повестью «Муму», хранили девственную упругость и в нужный момент самортизировали!

А нормальный человек после такого «недоразумения», мог начать к собственной жене на «вы» обращаться.

Миновав «взаимодействующих» вратаря и защитника , мяч словно управляемый снаряд, сделал петлю, как бы выбирая цель среди толкающихся в штрафной площади мужиков, остановил свой выбор на Жоре Малмыгине, врезал ему по затылку и вприпрыжку пересёк линию ворот «Молота».

Если вы думаете, что в этот момент Данилыч выдал что-нибудь эдакое, то ошибаетесь. Ничего революционного в отечественную ненормативную лексику, тогда он не привнёс. Досада Торшера ушла в плевок в землю и мимическую щедрость.

Конечно, на установке перед игрой Данилыч сказал о современных тенденциях развития футбола. Об универсализме, будь он неладен, упомянул! Голландцы так теперь играют: нападающие обороняются, защитники атакуют. Но Данилыч для умных говорил, а дураки услышали! Нельзя же всё буквально понимать! Вы же бреетесь, значит рожи свои иногда видите! Улавливаете разницу между Йоханом и Жорой с Кисой?! За каким чёртом, Малмыгин к своим воротам прибежал?! Он, отродясь, в защиту не возвращался, универсал хренов.

Но если капнуть глубже, разбирая переломный момент матча, то выяснится, что очарование новомодного, тотального футбола имеет к произошедшему лишь косвенное отношение.

Дело в том, что возле своих ворот Жора оказался вовсе не из-за восхищения игрой голландской сборной, а по просьбе своего кореша Пети Близнюка.

Играли они на одном фланге, только Жора впереди, а Близнюк у своих ворот, защитником.

И вот в середине первого тайма, Петя дотащился на чужую половину поля и, поблёскивая потной лысиной, дыхнул на форварда перегаром:

– Жора, выручай! Вчера кум приехал. Помираю!

Ну, что ты будешь делать?! Но уж точно, не побежишь к Торшеру дискутировать о путях развития мирового футбола. Эх, Петя, Петя, хрен ты старый, игра-то важная! Дерби областного разлива.

Хотя, что «Петя, Петя»? Это считай, как производственная авария: «кум» к любому внезапно может приехать. Да, по совести говоря, Близнюк этим делом не злоупотреблял. Не то чтобы совсем уж не пил( таких маньяков в команде не было!), но выпивал не больше других.

К тому же Петя был уже в солидном возрасте: «тридцатник», всё-таки, и Торшер всё чаще поглядывал в его сторону, как ковбой на кобылу, которую заждались на живодёрне.

А Петя надеялся ещё годика два-три побегать по своей бровке, хотел за это время спортивный техникум закончить. Заочно, конечно. Он уже и вступительные экзамены сдал. Преподаватель по анатомии слушал его внимательно, а потом спросил:

– Вы откуда так хорошо скелет человека знаете? У вас медицинское образование есть?

– Нет – ответил Петя. – У меня на левой ноге две операции было, и три на правой. Ну, и ещё там по мелочи…

По остальным предметам, Близнюк, что называется «ни в зуб ногой», но помогли ходатайство от футбольного клуба «Молот», подписанное Торшером, и положительные характеристики от руководства завода-гиганта.

Так что спасать надо было кореша.

И принялся Жора Малмыгин культивировать голландские тюльпаны на родном футбольном огороде. Или, если не баловаться аллегорией, то стал Жора утюжить весь фланг, носиться, как ненормальный, от своих ворот до чужих, страхуя свистящего, как паровоз Петю.

Ну, и понятное дело, к концу первого тайма, на правой бровке «Молота» свистело уже два паровоза.

Поэтому, когда перед самым перерывом Жора Малмыгин, на негнущихся ногах, доковылял до своих ворот, он уже плохо соображал и мяча, который от его головы в собственные ворота залетел, не видел.

Да, и то сказать, «универсализм игроков»… этот …голландский! Вы сами-то пойдете, зубы дёргать к врачу, который свои собственные проел, работая гинекологом?! Ну, вот и Жора о том же самом бубнил, шагая с поля на перерыв: форвард это форвард, а у защитника свои навыки и умения. Вечно эти голландцы придумают, какую-нибудь муру! Да, потому что всякую дрянь курят, лучше бы уж водку пили!

Малмыгин обернулся, будто надеясь услышать слова одобрения своим размышлениям. Но в узком коридоре перед раздевалкой за ним шёл Киса, который после недавнего «взаимодействия с вратарём» вдумчиво ощупывал свой череп, и не был расположен к обсуждению вредных привычек жителей Нидерландов.

В раздевалке клубилась ядовитая тишина. Наконец, Торшер произнёс:

– Судя по вашей игре, квартальная премия вам не нужна. Жора, я правильно понимаю? Ты, кстати, передай своей жене, что в очереди на стиральную машину ты теперь замыкающий. Пусть она тебе расскажет о функциях форварда на поле, а то я уже устал тебе одно и тоже повторять. – потом тренер резюмировал:

– Решайте сами, что вам нужно, что не нужно. Время ещё есть. Целый тайм.

После игры, прихрамывая на левую ногу, Жора Малмалыгин брёл домой. Мысли его соответствовали хмурому октябрьскому вечеру:

– Сейчас дома начнётся. Ну, и где обещанная премия? А стиральная машина, где?

«Где, где» – в Караганде! – огрызнулся своим мыслям Жора и остановился.

Он вспомнил, что его Нинка была из Караганды. Жена присказку эту не любила, могла принять за переход на личности и проявить акт агрессии.

– Не, – подумал Жора, – про Караганду лучше не надо.

Он ещё раз осмотрел свой распухший левый голеностоп, и успокоительно произнёс:

– Хорошо без перелома обошлось. А это ерунда, ушиб, пройдёт!

И захромал дальше.

…После того матча, уже сорок футбольных сезонов пропылило по полю города С.

Великий Круифф, лидер легендарной голландской сборной, недавно ушёл из жизни. Усилиями переводчиков, он превратился из «Круиффа» в «Кройфа». Имя, по доброте душевной, скрупулезные толмачи рихтовать не стали, и оставили прежним: Йохан.

А на футбольных пейзажах самого города С. мало, что поменялось. Правда, новую трибуну с тёплым сортиром и огороженным навесом, для важных персон, поставили,

но трава на футбольном поле, так и не появилась. И легендарная лужа, совсем не похожая на Белое море, к октябрю входит в свои берега.

Педагогическое амбре.

1.

Героический ореол профессии разведчика летуч, как запах модного парфюма. По мере приближения к сути занятия, туман таинственности рассеивается, открывая взору океан цинизма, на волнах которого покачивается лодка «рыцаря плаща и кинжала» . Засада под любовным ложем кандидата на вербовку, может зародить в шпионской душе сомнения относительно высокого предназначения службы.

А стезя путешественника? Когда в блуждании среди бархан, вдруг выясняется, что кусачие, как собаки, блохи, ранее принадлежавшие ишаку, теперь стали общими.

А ведь, есть области человеческой деятельности изначально лишённые волнительной загадочности. Вот, ассенизатор может посетовать на отсутствие романтического флёра у своего бизнеса.

В старину, этих специалистов язвительно именовали золотарями. Впрочем, Николай Федосеевич Лекарев называл свою профессию «дерьмовщиком», из чего становится видно, что Николай Федосеевич, по складу характера, был склонен в любой проблеме отыскивать серёдыш , не отвлекаясь на блестящую мишуру словесных деликатностей.

Да, и вообще, как специалист, привыкший часто работать в экстремальной ситуации, Лекарев словами не транжирил. И если сегодня, директор офисного центра, впервые столкнувшийся с прорывом канализации и закрывающий нос рукавом модного пиджака, попытался сократить расходы своего предприятия:

– Вы что офонарели? Откуда такая цена?!

Николай Федосеевич молча, свернул шланги своего «говновоза» и уехал,

справедливо полагая, что тяжкий дух супа харчо и фетучини с ветчиной и грибами, уже побывавших в желудках офисных тружеников, не убиенный аргумент против скупердяйства.

И действительно, когда через пару часов он вернулся в офисный центр, дядя в дорогом пиджаке, а теперь ещё и с красными глазами, стал сговорчивее. И когда Николай Федосеевич сообщил, что цена услуги возросла в полтора раза, он торопливо закивал в знак согласия. А его красные глаза выражали надежду, что процесс отсасывания котлет по-киевски и ризотто с курицей, перешедших в иное состояние, больше не будет откладываться.

2.

По случаю окончания рабочего дня Николай Федосеевич был чуть навеселе, когда пришёл домой. Нельзя сказать, чтобы он «этим делом» злоупотреблял, хотя тут зависит, с чем сравнивать. Если с премьер– министром Великобритании Уинстоном Черчиллем, который по слухам, в течение дня выпивал бутылку армянского коньяка, то Лекарев весьма умеренно употреблял спиртные напитки. А если с коллегами по бизнесу, то Николая Федосеевича можно было записать в трезвенники.

Дозировка приёма горячительных напитков мужем не являлась откровением для Элеоноры Сергеевны, и соответственно не могла служить причиной насупленных бровей, и Николай Федосеевич поинтересовался у жены:

– Ты чего такая?

– Какая «такая»?!

Лекарев, как мог, передал выражение лица супруги. Гротеск пародии усиливали не прополотые кусты бровей самого Николая Федосеевича, и Элеонора раздражённо бросила на стол полотенце:

– Тебе всё смешки! А твой сын совершенно не желает учиться!

Николай Федосеевич сомневался, что его сын когда-нибудь возглавит национальную Академию наук, но и не мечтал, чтобы Слава продолжил дело отца, поэтому сказал:

– Я поговорю с ним.

Жена смягчила формулировки:

– Вообще, у него только по физике… не очень. Ну, и по математике… Мальчик, видимо, гуманитарий.

– Это поправимо.

– Учителя говорят, что он очень способный! Светлая голова…

– Умная голова, да дураку досталась.

– У мальчика переходный возраст.

– У некоторых переходный возраст плавно переходит в климакс.

– Я надеюсь, что ты обойдёшься без рукоприкладства!

– Неужели, я похож на человека, способного врезать подзатыльник нашему мальчику?

Ответ на вопрос Николая Федосеевича был однозначен, как в случае с восьмидесятипятилетней старухой, подкрасившей себе губы, и приступившей к осаде сиделки:

– Как я теперь выгляжу?

Но Элеонора Сергеевна почла за лучшее не усугублять педагогические устремления мужа, и только пожала плечами.

А Николай Федосеевич, так и не поведал жене, что вчера «их мальчик», окутанный как ёжик туманом, сигаретным дымом, огрёб полновесного «лёща». Нежданная встреча Лекарева– старшего с сыном случилась в дальнем углу двора, за гаражами.

3.

Утром. Николай Федосеевич с удивлением посмотрел на сына:

– Ты куда-то собираешься?

– Так, ведь… в школу.

– На фига?

– Учиться…

– Зачем тебе эта нервотрёпка? Физика, математика… Опять закуришь.

– Я больше не буду курить.

– Это я к слову. Я тебе о другом говорю. Ты подумай: десять классов образования. Десять лет! Годы, потраченные в пустую! За глаза, хватило бы и половины! А у тебя, уже почти шесть классов!

– И … что делать?

– У меня коллега по бизнесу заболел. – Николай Федосеевич, обозначая диагноз, щёлкнул себя по горлу. – Заменишь его. Только вот это одень.

Отец протянул сыну синие треники с вытянутыми коленками и потрёпанную рубашку.

Слава взял вещи и посмотрел на отца, словно желая удостовериться, шутит он или говорит серьёзно. Но манера Николая Федосеевича объясняться, как обычно, не позволяла этого сделать, а сейчас ещё, и не оставляла собеседнику никакого выбора.

В тот день, в душе Славы Лекарева, гуманитарий подвинулся, уступая место технарю. Слава взглянул на человека глазами конструктора. Он был потрясён, насколько не совершенен, не эффективен и не доработан этот механизм. Трудно найти другое устройство, пусть это будет самый допотопный двигатель, который пожирая такую прорву топлива, так небрежно сжигал его, словно собираясь засыпать всё вокруг сажей и перемазать копотью.

Но эти технические расчёты стали возникать в голове Славы уже потом, через неделю, когда смрад болот из «недогоревшего топлива», стал потихоньку отпускать.

А в тот день, Слава Лекарев разворачивал шланги «говновозки», шерудил лопатой в зловонной жиже, зеленел и блевал.

Вечером, когда, наконец, Слава вышел из ванной, Элеонора Сергеевна испуганно потрогала губами лоб сына:

– Какой-то ты бледный! Ты не простыл?

Но температуры, к счастью, не было. От сына исходил букет ароматов из шампуня, дезодоранта, духов Элеоноры Сергеевны, бальзама для ног, отцовского геля после бритья и чего-то ещё.

4.

В школу, Слава собирался на рассвете. Натягивая штаны, он старался не шуметь, и был похож на зека, отчаявшегося на «рывок» и всеми силами, старавшегося не разбудить тюремную охрану.

И когда он на цыпочках двинулся к двери, Николай Федосеевич, незримо наблюдавший за сборами сына в школу, положил ему руку на плечо:

– Присядь. – Отец поправил воротничок рубашки у Славы, и уточнил: – Ты в школу?

В голосе мальчика билась надежда, как пойманная на крючок форель:

– Да!

Николай Федосеевич одобрительно кивнул.

– Если ты хочешь сделать мой бизнес семейным, я не буду возражать. Я тебе больше скажу . Говно не знает кризисов, революций, и недостатка комплектующих, поэтому будет приносить деньги всегда. И твоего образования, уже сейчас, вполне достаточно для поступления на первичную должность. Если же ты хочешь продолжить своё образование, то пожалуйста! Но тогда, в конце года ты должен предоставить мне аттестат, из которого значится, что проблем с физикой, математикой, и прочими предметами не существует. А я обязуюсь, оплатить твой труд, согласно этой ведомости. Вот эти деньги, пересчитай.

Слава пересчитал купюры, и по его физиономии стало видно, что вчерашний день и сегодняшнее утро, были озарены самыми яркими впечатлениями в его жизни.

Николай Федосеевич взял деньги, положил в конверт и убрал в карман.

– Так сложилось, что у меня выбора не было. Когда родился твой брат Федька, твоя мама училась в институте, и деньги были нужнее, чем второй диплом о высшем образовании в семье. А у тебя выбор есть.

Отец встал, давая понять, что беседа окончена.

– У Феди тоже был переходный возраст. И вопрос о семейном бизнесе стоял достаточно остро. Но твой старший брат выбрал переход, который ведёт к юридическому факультету университета.

5.

Новые времена, разорвавшие советскую империю и поделившие людей на классы, не повлияли на производство дерьма в стране. Его не стало меньше, скорее наоборот. И если бы не предпринимались ежедневные, титанические усилия, то на месте наших равнин, давно бы уже возвышались нерукотворные горы.

Поэтому у Николая Федосеевича, вторым во дворе, после Коли «Бандюка» из семьдесят шестой квартиры, появилась иномарка. Сначала поддержанная, а потом совсем новая, лоснящаяся от своей респектабельности, как домашний кот, принимающий солнечные ванны на подоконнике. В личной беседе, Николай Федосеевич перестал бравировать чином «дерьмовщика», предпочитая звание «индивидуального предпринимателя».

А Слава Лекарев вполне успешно освоился на новой должности «ученика школы», поэтому в конце каждого учебного года пересчитывал вознаграждение, положенное ему по не писаному контракту.

Трудно сказать, что озарило Славу Лекарева больше: рабочий день ассенизатора или купюры в конверте, но вскоре алгебра уже не казалась ему полной абракадаброй, а у физики, вы не поверите, обнаружились просто интересные разделы.

И когда вопрос встал о золотой медали по окончании школы, Николай Федосеевич сказал сыну:

– Есть профессии, которые будут востребованы всегда. В этом рейтинге, на первое место я бы поставил свою специальность, а на второе банковское дело. Говно и деньги будут тащиться за человечеством до конца света. Если ты не хочешь продолжить династию, то почему бы тебе не пойти в банкиры? Ты так красиво пересчитываешь купюры, что на тебя приятно смотреть!

Гонорар, который Слава пересчитывал в конце учебного года, когда приносил отцу дневник с оценками, безусловно, влиял на его, сначала хорошую, а потом и отличную учёбу. Кто бы стал по этому поводу спорить! Но главную роль купюры в конверте сыграли в первый год, после заключения не писанного контракта с отцом.

А потом стал просыпаться интерес к учёбе, появился азарт, желание стать лучшим, и это вошло в привычку. Да, да, Слава понял, что навык хорошей учёбы, это в значительной части привычка. Ну, грубо говоря, как курение. Впрочем, нет, с куревом пример неудачный. В семье Лекаревых этим не баловались. За очень редким исключением.

6.

На это «очень редкое исключение» Николай Федосеевич наткнулся в очередной выезд на стройку, где усилиями каменщиков, поднимался в два этажа, его загородный дом.

Обычно, ездили всем семейством, но в этот раз, у старшего сына Феди, который работал адвокатом, и у Славы, нашлись причины остаться в городе. Не обнаружилось причин ехать только у самого младшего Лекарева – Кирилла.

Когда Николай Федосеевич престал возиться с мангалом, развёл огонь и стал дожидаться подходящих для шашлыка углей, он насторожился от тоненькой струйки дыма, подымающейся из-за поддонов с кирпичами. Поддоны стояли в углу участка, образуя подобие крепости, и без необходимости туда не ходили.

Николай Фёдорович пошёл на тревожный дымок, и обнаружил в катакомбах из поддонов с кирпичами самого младшего из Лекаревых. Кирилл старательно раскуривал длинную сигару, морщась от противного табачного дыма, кашляя и постоянно сплёвывая.

Дым кубинской сигары свидетельствовал, что сын вырос для установочной беседы. А соотношение длины сигары и роста Лекарева – младшего, вызывало улыбку и лишало Николая Федосеевича способности дать сыну затрещину.

7.

На следующей неделе, то ли в среду, то ли в четверг, сейчас уже сказать трудно, и при необходимости лучше уточнить у Кирилла: он тот день запомнил навсегда, Николаю Федосеевичу позвонили.

Он поговорил по телефону, а потом подошёл к Кириллу.

– Я вот всё думаю, кубинская сигара…

– Я больше не курю. – торопливо заверил сын.

– От чего?

– Ну, её … эту сигару. Вонючая и тошнит потом.

– Я сейчас о другом. Остров Куба, океан, белый пароход. Мечта! Но чтобы стать путешественником надо хорошо учиться, в том числе и по математике.

– Мама говорит, что я, наверное, гуманитарий.

– Она путает гуманитариев с олухами. Ладно, не сбивай меня. Есть возможность посмотреть на обитателей океана: осьминогов, крабов, устриц и прочих морских гадов. Тебе, как мечтающему о путешествиях, это будет полезно.

– Живых?

– Преображённых.

– Как это?

– Долго объяснять. Увидишь, сам поймёшь.

– А как же школа?

– Морских гадов завтра выпустят в океан. Сегодня последний день, когда их можно увидеть.

Кирилл исподлобья посмотрел на Николая Федосеевича. Не нравилось младшему Лекареву всё это: гады какие-то, Куба, «олух» опять же. Муть какая-то. Да, отец водил его и в океанариум, и в зоопарк, но это всё было в выходные или в отпуске. А так, чтобы вместо школы?! Что-то тут было явно нечисто.

Но в наборе взглядов Николая Фёдоровича имелись экземпляры, убивающие альтернативу для оппонента, как свёрнутая газета комара. И этот был из их числа.

– На вот, переоденься. Это больше подходит к морской тематике.

Отец протянул Кириллу старую тельняшку и такие же, видавшие виды, штаны.

У Николая Федосеевича опять заёрзал в кармане мобильник.

– Да… Да, конечно. Я же сказал, что минут через сорок мы подъедем. Ну, если бы было не срочно, вы бы звонили не мне, а может быть в консерваторию. На отделение смычковых инструментов.

Как потом вспоминал Кирилл Лекарев, это нервничал директор рыбного ресторана «Севрюга», в котором зафонтанировали унитазы. Надо полагать, уже бывшими в употреблении лобстерами.

Комплимент.

Пребывание Валентины Ивановны в добром расположении духа, обычно, выделялось её фразой:

– Афанасий, идите ко мне. Я вам дам!

При этом она вертела в руках листок с заданиями для курьера.

Судя по всему, Валентина Ивановна не признала завоеваний сексуальной революции, воспылавшей на развалинах советской державы, после которой многие слова обрели оттенок скабрёзности.

А вот, офисный водитель Константин Михалыч, который тоже хорошо помнил времена с отсутствием секса в стране, перешёл на сторону победившей революции, правда, уже не активным участником, а сочувствующим. И как всякий ветеран, любил пофилософствовать о делах давно минувших дней.

Вот и сейчас, он весело поинтересовался:

– Валентина Ивановна, почему всегда Афанасию? А мне?

Константин Михалыч не относился к мужчинам мечты Валентины Ивановны, что читалось в её ответном взгляде.

Она уютно разместила округлости своего тела в секретарском кресле, томно посмотрела в зеркальце, проверяя сохранность макияжа, и разбавила радужное настроение водителя свинцовыми тонами:

– Тебе Курдяев даст. Он сейчас приедет.

Улыбка стекла с лица драйвера, как тосол из дырявого радиатора. Аудиенция с шефом не входила в планы Константина Михалыча, так как не имела шансов попасть в рубрику «награда нашла героя».

– А что случилось?

– Тебе лучше знать!

– Не… ну, правда… А, Валь?!

– Отстань, я занята!

Сиюминутная занятость Валентины Ивановны носила воспитательный характер. Инструктаж курьера стал без нужды скрупулезен, предоставляя возможность офисному пошляку вернуться от похаби к своим последним служебным проколам. А там выбор имелся.

Когда Афанасий отправился по своим курьерским делам, а пауза исчерпала педагогический потенциал, Валентина Ивановна сказала:

– Шефу его партнёр звонил, которого ты в аэропорт отвозил.

– И чего?

Собственно, Константин Михалыч и сам прекрасно знал: «и чего», а спросил так, потому что человек всегда продолжает верить в чудо, или хотя бы в то, что само как-то рассосётся.

– Сказал, что ты на дороге какую-то железяку увидел и , как ненормальный, затормозил так, что он чуть лбом стекло не вышиб.

Справедливости ради следует отметить, что отвёртка, лежавшая у бордюра, из-за которой Константин Михалыч вдавил педаль тормоза, была хороша. Теперь, конечно, таких уже не делают. Человек, закалённый советским дефицитом, и сколотивший свою «фазенду» из обрезков, собранных на свалке, не мог проехать мимо этой красоты. Дядя в шляпе, конечно, лбом в стекло приложился основательно, но на дороге всякое случается.

– Пристёгиваться надо – сердито заметил Константин Михалыч – А то взяли моду!

– Это ты шефу расскажешь. Он с этого мужика пыль сдувает, поэтому с удовольствием послушает твой рассказ. Хозяйственный ты наш!

Она встала, чтобы полить любимую традесканцию. Настроение Валентины Ивановны изменилось явно не в лучшую сторону. Её фигура, обилием шаров напоминающая новогоднюю ёлку, мерцала негодованием.

– Уж больно, вы сегодня строги, Валентина Ивановна…

– А чего ты, в самом деле, пошлятину несёшь? Да, ещё при мальчишке!

– При каком мальчишке?!

– При таком!

– Ты про Афоню, что ли? – водитель усмехнулся. – Так мы с ним ровесники. Только я февральский, а он июньский.

Валентина Ивановна даже прекратила поливать обожаемый куст.

– Ещё чего придумаешь?

– Поглядите на неё: не верит! – засмеялся Константин Михалыч. Потом тяжко вздохнул: – Просто, трудностей в жизни, у Афони меньше было.

И в правду, поверить в то, что курьер и водитель отмахали по жизни одинаковую дистанцию, миновав отметину между «сороковником» и «полтосом», было трудно. Эти два офисных трудяги могли выступать в качестве наглядного пособия по теории относительности.

Относительно Афанасия время выступало в качестве бальзамирующего раствора, защищающего от морщин, седины и сохраняющего блеск в глазах. А на Константина Михалыча оно навалилось тяжёлой плитой, выдавив наружу из организма, безразмерное пузо, лысину, в обрамлении седого пуха, и багровую готовность к брюзжанию на лице.

Время так основательно потрудилось над Константином Михалычем, что его единственного из всей офисной челяди называли по имени и отчеству.

Но не коварство реки времени повергло в шок секретаря. Валентина Ивановна испытала те же неприятные чувства, что и дед, зарабатывающий на бульваре игрой в шахматы, которому поставил мат сопливый пацан с пионерским галстуком на шее. Профессионализму секретаря был нанесён нокаутирующий удар.

Она, которая по состоянию ботинок могла выдать больше информации о субъекте, чем детектор лжи, так споткнулась.

Да, если бы Валентину Ивановну посадить не в предбаннике общества с ограниченной ответственностью, а в холле разведывательного центра, то она бы вычислила двойного агента, без всяких там слежений со спутников и шифровок нелегалов, а лишь глянув на хмыря, из своего секретарского кресла.