Текст книги "Долгий путь домой"

– О-о, он ваще полный отпад! – изрекла она и замолчала, полагая, что дала исчерпывающий ответ.

– Поподробнее, пожалуйста, – ласково попросил Клычов, раздраженно озирая вскормленную на плове и самсе акселератку по имени Ибнануш. – Мне это очень интересно. Надо же, какой талантливый человек нам попался…

– Я ж говорю, он полный отпад! Директор сказал, что он гений сценического перевоплощения. Они там придумали театр одного актера, театральная пятиминутка перед уроками истории, ну он и показывал нам разных исторических персонажей. Он, когда Дзержинским прикинулся, и сказал его слова: «Если вы не сидите в тюрьме, это не ваша заслуга, а наша недоработка», историчка в десятом гэ в обморок ёхнулась. Клёво было!

– Так ваш директор с ним на связи?

– Ну да, они перезваниваются.

Клычов почуял, что опять вышел на верный след, кровь азартно побежала по его жилам. Невинно спросил:

– А этот гений что, и завтра придет на ваши уроки?

– Не-е, завтра не придет. У нас же каникулы начались. В школе никого нет.

– У директора тоже каникулы?

– Не знаю. Но он пока в школу ходит, дела какие-то подбивает.

– Оч-чень интересно! – задумчиво сказал Клычов. – Надо же, какой мастер нам попался! Спасибо тебе большое, ты умная девочка!

Умная девочка пожала плечами, дескать, а то! И многозначительно посмотрела на отца: видишь, что серьезные люди обо мне думают! А ты говоришь, что я чурка.

Уже на лестничной площадке Клычов, прощаясь с Данияром, невзначай спросил:

– Почему ты дочку так называешь? Такая умная, красивая девочка, а ты – Ибанушка… Нехорошо как-то.

– Почему нехорошо?! – простодушно удивился Данияр. – Ибн Ануш, древнее восточное имя. Очень хорошо!

Клычев сел в свой джип, расслабленно откинулся на спинку, прикрыл глаза. И манерно пропел, гнусавя, на блатной манер:

– А у окна стоял мой чемоданчик, а у окна стоял мой чемоданчик…

По адресу однушки, из которой мастера сценического перевоплощения выкинули на улицу, он все-таки заехал. Дверь открыл его охранник дебильной наружности. Увидав перед собой своего начальника, поддатый дебил выпятил губы, раскинул веером пальцы, воскликнул, налегая на «э»:

– Шэф?! Я не понял, чё-то нэ так?

– Поговорим. Потом…

Унылый Клычов медленно пошел вниз по лестнице, хромая сильнее обычного. В машине долго тёр пальцами мочку уха, пока, наконец, не собрался с мыслями.

– Ладно. Тогда завтра в школу к директору. Я найду тебя. Артист!

Был поздний вечер, часы в кабинете начальника полиции показывали ближе к десяти. Полковник Стрельников докладывал генералу Зарембо. Оба, сняв кители, пили чай, будто это был и не доклад полковника генералу, а добрая вечерняя беседа сослуживцев.

– Егор Кузьмич, у нас в регионе сформировался и успешно действует криминальный спрут!

– Красиво формулируешь, полковник! – язвительно восхитился генерал. – Давай, переходи к щупальцам. И к голове этого чудища.

– Щупальца – это обменники, рестораны, ювелирные и массажные салоны, строительно-монтажные фирмы, торговые площади в Белом доме, даже кладбище! Во всех субъектах управляющими сидят родственники одной головы. А голова – наш знаменитый депутат Лядов. Он же и охраняет всё это, сам себя охраняет. У него есть ЧОП, директором там некий Клычов. Вот данные по нему… Полковник внутренних войск в отставке. Работал в системе КУИС, начальником пермской колонии, оттуда комиссован по состоянию здоровья, получил инвалидность. В этой колонии отбывал срок подельник Лядова, который сейчас рулит кладбищем. Шкурой чую, что все наши глухари закопаны в подкладку на этом кладбище. Так вот, после отставки Лядов пригласил Клычова к себе в бизнес, назначил его директором своего ЧОПа. Все охранники этого ЧОПа из контролеров и зэков пермской колонии, по ряду имеющихся оперативных фактов это настоящая организованная преступная группа. Причем, хорошо вооруженная…

– И что же за инвалидность получил этот Клычов в подчиненной ему колонии? – насмешливо спросил генерал. Полковник слегка вскинул брови – удивился вопросу, это же не самое главное из всего, о чем он доложил?!

– Наши звонили туда. Пермские коллеги сказали, что зэки вроде бы обвалили на Клычова поленницу бревен, когда он проходил мимо, и ему переломало ноги и ребра. Но умысел установлен не был.

– Отсюда вывод: не надо ходить рядом с бревнами! – генерал назидательно воздел указательный палец к потолку. Встал из кресла, обошел свой генеральский стол, сел напротив полковника и положил ладонь на руку Стрельникова, подчеркивая важность того, что он скажет сейчас полковнику.

– Слушай и думай! Вчера вечером Лядов был на дне рождения жены губернатора и подарил ей бриллиантовое колье на сумму более миллиона рублей. Сегодня Лядов был на приеме у губернатора… Наш ноль первый отработал два срока, президентского назначения ему больше не положено, а отставки для участия в выборах ему не дают. Есть решение отпустить его, так сказать, на свободу с чистой совестью. Но он решил идти на выборы самостоятельно.

– Зачем? – невольно вырвалось у полковника.

– Не зачем, а почему, – поправил его генерал. – Потому что боится остаться один на один с прокурором. И руководителем выборного штаба у него будет Лядов. Он же будет финансировать выборную компанию ноль первого. Об этом они сегодня и договорились.

– О как! – брови полковника взлетели домиком. Чрезвычайно заинтересованный таким внезапным поворотом в общем-то банального «лядовского» дела, он откинулся на спинку стула. – Если вы обо всем этом знаете, значит, в дело вмешались высшие силы! – На этот раз палец к потолку воздел полковник. – Я правильно понимаю?

– Правильно. Слушающий да услышит! – изрёк генерал. – Но это не по нашему ведомству, по какому – сам знаешь… Провались он пропадом!

– Кто? – уточник полковник.

– Да оба, и Лядов, и ноль первый! Ведь что измыслил, засранец, собрать генеалогический компромат на руководителей всех силовых структур региона! И в случае, если мы будем препятствовать ему в успехе на выборах, а мы будем, потому что у него рыло ох в каком пуху, он этот компромат сольет в прессу и изберётся на волне народного негодования. Будет косить под жертву карательных репрессий власти. У нас таких любят.

– А Лядову это зачем?!

– Ты можешь посадить Лядова как лидера ОПТ и за организацию убийства этого парнишки из Перми? – задал встречный вопрос генерал.

– Легко, доказательств выше крыши. Плюс экономические преступления, там наши тоже нароют…

– Ну вот тебе и ответ на твой вопрос. Он будет двигать ноль первого в губернаторы, а губернатор потом закрышует Лядова, да еще и прогреет его госзаказами.

– А генеалогический компромат – это что за зверь? – спросил полковник. Генерал иронично оглядел полковника Стрельникова. – А вот мы сейчас на тебе и проверим этого зверя, – и позвонил в ЦИТ. – Слушай, Гейтс, посмотри там в Интернете, чей потомок наш Стрельников. Да-да, на предмет классовой благонадежности. Давай, и мухой ко мне!

Полковник беспокойно заёрзал на стуле.

– А в чем, собственно, дело? Я просто так спросил…

– Чтой-то вам, товарищ полковник, поплохело? – генерал, веселясь, азартно потер ладони. – Сейчас мы пороемся в твоем родословном бельишке и в два счета выявим… Может, ты у нас из неблагонадежных!

Вошел Гейтс. Положил перед генералом лист бумаги с текстом. Сказал разочарованно:

– Полковник безупречен. А жаль.

Генерал пробежал глазами по тексту, бросил на полковника завистливый взгляд.

– Повезло тебе, полковник, тут сказано, что ты можешь гордиться своими предками. Ты у нас потомок стрелков древнерусского войска или из оружейных мастеров…

– А вы из каких будете, товарищ генерал? – спросил загордившийся полковник, чувствуя явно облегчение: пронесло!

– У-у, у меня дела плохи. – Генерал достал из внутреннего кармана кителя сложенный вчетверо лист, развернул его. – Читаю тебе. Только ты, полковник, никому не говори, загрызут ведь! Итак, Зарембо – древний дворянский род, многие были воеводами и епископами. Мало того, мои предки были замешаны в убийстве польского короля. То бишь фамилия моя проистекает от эксплуататоров трудового народа и убивцев. Видишь, какой это зверь, генеалогический компромат!

– Но это же чушь! – взволнованно воскликнул полковник, изумляясь: как генерал полиции может придавать значение такой бредятине. – Это просто бред сивой кобылы!

– Не скажи… – многозначительно заметил генерал. – Это до той поры бред, пока он не упакован как надо и хода ему с умыслом не дадено! А когда пресса разнесет, что силовики региона, все сплошь из князьёв, царедворцев и прочих душителей трудового народа, травят кандидата в губернаторы, который десять лет вел регион по пути социально-экономических успехов, тут такая вонь подымется – до Москвы всё завоняет. И что тогда делать нашему начальству? Разбираться же никто не будет, кто от царского генерала идет, а кто от пролетария. А электорат… Он чью сторону возьмет, потомков графьев-князьёв или того, у кого бабушка прачка была? Вот ведь какая дьявольщина, понимаешь?

Полковнику стало нехорошо от такого глубокомысленного прогноза опасности, таящейся в бреде сивой кобылы. Он жалобно сказал:

– Егор Кузьмич, я мент, я ничего в этом не понимаю, то, что по нашей части положено – я сделаю. А насчет всей этой вони, я… увольте, тут же шею можно свернуть!

– О том и речь! Ты… – генерал навел, как ствол, указательный палец на полковника. – По сугубо нашей части всё протопчи, стрельба на кладбище, пропажа чемодана, криминальные захоронения… чтобы у нас всё было бумажка к бумажке! СК, ФСБ, прокуратура по своим вопросам тоже всё отработают. Мы сегодня встречались, расписали, что – кому. Я тебе все карты открыл, чтобы ты знал, в каком формате дело находится. С Лядовым и Клычовым работай дистанционно, не спугни. Ситуация с геокомпроматом должны вызреть. Всё. Докладывай лично!

В садах вокруг дома Марии Владимировны пели соловьи. Сквозь яблони в открытое окно было видно, как в темно-синем небе медленно догорает закатная заря благословенного летнего дня. Бегемот, сидя на диване, смотрел телевизор, хвост его нервно подрагивал, как перед прыжком на мышь. Грим и Машенька склонились за столом над большим в кожаном переплете семейным альбомом, разглядывали фотографии рода Грушницких.

– Вот мой прадед, какой бравый, правда?

Со старинного фото на Грима строго смотрел высокий, поджарый, с тонкими чертами лица человек в генеральском мундире с какими-то наградами по всей груди. Позади него на стене угадывался портрет царя. Грима слегка передёрнуло, сегодня на рассвете он держал в руках мощи этого человека, и поручил вот этому графу Грушницкому стеречь деньги… Мария Владимировна заметила, что Грим вздрогнул.

– Ты опять в обморок собрался? Что ты так нервно на него реагируешь?!

– Ты же сама сказала, впечатлительный я, – попробовал отшутиться Грим.

– Фу, всё врешь ты! – фыркнула она, искоса посмотрев на Грима. Бегемот мяукнул и выпрыгнул в окно.

– Видишь, Бегемот тоже так считает. Ничего, всё тайное становится явным…

Грим отмолчался, делая вид, что очень увлечен разглядыванием фотографии, на которой были важный, с пышными бакенбардами мужчина в сюртуке с цепочкой от часов и женщина в богатом, до пят, платье.

– А это мои дедушка с бабушкой. Он в революцию уехал из России. Бабушка осталась, она беременная была, маму мою носила, он ей сказал, что время смутное, в дороге всякое может случиться и ей лучше остаться, родить здесь, а он потом их заберет… Бабушка родила мою маму, ждала-ждала, а дед не появился, исчез бесследно. То ли убили его в дороге, то ли он их бросил – неизвестно. А вот моя мама…

На Грима ласково, с нежной улыбкой смотрела молодая чудной красоты женщина с явными чертами лица Машеньки.

– Боже мой, ты просто копия своей мамы! – воскликнул Грим, уставившись на Машеньку.

– Какая грубая лесть! – отмахнулась Машенька. – Маме здесь тридцать лет, а я пенсионерка. Что, такая я хуже?

– Лучше! Ты лучше! – пылко сказал Грим. – Ты не пенсионерка, ты… графиня!

– Тьфу! – опять фыркнула Машенька. – Что-то заклинило тебя на этом графстве! Вот, смотри, а это мой папа…

Грим увидел портрет полковника КГБ… Задумался. Осторожно произнес:

– Граф, он же и полковник КГБ… Надо же, какой поворот.

– Да-а, это история для нас с мамой загадочная и печальная. – Машенька погладила ладонью портрет отца. – Мы с мамой не знали, что он полковник КГБ. Для нас папа был доктор исторических наук, работал замдиректора в НИИ истории и этнографии. Он часто и надолго уезжал, говорил, что в какие-то экспедиции. А потом нам сказали, что он был резидентом в Европе, работал с русской эмиграцией. Там его раскрыли и убили. Какой-то внук казачьего атамана папу застрелил. К нам генерал приезжал, всё рассказал, привез папины ордена, спрашивал, не надо ли нам чего. И подписку с нас взял о неразглашении, её срок кончился только в прошлом году…

– Да-а. А с мамой что?

– О-ох, – вздохнула Машенька. – Это вообще был такой кошмар… Мама как-то странно отреагировала на эту историю, она на папу, представь себе, обиделась. Всё возмущалась, терзала меня, мол, почему он её обманывал, спрашивала, как я думаю, была ли у него там женщина, а может там у него и дети были. Потом она начала ходить в КГБ с этими вопросами, кричала там, плакала, требовала раскрыть всё. Угрожала им, что, мол, в газету пойдет. И пошла, рассказала там, что она жена кэгэбэшного разведчика, которого убили в Париже, представляешь!?

Из редакции сразу позвонили в КГБ, те приехали и увезли маму в психушку. Мне сказали, чтобы я не волновалась, мол, ничего страшного, просто у мамы психическое расстройство, и ей надо подлечиться. Сказали, что через неделю я могу её навестить, а пока ходить не надо, у мамы сейчас обострение. Я и не пошла. А она там ровно через неделю умерла. Так они её сами похоронили, быстро, вроде как тайком от всех. Меня только к гробу уже на кладбище привезли, показали и закопали… Мне сказали, что подписка о неразглашении на меня тоже распространяется и продолжает действовать. Вроде как дали понять, чтобы я помалкивала…

Она замолчала. Грим, впечатленный услышанным, сидел, нахмурившись. Так, прижавшись плечами друг к другу, они долго молча смотрели в окно, в синюю ночь, в которой самозабвенно перекликались трелями счастливые соловьи…

Поодаль от школы на скамейке сидел человек в круглых, как у черепахи Тортилы, очках, с набок съехавшей на лысине мятой кепочке. Сидел, сжимая ногами потасканный портфельчик и постукивал по ладони свернутой в трубку газетой. Натуральный ботаник. Или провинциальный учитель. Это был Клычов. Он с утра пораньше обосновался на этой скамейке напротив входа в школу в ожидании директора и сейчас, от нечего делать, наблюдал за молодой полной бабёнкой, которая нервно вышагивала туда-сюда у входных дверей в школу. За углом переминался с ноги на ногу, будто ему было невтерпёж по малой нужде, юный обалдуй. То и дело он, вытягивая, как тощий гусак, шею, выглядывал из-за угла и отрицательно качал головой женщине – директора пока не вижу! Клычов понял, что толстая – мамаша этого прыщеватого акселерата, и сейчас будет сцена дачи взятки за выправленный аттестат.

Директор шагал широко, весело, беспечно, радуясь солнцу, зелени, вообще своей молодой удачной жизни. И, двигаясь так, ударился в полненькую, которая встала перед ним стеной, цепко ухватила его под локоть, что-то зачастила. Директор склонился к ней ухом, согласно кивал, по всему было видно, понимал суть происходящего. У входных дверей они стиснулись плечами и бёдрами, скрывая от любопытствующих свою манипуляцию. Но Клычов увидел, как конверт белой птицей юркнул во внутренний карман пиджака директора. Теперь была его очередь. Он подхватил свой тощий, явно пустой портфельчик, и двинулся в школе. Полненькая была вся в неге от удачи, расслабленная, будто директор школы только что доставил ей большое женское удовольствие.

– Что, взял? – спросил Клычов, проходя мимо. Женщина в ужасе отпрянула от него. В школьном вестибюле он прислушался и пошел на звук шагов директора. В школе не было ни души, только топающий директор и неслышно идущий вслед за ним Клычов. Он поднялся на второй этаж, в середине коридора в открытой двери мелькнула спина директора. В его приемной Клычов постоял немного, прислушиваясь. Услышав, что директор сел в свое кресло, Клычов шагнул в кабинет, натянув на лицо радостную улыбку.

– Приветствую вас, коллега!

Директор как раз вытаскивал из конверта купюры. Увидев прущего на него через кабинет хромого, очкастого, в жёваной кепчонке мужика, он вздрогнул, бросил конверт под стол. Сдавленно просипел:

– Простите, не припомню…

– Мы с вами коллеги, я из соседней области, завуч средней школы, историк, Юрий Сергеевич Брунько, можно просто Юра! – выдал длинной пулеметной очередью Клычов, сел по-свойски – коллеги же! – и опять нажал на гашетку, не давая директору опомниться. – Узнали о вашей идее педагогического театра одного актера! Театрально-психологическая увертюра к уроку истории! Вы новатор в педагогике! Это ноу-хау!

Директор расслабился, откинулся на спинку кресла, продолжая прижимать подошвой к полу конверт. Пошутил, но не без гордости:

– Да-а, пошла слава по Руси великой!

– Еще как пошла! – льстиво продолжил вдохновлять директора Клычов. – Я по обмену опытом, мы бы хотели подхватить ваше… – тут Клычов запнулся, не зная, как назвать всю эту чертовщину с превращением укравшего два миллиона евро в классиков марксизма-ленинизма, но быстро нашелся: – Ваше изобретение! Вы не могли бы дать нам координаты этого мастера, мы бы его подключили к нашей работе.

– Это мой эксклюзив! – ревностно сказал директор.

– Мы не будем вам мешать. Будьте так любезны, сведите с этим мастером, а? Мы готовы заплатить за услугу… – Клычов без обиняков достал портмоне, вынул две пятитысячных купюры и положил их перед директором. – Эксклюзив стоит денег. Понятное дело…

Директору стало совсем хорошо, на полу под башмаком лежали тридцать тысяч, на столе десять тысяч, а день только начинался!

– Запишите номер… Записали? Диктую проверочно. Сошлитесь на меня, скажете, что звоните по моей рекомендации, но – условие, он может сотрудничать с вами только в свободное от нас время!

– Договорились! – Клычов встал, потеряв всякий интерес к директору. На пороге полуобернулся, многозначительно сказал:

– Я, если что, еще загляну…

Он, воодушевленный, вышел из школы. Тут же, на ступенях, развернул бумажку, которую цепко держал в руке, внимательно посмотрел на записанный номер. Его подмывало сейчас же позвонить этому козлу, он даже начал набирать номер, но остановил себя. Надо было продумать, как вести себя, что предпринять, если тот сразу согласится на встречу…

Лядов приехал в офис в начале десятого, чем насторожил секретаршу. Она испуганно глянула на шефа, осторожно напомнила:

– Матвей Алексеевич, у вас же в девять тридцать депутатская комиссия!

Лядов отмахнулся, быстро прошел в кабинет, закрыл за собой дверь. Секретарша в тревоге, но и сгорая от женского любопытства, проскакала на цырлах к двери, прижалась к ней ухом. Услышала клацанье замка – Лядов открыл свой личный сейф и через минуту – замок опять клацнул – закрыл его. Лицо секретарши приняло озадаченное выражение, на вверенной ей территории происходило нечто из ряда вон выходящее, но – что?! Опасаясь, что шеф сейчас выйдет (может он заехал, чтобы взять нечто в своем офисе), она также на цырлах проскакала к своему креслу. И – вздрогнула всем телом – селектор громко скомандовал: «Зайди!» Готовая с утра пораньше к любому повороту событий, она расстегнула на кофточке две верхних пуговички и вошла в кабинет… Лядов сидел за столом, вперившись в одинокий лист бумаги, на котором секретарша молниеносным взглядом увидела одну прерывистую строчку, это были фамилии. Расстёгнутых пуговичек он не заметил, Лядов смотрел на фамилии и перед его глазами стоял тот момент встречи с губернатором, когда ноль первый дал ему лист бумаги с четырьмя фамилиями руководителей силовых структур региона. Секретарша стояла перед ним, готовая к любым действиям. Избавившись от наваждения, Лядов поднял на нее глаза.

– Позвони Ройзману и пошли за ним машину, пусть приедет немедленно!

С того самого момента, когда в квартире Ройзмана зазвонил телефон, и жена Сима сказала ему, что его срочно вызывает Лядов, Ефим Моисеевич вел себя так, будто с его семьей и с ним лично происходила катастрофа, и он ничем не мог помочь ни своей Симе, ни двум дочерям, Бэлочке и Розочке.

Директор историко-краеведческого музея и ответсекретарь созданного Лядовым общественного дворянского собрания вылетел из подъезда своей хрущевской пятиэтажки так, будто его вытолкали взашей. И замер, ошеломленный, перед угольночерным, посверкивающим как глыба антрацита на солнце, огромным джипом. Опасаясь прикоснуться к его дверце, Ройзман начал тянуть время, достал из кармана галстук и сунул в него голову, как в петлю. Водитель открыл ему дверцу, насмешливо наблюдая, как этот человечек неловко влезает в необъятное чрево салона.

Из джипа Ройзман вывалился также неловко, засеменил к офису Лядова, по коридору и вовсе побежал мелкими шажками. Секретарша указала ему глазами на дверь, мол, ладно уж, входи, коли позвали, чудо в перьях! Ройзман вошел в кабинет, двигаясь, будто по тонкому льду. Увидев самого Лядова собственной персоной, воссиял, поспешил к нему, поднимая на ходу руку для рукопожатия. Лядов властным жестом пресек этот всплеск подобострастного восторга – молча указал пальцем на стул напротив себя, и в размышлении – как построить разговор – принялся изучающе разглядывать большого специалиста по платному восстановлению родословных сиятельных особ. Обозрев затасканную одежонку Ройзмана и его лицо, на котором было написано, что этот, как его, Ефим Моисеевич, готов броситься ради него на любую амбразуру, Лядов решил начать с гонорара. Достал из ящика и протянул ему купюру в пятьсот евро.

– Чего ты ходишь как… – Лядов брезгливо поморщился. – На вот, оденься поприличнее, ты теперь со мной работаешь, к тебе серьезные люди пойдут, надо соответствовать! – Лядов показал на себя, одетого немыслимо шикарно для директора краеведческого музея.

– Извините, Матвей Алексеевич, не успел надеть парадное, – соврал Ефим Моисеевич и сделал неуловимо стремительное движение кистью руки – Лядов подивился сноровке, с которой Ройзман смахнул со стола купюру, сунул её во внутренний карман пиджака и опять уставился на Лядова, всем своим видом спрашивая: «чего изволите?».

– Ладно, это мелочи. Есть тема… – Лядов подал Ройзману лист бумаги, бросил перед ним на стол ручку. – Пиши… Новиков, Зарембо, Моисеенко. Написал?

Ройзман кивнул, почтительно вернул ручку, склонив голову на бок, оценивающе посмотрел поверх очков на фамилии.

– Я могу спросить, кто эти уважаемые люди?

– Какая тебе разница? Это не твой вопрос! – оборвал его Лядов. – Ты мне вот что скажи… Ты можешь составить родословную этих людей с негативным уклоном?

Ефим Моисеевич еще раз глянул на фамилии, задумчиво поскреб ногтями щеку и презрительно фыркнул.

– Это элементарно.

– Вот и хорошо! – Лядов опять открыл ящик стола, достал из него и положил перед мастером родословных стопку евро.

– Здесь четыре тысячи, по тысяче за фамилию. Мне нужны не просто их родословные, на каждого нужен генеалогический компромат. Убойный. Просёк?

– Прекрасный термин! – восхищенно воскликнул Ефим Моисеевич, кося глазом на стопку купюр. – Это просто научная формула! – и деликатно указал пальцем на деньги. – Разрешите взять?

– Бери-бери, это твое, – Лядов пальцем толкнул деньги поближе к Ройзману. – Отработаешь?

– О-о, для вас с удовольствием! – Ефим Моисеевич также молниеносно отправил деньги в карман. – Сколько вы даете мне времени?

– Сутки на фамилию хватит?

– Это даже много! – Ройзман был полон энтузиазма.

– Значит, через четыре дня должен быть результат, – Лядов глянул в календарь. – Сегодня двадцать пятое, двадцать девятого жду. Каждого на отдельном листе. В одном экземпляре! Только мне! И никому ни слова! Сделаешь – позвони.

– Я всё понял. Я сделаю! – горячо поклялся Ройзман и решил тотчас вдохновить Матвея Алексеевича. – По Новикову уже сейчас могу сказать, что эта фамилия чаще других встречается в преступном мире. Новиковы отбывают наказание за убийства, грабежи, воровство…

Глаза у Лядова вылезли на лоб.

– А ты откуда это знаешь?!

– Это утверждает эксперт по управлению персоналом Борис Хигир, у него по ряду фамилий есть убедительная криминальная статистика, – скромно ответил Ефим Моисеевич. – Если от нее пойти по времени назад, может быть хороший, как вы выразились, генеалогический компромат…

Лядов по новому посмотрел на Ройзмана, покачал головой и впервые обратился к нему на «вы» и по имени-отчеству.

– Вы страшный человек, Ефим Моисеевич.

– Для вас нет, – вдруг произнес Ройзман и спокойно посмотрел прямо в глаза Лядову. – Для вас я полезный человек…

Лядов насторожился, сузив глаза, холодно глянул на этого «полезного человека» и, чтобы скрыть возникшую настороженность, шутливо спросил:

– А про мою фамилию ты что знаешь?

– Да как можно, зачем мне такой вопрос?! – Ефим Моисеевич, возмущенный таким гнусным подозрением, схватился руками за грудь.

– Да не ври ты! – Лядов махнул на него ладонью, как на пролетавшую муху. – Давай, колись!

Ефим Моисеевич выразительно посмотрел на Лядова, пожал плечами, мол, ну смотри, сам виноват.

Протянул ему сложенный вчетверо лист бумаги и пошел вон из кабинета. Лядов с острым любопытством развернул лист, начал читать вслух…

– Прозвище Ляд восходит к старинному нарицательному «ляд» со значением «все плохое, вредное», а также «чёрт» и «тунеядец». В ярославских говорах лядом называют сектантов. В другой версии «холодный, равнодушный человек»…

Ошалевший, он поднял взгляд от бумаги. Ройзмана в кабинете уже не было. Лядов, глядя на дверь, злобно буркнул:

– Ну, гад!

Машенька в садике перед окном занималась цветами. Грим в комнате за столом неторопливо перелистывал семейный альбом Грушницких, вглядывался в лица, задумывался. Бегемот лежал на подоконнике, попеременно посматривая на обоих. Грим взял договор с банком, пробежал по тексту глазами, окликнул Машеньку.

– У тебя калькулятор есть?

– Где-то был, – она отвлеклась от цветов. – Сейчас посмотрю…

Грим взял у нее калькулятор, пригласил сесть рядом.

– Ты проценты считать умеешь?

– Да. А что?

– Мы же с этой беготней не посчитали, десять процентов с суммы вклада это сколько?

Машенька выложила на калькуляторе сумму вклада, начала нажимать кнопочки и вдруг испуганно ойкнула.

– Кошмар какой-то, получается шестьсот пятьдесят тысяч рублей в месяц!

– Да ну! Не может быть, ты пересчитай…

Она с тщанием пересчитала второй раз, совсем испуганная уставилась на Грима.

– Я же говорю – кошмар! Такие деньжищи, даже страшно!

Грим, напротив, приятно удивленный таким наваром, довольный потер ладонями. Развеселился.

– А вот скажите мне, графиня, сколько вам ежемесячно надо денег для полного счастья?

– «Сколько надо» зависит не от суммы, а от желаний человека, – рассудительно ответила графиня. Грим весело приставал:

– Ну вот если у вас разумные желания, сколько вам надо в месяц?

– Если разумные… – графиня сосредоточенно начала подсчитывать… – если бы у меня была пенсия тридцать тысяч, мне этого было бы достаточно для полного счастья!

Грим хмыкнул.

– Да?! Я тоже подсчитывал, мне для полного счастья было бы достаточно двадцать тысяч. Во как достаточно! – Он провел большим пальцем по горлу. – Ваши тридцать и мои двадцать это пятьдесят тысяч на двоих для полного счастья. Но – вчера! А здесь шестьсот пятьдесят тысяч ежемесячно! И это кроме суммы вклада… Действительно, кошмар! И что же мы будем делать с такими деньгами?

Она долго молча и внимательно смотрела на Грима. Потом также молча вышла из дома, села на скамейку у крыльца, всё думая над вопросом Грима. Вышел и Грим, сел рядом с ней… Наконец Машенька ответила:

– Эти деньги для нас как мусор. Нам же их девать некуда. Давай помогать людям.

– Каким людям? – не понял Грим.

– Страждущих много… – Машенька показала на соседскую крышу домика, видневшуюся сквозь ветви яблонь. – Вот, например, Веника видел? У него ногу выправить денег нет…

Ответ графини Грушницкой оказался для него неожиданным.

– Да-a, помогать людям это красиво. Благородно, можно сказать, – легкомысленно съёрничал Грим и тотчас осёкся, напоровшись на взгляд Машеньки. – Извини, это я по глупости брякнул, от больших денег крыша поехала.

– Нам помирать скоро, – Машенька говорила тихо, но твердо. – Что же мы будем, сидеть на этих деньгах как собака на сене? Какой в них смысл? Это же, сам сказал, воровские деньги, они же и были у людей украдены. Вот и надо их людям вернуть. Не вообще людям, а с умом, страждущим…

– Круговорот бабла в природе! – опять брякнул Грим и испуганно заткнул рот ладонью. Машенька укоризненно посмотрела на него.

– Ты говоришь, как цитируешь кого-то. У тебя что, ничего своего не осталось? Совсем одичал в своем театре!

Грим театрально схватил Машеньку за руку, в раскаянии припал к ней губами. Опять помимо воли воскликнул как на сцене:

– Язык мой – враг мой!

Зазвонил его телефон. Грим вытащил трубку из штанов, прижал её к уху, оттопырив мизинец. Его подмывало дурачиться.

– Дзержинский у аппарата!

В трубке затарахтела бодрая скороговорка.

– Рад слышать вас! Я завуч школы из соседнего региона, ваш телефон мне дал директор школы, в которой вы ведете театр одного актера по сценическому перевоплощению…

Грим, несколько озадаченный, отвел трубку от уха. Завуч школы из соседнего региона продолжал тарахтеть, как пулемет.

– Мы хотели бы в новом учебном году наладить с вами сотрудничество, готовы предложить выгодные для вас условия, надо бы встретиться обсудить детали…

– До нового учебного года еще надо дожить, – сказал в трубку Грим, уже настороженный. – Сентябрь-то вон когда…

– Конечно, конечно! Но встретиться, обсудить детали надо сейчас. Где мы увидимся? Я могу подъехать прямо к вам…

– Я перезвоню. – Грим отключил абонента. Посмотрел его номер во входящих звонках. Последние цифры были пятерки. Три пятерки…

Машенька всё поняла по выражению лица Грима. Тревожно спросила:

– Это они?

– Да. Они. – Грим, напряженный, быстро соображал. И сообразил… – Так, Машенька! Страждущим будем помогать, и не только Венику. Мы всех этих спецназовцев хоть на ноги, хоть на уши поставим! Мы поможем им, они помогут нам… Но сейчас надо проделать ряд мероприятий. Собирайся! Форма одежды парадная!

Выходя из дома, он взял их паспорта, сунул в пакет фотоальбом семьи Грушницких.

В офисе Мегафона они купили себе новые сотки, взяли другие номера. В ближайшем кафе Грим усадил Машеньку за чашку кофе. Заскочил в парикмахерскую.