Текст книги "Визит в абвер"

Глава седьмая

Весенние дни пока не радовали. Теплые ветры еще часто сменялись холодными, северными, в лунные, ясные ночи землю прихватывали морозы. Лишь в полдень распалялось солнышко, с каждым днем все выше поднимая ртутный столбик. Настоящая теплынь пришла лишь в конце апреля. И тут же зачастили благодатные майские дожди с грозами. Вдоволь напоив землю, они быстро пробудили к жизни таившиеся в ней силы, покрыли обширные луга яркими и пестрыми коврами трав, в зеленые одежды нарядили деревья. Зачерствевшее за годы войны человеческое сердце хоть на короткий срок наполнилось радостью обновления.

Порой казалось, что война как бы растерялась перед весной. Уступая раскатистым громам, веселому журчанью ручьев и щебетанью птиц, в полях и лесах приумолкали пушки. Но миллионы людей, стоявших друг против друга в грязных, слякотных траншеях, отлично знали, как недолга эта тишина. Иначе зачем бы с обеих сторон непрерывно, без передышки накапливать силы – гнать из глубокого тыла литерные эшелоны с еще не искалеченными солдатами, сосредотачивать на линии фронта артиллерию и танки, перебрасывать по воздуху свежие эскадрильи истребителей и бомбардировщиков? Зачем круглосуточно работать войсковым штабам, озабоченным тем, где, когда и в каком направлении выгоднее всего привести в действие эти силы? Как обмануть противника и первым обрушить на него удар?

Не начнут ли первыми русские? На этот вопрос должны были ответить многие, но прежде всего военные разведчики. Майор фон Баркель в последние дни совершенно потерял покой. Он чувствовал себя обязанным вводить в действие все новые силы, непрерывно наращивать мощь своих тайных ударов, бросать в тыл к русским самые опытные кадры. Командование вермахта вправе рассчитывать на его полную, достоверную, и, главное – оперативную информацию о противнике.

Чутье опытного, матерого разведчика подсказывало: долго сидеть в обороне русские не станут. Но интуиция нуждалась в подкреплении фактами. А вот с этим-то у Баркеля дело обстояло не лучшим образом. Сколько уже отправил в русский прифронтовой тыл агентов – и по воздуху, и по земле, через так называемые мельдекопфы[1]1
  Переправочные пункты.


[Закрыть], а что толку? Утешают предельно лаконичными радиограммами о благополучном приземлении и только. Угощают одним и тем же: жив, здоров, приступаю к выполнению задания… Приступаю! А что дальше? Гробовое молчание, не обещающее конца? Из последней партии только Ромашов оказался расторопным и пронырливым. По его данным, на бомбежку ушла эскадрилья «юнкерсов». Для русских ночной удар был настолько неожиданным, что, растерявшись, они не сумели поднять в воздух ни одного самолета. Ни одного! Все пылали синим пламенем.

Откровенно говоря, на Ромашова Баркель не очень-то и рассчитывал: слишком молод. Мальчишка еще, желторотый птенец. Потому и звездочек ему поубавил. А на проверку вон что – сработал лучше многих!

Не ожидал такой прыти от Ромашова и контрразведчик. Если случившееся – правда, осторожность Хрусталева не была лишней. Но почему он все же не заложил писаря после встречи у портного. Почему? Парень ершился, избегал откровенной, доверительной беседы. Как нужно было его понимать? Если так, что писаря он впервые в глаза видит, положиться на него не может, а лезть в петлю кому охота? Ну а потом? Неужели, оказавшись на свободе на родной земле, Ромашов не смог избавиться от своих страхов? Неужели там он не нашел в себе мужества порвать с врагами? Чем оправдать его поступок, а точнее – преступление? И можно ли такое вообще оправдать?

Ну а контрразведчики, сослуживцы Хрусталева? Где были они? Почему не воспользовались информацией? Почему не встретили «гостя»?

Прозевали они и Пухова. Последняя шифровка Цент-ра, принесенная на явку связным, огорчила и озадачила Хрусталева. Он тут же сжег ее, сохранив в памяти каждую фразу. «Указанный Вами район вероятного приземления агента по кличке Пухов, – официальным языком сообщалось в ней, – был оцеплен усиленными войсковыми нарядами. По характерному звуку моторов «юнкерса» нам удалось засечь время и место выброски парашютиста. С рассветом на проческу местности были брошены парашют, наспех зарытый под деревом. Его владелец бесследно исчез.

Мы ни на час не прекращаем войсковые и агентурные мероприятия и не теряем надежду обезвредить шпиона. Вместе с тем рассчитываем и на Вашу помощь. Предлагаем взять под строжайший контроль возможное возвращение Пухова. Ни при каких обстоятельствах нельзя допустить передачи собранных им материалов в руки абвера, что имело бы для нас непредсказуемые последствия».

Сплошные вопросы. И опять ломай голову, не спи по ночам. А посоветоваться не с кем, подсказчиков здесь нет, изволь доводить до всего сам.

В штабе только и разговоров было, что об удачном налете. Шеф не упустил случая специальным приказом отметить успешные действия своего агента, а заодно и «новый вклад абверкоманды в победу Германии». Он заметно воспрянул духом, ходил с гордо поднятой головой. Но через какое-то время его лицо опять стали покрывать тени. Фон Баркель все еще не мог ответить на главный вопрос: готовы ли русские ударить первыми? Какими силами?

Он подолгу простаивал у секретной карты, медленно, научающее водил указкой по жирно прочерченной, с замысловатыми изломами линии, обозначавшей центральный участок фронта. Эта линия тянулась с севера на юг, восточнее Минска, Могилева и Бобруйска. Мысленно путешествуя по ней, он думал о тех неизбежных переменах, которые с наступлением весны начались на фронте. Перегруппировки войск обеих сторон всегда предшествуют крупным сражениям. Существенные коррективы в размещение своих сил предполагал внести и фон Баркель. Но его поле боя было гораздо обширнее, оно тянулось далеко на восток от армейских позиций. Вместившееся на оперативной карте пространство с синими, петляющими жилками речек, с четкими, прямыми линиями дорог, нанизавшими на себя прямоугольнички населенных пунктов, с расплывчатыми, словно чернильными, пятнами озер, густо пестрело разноцветными кружочками, треугольничками, цифрами и флажками… На этой карте Баркель отражал каждую операцию в русском прифронтовом тылу. Пометки, сделанные его рукой, фиксировали количество отправленных туда шпионов, место и время их приземления, границы районов, в которых им надлежало действовать… Там изо дня в день, из месяца в месяц вел он свои тайные сражения. Они отличались от фронтовых не только особой, изощренной хитростью. Самое существенное их отличие состояло в ином. Если генералы вермахта бросали в бой соотечественников, то фон Баркель воевал в основном руками «иноземцев». Он никем и ничем не брезговал, беря к себе на службу разного рода отщепенцев, ибо знал, что только из такого «материала» и можно делать шпионов. Убийца, ушедший от возмездия. Вор-рецидивист, не рассчитывающий на помилование. Трус, отступивший от воинской клятвы. Белогвардеец, все еще сводящий счеты с советской властью. Кулак, не пожелавший строить новую жизнь. Внутренне он глубоко презирал их, презирал до физического отвращения, и тем не менее… Уж очень заманчиво да и выгодно было загребать жар чужими руками. Конечно, он и в мыслях допустить не мог, как это немец пойдет против Германии. А вот русские, украинцы, белорусы и прочие пусть идут, против собственной страны, лучшей участи они и не достойны… В жаждущей новых побед душе профессионального разведчика само собой возникло желание немедленно отправиться на фронт, чтобы лично окунуться в предгрозовую атмосферу и там, на месте понять, чем еще помочь вермахту. К тому же он давно не встречался со своими коллегами – разведчиками из армейских штабов. Пока позволяет обстановка, можно сообща обсудить наболевшие вопросы и согласовать дальнейшие действия.

Был и еще один весьма важный замысел у шефа. После долгих раздумий у него созрел план широкомасштабной, довольно-таки смелой и хитрой операции. Своей тайной Баркель поделился пока только с Шустером, поскольку именно ему отводилась роль главного исполнителя. Все же остальные участники операции должны были до поры до времени оставаться в полном неведении. Гауптман тут же занялся подготовкой необходимой «документации». Главным образом для себя и тех немцев, которых он возьмет в помощники. Это были мужчины разных возрастов. Но не старше сорока лет, одетые в форму советских военнослужащих. Исходя из своего замысла, Баркель присвоил им соответствующие воинские звания, большинству – рядовых и ефрейторов и лишь немногим – сержантов.

Выполняя поручение шефа, писарь постарался пополнить личный «архив» копиями сфабрикованных удостоверений, командировочных предписаний, продовольственных и вещевых аттестатов. Заодно опробовал и присланный ему фотоаппарат: незаметно пощелкал и в анфас, и в профиль, надеясь сразу после отъезда начальства выйти на связь с партизанами. Однако случилось непредвиденное: за день до отъезда Баркель объявил, что берет с собой и писаря. Быть может, там, на месте, потребуются и его услуги. Зондер-фюреру Вернеру было сказано подыскать небольшой металлический ящик, способный заменить в дороге сейф, и положить в него всевозможные бланки, штампы и печати…

Что же ехать, так ехать. Может быть, это и к лучшему. Ведь сейчас нет ничего важнее, чем проникнуть в тайну, скрываемую шефом. Зачем он берет с собой так много людей? Почему везет их не на аэродром, как обычно, а на фронт? И что за странное задание в их командировочных документах: «сбор военных трофеев в тылу войск Первого Белорусского фронта?» В методах, практикуемых абвером, это нечто новое…

Дорога на восток прямая, как стрела, просматривалась до самого горизонта. Ровное, проутюженное грейдером полотно хранило на себе многочисленные следы автомобильных колес и танковых гусениц – подкрепления шли круглосуточно. Однако сейчас движение почему-то приостановилось, словно кто-то предоставил Баркелю возможность следовать беспрепятственно. Он обожал быструю езду, нервничал, когда ему мешали, и не отрывал глаз от обочин, особенно, если машину сопровождали кустарники. Чистые, упорные слухи о партизанах он воспринимал более чем серьезно. Хрусталеву, разместившемуся на зад-нем сидении, за спиной у шефа, смешно было наблюдать, как тот по-гусиному вытягивал свою длинную, жилистую шею, стараясь как можно дальше видеть.

«Да, не из храброго десятка этот гитлеровец, – думал Павел. – Какого же дьявола он однажды процитировал мне своего любимого философа? Похвалиться знанием Шопенгауэра? «Жизнь есть то, чего не должно бы быть…» Бред… Бред сумасшедшего. Или вот: «переход в ничто есть единственное благо жизни»… Если это благо, да к тому же единственное, то почему же ты сам не воспользуешься им? Почему смертельно боишься такого перехода?»…

Опасения Баркеля оказались напрасными, до Пуховичей добрались благополучно. Близ Марьиной Горки шефа встретили офицеры разведотдела 12-й пехотной дивизии. Он тот час же перебрался в их машину и надолго расстался со своими спутниками. Гауптман Шустер занялся будущими «сборщиками трофеев», которых надо было и накормить, и разместить. Не остался без внимания и Павел. Зондер-фюрер Вернер продолжал старательно исполнять свои обязанности. Совершенно не подозревая, какие чувства возбуждает при этом в душе столь усердно опекаемого им писаря.

Под временную штаб-квартиру абверовцы заняли несколько комнат в здании бывшего сельскохозяйственного техникума – старой постройке, простоявшей более полувека. О каком-либо комфорте здесь не могло быть и речи. По ночам донимал холод, а все, что способно было согреть – парты, столы, классные доски, шкафы для книг и сами книги, – немцы давно сожгли. Баркель, не раздумывая, распорядился рубить деревья, даже фруктовые, и топить печи. Сам же в штабе не засиживался, – не за тем приехал. Занятый мучительным поиском ответа на вопрос стратегического значения: начнут ли русские первыми, – он разъезжал по частям, донимал своими расспросами местных разведчиков. Сначала побывал в районе Могилева, затем укатил на юг, к Рогачеву и Бобруйску. И чем больше разъезжал, тем заметнее мрачнело его лицо. Хрусталеву нетрудно было предположить, что эти поездки не давали начальнику абверкоманды материала, достаточного для окончательного вывода. Чувствовалось, что со своими коллегами он не обходился без жарких словесных баталий: крепко спорили, что-то доказывали друг другу и в конце концов расставались, не достигнув согласия.

Подробности неутихавших дискуссий были известны лишь гауптману Шустеру. Зондер-фюрер, большой охотник до всяких тайн, буквально выходил из себя: как это так – гауптман хоть что-то да знает, а он – ничего. Но со временем кое-что стало перепадать и ему. А от него – писарю. Как говорится, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Налакавшись шнапса, Вернер начинал хвастаться своей осведомленностью. Оказывается, шеф все-таки пришел к твердому убеждению, что первыми начнут русские, а группа армий «Центр», возглавляемая генерал-фельдмаршалом Бушем, ввяжется в тяжелые оборонительные бои. Местные же разведчики, сотрудники отделов Один-Це армейских и дивизионных штабов, придерживались совсем противоположного мнения. Основываясь на данных войскового наблюдения и своей агентуры, а также результатах воздушной разведки, они утверждали, что наступать в районе Могилева и Бобруйска русские не станут и что силы для весенне-летнего удара они копят гораздо южнее, на территории Северной Украины. Именно там летчики засекли прибытие на фронт новых стрелковых дивизий, артиллерийских и танковых частей. Почти ежедневно фиксировалось передвижение по рокадным дорогам автоколонн с личным составом, боеприпасами и горючим. Сосредоточение войск прикрывалось зенитными орудиями и истребителями, барражировавшими в небе… В то же время на центральном участке фронта был отмечен значительный отток сил. Если на юге не сняли с передовой линии ни одной танковой армии, то здесь танки увозили целыми эшелонами. Да и здешняя местность, особенно между Могилевым и Бобруйском, не может считаться пригодной для наступательных боев. Легко ли людям и технике пробиться сквозь дремучие леса, форсировать реки, еще не вошедшие в берега после весеннего половодья, одолевать сплошные болота и топи?

Доводы противников Баркеля казались весьма убедительными, однако шеф упорно стоял на своем. Он ведь располагал информацией, поступавшей, хоть и редко, прямо оттуда, из русского тыла, и не сомневался в ее достоверности. Веря в свою правоту, в профессиональное умение людей, работавших на него, начальник абверкоманды считал, что только он способен предостеречь командование вермахта от возможной роковой ошибки.

Из настырного, надоедливого «сторожа» зондер-фюрер Вернер превращался в очень нужного контрразведчику информатора. Пусть это были всего лишь объедки с барского стола, однако и по ним можно было судить о меню. Новостями зондер-фюрер делился тем охотнее, чем обильнее становились возлияния. Шнапс регулярно поставлял ему личный шофер шефа, – в полевых частях это зелье не переводилось. К сожалению, шофер не годился в компаньоны – вечно за своей «баранкой», а настоящее удовольствие получаешь, когда есть с кем чокнуться. Волей-неволей пришлось приобщать писаря. Баловать, правда, не баловал, плеснет в кружку и отставит. Над тостами голову не ломал, пил обычно только за здоровье шефа, будто тот в этом нуждался.

– А все же, как чувствует себя господин фон Баркель? – спросил после очередного такого тоста Хрусталев. – Как его здоровье?

Зондер-фюрер хотя и был под градусами, несколько настороженно отнесся к вопросу писаря. Тем не менее пауза продолжалась недолго.

– Могло быть и лучше.

– Работает много, – посочувствовал писарь. – Дни и ночи мотается по частям. Ведь там опасно.

– Опасно ему не там… По окопам и траншеям шеф не лазит. А если погибнет, то совсем не от пули, – резко, с каким-то внутренним раздражением заключил Вернер.

– Как это? Отчего же? – с недоумением спросил писарь.

Прежде чем ответить, зондер-фюрер до краев наполнил свою кружку. Писаря в этот раз обошел.

– Отчего! – бросил он со злостью. – От твоих землячков. Они, а не пули сведут его в могилу. Нянчится с ними, как с маленькими… Поит и кормит… До самого аэродрома провожает. А чем отвечают ему эти киндеры? Одной-единственной радиограммой. Дальше – гробовое молчание. Можно подумать, что прыгают прямо в объятия чекистов. А шеф все ждет – надеется… Ну и, понятное дело, нервничает. Из себя выходит. Никогда еще я не видел его таким злым, желчным… Вы думаете, где он сейчас дольше всего пропадает? На мельде… мельде… – язык у зондер-фюрера начал заплетаться, и он не смог справиться с названием переправочного пункта. – Все встречать ездит. Хотя бы кто-нибудь вернулся.

– Так-таки никто и не пришел?

Вернер словно бы не расслышал, о чем его спросили, обеими руками потянулся к кружке, зажал ее в ладонях.

– Цените, писарь, истину… Все хотят знать истину, а где она – понятие не имеют. Я сам не имел, пока не прочитал одного вашего поэта. Вот только не могу вспомнить его фамилию. Голова сейчас несвежая.

– Пушкина?

– Нет, другого… Тоже настоящего… Не такого, каких теперь легко выдают за гениев… И у нас, и у вас… Дурачат нашего брата без зазрения совести. Он же пигмей, карлик, а его до небес поднимают. Даже при жизни. А почему? Да потому, что на стихах не принято ставить пробы. Как на золоте. Начни ставить сразу шарлатанов поубавится. – Он помолчал и затем торжественно произнес: – Итак, за здоровье моего шефа!

– Ну а истина? Где же истина?

– Постарайтесь сами когда-нибудь прочесть это стихотворение. Я могу вспомнить лишь одну его строку. Истина в вине, господин Соболь!

Новая порция шнапса доконала зондер-фюрера. Лишь на следующий день, малость протрезвев, он доверительно сообщил писарю: в эфир вышел Пухов, от него принята очень важная шифровка, за которую обеими руками ухватился Баркель. Она не была слишком подробной – все собранные данные Пухов обещал принести с собой – но, как говорится, лила воду на его мельницу, подкрепляла зыбкие позиции шефа в споре с местными разведчиками, Пухов утверждал, что собственными глазами видел, как на берегу Березины русские саперы сколачивали плоты и ремонтировали плоскодонки… А для чего это? На низких, заболоченных местах они тянули в западном направлении мощные настилы из бревен, способные выдержать не только орудия, но и танки. Не отсиживалась без дела и пехота. Наиболее мастеровые солдаты сооружали нечто похожее на лыжи – топать через болото; тяжелое орудие, минометы и пулеметы ставили на специальные волокуши… И опять как не спросить: для чего все это?

Особенно обрадовало Баркеля сообщение агента о том, что железнодорожные составы увозят в тыл не орудия и танки, а всего лишь деревянные макеты, укрытые брезентовыми чехлами. Но когда он огласил это на очередном совещании, его дружно подняли на смех. Твой «ружейник», сказали ему, не иначе как работает под диктовку советских контрразведчиков. Обычная дезинформация. Русские решили поводить за нос абвер, а заодно и вермахт, чтобы создать видимость готовящегося наступления… Вот если бы он вернулся собственной персоной и представил вещественные доказательства – документы, фото и прочее, тогда еще можно было бы поверить…

Баркель по рации приказал Пухову немедленно прибыть со всеми имеющимися в его распоряжении материалами, а начальников переправочных пунктов обязал встретить его и в полной сохранности доставить в Пуховичи…

Если, рассказывая обо всем этом своим заплетающимся языком, зондер-фюрер ничего не приврал, то именно так и обстояло дело. Хрусталев серьезно задумался. Пухов ни за что не ослушается шефа и на его зов помчится сломя голову. В этом не должно быть ни малейшего сомнения. Он унесет с собой все, что удалось ему выведать в частях переднего края, на прифронтовых дорогах. Этим-то и опасно его возвращение. Остается лишь одно – встретиться с ним, опередив Баркеля. Перехватить на финише. А вот каким образом и в каком месте – это еще не ясно. Участок фронта обширный, объявиться он может где угодно.

Вот ведь какая у тебя, Хрусталев, задача. Решать ее надо самому. Колебаться тут нечего: реальная ли она, по плечу ли? Начинай действовать, а там видно будет. За первым шагом делай второй, более уверенный. Зверь на ловца бежит только в поговорке. Да и какой из тебя ловец, если ты все время прикован к Пуховичам. А шеф носится по фронту, без конца навещает свои переправочные пункты. И потом – не тебе, писарю, а ему доложат, едва Пухов форсирует Березину.

Правде надо смотреть в глаза. Судя по тону послания из Москвы, Пухов очень опасен. Даже его предварительная, к счастью, довольно общая информация, похоже, близка к истине. Хрусталева редко обманывало предчувствие: наши войска наверняка готовят наступление. И ударят по немцу, быть может, в самое ближайшее время. Сохранить в тайне день и час этого удара – значит, гарантировать его успех. Для этого же он и послан в абвер. Ему, да и многим другим, тоже безвестным, как бы доверено маленькое, но важное предварительное сражение. Проиграть его недопустимо. Это означало бы предать тех, кто вышел на исходный рубеж и готов вот-вот подняться в атаку.

Мысль о мере личной ответственности перед солдатами фронта начисто лишила контрразведчика покоя. Хорошо еще, что Пухову пока не верят. Пока! Ну а если он собственной персоной пожалует сюда да положит на стол шефу все вещественные доказательства? Тогда Баркель окончательно восторжствует, а командование группы армий «Центр» немедленно пересмотрит свои оперативные планы… То есть произойдет то, чего не должно произойти. Ни в коем случае!..

Есть нечто общее в действиях контрразведчика и солдата-пехотинца, поднявшегося в атаку. Первый шаг от бруствера сделан – и теперь только вперед. Никаких преград для бойца отныне не существует, кроме, разумеется, одной – внезапной гибели. «Что ж, если и до этого дойдет, он, Павел, не остановится и не отступит. Свой первый шаг он сделал, и притом давно».

Контрразведчик теперь тоже поджидал Пухова. Что ж, пусть только вернется. Павел считал себя вправе вынести ему самый суровый приговор. От имени Родины, своего народа.

Между тем Пухов не возвращался. Баркель ни на один час не оставлял в покое мельдекопфы. Названивал туда и по ночам. Постепенно им тоже начало овладевать сомнение. В самом деле, не водит ли его «оружейник» за нос? Не сам, конечно, до этого он не додумается, – под руководством русской контрразведки. Ведь и такое случается… В голову лезли всякие мысли, одна мрачнее другой, донимали ужасные предположения. Неужели он, опытный кадровый разведчик, потерпит неудачу? В чем будут ее причины? Где ее корни? Только ли там, в русском тылу? А если и здесь, в собственном доме?

Он сжимал кулаки, в ярости скрипел зубами. Он клялся перевернуть вверх дном все свое хозяйство, избавиться от негодяев. Это будет потом. Сейчас ему по-прежнему следовало думать только об одном: как дальше развернутся события? Чем закончится это молчаливое противостояние? Баталии с местными разведчиками его не переубедили. Всем своим нутром он чувствовал, что может произойти непоправимое. Как же все-таки одолеть этих твердолобых? Чем пронять их? Перед какими новыми фактами поставить?

Готовясь к поездке в Пуховичи, Баркель предусмотрительно разработал план необычной операции. Ему и прежде казалась заманчивой мысль о крупномасштабных действиях по ту сторону фронта. Мощный подвижной отряд во главе с бывалым, опытным разведчиком-профессионалом сможет заменить всех этих одиночек, которых он нашвырял туда в громадном количестве. Этот отряд явится чем-то вроде зафронтового филиала его команды.

Идею шефа сходу поддержал гауптман Шустер, тут же предложив и свои услуги. В короткий срок он отобрал нужных людей, определил их обязанности, тайком провел несколько репетиций. Когда отправлялись в Пуховичи, и оружие, и компасы с картами, и сухие пайки, – все у них уже было.

– Что ж, пора выступать… Бросим в бой наши главные силы, – сказал ему Баркель, вернувшись с последней бесплодной баталии.

– Я готов, мой шеф! – услужливо ответил Шустер.

– Вот и отлично… Начальник отдела Один-Це штаба пехотной дивизии, находящейся на передовой, обещал помочь вам… Я имею в виду майора Броднера. Вы должны помнить его, он у нас бывал. К сожалению, майор Броднер, как и его коллеги, исключает возможность русского наступления. Тоже ссылается на местность, которую якобы не преодолеть, на то, что лично он не заметил у противника сколько-нибудь опасного сосредоточения. Разубедить старика не удалось, хоть мы с ними и приятели. Ему, видите ли, тоже нужны новые аргументы.

– Аргументы для него добудем, господин майор, – пообещал Шустер. – Задача мне ясна, и я отдаю себе отчет в том, как важен для победы мой успех.

Он, как всегда, говорил уверенно, искренне, и шеф это ценил. За годы войны оба так притерлись друг к другу, так сработались, так сошлись убеждениями и характерами, что могли обходиться без малейших взаимных сомнений.

– Надеюсь на вас, как на самого себя, – сказал шеф, тряся своему заму руку. – Когда проберетесь туда, – он посмотрел на восток, – я получу возможность знать о русских все, что интересует вермахт. Майор Броднер и его коллеги еще позавидуют моей осведомленности.

Окрыленный доверием, Шустер заторопился. Шеф помогал ему всем, чем мог. Не оставил он в стороне и писаря, о котором в последние дни словно забыл. Надо было немедленно оформить документы начальнику конвоя, сопровождающего немецких военнопленных… Да, да, именно немецких. Ну а возглавит конвой, что вполне естественно, советский офицер. Шеф называл его имя и звание: Трынька Федор Яковлевич, старший лейтенант… На бланке «командировочного предписания», в правом верхнем углу, следовало написать: «Действительно до полного разгрома врага». А чуть ниже, не вдаваясь в смысл и не теряя самообладания, воспроизвести буквально следующее: «Смерть немецким оккупантам!»

– Так и писать? – спросил Павел, ощущая на себе пристальный взгляд шефа.

– Так, так… И пусть вас эти большевистские слова не смущают. Немцы не захватчики, а освободители, русские это скоро поймут. Великая Германия установит в России новый порядок… Так что пишите, Соболь. Мне тоже эти слова не по нутру, но с ними наши документы обретут высочайшую достоверность. В разведке все средства хороши.

Баркель внимательно проследил за каждым движением руки писаря и вдруг спросил?

– Соболь, вы всегда так писали?

– То есть, как? – не понял Павел.

– Я имею в виду наш почерк. Эти завитушки и прочее. Нельзя ли изменить его? Хорошо бы до полной не-узнаваемости.

– Изменить? Не уверен, получится ли.

– А вы постарайтесь. Это же совсем нетрудно. Вот вам другое перо, – он вынул из кармана коробочку с перьями типа «рондо». – Возьмите чистую бумагу. Каждую букву выводите с наклоном в противоположную сторону. Запрокидывайте ее как бы на спину, без нажима…

«И что это он пристал ко мне с этим почерком? – встревожился Павел, стараясь не подавать вида. – Вспомнил, чему его когда-то учили? «Учтите, в разведке даже почерк может служить паролем». Вот и решил учесть… Обычная перестраховка. Что же, это в его характере».

Павел недрогнувшей рукой вставил в ручку новое перо и положил перед собой чистый лист бумаги.