Текст книги "Свитки. Современное прочтение знаковых текстов Библии"

Рассматривать каждую из этих антиномий можно с бесконечной внимательностью, зачастую рождающей аллегорические толкования, которые все дальше уводят читателя или слушателя от оригинальных смыслов. Всегда важно помнить – в некоторых темных комнатах действительно нет черных кошек.

Так обстоит дело и в данном стихе. Ветхий завет прост, прям и категоричен – возлюби ближнего (см. Лев. 19:18; Зах. 8:17) и возненавидь врага (см. Втор. 23: 6; Исх. 17: 14–16). Отсюда и антиномия об уместности каждого из этих явлений в свое время. Современного читателя может потрясти даже такое будничное упоминание реалий того времени, как например: Через год, в то время когда цари выходят на войну (1 Пар. 20:1) – массовое убийство и насилие воспринимается так же буднично, как жатва зерновых. Но потрясение современного читателя как раз и происходит только из-за укоренения европейской культуры в жизни и учении Христа, Который настаивает: А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных (Мф. 5: 44–45).

Что пользы работающему от того, над чем он трудится? Видел я эту заботу, которую дал Бог сыном человеческим, чтобы они упражнялись в том. Все соделал Он прекрасным в свое время, и вложил мир в сердце их, хотя человек не может постигнуть дел, которые Бог делает, от начала до конца. Познал я, что нет для них ничего лучшего, как веселиться и делать доброе в жизни своей. И если какой человек ест и пьет, и видит доброе во всяком труде своем, то это – дар Божий. Познал я, что все, что делает Бог, пребывает вовек: к тому нечего прибавлять и от того нечего убавить, – и Бог делает так, чтобы благоговели пред лицем Его. Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было, – и Бог воззовет прошедшее (Еккл. 3:9-15).

Итак, после череды антиномий следует возвращение к теме второй главы – о смысле труда и вообще всякого созидания.

Налицо внутренний авторский конфликт. С одной стороны, Соломон готов согласиться с озвученной схемой, что вкушать от плода своих честных трудов – наивысшее благо для человека на земле (Еккл. 2: 10); но уже в следующем стихе он в ужасе отвергается от собственных трудов и их результатов – из-за страха смерти.

Псалтырь приводит в пример человеческой гордости и самонадеянности поля и земли, названные именами своих предыдущих владельцев: В мыслях у них, что домы их вечны, и что жилища их в род ирод, и земли свои они называют своими именами; а затем мы видим радикальное уничижение не только делающих так, но и всякого человека вообще: Но человек в чести не пребудет; он уподобится животным, которые погибают (Пс. 48: 12, 13). Мы увидим, что рассуждения третьей главы, пусть и перемежающиеся темами социальной справедливости/несправедливости, закончатся так же.

Слово итрон буквально обозначает «остаток», переводится как «выгода» или «польза» и всегда сопряжено по тексту со словом, обозначающим «труд». «Забота» – это и есть те труды, которые дал Бог человеку, о чем мы говорили подробно в первой главе, труды, в которых Адам должен возрастать, возделывая Эдем, или же тяжелые труды на земле, испытавшей на себе результаты человеческого падения, – они также возводят Адама в исполнении заповеди к Богу и в то же время не дают ему забыть о своей перстности, ограниченности, чтобы он не возомнил себя равным Творцу. В любом случае, это и есть итрон, полезный остаток от приложенных усилий. И Соломон задается вопросом: во всяком ли труде он присутствует, результаты любого ли труда положительно соотносятся с планом Бога, давшего повеление человеку работать для развития?

Веселье и наслаждение плодами своих трудов – не уникальный рецепт от Соломона, да он и сам с ним не всегда согласен. Это достаточно общее место ближневосточной литературы мудрых, роднящее Екклесиаст с «Эпосом о Гильгамеше», о чем подробнее поговорим в следующих главах.

Еще видел я под солнцем: место суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда. И сказал я в сердце своем: «праведного и нечестивого будет судить Бог; потому что время для всякой вещи и [суд] над всяким делом там» (Еккл. 3:16–17).

Эти и подобные им стихи, наряду с арамейским словоупотреблением и еще рядом особенностей, наводят исследователей на мысль, что всемогущий царь Израиля Соломон не мог быть автором данного произведения. Такого типа рассуждение звучит совершенно естественно в устах бессильного мудреца-созерцателя – но не человека, об административной мощи которого, равно как и о мудрости, в том числе в делах суда, повествует Писание. Упоминание же Бога, вершащего суд, с которым не справляются, а точнее, не хотят справляться бесчестные судьи, есть не более чем роспись автора в собственном бессилии изменить ситуацию, что для Соломона решительно невозможно.

Следующий фрагмент – одно из самых проблемных антропологических рассуждений в Писании:

Сказал я в сердце своем о сынах человеческих, чтобы испытал их Бог, и чтобы они видели, что они сами по себе животные; потому что участь сынов человеческих и участь животных – участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все – суета! Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах. Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю? (Еккл. 3:18–21).

В оригинале эти стихи имеют довольно сложный порядок слов и синтаксис, поэтому мнения еврейских комментаторов сильно разнятся. Мецудат Давид утверждает, что в стихе говорится следующее: относительно Бога люди подобны скоту, то есть в сравнении с Творцом человек – ничтожен, а Ибн Эзра – что Вседержитель избрал человека среди всех других существ, но сыны человеческие сами, а не Бог, сравнивают себя со скотом.

В среде христианских толкователей царит относительное единомыслие. Лишь святитель Григорий Великий, придерживающийся мнения о том, что Екклесиаст озвучивает в своей книге сначала позицию глупца, а потом позицию мудреца, просто относит слова о единстве человека и животных к первому голосу – глупца.

Бытие указывает на принципиальное отличие творения человека от остального мира. Именно о людях размышление Предвечного совета Троицы: сотворим человека по образу Нашему по подобию Нашему (Быт. 1:26) для владычества над всем творением. Здесь же автор не просто указывает на классическую для Книги Бытия мысль о единоприродности человека и животных по их телесности, в чем солидарны и христианские и еврейские комментаторы. Он ставит вопрос не о физиологии, а о посмертии. Отличается ли оно у человека и животных, если разницы в физиологии нет?

На это вопрошание сам Соломон даст ответ в последних стихах 12-й главы. Библейский текст настаивает – разница есть и души людские не подобны душам животных. Словом нефеш Ветхий Завет обозначает витальные силы всякого живого существа, нефеш есть и у животных, и у человека. Но только человек получает от Бога дыхание жизни и становится душою живою. Это-то и есть собственно душа человеческая – нешама, а не витальность как таковая, отличающая живое от неживого.

Итак увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это – доля его; ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него? (Еккл. 3: 22).

Частое вопрошание: «Кто видел, кто знает, есть ли что-то за горизонтом человеческой жизни?» – вот боль Екклесиаста. За это книгу любили христианские отцы-комментаторы, так как на все ее честные и болезненные вопросы, пусть и через столетия, но был дан решительный и однозначный ответ.

Глава 4

И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, о утешителя у них нет; и в руке угнетающих их – сило, о утешителя у них нет. И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; о блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем (Еккл. 4:1–3).

Автор возвращается к темам, прозвучавшим в 16-м стихе 3-й главы. В Библии немало написано о притеснениях сильными слабых, об отсутствии правого суда, о зле социального неравенства, больше всего – в пророческих книгах. Пророк не просто констатирует проблему, он говорит, что Бог на стороне слабого и Он сокрушит сильных земли, тех, кто не протянули слабому руку помощи, то есть не исполнили функций, возложенных на них Богом вместе с богатством и силой.

У Екклесиаста, как и у большинства представителей учительной литературы Израиля, Бог безмолвствует. Это последний пласт израильской литературы. Закон – Тора, Пятикнижие – это активное слово Бога, обращающегося к творению и к Своему народу. Пророки и историческая литература – повествование об истории развития отношений с Богом, ответ Израиля на слова Бога и во многом также диалог между Яхве и Его народом. А учительная литература – рефлексия книжников на первые два блока, теоретизация, осмысление сказанного и сделанного и попытка дать некие универсальные советы исходя из осуществленной рецепции.

Потому и рассуждения Когелета о проблемах социума так тяжко беспросветны. Вот сила – на нее нет управы. Вот угнетение – нет защитника. Хотя Библия учит, что Бог принимает вопли вдов и воздыхания притесняемых, как каждого конкретного человека, так и целого народа. Пример тому – вопль народа Израильского, даже не обращенный к Богу, а просто крик боли (см. Исх. 2: 23–25). Бог слышит его и начинает действовать.

Из беспросветной картины социума, наблюдаемой Екклесиастом, вырастает радикальный негативизм по отношению к жизни вообще, помноженный на абсолютный перфекционизм из серии «все или ничего». Ибн Эзра считает, что Соломон из гордости превозносит долю мертвых: «Любой человек предпочтет получить кару с Небес, чем претерпеть притеснения со стороны подобных ему, и потому предпочтет смерть жизни». Он же считает оборот о выкидыше не более чем яркой метафорой. Однако многие из законоучителей Израиля в своих теологических спорах пришли к тем же выводам, что и Соломон. Школы Гилеля и Шамая после двух с половиной лет спора заключили, что человеку лучше не рождаться на свет.

Видел я также, что всякий труд и всякий успех в делах производят взаимную между людьми зависть. И это – суета и томление духа! Глупый [сидит], сложив свои руки, и съедает плоть свою. Лучше горсть с покоем, нежели пригоршни с трудом и томлением духа (Еккл. 4: 4–6).

Мысль о том, что успех в делах порождает зависть окружающих, достаточно тривиальна. Так же очевиден суетный характер зависти. Человек завидует не потому, что хочет нечто приобрести, а из желания оказаться не хуже объекта зависти, то есть мотивируется гордостью. Святитель Василий Великий с горечью констатирует, что «как ржа есть болезнь хлебного зерна, так и зависть есть недуг дружбы» (Беседа о зависти), то есть чаще возникает в отношениях между близкими людьми, во многом благодаря взаимной вовлеченности в жизнь другого. Хотя теперь, заметим, достаточно просто подписаться на несколько соответствующих инстаграм-аккаунтов, чтобы этот недуг расцвел пышным цветом.

Относительно праздности, находящейся в связке с завистью – когда глупец сложа руки завидует богатствам другого, – прекрасно сказано в Апостольских постановлениях, где дается ответ на прикладной вопрос, всякому ли нуждающемуся нужно подавать милостыню: «…а кто терпит недостаток в житейском от расточительности, или от пьянства, или от праздности, тот недостоин не только пожертвования, но и Церкви Божией, ибо Писание говорит о таковых, утверждая, что ленивый опускает руку свою в чашу и не хочет донести ее до рта своего (Притч. 19: 24)… ибо праздность воистину есть мать голода» (Апостольские постановления. 2: 4).

И обратился я и увидел еще суету под солнцем; [человек] одинокий, и другого нет; ни сына, ни брата нет у него; а всем трудам его нет конца, и глаз его не насыщается богатством. «Для кого же я тружусь и лишаю душу мою блага?» И это – суета и недоброе дело! Двоим лучше, нежели одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их: ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его. Также, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться? И если станет преодолевать кто-либо одного, то двое устоят против него: и нитка, втрое скрученная, нескоро порвется (Еккл. 4: 7-12).

Среди беспросветного нуара, который нагнетает Екклесиаст, очень утешительно слышать от него слова о важности человеческой дружбы и поддержки (встретятся они и в последующих главах). Ввиду эгоцентричности, которую автор демонстрирует на протяжении как минимум половины книги, это замечание приобретает особую ценность.

Если мы придерживаемся точки зрения, согласно которой автором текста является Соломон, то будет полезным вспомнить, что при многочисленности потомков Давида Соломон взошел на престол именно через посредничество и помощь придворных – его матери Вирсавии, пророка Нафана и священника Садока (см. 3 Цар. 1). Остальные давидиды поддержали в качестве наследника престола другого сына Давида – заговорщика Адонию, которого Соломон в итоге предал смерти (3 Цар. 2: 13–25). Впоследствии, окруженный тысячью придворных, Соломон понимал, что не имеет надежной опоры в ком-либо из родственников. Как показало время, не обрел он ее и в сыне.

Если учесть, что автор несколько раз называет наслаждение плодами трудов единственно доступной для человека радостью, то партнерство, коллаборация в этом верный помощник. По сути, мы видим здесь одну из достаточно ранних практических, не религиозных или мифологических, мотиваций к совместной деятельности. Петр Хрисолог замечает: «Человеческая непорочность недолго стоит, если, горделиво полагаясь на себя, презирает общество и не желает иметь товарища» (Письма, 170).

Христианские толкователи отмечают, вслед за Соломоном, что совместное делание – лучший путь к духовному преуспеянию. Это безусловно верно не только для брака, но и для уединенной жизни. Являясь поборником монашеского общежития, святитель Василий Великий напоминает монахам, что «само понятие любви Христовой не позволяет каждому иметь в виду свое собственное, ибо сказано: Любовь не ищет своего. А жизнь, со всеми разобщенная, имеет одну цель – служение собственным потребам каждого» (Правила, пространно изложенные, Правило 7). Мудрецы Талмуда единомысленны со святителем. Рабби Ханина говорит: «Много Торы выучил я от своих учителей, еще больше – от друзей, а [занимаясь] с учениками – больше всего» (Вавилонский Талмуд, Таанит, 7а).

Лучше бедный, но умный юноша, нежели старый, но неразумный царь, который не умеет принимать советы; ибо тот из темницы выйдет на царство, хотя родился в царстве своем бедным. Видел я всех живущих, которые ходят под солнцем, с этим другим юношею, который займет место того. Не было числа всему народу, который был перед ним, хотя позднейшие не порадуются им. И это – суета и томление духа! (Еккл. 4:13–16).

Первая параллель из библейской истории – Иосиф, из темницы вышедший на царство. Нестыковка в том, что царь Египта как раз внял совету Иосифа и это сохранило страну, а Иосифа возвеличило. Иудейские толкователи приводят здесь размышления об Аврааме – разумном юноше и Нимроде – сумасбродном старике-правителе; однако эту параллель можно считать несостоятельной, так как сам библейский текст указывает на разницу в семь поколений между ними.

В бесчисленном народе, о котором говорит автор в этой аллегории, можно усмотреть параллель с домом Давида. Давид – мудрый юноша, притесняемый прежним царем, Саулом, не сумевшим убить его или отправить в темницу, но страстно этого искавшим (см. 1 Цар. 19: 1). И не было числа всему народу, который был перед ним, – то есть приветствовавшим воцарение Давида. А позднейшие, упомянутые в 16-м стихе, – та часть Израиля, которая в итоге отторглась от дома Давида, образовав Северное царство с центром в Самарии. Увы, военные победы Давида и экономическая мощь Соломона оказались суетою и томлением духа, рассеялись как туман – гевель. На эту мысль наводит и Таргум, где в соответствующем месте прямо говорится о распаде царства при Ровоаме и отторжении десяти колен от дома Давида.

Наблюдай за ногою твоею, когда идешь в дом Божий, и будь готов более к слушанию, нежели к жертвоприношению; ибо они не думают, что худо делают (Еккл. 4:17).

Финал 4-й главы, скорее, относится к началу 5-й, первая часть которой посвящена взаимоотношениям человека и Бога.

Поднимаемая в стихе тема созвучна пророческим текстам, делающим упор на исполнение моральных заповедей, а не ритуальных предписаний закона. Вспомним фрагмент из Книги Исаии, один из самых страшных пророческих текстов, передающий слова Вседержителя к истово религиозным грешникам: Новомесячия ваши и праздники ваши ненавидит душа Моя: они бремя для Меня; Мне тяжело нести их. И когда вы простираете руки ваши, Я закрываю от вас очи Мои; и когда вы умножаете моления ваши, Я не слышу: ваши руки полны крови. Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих; перестаньте делать зло; научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенного, защищайте сироту, вступайтесь за вдову (Ис. 1:14–17).

И автор Книги Екклесиаст настаивает, что в храмовом богослужении важнее слушание и, как следствие, исполнение Закона, которое не заканчивается тут же – вознесением определенных жертв. Такое благочестие осуждают и еще более архаичные Притчи, где примером «богобоязненности» служит прелюбодейка, заманивающая путника словами: мирная жертва у меня: сегодня я совершила обеты мои; поэтому и вышла навстречу тебе, чтобы отыскать тебя, и – нашла тебя; коврами я убрала постель мою, разноцветными тканями Египетскими; спальню мою надушила смирною, алоем и корицею; зайди, будем упиваться нежностями до утра, насладимся любовью, потому что мужа нет дома: он отправился в дальнюю дорогу (Притч. 7: 14–19) – то есть обеты свои я исполнила, Богу должное воздала, как святыню получила часть жертвы, принесла домой и использовала для тяжкого преступления – угощала ею чужого мужчину, склоняя его ко греху.

О подобном напоминает и Закон, говоря: Не вноси платы блудницы и цены пса в дом Господа Бога твоего ни по какому обету, ибо то и другое есть мерзость пред Господом Богом твоим (Втор. 23: 18). Здесь речь идет не о собаках, которые, из-за игнорирования культурного контекста, считаются нечистыми животными, а о мужчинах, которые наряду с женщинами занимались ритуальной проституцией и назывались псами в культурах Междуречья. То есть не от всякого приобретения могут быть пожертвованы деньги в Дом Господень. Это помнили и священники, склонившие Иуду Искариота к предательству. Когда он вернул им деньги, они не положили монеты в храмовую сокровищницу, так как это – цена крови (Мф. 27: 6), хотя и праведно, с их точки зрения, пролитой.

Они не думают, что худо делают: глупцы не думают, что делают худо, пытаясь договориться с Богом в рамках ритуалов, но не впуская Его в свою жизнь. Подобным образом поступают и христиане выходного дня, лишь в первую половину воскресенья помнящие о том, что Бог – Владыка их жизни. Ставящие свечи и делающие аборты, причащающиеся и прелюбодействующие, исповедающиеся и дающие взятки, говорящие о патриотизме и развязывающие войны… Увы – первое не освободит от ответственности за второе без деятельного изменения жизни!

Глава 5

Не торопись языком твоим, и сердце твое да не спешит произнести слово пред Богом; потому что Бог на небе, а ты на земле; поэтому слова твои да будут немноги. Ибо, как сновидения бывают при множестве забот, так голос глупого познается при множестве слов (Еккл. 5:1–2).

В последующих главах мы увидим системное противостояние Екклесиаста традиционной израильской мудрости, представленной идеологией Притч. Однако традиционный корпус идей не отвергается автором полностью, здесь нет стремления к принципиальной деконструкции, а лишь несогласие с простой теодицеей, с простыми способами оправдания благого Бога за наличие в мире зла.

Идея о благе немногословности, о ее преимуществе в отношениях между людьми звучит в Притчах: Скудоумный высказывает презрение к ближнему своему; но разумный человек молчит (Притч. 11: 12), равно как и мысль о том, что молчание украшает всякого: И глупец, когда молчит, может показаться мудрым, и затворяющий уста свои – благоразумным (Притч. 17: 28), впоследствии прижившаяся у нас в выражении: «Помолчи, за умного сойдешь».

В рассматриваемых же стихах автор отвлекается ненадолго от социального поля и саморефлексии и переходит к отношениям с Богом. Здесь мы видим прямое продолжение последнего стиха четвертой главы, начавшего тему: Наблюдай за ногою твоею, когда идешь в дом Божий, и будь готов более к слушанию, нежели к жертвоприношению. Мы упоминали, что в этом Когелет продолжает пророческую традицию, как, например, говорит Осия: Ибо Я милости хочу, а не жертвы, и Боговедения более, нежели всесожжений (Ос. 6: 6).

Ту же мысль продолжает Соломон и относительно молитвы, говоря, что не в многословии она заключается, а в трезвости, собранности и внимании, и упирая при этом на дистанцию между Богом и человеком: Бог на небе, а ты на земле, то есть, по сути, высказывая ту же мысль, что и автор Притчей: Начало мудрости – страх Господень» (Притч. 1: 7). Но если в Притчах эта тема напрямую высказывается более десяти раз, то Екклесиаст ни разу не формулирует ее таким образом, хотя и дает на это однозначное указание.

Рав Элиша Галико замечает: «Два доказательства того, что молитва должна быть краткой: Моше, молясь за свою прокаженную сестру Мирьям, произнес всего пять слов: „О, Боже, умоляю, исцели ее!“ (Числ. 12: 13), Первосвященник, единственный раз в году входя в святая святых, произносил краткую молитву (Вавилонский Талмуд, Йома, 52б)».

Христианскими комментаторами эти стихи рассматриваются скорее применительно к богословию, нежели к молитве. «…И безопаснее, и благочестивее веровать, что величие Божие превыше разумения, нежели определяя границы славы Его какими-нибудь другими предположениями, думать, что не существует ничего выше постигаемого разумом», – говорит святитель Григорий Нисский (Против Евномия, 2.1).

В Новом Завете мы слышим слова Христа: молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны (Мф. 6: 7). Как это важно для нас, и говорить не приходится. К храмовым ритуалам мы, как правило, проявляем большее рвение, чем к исполнению моральных заповедей; всякий ритуал, как сумма действий, всегда осуществим и временно ограничен, проще говоря, имеет ясно обозначенные начало и конец, процесс же исполнения моральных заповедей таких границ не имеет. Более того, в Новом Завете Христос из ограничивающих заповедей закона выводит поистине безграничные заповеди благодати.

То же и с молитвой. Это слишком субъективное состояние, чтобы, не имея достаточного навыка внутренней жизни, понять, хорошо или плохо ты молишься. А вот критерий «много/мало» ясен и понятен. И как в большинстве жизненных ситуаций мы предпочитаем выбрать «много», так и здесь для пущего эффекта предпочитаем взять количеством. Безусловно, есть и оборотная сторона, за немногословием может скрываться не духовная зрелость и страх Божий, а обыкновенная лень, да и Христос призывал быть упорными и настойчивыми в молитвах (Лк. 18: 7). Но универсального рецепта здесь, как и во всяком внутреннем делании, не существует. Повторим только, что само по себе число молитв никак не влияет на их принятие, слышание Богом.

Когда даешь обет Богу, то не медли исполнить его, потому что Он не благоволит к глупым: что обещал, исполни. Лучше тебе не обещать, нежели обещать и не исполнить. Не дозволяй устам твоим вводить в грех плоть твою, и не говори пред Ангелом [Божиим]: «это – ошибка!» Для чего тебе [делать], чтобы Бог прогневался но слово твое и разрушил дело рук твоих? Ибо во множестве сновидений, как и во множестве слов, – много суеты; но ты бойся Бога (Еккл. 5:3–6).

Ветхий Завет настаивает: если кто даст обет Господу, или поклянется клятвою, положив зарок на душу свою, то он не должен нарушать слова своего, но должен исполнить все, что вышло из уст его (Числ. 30: 3). Обеты, клятвы, то есть конкретные и зримые воздаяния Богу за помощь и успех в просимом, – традиционная форма всякой вообще религиозности. Ближневосточный регион не исключение; вотивные (приносимые по обету, от латинского votum – «желание, воля, обет») дары, посвященные богам стелы, воздвигнутые в благодарность алтари встречаются во множестве. В Ветхом Завете описано, как патриарх Иаков воздвигает памятный знак на месте явления ему Бога и возливает на него жертвенное масло, тем самым и вознося жертву и помазывая, посвящая Богу жертвенник (Быт. 28: 17–19), при этом Иаков произносит обет – обещает, если Бог исполнит его просьбы, посвятить это место Богу как регулярный жертвенник, отделяя десятую часть имущества на его содержание. Это лишь один пример.

И в христианской культуре обет – регулярная практика, унаследованная с тех самых древних времен. Те же вотивные дары на иконах, иногда даже, в традициях древности, воспроизводящие просимое или полученное: отлитые в серебре и золоте младенцы, здоровые органы – глаза, руки и прочее, вплоть до автомобилей. Обетные храмы, а в случае сильных мира сего – и обетные монастыри.

При этом никакой обет не является залогом исполнения просимого, не устанавливает товарно-денежные отношения с Богом, как будто бы Ему нужна золотая подвеска на икону, новый храм или монастырь. Ему нужно чистое человеческое сердце, полное любви и милосердия; конечно, из усердия к Богу можно давать такого рода обеты, но только при соблюдении этого важнейшего условия.

Тем не менее преподобный Паисий Святогорец указывает, что, желая прославить Бога, лучше не приобретать в храм очередной новый потир, на котором будет служиться святейшее из Таинств – Литургия, а воспользоваться другими жертвенниками, о которых Иоанн Златоуст говорит, что они во множестве установлены в каждом селении. Это нуждающиеся члены христианской общины: престарелая вдова, небогатая многодетная семья, погорельцы и так далее – не пьяницы и тунеядцы, а честные люди, которые не могут выбраться из финансовой ямы. Оказанная им помощь будет приятнейшим всесожжением перед лицом Божиим, по апостольскому слову: Чистое и непорочное благочестие пред Богом и Отцем есть то, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях и хранить себя неоскверненным от мира (Иак. 1: 27).

…Не говори пред Ангелом [Божиим]: «это – ошибка!» Пассаж про ангела добавляет тексту мистичности, хотя слово «ангел», обозначает всего лишь «вестника», «посланца», и ничуть не менее верным вариантом перевода было бы: «не говори посланнику: „это ошибка“» – то есть когда из святилища придет служитель за обещанным тобою, не говори, что ты был неправильно понят.

Ибо во множестве сновидений, как и во множестве слов, – много суеты… Важное замечание о снах, которым мы часто пытаемся придать какой-либо дополнительный смысл, ища в них ответы. За исключением немногих случаев, когда через сон Бог дает некое знание праведнику, Библия воспринимает сны как нечто абсолютно эфемерное: Как сон, улетит, и не найдут его; и, как ночное видение, исчезнет (Иов. 20: 8) – говорит о беззаконниках один из друзей Иова. Аналогичную параллель мы видим и в Псалтири (см. Пс. 89: 6).

Толкователи единодушны: не следует искать в данном физиологическом явлении ни вопросов, ни ответов. «Сновидения есть некие признаки умственной деятельности», «некие подобия бывшего наяву и отголоски произведенного чувством и мыслью» – отмечает святитель Григорий Нисский (Об устроении человека, Гл. 13). Раши говорит: «…виденное во сне обычно появляется из-за того, что человек в течение дня долго предается определенным мыслям, погружаясь в них»; Мецудат Давид: «Когда во сне человек видит смесь множества вещей, это происходит от того, что он наелся разнообразной еды… либо по причине дел, которыми он занимался в течение дня» (Свиток Когелет, 141).

Если ты увидишь в какой области притеснение бедному и нарушение суда и правды, то не удивляйся этому: потому что над высоким наблюдает высший, а над ними еще высший; превосходство же страны в целом есть царь, заботящийся о стране (Еккл. 5: 7–8).

В другом варианте перевода прочитываются две самостоятельные мысли: первая – что не нужно отчаиваться в отсутствии правосудия на земле, «ибо высоко-высоко страж, очень высоко над ними», то есть, несмотря на кажущуюся неразбериху, мир соблюдается Богом. Вторая мысль – «преимущество земли – во всем, царь – возделанному полю», то есть, несмотря на блеск золота, и царь подчинен возделываемому полю.

В нашем варианте перевода мы слышим мысль, озвученную главою ранее – в 16-м и 17-м стихах 3-й главы. Там говорится о беззакониях в местах, где должна господствовать правда, и упоминается о суде; здесь – о том, что рыба гниет с головы: не удивляйся беззакониям и нарушениям суда, так как меньшие делают это, глядя на больших, а над всеми ними царь. Это регулярная тема ближневосточной литературы – утверждение прямой взаимосвязи между моральным обликом правителя и жизнью народа. Так и в Библии, когда Давид, совершив опрометчивый поступок, повлекший моровую язву в Израиле, восклицает: вот, я согрешил, я поступил беззаконно; а эти овцы, что сделали они? пусть же рука Твоя обратится на меня и на дом отца моего (2 Цар. 24: 17).

Кто любит серебро, тот не насытится серебром, и кто любит богатство, тому нет пользы от того. И это – суета! Умножается имущество, умножаются и потребляющие его; и какое благо для владеющего им: разве только смотреть своими глазами? Сладок сон трудящегося, мало ли, много ли он съест; но пресыщение богатого не дает ему уснуть (Еккл. 5: 9-11).

Если первый вариант перевода стиха 8 верен, здесь мы видим логичное продолжение фрагмента. Мысль о том, что и царь подчинен возделываемому полю, продолжается тем, что сколько бы ни было серебра, им не наешься. Параллель из греческой мифологии: царь Мидас, испросив себе у Диониса дар превращать все, к чему он прикасался, в золото, потом очень пожалел об этом и в итоге избавился от дара-проклятия.

Ряд еврейских комментаторов видит в словах о сладком сне труженика не просто покой человека, идущего средним путем, воздерживающегося как от бедности, так и от богатства, а метафору смерти праведника (Раши; Эц Йосеф; Мидраш Танхума, Ки Тиса, 3). Таргум говорит: «Сладок сон того, кто служит Владыке мира всем сердцем. Будет он покоиться в могиле, мало лет служил он Владыке мира или много, а в грядущем мире он пожнет плоды своих деяний. Если богат человек мудростью, занимался он Торой в этом мире и был прилежным в учебе, то мудрость Божией Торы будет пребывать с ним в могиле и не оставит его одного, как жена не оставляет мужа спать одного» (Свиток Когелет, 153). Долгую или короткую жизнь прожил праведник, все, собранное его трудами, это плоды правды, с ними он спокойно уходит в иной мир; многое же стяжание грешника не дает ему пребывать после смерти в покое. С общим смыслом книги такое видение соотносится плохо, но осветить эту грань понимания необходимо.