Текст книги "Кто в армии служил, тот в цирке не смеется"

Телецентр

«Неужели опять опаздываю?» – Белозёров, как мог, ускорял шаг, но идти вверх по склону сопки Варничной было нелегко, очень уж крутой подъем. Там, на самом верху, располагается Мурманский телецентр, где теперь Саня работал техником АСК, что в переводе на нормальный человеческий язык означает – аппаратно-студийный комплекс.

Белозёров взглянул на руку, где должны были быть часы, и опять подумал: «Ну вот, ещё и часы забыл дома. Неужели опять опаздываю? Ведь точно опаздываю, а ноги уже не бегут. Неужели опаздываю? У-у-у?»

А опаздывал он практически каждый день…

Наконец, махнув удостоверением перед носом сонного охранника у входа на территорию телецентра, Белозёров подбежал к большому зданию, где располагалась центральная студия.

Второй охранник находился внутри здания. Опять взмах корочками удостоверения – и бегом на второй этаж! Ну вот, ещё один пролёт лестницы, потом направо, и Саня почти на месте. И если его никто не заметит, значит, он и не опоздал! Вот и славно, трам-пам-пам!

Белозёров практически взлетел на площадку второго этажа и с ходу наткнулся на толпу народа. Здесь собралась добрая половина телецентра. Начальник зала передатчиков, Степаныч, мужчина небольшого роста и достаточно плотного телосложения, внимательно посмотрел на часы на своей пухлой руке и произнёс:

– Ну вот. Сегодня он опоздал ровно на семь минут! Кто ставил на семь минут? Дамы и господа, прошу расплатиться с победителем!

– Я! Я! Я! Я ставила на семь минут! – запрыгала от радости молодая девчонка, кажется, из редакционного отдела, внешне напоминающая сигарету – такая же маленькая, худенькая, с бледным, как бумага, лицом и волосами цвета сигаретного фильтра. А чего тут удивительного, если в обед она всегда брала только стакан кефира и две пачки сигарет!

Все присутствующие, кто шутливо причитая, кто смеясь, отдают девчонке деньги. Она радуется, как ребенок. И смешно прыгает на своих тоненьких ножках в белых ажурных чулках.

– Александр! Обед у тебя сегодня за мой счёт! – раздался звонкий от возбуждения голос «сигаретки».

– Да, да. А объяснительная записка с тебя на мой счёт! – А это низкий грудной голос Саниной начальницы, потерявшей сегодня на нём целый рубль. Большие деньги!

– Да пора бы уже и привыкнуть, сколько можно писать эти объяснительные… – тихонько ворчит обнаглевший Белозёров, зная, что дальше начальничьего стола эти бумажки никогда не уходят. Хорошо, что начальник – женщина, а женщины к нему всегда хорошо относились. Эх!

И так каждый день! Каждый божий день. Кроме выходных…

Призывной возраст

– Товарищ прапорщик, а чем здесь занимаются вечером в свободное от службы время? – спросил старшину роты в свой первый день в армии молоденький призывник.

– А чем бы вы занимались в свободное время вечером, если бы сейчас оказались на «гражданке», солдат? – спросил прапорщик.

– Когда я вечером оказывался на гражданке, то занимался с ней Камасутрой. А вы, товарищ прапорщик?

– А я обычно сам с утра… – неуверенно ответил, ничего не поняв, прапорщик.

– Ужас! Два года Самасутры!!! – воскликнул призывник.

Воспоминания автора об армии

Коллегами по работе у Белозёрова были преимущественно женщины, и, естественно, каждое утро начиналось одинаково.

– Жанночка, ну как твой ребёнок? Всё нормально? А у меня, представляешь, проблемы с учителями. Не любят моего мальчика, все мозги прокомпостировали из-за его поведения! А он у меня такой умница, считает уже до ста, вот ему и скучно на уроках, вот он и вертится. Они ведь только начали проходить счёт. Ой, да на тебе новая блузочка? Какая прелесть!!! Дашь померить? Саша, проверь аппаратуру, сейчас нам в эфир выходить. Лизонька, а что это у тебя? Новая помада? Дай мне, я на себе посмотрю! Ой! Прелесть! Где брала? Да ты что! Не может быть! Сашуля, эфир! У нас всё нормально?

Катенька! Что это у тебя, новый бюстгальтер? Сашуля, отвернись!

И так каждый день…

Через два месяца работы Саня поймал себя на мысли, что стал прислушиваться к разговорам про детей и замечать, на ком какая блузочка! Да и сам стал одеваться во всё яркое и носить модные тёмные очки. Из белой кепки он сделал головной убор французских моряков, отрезав от неё козырёк, пришив сверху цветной помпон от старой детской шапочки и украсив шапку большим золотым якорем. После этого его даже стали принимать за иностранца, и у Сани появилась возможность заходить туда, куда простых советских людей просто так не пускали…

«Всё! Пора в армию! – сказал себе Белозёров, настраивая аппаратуру к работе после очередных кофточек, детей, бюстгальтеров и помады, – Жалко, что только через год. Призыв-то уже закончился».

– Шурочка! Тебя к телефону! – инженер смены, молодая симпатичная Елена Викторовна Шереметьева, выгнувшись, как большая рыжая кошка, протянула Белозёрову трубку.

«Ну вот, я уже и Шурочка! Один шаг до губной помады и туши для ресниц», – подумал Саня, беря телефонную трубку из рук Шереметьевой:

– Белозёров! Слушаю!

– Александр Феликсович?

– Да! Да! Слушаю!

– Вас беспокоят из военкомата. Майор Чернышов. Вам необходимо завтра явиться в военкомат, расписаться в приписном свидетельстве. Прибыть к девяти ноль-ноль! Как меня поняли?

– Хорошо. Буду в девять, – сказал Белозёров, после чего трубку на другом конце провода повесили и пошли короткие гудки.

Предупредив начальницу, что завтра с утра его не будет, Белозёров прибыл в военкомат к назначенному времени.

В дежурной части военкомата его тут же послали:

– Давай быстро по коридору направо в кабинет номер девять, там всё объяснят.

Перед кабинетом номер девять никого не было, и Саня, постучав в дверь, вошёл. За столом сидел человек в форме армейского подполковника.

– Разрешите, товарищ подполковник! Александр Белозёров, мне вчера звонили, чтобы я подошёл.

– Не Александр Белозёров, а призывник Белозёров! – пробасил подполковник. – Бери документы и дуй прямо по коридору проходить комиссию!

– Какую комиссию, товарищ подполковник?

– А у нас тут одна комиссия – медицинская. Призываем вас, товарищ призывник!

– Как призываем? Ведь призыв уже закончился?

– Это спецнабор! А вы что, служить не хотите, товарищ призывник? Я смотрю – в вашем личном деле и отец у вас офицер, и даже дед – генерал.

– Так точно, товарищ подполковник, генерал! Только я готовился на следующий год, – недоумевал Саня.

– Я же сказал: спецнабор! Дуй на комиссию и послезавтра, как говорят, с вещами! Всё понял?

– Так точно! А вдруг я комиссию не пройду?

– Пройдёшь, сынок, обязательно пройдёшь, у нас редко кто не проходит. Свободен!

Белозёров вышел из кабинета и пошёл по коридору, куда его направил подполковник. По коридору бегали молодые ребята в одних трусах. Отнеся свои документы в указанный кабинет, он тоже стал раздеваться, складывая вещи прямо на стул возле кабинета. Рядом раздевался парень лет двадцати шести, с короткой стрижкой «бокс» и весь синий от татуировок на теле. Он заговорил с Белозёровым:

– Ну, чё? Служить пойдем? Ты тоже Родине понадобился?

– Видимо, понадобился, – ответил Саня, не переставая разглядывать татуировки на теле нового знакомого.

– Я в тюрьме отсидел семь лет, не нужен был никому, а теперь говорят: «Служи, ты нужен Родине»! А моя родина – тюрьма. Чуть-чуть не хватило, чтобы не призвали по возрасту! У меня день рождения через две недели – и всё, призыву не подлежу! А они с участковым меня схомутали, теперь ещё два года за колючей проволокой! Ну, чё? Пойдём сдаваться комиссии. Лапы вверх! Гитлер капут!

Как они проходили комиссию, Белозёров помнил плохо, потому что заходил в кабинеты врачей вместе с Васей, так звали его нового знакомого, а после Васи на Белозёрова уже никто не обращал внимания, только ставили штамп «годен» в его карточку. Врачи сначала разглядывали татуировки на теле Васи, прося его повернуться то левым, то правым боком, потом задавали вопросы типа: «А чем отличается птица от самолёта?», а после получения ответа на вопрос в виде другого вопроса: «А чем отличается член от лимона?», звучало то же, что слышали и другие призывники: «Годен! Пошёл вон! Вон!!!» Врачи мужчины смеялись, а молодые врачи женщины иногда покрывались густым румянцем. Вася глазел на врачих и хитро им подмигивал, прикрывая руками причинное место. В кабинете хирурга, который занимала шикарная блондинка с большим бюстом и длинными ногами, слегка прикрытыми белым халатиком, Васин нижний орган всё-таки не смог совладать с собой и тихо вылез из трусов, поглядеть на этот мир при дневном свете. Блондинка, мельком взглянув на него и даже не покраснев, вероятно, привыкла к подобным сценам при прохождении комиссии здоровыми молодыми ребятами, только тихо сказала:

– Пойдите в туалет и в умывальнике смочите головку холодной водой.

– Слушаюсь! – по-армейски крикнул Вася и вышел из кабинета.

Через пару минут, когда он вернулся назад, Белозёров и врачиха, глядя друг на друга и уже не стесняясь, до хрипоты, в голос хохотали, чем привлекли внимание других врачей, из любопытства ставших заглядывать в их кабинет, где посредине комнаты стоял голый Вася с мокрой… головой! Капельки воды медленно стекали по его лицу, а он крутил головой и непонимающе всем улыбался, прикрывая руками низ живота…

Спустя полтора часа Саня уже держал в руках повестку на призыв в армию через два дня. На вопрос к призывной комиссии: «А в каких войсках я буду служить и где?» – он получил исчерпывающий ответ: «В каких надо и где надо! Свободен! До послезавтра! И не вздумай скрываться от призыва, не то объявят в розыск и будет тебе вместо армии тюрьма!»

«Да, – подумал Саня, – два года, что там, что там – везде колючая проволока. Так уж лучше отбыть, что называется, “почётную обязанность”».

Начало пути

Когда Белозёров сообщил коллегам радостную весть о своём призыве в ряды Вооружённых сил Советского Союза, в аппаратной малой студии, где собралась женская половина коллектива, чтобы поболтать, началась просто жуткая паника.

«Как! Куда? Когда? Да как же так! Да что они себе позволяют? Как это можно работника искусства в армию призывать? Что, окопы рыть больше некому?! Да мы про них передачу сделаем! Ах, ох, ух! Ой, Сашуля, мы уже забыли, где какие кнопки нажимать, ты же всё настраивал сам. Так привыкли, что ты всё делал за нас, теперь просто в расстройстве, кем же тебя заменить! Может, письмо в военкомат написать об отсрочке приговора, или как там это у них называется, от призыва? А на кого мы теперь будем делать ставки за опоздание, мы уже привыкли? Ах, ох, ух!» – галдели женщины, и аппаратная наполнилась до краёв суматохой и причитаниями, как в курятнике, куда пробрался хитрый лис.

Саня, не торопясь, поочерёдно обнял за плечи всех «своих дам», сказав каждой что-то приятное на прощание, про кофточки, тушь и помаду, и пообещал обязательно вернуться назад. Откуда-то сразу материализовались конфеты, печенье, банка кофе и чай. Подняв за каждую «милую тётку» заздравную чашу с кофе, он заверил присутствующих, что вернётся весь в орденах, как конфетка в золотой фольге, после чего взял обходной лист и поплёлся собирать необходимые подписи. Часа через три он был совершенно свободен и, помахав сгрудившимся на площадке второго этажа женщинам, пошёл домой собирать в дорогу вещи. По пути к выходу он встретил девчонку-сигаретку и со словами «на память» сунул ей в руку свои итальянские, очень модные по тем временам, солнечные очки. Выйдя на улицу, он оглянулся на здание телецентра, где в окнах опять увидал своих коллег. Они махали ему руками, показывая жестами, что собирают слёзы в кулачок. Желтоволосая девчонка-сигаретка стояла в Саниных очках, застыв как маленькая статуя, скрестив на груди руки, словно только сейчас осознав, что теперь кефир и две пачки сигарет ей придётся покупать на свои деньги, а не за выигрыш от пари на Санины опоздания на работу!

От всего увиденного горячий ком подкатил к горлу, глаза защипало, и одинокая слезинка пробежала по щеке Белозёрова, за ней вторая, третья…

«Вот оно, женское воспитание! Может, напоследок ещё в истерике побиться? На кого же ты нас покидаешь, кормилец! Кто нас согреет в холодной кровати? А кто же тебя будет греть два долгих года? Да не оставят тебя, Шурочка, в армии женские ласки твоего старшины. А-а-а!!! У-у-у!!! – подражая женским интонациям, тихонечко заскулил Белозёров. – Ничего, в армии из тебя быстро выколотят эти бабские штучки».

Он утёр рукавом куртки лицо. Потом надвинул на уши вязаную шапочку и, сунув озябшие руки в карманы, так как от нахлынувших эмоций все-таки забыл на

работе перчатки, уже не оглядываясь, побрёл под холодным ноябрьским ветром с сопки Варничной вниз, где лежал расцвеченный огням вечерний город.

Родители, с которыми в то время жил Белозёров, были в отъезде и о призыве сына в армию узнали только по приезде домой. Дома была одна бабушка, которая, немного поплакав и повспоминав всех служивых в их роду, приготовила еду для его «отвальной». Саня с немногочисленными знакомыми попил водки, а утром, одевшись в старые, изрядно поношенные вещи, потому что их всё равно заберут по прибытии в воинскую часть, под причитания бабули, недосчитавшейся после банкета двух серебряных вилок и трёх ложек, отправился в военкомат. Там его встретила толпа таких же, как и он, оборванцев, в старых фуфайках, стоптанных ботинках и кирзовых сапогах, которые, видимо, носили в войну ещё их деды.

На вокзале перед посадкой в поезд всех призывников несколько раз обыскали на предмет припрятанного спиртного, и наконец прозвучала команда: «По вагонам!» Саня, чмокнув в нос девчонку, с которой познакомился на танцах всего неделю назад, рыдавшую в голос и кричавшую, что обязательно его дождётся, прыгнул в вагон и, заняв свободное место на полке без каких-либо спальных принадлежностей, сразу заснул. В дороге его будили попутчики, предлагая отметить начало службы вином, каким-то образом всё-таки пронесённым в вагон, но Белозёров отказался и проспал до конечной станции. Проснулся он только тогда, когда прозвучала команда: «На выход из вагона! Бегом марш!»

Потом всех призывников долго везли на так называемый «пересыльный пункт», где они опять зачем-то проходили медицинскую комиссию и где Саня ещё два дня провалялся на необструганных досках, называемых нарами, пока за ним не пришли «покупатели».

«Покупателями» называли офицеров, но чаще всего это были прапорщики, которые забирали призывников по своим воинским частям. Пожилой седой прапор забрал Саню и ещё одного рыжего парнишку, и они сели в поезд, который, к большому удивлению Белозёрова, привёз его назад в родной город Мурманск. Была уже ночь. Прапорщик, молчавший всю дорогу, выйдя из поезда, сказал:

– В общем, так, призывники. Сегодня переночуете на вокзале, а завтра явитесь в часть по прилагаемому адресу. Я вам доверяю. Вот ваши документы, отдадите их на КПП части, там вам всё объяснят. А я пошёл домой, а то и так поздно.

Поглядев вслед уходящему прапору, Саня повернулся к рыжему парнишке:

– Тебя как зовут?

– Виктор.

– Так вот, Виктор! Я в родном городе ещё никогда не ночевал на вокзале и в ближайшее время не собираюсь. Пойдём ко мне, переночуем дома, а утром уж и служить можно.

Минут через двадцать Белозёров уже звонил в дверь своей квартиры и еле разбудил плохо слышавшую бабушку. Сначала бабуля не хотела открывать, а когда поняла, что это Саня, начала ещё и кричать:

– В нашем роду никогда не было дезертиров! Убирайся с глаз моих, лучше иди в милицию сдавайся! А мы тебя из тюрьмы дождёмся, внучок…

Пришлось долго объяснять, что он уже военнослужащий и следует в свою часть, но быть там надо только утром. И только после того как Саня показал любимой бабуле опечатанные «страшной» печатью документы, последняя обрадовалась и впустила их с Виктором в квартиру Постоянно причитая, она накормила ребят, даже налила им по рюмке водки, оставшейся от Саниных проводов, и уложила обоих спать, обещав утром разбудить в положенное время.

Утром бабушка, так и не сомкнувшая глаз всю ночь, разбудила ребят, накормила завтраком, перекрестила обоих «на дорожку» и, сказав: «Ну, с Богом, мои милые! Служите!» – закрыла за ними дверь. На улице Саня обернулся и посмотрел на свои окна. В одном из них виднелся силуэт его любимой бабули, которая по русской традиции долго махала им вслед рукой.

Минут через сорок ребята приехали на конечную остановку троллейбуса и направились к расположенной неподалёку воинской части, в которой им и предстояло провести два года своей молодой жизни. Отдав дежурному офицеру, немало удивившемуся тому факту, что они следуют без сопровождающего, свои запечатанные в большой конверт документы, они были препровождены сначала на склад, где получили военную форму, а потом в баню.

Баней в то время громко называлось помещение котельной, там была труба, из которой текла горячая вода. Саню и Виктора подстригли «под ноль», затем они помылись ржавой водой с маленьким кусочком мыла. После этого ребята кое-как натянули на себя то, что называлось армейским обмундированием, и молоденький сержант, судя по говору сельский парень, долго учил их наворачивать портянки, страшно удивляясь, что они этого не умеют.

Затем их привели в так называемый «карантин», где уже были такие же, как и они, стриженные наголо молодые солдатики. Весь день их учили подшивать на гимнастерку подворотнички из белой материи и пришивать к шинелям погоны и нарукавные шевроны, а также ходить строем и «отбиваться» ко сну.

«Отбиться» ко сну значило быстро раздеться и прыгнуть в кровать. После следовала команда «Подъём!», услышав которую надо было быстро спрыгнуть с кровати, надеть форму и встать в строй. После двадцати отбоев и подъёмов их оставили наконец в покое, и Белозёров, положив голову на подушку, сразу отключился.

Проснулся Саня посреди ночи и, взглянув вокруг, покрылся холодным потом. Кругом на кроватях лежали люди в белых рубашках и кальсонах. Кто-то храпел, а кто-то стонал. Было ужасно душно и хотелось пить.

«В медвытрезвитель попал! Что же я завтра скажу на работе? Вот ужас!» – подумал Саня. Но потом, немного придя в себя, он разглядел в темноте солдатские сапоги, военную форму и армейские ремни, аккуратно лежащие на табуретах возле кроватей, и вспомнил всё…

«В армию попал! Нет! Лучше бы в медвытрезвитель!» – простонал он, упав лицом в хиленькую плоскую белую подушку.

Так и началась его армейская жизнь…

Аты-баты, шли солдаты

Караульная служба

Пост номер один.

Трёхсменный, круглосуточный.

Под охраной и обороной состоит знамя части, хранящееся в коробе, опечатанном печатью номер один.

Огнетушитель один.

Из инструкции по караульно-постовой службе в/ч № XXX

После карантина и прохождения курса молодого бойца Белозёров был направлен в четвёртую роту и жутко расстроился, поскольку слышал ранее от старослужащих страшные рассказы про это полковое подразделение. Рота эта считалась лучшей в полку. Но тот, кто не попадал в её ряды, был наисчастливейшим человеком, поскольку отличные показатели роты достигались такой жуткой муштрой, что в полку ходила поговорка: «Лучше попасть в дерьмо или гестапо, чем в четвёртую роту!»

Считалось, что успехами рота была целиком обязана таланту и характеру её командира – капитана Кудряшова, который за эти успехи был даже награждён каким-то хитрым новомодным армейским орденом. Но это было не так. Жизнь в подразделении формировал старшина роты старший прапорщик Коростылёв – вечно хмурый, коренастый, черноволосый хохол с русской фамилией, который практически дневал и ночевал в своём подразделении. А Кудряшов, как говорится, почивал на лаврах.

Белозёров как-то сразу не понравился Коростылёву, поэтому и слышал от него только замечания и постоянные придирки. Даже когда Саня после учебных стрельб из автомата Калашникова вышел на первое место и попал на доску почёта роты в раздел «Лучшие стрелки», их отношения со старшим прапорщиком не только не улучшились, а ещё больше осложнились! Причина этого выяснилась позднее. Коростылёв, видимо, прочитав вместо Саниного чужое личное дело, был уверен, что Белозёров окончил педагогический институт и после армии будет учительствовать. Сам старший прапорщик имел за плечами только среднюю школу и мог, пользуясь служебным положением, вволю поглумиться над «шибко умным» и дерзким на язык Саней.

Как обычно, поставив Белозёрова по стойке «смирно» перед всей ротой, Коростылёв начинал показательно-воспитательное выступление:

– Посмотрите, товарищи солдаты, на ЭТО! И ЭТО сейчас называется солдатом! Дело в том, что потому что! – Коростылёв театрально показывал рукой на Белозёрова. – И ОНО, отслужив положенный срок, уволится в запас и будет учительствовать, то бишь учить наших с вами детей. Дело в том, что потому что! Нет, это надо же было учиться пять лет в высшем учебном заведении, чтобы после этого плохо почистить автомат – сестру вашу! Дело в том, что потому что! Белозёров, три наряда вне очереди!

– Есть три наряда вне очереди! – по уставу отвечал Саня, а про себя думал: «Да если эти сношения и дальше будут продолжаться, наши с вами дети, товарищ прапорщик, у меня обязательно появятся, хоть я и лицо мужь-его полу! Дело в том, что потому что! Сестру вашу так!..»

Прапорщику очень нравилось командовать людьми и измываться над ними. Причина этого была до примитивности проста – дома над ним измывалась жена, строившая его самого по стойке «смирно», а на службе «душила жаба», оттого что ордена и медали за все успехи подразделения получает не он, а командир роты. И от всего этого разросшийся, как забродившее тесто, комплекс неполноценности толкал Коростылёва на необъяснимые поступки.

«Добивали» прапора ещё и изменения в Уставе службы. Раньше, по правилам, когда старшина роты заходил в помещение, дневальный должен был подать команду «Смирно!». Но потом это правило отменили, оставив такую привилегию только командиру. Сначала Коростылёв пытался требовать от подчиненных выполнения команды «Смирно!» в обход приказа, но был отчитан за это командиром части, после чего впал в депрессию и крутой запой. Когда у запойного прапорщика звонил телефон, он хватал трубку и дико орал в неё: «Полковник Коростылёв у аппарата! Прошу меня не беспокоить! Дело в том, что потому что! Мать вашу так!!!» И в один из таких запоев, на его беду, он вдруг услышал в трубке голос командира полка: «Значит, всё-таки полковник? Мать твою так!»

После этих слов несчастный прапор побледнел и моментально протрезвел, а затем отсидел пять дней на гарнизонной гауптвахте, откуда вернулся злее чёрта. Отчего «воспитание» подчинённых ему солдат усилилось втрое! В те дни все мечтали нести службу хоть в полковом свинарнике, а если уж очень посчастливится, то на кухне, чистя немыслимое количество картошки. Только бы подольше не видеть «родного» прапора! Дело в том, что потому что…

Дни пролетали, как шальные пули. Днём обучение азбуке Морзе в тренажёрном классе и бесконечное выбивание «морзянки» ключом, пока рука наотрез не отказывалась выполнять даже самые примитивные движения. Параллельно шло изучение разных типов радиостанций. А потом – занятия «шагистикой»! То бишь марширование до полной потери сознания на полковом плацу, которое называлось красивыми словами – строевая подготовка. Самое заветное и долгожданное слово в тот период у Белозёрова, да и у всех остальных молодых солдат, называемых «карасями», было слово «отбой». После него твой организм падал на койку, в бессознательном состоянии натягивал на себя тонкое синее шерстяное одеяло и, дав мозгу приказание: «Никаких снов!», проваливался в пустоту до поступления ненавистной команды: «Рота, подъём! Выходи строиться!»

А ещё, в связи с неполным комплектованием кадрами всем приходилось выполнять функции по несению караульно-постовой службы, так как отдельной караульной роты в полку не было. Солдаты это называли просто: «Через день на ремень и в караул!» Вернее, ещё проще: «Как жизнь? Через день на ремень!» – и всё было понятно. То есть получаешь автомат, навешиваешь на ремень с одной стороны штык-нож, с другой стороны – подсумок с патронами и на сутки заступаешь в караул. С непривычки к такому режиму всем «молодым» постоянно хотелось спать, что они и делали при всяком удобном случае и в любом неудобном положении.

Особенно сложно было нести службу на втором посту, где приходилось стоять на караульной вышке, так как если человек засыпал, то у него сразу возникал шанс превратиться в птичку и, пролетев метров шесть, чирикнув разок в полёте, оказаться на земле со сломанными конечностями и вывернутой шеей. А если полёт пройдёт без осложнений, можно было даже остаться в живых. После чего гауптвахта казалась курортом.

Кроме того, вышка хорошо просматривалась из караульного помещения, и начальник караула, сокращенно начкар, всегда видел из своего окна часового, стоящего вверху на площадке. Ненадолго сесть на пол или ступени, чтобы дать кратковременный отдых ногам, не было никакой возможности. Это запрещалось уставом караульной службы, и стоило только присесть, как часовой тут же пропадал из поля зрения начкара, за что непременно строго наказывался.

Саня решил этот вопрос кардинально. Для начала он пришил насмерть к шинели вместо матерчатой вешалки железную цепочку, а затем взял в столярке два самых больших гвоздя, которыми при желании можно было прибить Луну к Земле. Под предлогом ремонта оторвавшейся на караульной вышке доски выпросил у начкара молоток и разрешение на «ремонт казенного имущества».

Получив «добро» от руководства и заступив на пост, Саня на законных основаниях проделал следующее: забил в стенку один гвоздь на уровне плеча, а другой на уровне шеи. Для чего это было надо?

Теперь, заступая на второй пост, на одну импровизированную вешалку он водружал автомат, а на другую – себя за цепочку на шинели. После этого можно было, расслабив и подогнув ноги, просто повиснуть и в таком состоянии даже немного вздремнуть. Достаточно было секунд через двадцать открывать глаза и просматривать прилегающую территорию. А в это время из караульного помещения наблюдалась такая картина: на вышке, не шелохнувшись, стоит бдительный часовой, на плече у которого висит грозное оружие – автомат!

Когда происходила смена караула или на посту появлялся посторонний, предупредительно лаял пёс по кличке Дембель, которого Белозёров постоянно прикармливал. В благодарность за это Дембель всегда ходил с Саней в караул. За время с момента подачи Дембелем тревожного сигнала до момента, когда разводящий приводил новую смену часовых к караульной вышке, проходило примерно полторы минуты. Этого было более чем достаточно, чтобы снять самого себя и автомат с «вешалок» и грозно крикнуть: «Стой! Кто идёт?» На худой конец можно было возмущённо сказать: «За гвоздь зацепился! Отремонтируют эту вышку когда-нибудь или нет?»

Ещё сложнее было нести службу на первом посту, возле знамени части, которое находилось в помещении штаба на втором этаже. Знамя стояло в прозрачном футляре, опечатанном печатью командира полка, в душном закутке, перегороженном цепью. Рядом со знаменем был небольшой квадратный подиум, на котором, как манекен, стоял часовой, а за ним в углу – большой огнетушитель, такой древний, что на нём не было никаких опознавательных знаков. Уходить с «квадрата» часовому было строго запрещено, а когда проходящие мимо знамени отдавали ему честь, необходимо было вытянуться по стойке «смирно». Стоять подолгу без движения и в духоте было совершенно невыносимо. Никаких кондиционеров тогда не было, а про какую-то отдельную вентиляцию даже не шло речи, поскольку «солдат должен переносить все тяготы и лишения армейской жизни!» Читайте устав!

Ночью на втором этаже в штабе никого не было, и когда Белозёров первый раз заступил на этот пост, он попал в довольно щекотливую ситуацию. Решив, что можно немного размять ноги, сойдя с «чёрного квадрата», Саня покинул место часового и, как кот, с удовольствием потянулся, разминая конечности. А через полминуты на него уже орал дежурный по части, рабочее место которого находилось на первом этаже здания. Оказалось, что в «квадрате» установлена примитивная сигнализация, и когда часовой вольно или невольно покидал свое место, у дежурного на пульте звенел звонок и загоралась контрольная лампа.

Но нет задачи, которую не может решить русский технический ум. В следующий раз Саня просто дотянулся до огнетушителя, стоящего в углу, дотащил его одной рукой до места часового и поставил рядом с собой. После этого можно было без последствий покинуть коварный «квадрат» и даже с удовольствием съесть печенюшку, аккуратно припрятанную в потайном кармане солдатской куртки.

Своей идеей с применением огнетушителя Белозёров поделился с близким окружением «карасей», и всё было бы хорошо, если бы один из них, разморённый духотой, как-то не уснул, сидя на цепи возле знамени, где его и застал дежурный по части. Чтобы спросонья часовой кого-нибудь не застрелил, в него пришлось минут десять кидать из-за угла карандаши и старательные резинки. После успешного пробуждения бывший часовой был отправлен на гауптвахту, а несчастный огнетушитель перенесён на расстояние, не позволяющее достать его, не сойдя с квадрата. Сладкая жизнь на первом посту закончилась!

Но сегодня Белозёров заступил на третий пост. Вышки тут не было, и вся территория просматривалась со всех сторон. Правда, были и свои маленькие преимущества. Охранять здесь надо было всего одну уличную дверь, ведущую на так называемый спецполигон, где хранилась секретная аппаратура связи. Также под охрану попадал и небольшой кусочек дороги, расположенный как раз напротив этой двери. Днём по дороге ходили в столовую, и проход был беспрепятственный, а ночью он перекрывался с одной стороны небольшим шлагбаумом, с другой стороны растягивалась железная цепь с табличкой «Проход запрещен». Кроме того, в отличие от других постов, здесь была небольшая деревянная, разрисованная чёрно-белыми полосами будка, в которой можно было укрыться от дождя или снега.

Разговаривать на посту категорически запрещалось, но, чтобы не уснуть, Белозёров тихо беседовал со своим собачьим другом – Дембелем, крутившимся возле его ног.

– Ну что, брат Дембель, небось кушать хочешь? Ничего, сменят нас через час, и я тебе что-нибудь найду в караулке, – сказал Саня собаке, но ответа не последовало, только при слове «кушать» Дембель так замотал хвостом, что стал похож на лохматый вентилятор.

По своему, собачьему, только ему известному уставу караульной службы Дембель никогда не лаял без причины, даже в моменты радости. Голос он подавал только при «опасности», то есть когда в сторону поста направлялся кто-либо, кроме часового. Белозёров широко зевнул и опять заговорил с собакой: