Текст книги "Уничтожить Израиль"

Александр Щелоков
Уничтожить Израиль

Злое солнце Черных песков

Тяжелая железная дверь, отделявшая от мира вонючий подвал, пропахший мочой и острым людским потом, со скрипом открылась. В проеме, загородив свет, падавший снаружи, возникла фигура охранника. Это был мордоворот с красной опухшей рожей и безумными глазами – то ли обкуренный, то ли просто какой-то дикий. Огромный туркмен – полтора метра в плечах, два ростом – крутил в руках резиновый дрын. Но резина на нем была для понта, она скрывала кусок стальной арматуры.

Когда его глаза привыкли к полумраку, он оглядел заключенных и сипатым голосом кадрового сифилитика задал вопрос:

– Эй ты, русский, тебе хорошо у нас?

Не дожидаясь ответа, добавил:

– Ты потерпи. Вечером я дежурить приду и тебе Афганистан устрою…

И загоготал утробным смехом, довольный собой и своим остроумием.

Дверь закрылась. Глухой раскатистый смех еще некоторое время раздавался снаружи.

Андрей с детства осознавал себя азиатом. Русским азиатом, если говорить точно. Родился в Чимкенте, вырос в Фергане. С детства знал казахский, узбекский и туркменский языки, во время еды мог обходиться без ложки, брал из казана мясо или плов не двумя пальцами, а, по меньшей мере, тремя или даже всей пятерней. Чтобы не нарушать местного этикета, даже водку пил из пиалушки, а после еды умел ласкающим движением ладоней огладить щеки от скул к подбородку и благоговейно произнести мусульманское благодарственное слово окончанию трапезы – «омин», по смыслу сходное с христианским «аминь».

После окончания института нефти и газа в Москве Андрей охотно вернулся в Среднюю Азию и начал работать инженером на нефтяных промыслах в Туркмении. Здесь, на каракумской жаре, прокалился до самых печенок, научился в зной дуть чал – кислое верблюжье молоко, разбавленное водой, хорошо утолявшее жажду. Стоически терпел заунывные мелодии местной музыки и песен, которые нескончаемым потоком катились по всем волнам эфира.

Знание тюркских языков и дурацкая уверенность в том, что демократия не делится на европейскую и азиатскую, стали причинами, которые с верхней площадки буровой вышки опустили Андрея в вонючий подвал зиндана – туркменской кутузки.

Дело, которым Андрей занимался, меньше всего было связано с бумагами и политикой. Казалось, знай работай, зарабатывай и живи. Однако система требовала, чтобы верноподданные начинали каждый день с подтверждения своей любви к великому туркменбаши. Верные подкаблучники Супернияза Текеханова хорошо знали, что темными южными ночами, когда в невыносимой каракумской духоте плавятся мозги, в чью-то мятежную голову могут прийти черные идеи тлетворных европейских свобод. Поэтому проверять, не появились ли они там в темное время суток, полагалось по утрам. Клятву верности туркменбаши ежедневно произносили школьники, военные, даже заключенные. «Пусть у меня отпадет рука, – говорили они, – если я подниму ее на туркменбаши. Пусть у меня отсохнет язык, если я скажу о нем плохое слово».

– Это очень разумно, – просвещал Андрея начальник промысла Атабай Бекмурадов.

Атабай был сокурсником Андрея. Все годы учебы они считались не разлей вода. Андрей помогал Атабаю писать курсовые, вместе они работали в студенческом стройотряде на целине в Казахстане, а после выпуска из института по распределению приняли решение ехать в Туркмению.

Атабай в силу родства быстро нашел поддержку в Ашхабаде и выбился в начальство.

За годы институтской учебы Атабай приобрел пристрастие к дорогим костюмам европейского покроя, к шляпам и галстукам. На промысле он обязательно появлялся в темных очках и с серебристым кейсом в руке. Но высшая школа ни в коей мере не затронула его глубинные азиатские инстинкты. Если Андрей с первого дня работы держался одинаково со всеми, с кем работал – с мастерами, помощниками мастеров и рабочими, то Атабай такого рода вольностей в общении с подчиненными не допускал. Даже инженеры, подходя к нему, прикладывали правую ладонь к груди и склоняли голову в знак почтения, а два небрежно поданных пальца принимали двумя руками, как подарок.

На этой почве между друзьями обозначились первые расхождения. Подходя к Атабаю и разговаривая с ним, Андрей никогда не перегибался в угодливом поклоне. В результате, несмотря на туркменскую изнурительную жару, их отношения медленно охлаждались.

Разрыв произошел, как это часто случается, внезапно, и по последствиям оказался для Андрея катастрофическим.

В обществе двух инженеров промысла и в присутствии Атабая, с беспечностью наивного чудака, который верил, что свобода слова – это достояние демократического общества, Андрей назвал благословенного эмира Туркмении великим Текеханом-кутакбаши.

Кутак – местное, отнюдь не ругательное название природного инструмента, которым мужчины испокон веков пользуются, чтобы продолжать род.

Услыхав слова Андрея, Атабай резко встал.

– Назаров, я всегда знал, что ты скрытый великодержавный шовинист. Но когда дело касается великого человека, любимого нашим народом вождя и отца нации, я такое терпеть не могу. Ты понесешь суровое наказание.

В тот же день Андрея арестовали, и он оказался в зиндане.

Тюрьма – изобретение европейское. Зиндан – азиатское. Каждый хан, каждый эмир вносил в его создание изощренность своего ума и жестокость.

Кокандский хан Худояр, возводя для себя дворец-крепость, построил зиндан с величайшей изобретательностью. Тюремные камеры в нем были расположены под пандусом, который служил единственным путем для проезда в ворота крепости. Поскольку помост строился наклонным, камеры были разными. Самые строгие располагались в начале пандуса, туда заключенных заставляли вползать на пузе, и они отбывали срок лежа. На такую участь хан обрекал своих самых заклятых врагов. В других камерах можно было обретаться только сидя. Наконец, у самой крепостной стены, где пандус примыкал к воротам, камеры позволяли заключенным вставать во весь рост. Здесь содержались те, кого в зиндан бросали лишь для острастки и кого в скором времени предполагалось освободить.

В старинной песне русских каторжан есть такие слова:

 
– Динь-дон, динь-дон,
Слышен звон кандальный…
 

Куда точнее для азиата песня звучит, если ее петь так:

 
– Зан-дан, зин-дан,
Слышен звон кандальный…
 

К Андрею прямо на рабочем месте у газонасосной станции подошли двое. Что произошло после неожиданного удара по голове, Андрей сразу не понял. Белое солнце пустыни вдруг раздвоилось и двойники поплыли в разные стороны. Когда слепящие диски снова собрались в один, на запястьях арестованного защелкнулись наручники, а его самого затолкали в машину.

До вечера Андрея продержали в тесной камере отделения милиции в полном одиночестве. Ему не давали ни воды, ни еды. Когда он сам попросил попить, на него посмотрели как на психа.

– Ты больше ничего не хочешь?

– Нет, только пить.

– Заключенным воды не привозили, – сообщил охранник.

– А если человек хочет пить?

– Ты не человек.

– А кто?

– Не знаю, может маймун. Обезьян, который еще не стал человеком.

– Как определяется, кто человек, а кто нет?

– Очень просто. Кто здесь у нас любит Текехана-туркменбаши, тот человек. Кто не любит – маймун или еще хуже.

– Значит, мне и прокурор не положен?

– Тебе зоопарк положен. Отвезут в Ашгабад, посадят в клетку. Будут людям за деньги показывать. Напишут табличку – «Маймун, который не любит великого туркменбаши». Прокурор туда сам придет со своими детьми. Показать им тебя.

Вечером Андрея перевезли из отделения в зиндан и втолкнули в полутемный подвал. Дверь узилища была огромной и толстой. Помещение, которое превратили в темницу, строили при советской власти под бомбоубежище на случай войны. Конечно, войны атомной. Долбить в такую дверь кулаком и выбить из нее звук было просто невозможно.

Тусклая лампочка – двадцать пять свечей, не более, – была спрятана в углубление кирпичной стены и закрыта металлической решеткой. В камере царил полумрак. Ни нар, ни другого вида лежаков в узком помещении не было. Видимо, начальство зиндана считало подобные вещи излишеством, без которого заключенные в состоянии обойтись. И они обходились.

Некоторое время Андрей стоял у двери, чтобы дать глазам привыкнуть к полумраку, который вонял застарелыми запахами вокзального сортира. Наконец он разглядел в дальнем в углу двух человек. Один из них сидел на полу, держался правой рукой за левое плечо и негромко постанывал. Второй стоял рядом, прислонившись к стене в позе, которая не оставляла сомнений в серьезном настрое ее принявшего. Но скорее всего она извещала не о стремлении к нападению, а о готовности к защите.

– Сен кым? – по-туркменски спросил Андрея стоявший у стены. – Ты кто?

– Теперь и сам не знаю, – также по-туркменски ответил Андрей. – Все время считал себя человеком, а сегодня сказали, что обезьяна – маймун…

– Ты русский? Как зовут?

– Андрей.

– Я Мурад.

– Что с ним? – спросил Андрей и показал на сидевшего в углу.

– Это Дурды. Мой брат. Эти шакалы сломали ему руку.

– Давай посмотрим, что с рукой, – Андрей приблизился к сидевшему.

– Сильно болит? – спросил у него.

– Сильно, – сквозь зубы процедил тот и застонал. – У-у-у…

Андрею пришлось опуститься рядом на корточки. Он осторожно ощупал руку Дурды от локтя к плечу. Судя по распухшему и неестественно перекошенному плечевому суставу, у Дурды был вывих. С травмами такого рода Андрей уже сталкивался. Один раз плечо вывихнул рабочий, упавший с площадки буровой вышки. В другой это произошло с его другом, когда тот опрокинулся вместе с автомобилем. В обоих случаях суставы вправляли врачи, но Андрей ассистировал и хорошо запомнил, каких действий от костоправа требуют подобные ситуации.

– Слушай, – сказал Андрей, -тебе надо помочь.

– Ты доктор? – спросил Дурды, на миг перестав постанывать.

– Почти. Слесарь-гинеколог.

– А-а, – протянул Мурад понимающе. – Это хорошо. Тогда помоги брату.

– Немного боюсь.

– Почему? – спросил Мурад.

– Ему будет очень больно. Он заорет, а ты подумаешь, что я собрался его убить…

– Мне и так больно, хуже не бывает, – сказал Дурды. – Очень больно. Лечи. Буду терпеть.

Андрей осторожно ощупал его плечо.

– Плохо, Дурды. Как это тебя угораздило?

– Собака Огыз, – ответил за него Мурад. – Этот здоровый охранник.

Андрей улыбнулся: объяснение звучало забавно. Огыз значит бык. «Собака Бык» – просто здорово. Вроде немецкого «швайнехунд» – свиная собака. И оба определения, подумал Андрей, хорошо походили к бугаю-мордовороту, который втолкнул его в этот подвал.

Сустав Андрей вправил достаточно просто. Дурды не закричал: он просто отключился, выпав на миг вообще из всех ощущений. Его положили на пол, похлопали по щекам.

– Где я? – спросил Дурды, когда открыл глаза.

– Лежи, все в порядке, – успокоил его брат и тут же обратился к Андрею. – Я не спрашиваю, за что тебя сюда бросили. Все равно не скажешь правду. Но за что бы ты ни оказался в этой яме, спасибо тебе за помощь.

– Почему не скажу? Мне скрывать нечего. Я назвал президента кутакбаши. А значит, я изменник, враг народа и террорист.

– Какой же ты враг? – Мурад засмеялся. – Просто наш президент так велик, что ты дотянулся взглядом лишь до его колен или чуть выше.

– Ладно, Мурад, философия нам не поможет. Нужны другие решения.

– Какие? Подумал? – спросил Мурад. – Что думаешь делать?

– А что делают заключенные во всех тюрьмах? Пытаются сбежать.

– Хорошо сказал, – Дурды, все еще лежавший на полу, приподнял голову. – Только разве это можно сделать?

– Очень можно, – Мурад говорил о побеге как о деле решенном. – Войдет охранник, его надо убить. Взять оружие, выйти и убить остальных. Они свиньи, не жалко.

– Может, не стоит? – высказал сомнение Андрей.

– Может, не стоит, – без малейшего сопротивления согласился Мурад и тут же жестко, стараясь подавить любую возможность возражений со стороны Андрея, добавил: – Но очень нужно. – А чтобы русский не объяснил для себя его настойчивость неоправданной кровожадностью, пояснил: – Если эти шакалы останутся живы, моему брату – конец. Тебе тоже. Мне – обязательно.

– Все, – сказал Андрей. – Это мы решили. Теперь надо договориться, как будем действовать.

– Убивать буду я, – объявил Мурад.

– Почему? – спросил Андрей. Брать на себя убийство не хотелось, но испуг показывать тоже не стоило.

– Убивать змею нельзя доверять даже другу, его рука может дрогнуть.

– Хоп, – сказал Андрей. – Забито.

Вместе с Мурадом они обошли камеру, выбрали места, откуда удобнее всего напасть на охранника, и главное – сумели отделить из основания стены ослабленный сыростью кусок камня.

Дурды, следивший за их приготовлениями, заметил:

– Вы только не зарывайтесь. Он будет сопротивляться и может сильно поддать.

– В драке халву не раздают, – успокоил брата Мурад. – Мы к колючкам готовы. Прорвемся.

– Я знаю, – согласился Дурды. – Даже коза до Мекки дойдет, если волк не съест.

Волк их не съел. Облегчило задачу то, что Огыз по натуре был пиен – завзятый пьяница и, когда ввалился в камеру, еле держался на ногах.

– Смотри, – сказал Мурад, – он пьянее водки. Вот хорошо!

– Берем? – спросил Андрей.

Мурад кивнул.

Стражник остановился у входа и поманил пальцем Андрея:

– Иди сюда, кафир. Пойдем учиться.

– Зачем? – спросил Андрей. – Я и так все знаю.

Он заводил Огыза, заставляя того отойти от двери. И тот действительно размахнулся дубинкой и сделал шаг вперед:

– Ты еще говорить смеешь!

Мурад скользнул вдоль стены и оказался за спиной бугая. Удар каменной глыбой по бритой голове оказался настолько сильным, что глыба в руке Мурада развалилась на две части.

Огыз качнулся, на мгновение застыл на месте и рухнул на пол лицом вниз.

Андрей подскочил к нему, вытащил из сжатых пальцев дубинку, вынул из кобуры пистолет, взял с пола наручники.

– Как он?

– Готов, – ответил Андрей. – Мертвее камня.

Дурды сделал жест омовения, проведя ладонями по щекам, и гнусаво пропел:

– Аллахума гфир ля-ху, Аллахума саббит ху! – Аллах прости его, Аллах укрепи его.

Андрей узнал слова молитвы, произносимой после погребения покойника, и заметил:

– Надо было сказать шайтану: забери его, он твой.

– Я бы сказал, но просить у шайтана услуги грешно. Аллах сам решит, куда деть эту морду.

– Все, пошли, – сказал Мурад и протянул руку к Андрею. – Дай мне дубинку. Я иду первым.

Мурад медленно поднимался по щербатым и грязным ступеням. За ним, стараясь держаться к нему как можно ближе, шел Андрей.

У открытой двери в караульное помещение Мурад остановился. Прижался к стене, прислушался.

Охранники резались в нарды. Двое играли, один болел то за одного, то за другого. Он громко хлопал в ладоши, объявлял очки, выпадавшие на костях, и весело комментировал ходы, то и дело охая и ахая.

Мурад осторожно заглянул в караулку. Сизый сигаретный дым плавал там под тусклой лампочкой.

Игроки сидели за столом, а пирамида с автоматами стояла у правой стены на расстоянии двух шагов от входа.

Обернувшись к Андрею, Мурад показал ему на пальцах: трое. Потом ткнул себя в грудь и поднял указательный палец – я первый. Сделал жест, будто брал оружие.

Андрей кивнул, обозначив готовность.

Мурад поднял три пальца левой руки и стал их по одному загибать. Раз! Два! Три! Влетев в караулку, он со всего маху ударил дубинкой по затылку охранника, сидевшего к нему спиной. Широкоплечий детина ткнулся носом в игровую доску.

Мурад запрыгнул на стол и ударил второго игрока по макушке. Тот вместе со стулом с грохотом рухнул на пол.

Андрей метнулся вправо к оружейной стойке. Четыре автомата с потертыми ложами и без штыков, но снаряженные магазинами, стояли ровным рядом.

Андрей схватил один, отщелкнул предохранитель и передернул затвор. И вовремя. Тот, что болел за обоих игроков, сразу успел отскочить в дальний угол и упасть на пол. Лежа, он выхватил пистолет из кобуры и два раза нажал на спуск.

Караулка наполнилась оглушающим грохотом и вонючим пороховым дымом. Пули ударились о бетонную стену и, срикошетив, с визгом пролетели по комнате.

Андрей держал автомат, но противника не видел. Начинать стрельбу в таком положении не имело смысла.

Однако третий выстрел не прозвучал. Затвор пистолета закусил стреляную гильзу и не дослал новый патрон в патронник.

Андрей прыгнул за стол и прижал автомат к голове охранника.

– Брось оружие!

Тут же к ним подскочил Мурад и ударил противника палкой по голове.

Они быстро оттащили охранников в камеру, вывели оттуда Дурды и направились к проходной у железных ворот.

Два стражника сидели в тесной каморке за столом, на котором возвышался крепко закопченный казан с вареным мясом. Оба находились под балдой, это было видно невооруженным глазом: красные физиономии, от которых можно было прикуривать, блестящие глаза, рвавшиеся из орбит.

Взять их с автоматами в руках не составило большого труда. Обоих положили на пол. Потом Андрей вырвал из розетки шнур телефона и ногой раскрошил аппарат.

Одного охранника отправили к остальным в камеру, второго, который долго искал ключи от ворот гаража, чтобы не терять времени, приковали наручниками в коридоре к водопроводной трубе.

Остатки варева из котла Мурад переложил в кастрюлю: им еще нужно будет немного подкрепиться.

В гараже они обнаружили запыленную, изрядно помятую «Ауди». Мурад сел за руль, вырвал из замка зажигания провода, соединял их и запустил двигатель. Вывел машину во двор, усадил в нее брата. Потом прошел к воротам, загремел задвижкой и осторожно открыл калитку. Выглянул на улицу. Она была пустынна от перекрестка до перекрестка.

Подозвал рукой Андрея:

– Ты открой ворота, я выведу машину на улицу. Потом ворота закрой и выходи. Хоп?

У Андрея мелькнула гнусная мысль: а что если Мурад не станет ждать и умотает, оставив его за воротами? Кто они, эти бандиты? Но все же протянул Мураду открытую ладонь.

– Хоп!

Мурад звонко шлепнул по ней двумя пальцами и пошел к машине.

Андрей взялся за железный стержень, воткнутый в две металлические петли, и вытащил его. Ворота распахнулись на удивление легко.

Машина медленно выехала на улицу.

Андрей, не выглядывая наружу, стал закрывать ворота. Не оставлять же тюремный двор открытым.

– Эй, давай быстрее! – Мурад, приоткрыв дверцу и высунувшись из машины по пояс, махал ему.

Когда Андрей забрался в салон, густо провонявший бензином, и машина тронулась, Мурад вдруг спросил:

– Почему ты поверил, что я тебя не оставлю?

– А почему я должен думать, что у туркмена нет чести?

– Спасибо, Андрей.

Теперь уже Мурад протянул ему ладонь, и Андрей ударил по ней всей пятерней.

Машина резко рванулась с места.

– Ты случайно не танкист? – спросил Андрей Мурада.

– Все умеем, – весело крикнул тот. Похоже, он балдел от того, что держал в руках руль. А насчет того, не был ли танкистом – Андрей спросил, заметив, что водитель не знает разницы между ездой по ровной дороге и ямам. На избитой дороге Мурад словно нарочно выбирал рытвину поглубже и старался попасть в нее всеми четырьмя колесами. Может быть, конечно, дело было в том, что их машина была слепа на одну фару, а та, что работала, бросала на дорогу бледный пучок света, в котором на скорости что-либо разглядеть толком не удавалось.

Дурды стиль вождения брата переносил стоически. Когда машину мотало из стороны в сторону, он хватался здоровой рукой за спинку переднего сиденья и лишь скрипел зубами. Больное плечо все время давало о себе знать, но просить брата сбавить скорость Дурды не пытался. В ту ночь в скорости было их спасение.

Эта скорость стала причиной первого инцидента, которого беглецы никак не желали.

На одном из перекрестков, который Мурад пытался проскочить с ходу, без задержки, они зацепили бампером «Мерседес», пересекавший улицу справа. Громкий звук, такой, словно кто-то ударил молотком по пустой железной бочке, заставил Мурада выругаться.

– Они здесь не умеют ездить! Там за рулем совсем ишак! Надо ему морду бить! – За рулем Мурад потерял чувство реальности и ощущал себя крутым автоджигитом, который при любом дорожном инциденте начинает качать права, считая себя заведомо правым. – Глаза ему… – Мурад не закончил фразу – сзади замигал синий маяк и залилась воем сирена.

«Мерседес» оказался патрульной полицейской машиной.

Автомобиль следует выбирать, как коня. Садиться в первую попавшуюся колымагу допустимо только в крайней нужде. Андрей это прекрасно знал, но поделать ничего не мог – нужда у них была самой что ни есть крайней.

Долбаный рыдван с кольцами на черном капоте в молодости носил гордое имя «Ауди», но какой-то лихой наездник загнал тачку до крайности, и теперь она воспринимала каждый посыл вперед с громким чиханьем и пуканьем. Чихало в карбюраторе, пукало в выхлопной трубе. Последнее меньше всего раздражало Андрея. Выстрелы, громыхавшие через неравные промежутки времени, в какой-то мере сдерживали рвение преследователей: попробуй угадай – лупят в тебя из охотничьего обреза или из чего другого с еще большим дулом.

Расстраивало другое: подвеска звонко бренчала на рытвинах амортизаторы не держали и кузов ударялся об ограничители так, что казалось, в какой-то момент вся эта безумная конструкция разлетится на части.

Серый «Мерседес», словно привязанный, сохранял дистанцию – катил, не отставая и не приближаясь. Кто знает, может, там уже угадали, что старый рыдван не выдержит серьезной гонки и вскоре развалится по дороге. Значит, главное не догнать, а загнать старую клячу.

– Зараза! – выругался Андрей, когда в очередной раз на выбоине колымага вздрогнула, а все они подлетели до потолка.

– Не ругай его, – по-русски сказал Дурды. – Он хороший, только старый очень. И муки дорожные лучше мук загробных…

Они проехали еще километра два, когда Мурад сказал:

– Держитесь крепко, сейчас налево пошел!

И тут же, не дав никому понять, что делает, вертанул руль. Машина застонала, как живое существо. Карбюратор чихнул. Выхлопная пукнула сдвоенным залпом.

– Ты куда?! – заорал Андрей с нескрываемой яростью. Его шарахнуло о борт с такой силой, что бок заныл и локоть пронзила острая боль.

– Сейчас хорошо будет! – Мурад выкрикнул это и засмеялся. – Сейчас хорошо!

– Зачем свернул?! – Андрей шлепнул Мурада ладонью по спине. – Э, зачем?!

– Я хитрый, – голос Мурада озорно звенел. – Этот ишак не умеет здесь ездить. Ты увидишь!

Мурад резко прибавил газу. Машину теперь трясло прямо лихорадочно. Луч фары вдруг вонзился в темное небо и дорога исчезла из виду. Когда нос «Ауди» резко клюнул, Мурад опять крутанул руль влево, и стало видно, что они по узкой дорожке спускаются в глубь огромного котлована.

– Ты куда поехал?! – закричал Дурды. – Там же нет выезда!

– Все! – радостно ответил ему Мурад. – Подохли собаки!

Андрей и Дурды обернулись и увидели, как, сверкая огнями, будто огромный снаряд, в пустоте летит «Мерседес».

В момент, когда на взгорке свет фар ушел вверх, преследователи, не знавшие дороги, вовремя не повернули налево и с ходу влетели в котлован.

– Как ты угадал, что они не остановятся?

– Маленький дурак по сравнению с большим – мудрец. А ты видел в нашей милиции маленьких дураков?

– Надо съехать вниз, – предложил Андрей. – Возьмем оружие и документы.

– Э, – возразил Дурды, – у нас много оружия.

– Перестань, – остановил его брат, – оружия, как денег, не бывает много.

Он осторожно съехал в глубину котлована, направил фары на «Мерседес». Тот был перевернут и сплющен, как консервная банка.

Андрей и Мурад вышли из машины.

– Не подходи слишком близко, – посоветовал Мурад. – Может взорваться.

– Это они в американском кино взрываются, – возразил Андрей. – На самом деле такое случается редко.

Он подошел к «Мерседесу», но понял, что из него ничего не извлечешь, и вернулся к своей машине:

– Поехали!

Начальник караульной смены тюремной охраны капитан Атамурадов к полудню оставил зиндан и уехал домой пообедать. Обед затянулся до позднего вечера.

Войдя в дом, капитан снял мундир, умылся и плотно поел. Сытость, наполнившая здоровое тело, заставила взбурлить и без того горячую кровь. Та загуляла по жилам, разбудила желания, заставила напружиниться и закаменеть мужскую мышцу сладострастия.

Атамурадов прошел на женскую половину и позвал Айшу – старшую жену. Это положение она приобрела в восемнадцать лет, будучи еще худенькой недоразвитой девочкой. К двадцати одному году Айша налилась соками и расцвела. Пышная упругая грудь так и распирала ее платье, а бедра, широкие и фигуристые, покачивались на ходу, всякий раз заставляя мужа плотоядно облизываться.

В страсти Айша становилась яростной, как тигрица, она извивалась, рычала, царапалась и, казалось, на ристалище любви энергия ее никогда не иссякнет.

Первым схватку проигрывал Атамурадов. Силы оставляли его, он вдруг отваливался от разгоряченной жены, как пиявка, напившаяся крови досыта, и мгновенно засыпал.

Во время праздничного свадебного пира – тоя – отец Атамурадова Саддык предупредил сына, что взойти на супружеское ложе сын ислама имеет право только после молитвы. Молитва была простой, и Атамурадов ее легко запомнил: «С именем Аллаха, о Аллах, удали от нас шайтана и от того, кем Ты наделил нас». Последние слова относились к детям, поскольку молитва играла и определенную противозачаточную роль. Но Атамурадов правил не принял и, поднимаясь на ложе любви, не молился. Во-первых, потому, что повторять одни и те же просьбы, обращенные к Аллаху, ему пришлось бы слишком часто. Во-вторых, таблетки, которые давал аптекарь, предохраняли от нежелательных последствий ничуть не хуже любых заклинаний.

Утомленный Айшой, капитан проспал более часа. Проснувшись, попросил, чтобы ему принесла попить Гюзель – младшая сестра старшей жены. Чтобы сэкономить на калыме, хитрый Атамурадов взял в дом двух сироток – худышку Айшу восемнадцати лет и гибкую как лоза Гюзель – пятнадцати. Через год и вторая сестра стала женой Атамурадова.

Выпив большую пиалу чала, капитан уложил в постель младшую жену. Ему нравилось чередовать ласки двух женщин. Поначалу сгорать и изматывать силы в неравной борьбе со страстной Айшой, а затем отдыхать, сжимая в объятиях ласковую и покорную Гюзель.

После чая капитан стал собираться на службу, чтобы проверить, как его подчиненные несут наряд.

Он медленно вел машину по узкой улочке квартала частных домов, когда на углу у пересечения с главной дорогой увидел женщину. Она махнула рукой. Он узнал Лалу, вдову бывшего директора хлопкозавода. С этой веселой и смелой в общении красавицей он уже давно втайне от всех амурил.

Он притормозил у перекрестка. Луноликая Лала заглянула в окно.

– Ты меня не отвезешь на вокзал?

– Садись.

Атамурадов вывел машину на асфальт, но свернул не к центру, а к окраине. Через пять минут он был на пустыре возле Хан-арыка, обеспечивающего водой весь город. Остановился у тополей и заглушил мотор.

– Здесь теперь у нас вокзал? – спросила Лала и озорно захохотала.

– Нет, – сказал капитан, – только остановка.

Лала со смехом уронила голову ему на колени.

Атамурадов запустил пальцы в ее пышные мягкие волосы, откинул голову на спинку сиденья и замер в сладострастном ожидании чуда…

Он отвез Лалу на вокзал и поехал к тюрьме, балдея от счастья: надо же, в каких развлечениях прошел серый будничный день…

Атамурадов приехал к тюрьме затемно и первое, на что обратил внимание, была открытая дверь проходной.

Капитан ощутил прилив злости. Вот он сейчас выдаст охране: старшего отругает, младшему врежет по морде. От одной этой мысли у него зачесалась ладонь.

Атамурадов стремительно вошел в проходную, но заготовленная брань с языка так и не сорвалась.

Дежурная комната была пуста, только на столе вверх дном лежал казан. Мрачное предчувствие заставило капитана вспотеть. Быстрым шагом, почти бегом, Атамурадов пересек небольшой двор, вбежал в караулку, толкнул дверь и замер на пороге, не понимая, что там произошло, а главное, не зная, что ему делать.

Сваленный на бок стол лежал, упершись всеми четырьмя ножками в стену. На полу валялись шашки нард. Доска, раздавленная чьей-то ногой, торчала из оружейной пирамиды, на которой не стояло ни одного автомата.

Так и не войдя в караулку, Атамурадов попятился, отступил в коридор. Первым, кого он увидел, был младший контролер Мухтарбеков. Он стоял у окна, прикованный наручниками к водопроводной трубе.

– Что здесь случилось? – потребовал ответа Атамурадов.

– Заключенные… Они убежали. Русский и два наших – туркмена…

Капитан оглядел помещение. Остановил взгляд на пустой пирамиде.

– Где оружие?!

– Они забрали!

– О! – застонал Атамурадов. Он уже понял, что звезда его счастья рухнула в бездну мрака и только крутые решения могут снять с его плеч камень суровой ответственности. Кровь его закипела, бросилась в жилу гнева, вздула ее. – Безродные ишаки! Давай вниз, разберемся.

Они прошли к камере. Железная дверь была закрыта. Большой ключ кузнечной работы торчал из замочной скважины.

Оглядевшись, капитан вынул пистолет, передернул затвор, вгоняя патрон в ствол. Потом протянул Мухтарбекову.

– Держи! Ты войдешь и докончишь дело, которое начали бандиты. Только так ты сможешь сохранить себя.

– Убить? – Мухтарбеков смотрел на капитана, вытаращив глаза от удивления и страха. – Кого из них?

– Всех, – сказал капитан брезгливо. – Хочешь сам жить, значит, всех.

– Но, – сказал Мухтарбеков, – они…

– Они не сумели удержать бандитов в клетке. Те вырвались и всех этих дураков перебили. Пошевели мозгами. Это сделали бандиты. Тебе удалось спастись. Разве твоя собственная жизнь не стоит такой платы?

– Капитан… – начал было Мухтарбеков и в бессилии замолчал.

– Бери, – Атамурадов сунул ему в руку пистолет и подтолкнул в спину. – Иди.

Капитан медленно повернул ключ и потянул дверь на себя.

Держа оружие в вытянутой руке, Мухтарбеков толкнул дверь в камеру и вошел внутрь.

С оглушительным грохотом прозвучали четыре выстрела: бах-бабах! Бабах! Бах!

Вскоре Мухтарбеков вышел из камеры, держа пистолет в опущенной руке.

– Все, капитан…

– Молодец, закрой дверь! Пошли.

Они вернулись в караулку.

Атамурадов снял трубку телефона и набрал номер дежурного по велайятскому отделу госбезопасности.

– Раис, это капитан Атамурадов. Прошу понять меня правильно. Это не донос, это информация…

– Хорошо, хорошо, капитан. Давайте информацию.

– Мой шеф полковник Пирбабаев получил сообщение о государственном преступлении. Один проклятый русский занимался агитацией против уважаемого отца нации туркменбаши. Когда меня направили арестовать преступника, я доложил Пирбабаеву, что этим должно заниматься ваше уважаемое учреждение. Пирбабаев резко ответил, что мы сами справимся. Как я понимаю, он заботился не о деле, а о том, как бы отличиться. Мы арестовали преступника. Его поместили в наш зиндан. Я сразу спросил, сообщил ли Пирбабаев о происшествии уважаемому генералу Сарачоглу. Оказалось, что он факт ареста политического преступника скрыл. И вот что случилось. Преступник, а вместе с ним еще два других бежали из зиндана. Убито три охранника…