Текст книги "Кто в армии служил, тот в цирке не смеется"

В лесу родилась елочка, или на войне как на войне

Перед Новым годом весь полк, за исключением штабных работников и лиц, которые несли службу в карауле, на кухне и в полковом свинарнике, убывал на учения. Называлось это съездить «на ёлочку», а проще говоря, выпадала хорошая возможность нарубить в лесу ёлок и доставить их по офицерским домам и солдатским казармам, дабы принести маленькую радость офицерским детям и хоть ненадолго скрасить солдатский быт.

В эту предновогоднюю пору на дорогах в лесные массивы выставлялись посты из сотрудников милиции и природоохраны. Все машины нещадно проверялись, и если в них обнаруживались нарубленные ёлки без соответствующих разрешительных документов, то нарушителям выставлялся огромный штраф.

А военные машины досмотру не подлежали, или просто никто не хотел связываться с военными. И лесные красавицы беспрепятственно попадали из леса в офицерские квартиры и солдатские казармы.

Отъезжали на учения недалеко от города в заранее подготовленное место, где до этого проштрафившиеся солдаты вручную расчищали подъездные пути и дороги, рыли для машин капониры в снегу, моля Господа Бога, чтобы не выпал новый снег. Для отцов-командиров выпадение свежего снега не являлось смягчающим обстоятельством, и невыполнение задания жестоко каралось!

До прибытия в район учений всей техники Саня в числе других военнослужащих исполнял роль дорожного военного регулировщика. Их всех одели в чёрную форму с белыми крагами на рукавах и белые каски с красной полосой и большой красной звездой. В руках у каждого была полосатая палочка, а на шее висел милицейский свисток, правда, зачем он был нужен, им так и не объяснили.

Экипированных регулировщиков перед проездом основной колонны развезли по всему маршруту следования и расставили живыми столбиками на перекрёстках. Один перекрёсток – один регулировщик. Необходимо это было для того, чтобы в нужном месте поворачивать военную технику в нужном направлении, а не разыскивать потом машины по всей области.

Морозы в тот год стояли жуткие, а ждать технику приходилось очень долго, и поэтому возле каждого регулировщика развели небольшой костёр, оставив немного дров для его поддержания.

Белозёров дождался, когда появится колонна техники, вышел на перекрёсток и, перекрыв путь гражданскому транспорту, поворачивал в нужном направлении военные машины. Когда вся колонна прошла он, посчитав свою миссию завершённой, покинул пост на дороге и пошёл греться к костру в ожидании дежурной машины, которая должна была собрать всех регулировщиков с маршрута, чтобы отвезти их к месту учений.

Когда Саня, сидя на старом деревянном ящике спиной к дороге, подбрасывал в костёр очередное полено, сзади что-то протарахтело, прорычало и, гремя какими-то железками, на огромной скорости просвистело вниз по дороге. Белозёров даже не успел разглядеть, что это был за автомобиль. Но уже через десять минут этот же автомобиль летел в обратном направлении. Поравнявшись с Белозёровым, машина резко затормозила.

Саня оглянулся и опознал в ней автомобиль технической службы их полка, или просто «техничку». А когда дверь автомобиля открылась, Саня увидел прапорщика Сазонова и сразу осознал, что, покинув пост на дороге, совершил большую ошибку. Оказалось, что не вся колонна проследовала к месту дислокации, так как несколько машин просто не завелись на морозе и их сейчас тащат на буксире. А ещё от Сазонова Саня узнал, что у него, то бишь Белозёрова, есть мать, и даже не одна, а около десяти! И пока автомобиль отъезжал, Саня выслушал наиполезнейшую информацию по анатомии и физиологии человека и домашних животных. А так как Сазонов был старый авторитетный прапорщик, то Белозёров сразу поверил его словам, усомнившись лишь в одном, когда прапор пообещал: «Ты у меня кипятком ссать будешь!»

– Как-то ненаучно, как это можно – писать кипятком?! – крикнул Саня вслед уезжающему автомобилю. – Какое бескультурье! Фи!

Но за шумом двигателя и лязгом всяких автомобильных железок его уже никто не слышал. Так что писать кипятком, вероятно, придётся, точно придётся, вопреки всем законам физики.

После выслушанной «воспитательной» беседы, произведшей неизгладимое впечатление, Белозёров решил больше не гневить судьбу. Он снова вышел на дорогу, и как раз вовремя. Вверх по дороге черепашьим ходом ползли отставшие от основной колонны машины, их тащили на буксирах, потому что так и не смогли завести.

Машины уже почти прошли поворот, когда им навстречу вылетела «Волга» командира полка. Из неё выскочил водитель Смирнов, который заорал Белозёрову:

– Вызывай ГАИ и «скорую помощь»! Лейтенант Отчик погиб!

– Как погиб?

– Саня, ну как погиб?! – затараторил Смирнов. – Водитель у него молодой солдатик, их занесло в кювет, ему бы газануть и всё! А машина перевернулась и стала заваливаться на правый бок. А там камень огромный и острый, как пирамида. Они набок бухнулись, и лейтенант головой прямо на камень и попал! Говорят, умер сразу, даже не мучился! Вызывай «скорую» и ГАИ! А я поехал.

– Да куда вызывать-то, мать твою?!!! – заорал в свою очередь Саня, но Смирнов его уже не услышал и полетел куда-то по одному ему и Богу известному маршруту.

– И зачем «скорая», если уже умер? – продолжал бубнить Белозёров, переваривая услышанную новость. – Да и как я их вызову? Ни радиостанции, ни телефона поблизости нет. Бардак! Тьфу! Прости Господи.

Костёр прогорел, и Белозёров уже достаточно сильно продрог, когда минут через двадцать за ним приехала машина, где сидели промёрзшие до костей другие бедолаги регулировщики. В машине ему рассказали, что лейтенанта уже отвезли в морг.

Лейтенант был любимцем всех солдат в полку. Небольшого роста, улыбчивый, он был очень похож на первого космонавта СССР Юрия Гагарина. Поговаривали, правда, что у него были проблемы со слишком любвеобильной женой, и он из-за этого очень переживал. Да теперь чего об этом говорить, отмучился… Земля ему пухом!

«Смерть лучших забирает и дёргает по одному», – подумал Белозёров, а вслух сказал:

– Ну почему так несправедливо всё устроено? Вот лейтенант хорошим человеком был, а ему не повезло, не то что прапорщику Шныре! – Саня подул на свои замёрзшие руки, пытаясь отогреть их дыханием.

– А что было с прапорщиком Шнырей? – отозвался один из сидящих рядом «снеговиков». – Александр, расскажи, а?

– Расскажу, если не слышали. Короче, этот, прости господи, Шныря своими издевательствами довёл подчинённых до высшей точки кипения, и они тайно поклялись отомстить ему после демобилизации. Но солдат-первогодок Бровко всех опередил. Он до армии артистом театра был. Сами понимаете, артист – натура впечатлительная и утончённая. В «карантине», как мог, сносил все издевательства и придирки прапорщика и мечтал лишь о том, чтобы после прохождения «курса молодого бойца» не попасть в его роту Но чуда не случилось. И вот однажды, после очередной порции «воспитания», стоя на караульной вышке с боевым автоматом, увидел Бровко своего ненавистного врата-мучителя, проходившего по дороге в автопарк. Недолго думая, солдатик разрядил в прапора весь магазин с патронами и, увидев, что последний упал, покинул свой пост и тихонько ушёл в роту.

В это время как раз была очередная смена караула, услышали стрельбу и обнаружили, что исчез часовой с оружием, ну, естественно подняли тревогу. Весь день искали, но безрезультатно. Нашли солдата только вечером, когда дневальный по роте убирал туалет. Одну из кабинок кто-то упорно не хотел покидать, несмотря на угрозы дневального. Тогда дневальный через соседнюю кабинку решил выяснить, что там за «засранец» заперся и не желает покидать это чудное место. Перелез через стенку, глянь, а там Бровко висит на верёвочке, глаза выкатил и мило так улыбается. Повесился! – Саня вытащил из кармана пачку сигарет и закурил.

«Снеговики» сидели и смотрели на Белозёрова, не подавая никаких реплик, будто и вправду были из снега. Саня усмехнулся, видя это немую сцену, затянулся ещё раз сигаретой и, выпустив сизый дым, продолжил:

– Спокойно мужики, это ещё не конец. Конец был счастливый, как в кино! Жаль только Бровко там уже не снимался. Короче, так. Прапорщика Шнырю отвезли в госпиталь, он оказался очень живучим, гад, и уже через месяц вернулся в часть с огромным страшным шрамом через всё лицо и инвалидной тростью в левой руке. Ни дать ни взять капитан с пиратского корабля, не хватало только попугая на плече! Характер у него стал ещё хуже, а издевательства изощрённее. Мы, молодые солдаты, разбегались, как тараканы по щелям, стоило ему только поставить свою «пиратскую» ногу, как называли ребята его трость, на территорию полка.

– А Бровко? – ожил один из «снеговиков».

– А Бровко увезли домой в «цинке». Как говорится, о покойном или хорошо, или ничего, но тогда его ругали все. За что? Как сказал «дед» Вася Щукин, надо было сделать контрольный выстрел в голову. Подождать немного, перекурить и сделать ещё один выстрел, а уж потом идти и вешаться. И была бы ему вечная память и солдатский почёт. Всё вас, «карасей», учить надо! Никогда ничего нормально сделать не можете…

Закончив рассказ, Саня надвинул шапку на глаза и, откинувшись на ледяной бортик автомобиля, задремал под негромкие разговоры «снеговиков», обсуждавших услышанную страшилку. На морозе спалось очень хорошо, если бы так жутко не трясло на ухабах автомобиль.

Минут через пятьдесят они прибыли на место дислокации. Ребята в темпе вальса начали разворачивать радиостанции. И уже было некогда думать ни о погибшем лейтенанте, ни о прапорщике Сазонове, ни тем более о Бровко и Шныре. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три… Поднимай, натягивай, закрепляй! Заземляй!

Саня едва успел переодеться в кунге своей машины, сменив чёрную форму регулировщика на тулуп и валенки, когда услышал вопли проверяющих офицеров:

– Не укладываетесь в норматив! Будете наказаны! Почему до сих пор не подано электропитание на радиостанцию?

– Да пошли вы все в жопу, – тихо, очень тихо пробурчал Белозёров, взял кабель и потащил его по непролазным сугробам от радиостанции до дизель-генератора, не обращая никакого внимания на маты, летящие ему вслед. Мать, мать, мать… Сколько же у него сегодня ещё будет матерей?

«Значит, я никогда не буду сиротой. Хоть это хорошо!» – подумал Саня, усмехнулся своей мысли и… провалился по плечи в снежную яму.

– Мать твою! Ну вот, ещё одной мамой стало больше.

«Врагу не сдаётся наш гордый “Варяг”, пощады никто не желает!» – не запел, а заорал Белозёров, прикусив зубами выскальзывающий из замёрзших рук обледеневший резиновый кабель, и двинулся по сугробам, как трактор, прокладывая своим героическим телом в тулупе и валенках глубокую траншею в белом чистом снегу.

Развернув узел связи и отработав поставленные задачи, все перешли, как говорят связисты, на дежурный приём. Свободные от смены легли спать, кто в машине, а кто в общей палатке для отдыха, где всю ночь топили печь. В некоторых машинах тоже были небольшие печки, и там было комфортно, как в Сочи летом. Тепло и уютно. Про улицу, где мороз и жгучий ветер, даже думать не хотелось.

Капитан Кудряшов, проверив своих подчинённых, пришёл в машину и, подбросив в печку пару поленьев, лег спать на нижнее, приготовленное для него место.

На двух верхних полках уже устроились свободные от дежурства прапорщик Иванов и водитель того автомобиля рядовой Стонкус. Ночью дрова прогорели, а все крепко спали, набегавшись за день по морозу Как назло, ветер на улице усилился и поднял густую снежную позёмку Трубу для печки устанавливали на крышу машины, только когда печь топилась. Возможно, по недосмотру её плохо закрепили, и усилившийся ветер со снегом сбил её на землю. Ветер стал задувать в печь, и из неё в машину, где спала вся троица, пошёл угарный газ. Никто из спящих не почувствовал надвигающуюся опасность и не проснулся. Через какое-то время в машину случайно заглянул кто-то из офицеров. Он хотел пригласить капитана Кудряшова в штабную машину, где поминали погибшего лейтенанта Отчика. Но офицер так и не смог разбудить Кудряшова. А когда ему и самому вдруг стало дурно, он, кое-как вывалившись из кунга, поднял тревогу.

В это самое время Белозёров сдал свою смену ефрейтору Боткину, которому предстояло дежурить до утра. Поёжившись, Саня выпрыгнул из тёплого кунга, чтобы перекурить, и тут же увидел группу людей у соседней машины, стоящей от них справа. Были слышны громкие возбуждённые голоса и видна суматошная возня возле двери автомобиля. Саня из праздного любопытства решил пойти туда.

– Заодно и проветрюсь перед сном, – сказал он сам себе и неспешно двинулся к машине.

Когда Белозёров добрёл до соседей, на снегу уже лежали вынесенные из автомобиля тела Иванова и Стонкуса.

– Что случилось? – спросил Саня.

– Мёртвые они! Задохнулись, наверное, – ответил кто-то.

– Как мёртвые? – оторопел Белозёров, тупо глядя на лежащие тела.

Пару секунд он приходил в себя, а потом, осознав происходящее, раздвинул руками стоящих возле тел людей и прыгнул к первому, кто оказался перед ним на снегу. Это был прапорщик Иванов. Как когда-то учили в школе, Саня начал делать ему искусственное дыхание «рот в рот» и непрямой массаж сердца. При этом угарный газ пошёл из лёгких прапорщика в его лёгкие, и Саня, даже не поняв в чём дело, закашлялся и, отвалившись назад, упал лицом в сугроб, откуда его потом и вытащили. Дальше он помнил всё очень плохо. Жутко болела и кружилась голова, страшно мутило.

Словно в тумане, Белозёров видел, как все крутились вокруг лежащих на снегу неподвижных тел и как грузили на носилки Кудряшова и Стонкуса. Иванова там не было. Потом он узнал, что прапорщика удалось спасти, и он был доставлен в госпиталь. Двое других умерли.

Потом Саня с трудом добрёл до своей машины, влез почему-то в холодную кабину водителя вместо теплого кунга и уснул, хотя, скорее, потерял сознание. Когда он каким-то чудом проснулся, то осознал, что не чувствует ни рук ни ног. С трудом надавив локтем на ручку двери, он выпал из машины и пополз к палаткам, где минут через десять его и подобрали солдаты дежурной смены.

«Заморозка» отходила с жуткой болью, хотелось кричать в голос. Наутро нос, руки и ноги распухли и были почти цвета баклажана. Но самое главное, в них была не проходящая, постоянная ноющая боль, выворачивающая наизнанку мозги. Хотелось умереть. Потом, по мере выздоровления, Белозёров, как змея, стал вылезать из своей обмороженной мёртвой кожи.

Вот вроде бы подумаешь, ну мороз, ну и что? Медик полка старший лейтенант Сысолятин сказал Сане, что ему ещё дико повезло. Могли запросто ампутировать все его четыре конечности, не считая всяких мелочей… ну, типа, носа! Но раз всё обошлось, Белозёров веселил народ тем, что с серьёзным лицом просил Сысолятина не порвать на его руках старую обмороженную кожу, потому что он собирается продубить её и сделать себе «дембельские перчатки». Соседи по палате хохотали и были очень довольны. Медик не возражал. Смеются, значит, пошли на поправку!

Несмотря на три смерти, жизнь в полку текла своим чередом. Сильного шума не было. Видимо, свою руку приложил начальник штаба, имевший большие связи в Москве. Ему вскорости предстояло повышение, и такая «отрицательная реклама» совсем была не нужна. Потом, когда Саня познакомился с начштабом поближе, тот ему в двух словах объяснил:

– Александр, при проведении учений предусмотрены смерти личного состава. Ты не знал? Ну да, откуда тебе знать! Один процент смертей при локальных учениях и десять процентов при крупных учениях. Небось видел, как красиво летят десантники и их техника с самолетов? Да? Ага, как мешки с картошкой! Так вот! У кого-то просто не раскроется парашют, кому-то рухнет на голову техника, или же просто замотаются парашютами два лучших друга. А достать нож и отрезать парашют друга, это сможет не каждый! Окончательное решение приходит не сразу, а земля принимает очень быстро. Бум! Се ля ви, как говорят французы…

С лейтенантом Отчиком и капитаном Кудряшовым попрощались в полку и похоронили на местном кладбище в присутствии родственников. А рядового Стонкуса отправили домой в запаянном цинковом гробу, обитом сверху досками. Сопровождающие гроб рассказывали потом, что мать бросилась в могилу и умоляла похоронить её вместе с сыном. Жуть! Было страшно смотреть. Ну а что она желала руководству части, где служил её сын, лучше не повторять.

Уже спустя год после демобилизации Саня случайно узнал, что спасённый им прапорщик Иванов погиб в автомобильной аварии по пути в отпуск. Его буквально размазало по собственной машине, на которую он копил всю свою короткую жизнь. Может, недаром говорят, что от судьбы не уйдешь?

А ёлки для офицерских детей в тот раз всё-таки нарубили и провезли в кунгах машин, опечатанных как… совершенно секретная техника.

С Новым годом!

Траурные ленты

– Белозёров, ты где? Срочно к старшине роты, он тебя вызывает. – Раздался из коридора зычный голос, и дежурный по роте сержант Крец, темноволосый смуглый молдаванин небольшого роста, бодро зашёл в спальное помещение казармы, где Белозёров в это время, свернувшись, как кот, калачиком, лежал на полу возле батареи и мирно дремал.

Услышав крик дежурного, он одним прыжком вскочил на ноги и, моментально скинув с себя дрёму, закричал:

– Я здесь, товарищ сержант!

– А чё это ты там делаешь, спишь, что ли? – Крец хмурит брови и делает серьёзное, как ему кажется лицо, но с его вечно глупой физиономией, к которой прилеплены большие уши и вытаращенные глаза, это ему всегда очень плохо удаётся. Саня, глядя на его потуги, еле сдерживает смех.

– Никак нет, товарищ сержант, я батарею протираю. Такое впечатление, что её вообще никогда не мыли, посмотрите, сколько грязи, – Белозёров поднимает вверх правую руку, в которой зажата грязная тряпка.

– Молодец! – после некоторого раздумья и борьбы одной мысли с другой произносит сержант, подходя к Сане. – Я вроде тебе не поручал, сам себе работу ищешь, молодец!

– Ведь мы живём здесь в казарме, так зачем же пылью дышать? Да и когда постоянно занят работой, быстрее проходит дежурство! – бодро лопочет Белозёров, вытянувшись по стойке «смирно» с грязной тряпкой в одной руке и веником в другой.

Если бы ему сейчас, даже под страхом самой страшной смерти, приказали бросить эти два предмета на пол, он физически не смог бы этого сделать по одной простой причине – тряпка и веник были крепко привязаны верёвками к его рукам! Этот способ Белозёров изобрёл, когда ещё был молодым солдатом и проходил так называемый «карантин». Муштровали их тогда по-чёрному и за любую, даже незначительную, провинность наказывали, ставя в наряд на работу Забежал ли ты на минуту в курилку или просто слегка задумался, глядя в окно казармы, – это означало, что ты филонишь от работы, одним словом, ты – плохой солдат!

Но Саню без хрена не съешь. Где бы он ни находился – в бытовке, курилке, сушилке и т. д., – у него всегда руки были заняты тряпкой и веником. А что это значит? Это значит, что человек не просто так зашел, скажем, в курилку, а по служебной необходимости, то есть подмести там пол, да ещё и пыль протереть. Молодец! Через некоторое время его даже стали ставить в пример как самого исполнительного солдата на зависть остальным «карасям».

Секрет тряпки и веника Белозёров держал в строжайшей тайне, памятуя, как его один раз уже подвели, когда он поделился «маленькими тонкостями» несения караульной службы на первом посту у знамени части…

– Ладно, молодец! – ещё раз похвалил сержант. – А сейчас бегом дуй к старшине роты. Понял?

– Так точно! Бегом дуть к старшине роты! Разрешите выполнять? – молодцевато выкрикнул Белозёров, громко щёлкнув при этом каблуками.

– Выполняй! – покровительственно, чувствуя себя большим начальником, бросил Крец.

По дороге Белозёров отвязал от рук тряпку и веник и уже без них зашёл в кабинет:

– Товарищ старший прапорщик, рядовой Белозёров по вашему приказанию прибыл! Разрешите войти?

– Так уже, кажись, зашёл. Дело в том, что потому что! Тебя, Белозёров, что, не учили в твоём институте, что стучаться надо, когда заходишь везде, куда надо и потом? А? А когда отслужишь, и наших детей этому же бескультурью учить будешь? Да, педагог? Ну? Чё? – вопрошал старший прапорщик Коростылёв, удобно откинувшись в старом чёрном, изрядно ободранном кресле, принадлежавшем ранее командиру полка и плавно переехавшем в кабинет старшины четвёртой роты после его списания. В нём старшина чувствовал себя не ниже, чем полковником!

– Я техникум связи заканчивал, товарищ старший прапорщик.

– Один хрен, учить будешь не тому, что везде, да и не так, как среди людей принято! – продолжал воспитательную работу Коростылёв.

– Зачем стучаться, товарищ старший прапорщик? Вроде мы не в больнице и не в бане, со спущенными штанами тут никого нет. Не принято стучаться в рабочие кабинеты, а если уж сидишь без штанов, то будь добр, закрой дверь на ключ!

– Шибко умные все стали, лучше бы вас в институтах ваших автомат научили разбирать, да правильно чистить, как никогда. Дело в том, что потому что! – пробурчал старшина роты.

– Я техникум заканчивал, товарищ старший прапорщик! – повторил Саня.

– Один хрен! Я тебя не за этим позвал. Чтобы к утру по всей части были развешаны траурные флаги! Открой вон тот шкаф они там стоят. Дело в том, что потому что.

– Так они же не траурные, товарищ старший прапорщик! – сказал Белозёров, открыв шкаф и взглянув на флаги.

– Так вот и надо, чтобы были траурными, тебя, дурака, за этим и позвали. Дело в том, что потому что!

– Надо ленты траурные привязать, что ли? – переспросил Саня.

– Так возьми и привяжи! – раздражённо рявкнул Коростылёв.

– Да где же я их сейчас возьму? Уже вечер, даже в магазинах не купить.

– И что же ты предлагаешь, чтобы я их где-то взял, а, товарищ рядовой? В армии, чтоб ты знал, существует порядок: один отдает приказ, а другой, проявляя сноровку и разумную инициативу, его выполняет. Чтобы к подъёму все флаги были траурными. Понял? Дело в том, что потому что.

– Так точно! – без «интузазизма», не проявляя должной сноровки и разумной инициативы, ответил Саня. – Товарищ старший прапорщик, а кого хороним? – решил уточнить Белозёров.

– Министра обороны мы лишились, солдат, товарища маршала Гречко!

– Андрей Антонович умер? – воскликнул Белозёров.

– Эк ты его! Андрей Антонович! Он что тебе – дядя, что ли?

– Дядя не дядя, а жизнью своей мне обязан. Поэтому, значит, не чужой.

– Ну, ты и наглец, Белозёров, какой такой жизнью? Ты что, его родил, что ли? Или грудью своей его от пули заслонил? Дело в том, что потому что. Ха-ха-ха!

– Да просто умереть он мог раньше срока и не без моей помощи.

– Это как же?

– Да была одна история… – Саня ненадолго задумался и продолжил: – Я тогда ещё совсем маленький был, но хорошо всё помню. Помню, как однажды мой дед, генерал-майор, собирался на день рождения к сослуживцу, парадный мундир надел, орденов и медалей на нём целый иконостас… А бабушка тут же к нему:

– Ты куда, Иосиф?

– Я же тебе говорил, день рождения у сослуживца, прилетает маршал. Нельзя не пойти! – ответил, поправляя мундир и звеня медалями, дед.

– Ой, напьётесь опять. Я вас знаю!

– Ну, Зоя, прекрати! Сколько можно уже?

– Значит, так. Возьмёшь с собой внука, тогда будешь чувствовать ответственность и держать себя в руках.

– Ну, Зоя! Там же будет весь генералитет, а я с ребёнком!

– Ничего, пусть посмотрят да позавидуют, что у тебя смена растёт. И никаких больше вопросов, закончено и решено!

В доме бабушка генералиссимус, и её решения обсуждению не подлежат. Дед ворчит, но команду выполняет, и мы спускаемся на улицу, где его уже ждёт служебная «эмка» – тот же самый «форд», только советского производства.

Личного транспорта у деда нет, потому что он все свои машины после войны сдал на госнужды, заявив: «Жить надо, как все, и нечего детей баловать с детства всякими машинами!»

Лучше не объяснишь, в этой фразе он весь! Я всегда гордился таким предком…

Дорогу в машине помню плохо. Бабушка мне потом говорила, что я вообще не должен был ничего помнить по причине своего малого возраста. Но, видимо, впечатление было такое яркое, что запомнилось всё в мелочах.

Приехали. Большая прихожая с высокими потолками. Потом огромная гостиная, где стоит сервированный стол и вдоль стен стоят и ждут команды красивые мужчины в форме и при орденах. От генеральских лампасов рябит в глазах.

Меня устраивают в рабочем кабинете хозяина дома. Вдоль стен до потолка книжные шкафы с открытыми полками, заставленные книгами. Рядом с дверью огромный сейф. У окна стоит большой стол с зелёным сукном на столешнице и старинное деревянное обитое чёрной кожей кресло.

Мне дают цветные карандаши, бумагу, фонарик и какие-то топографические карты. Таких карандашей и фонариков я потом в своей жизни не видел никогда. Из большого металлического карандаша выдвигались цветные грифели, а фонарик имел кучу каких-то кнопок, и его цвет можно было менять, делая белый, красный, зелёный, синий…

– Ну, всё, боец! Рисуй, воюй. Наступай, а на картах отмечай своё движение красными стрелками, а врага – синими. И не забудь перед реками строить переправы, ха-ха-ха… Понял? Ну и молодец. Пойдём, Иосиф!

Меня оставляют одного, а в гостиной начинается чествование именинника. Звучат тосты и периодически гремят стулья, видимо, люди все разом встают со своих мест, после здравицы в чью-то честь. Через час в кабинет заходят три человека – мой дед, Гречко и хозяин дома. У всех хорошее настроение, форменные кители уже расстегнуты. Меня начинают трепать по загривку, как собачонку, и расспрашивать, как я повоевал на картах.

– Скучно, деда! – канючу я. – Ты обещал, что мне здесь обязательно дадут поиграть пистолетом настоящим. Настоящим!

– Слушай, дай парню пистолет, видишь, военный растёт! – обращается Гречко к хозяину дома.

– Уважь внука! – поддерживает его дед.

– Да нет проблем! – хозяин дома достает ключи и открывает стоящий в углу у двери сейф. Оттуда он извлекает огромный кожаный портфель и начинает шарить в нём рукой. Не найдя того, что искал, он кладёт портфель на стол и начинает выгребать из него содержимое. На свет появляются какие-то бумаги и огромная куча орденов и медалей.

Я стою возле портфеля и, когда терпение моё кончается, быстро сую руку в его нутро и извлекаю на свет божий огромный пистолет. Не говоря ни слова, я беру пистолет двумя руками, навожу его на первого попавшегося, им как раз и оказался Гречко, а потом, выдохнув волшебные слова: «Бах, бах!», со всей силы жму на спусковой крючок.

Что творилось в тот момент с хозяином дома, знает только он. Сильно побледнев, он хватает мою руку, поднимает её вверх и сильным рывком отнимает у меня оружие. Я начинаю жалобно хныкать, и все смотрят на него, молча вопрошая: «Что случилось? Зачем ребёночка обидел?»

– Господи, – почти шепчет он, – у меня же по фронтовой привычке оружие всегда на боевом взводе, патрон в патроннике и предохранитель снят!

Вот тут настала очередь Гречко побледнеть…

Но они всё-таки люди военные, успокоились быстро. Потом, разрядив пистолет и сделав в угол комнаты несколько контрольных щелчков, снова дали его мне на растерзание, утерев предварительно «бойцу» сопли. После нескольких неудачных попыток я всё-таки добился своего, и пистолет, слегка дёрнувшись в руке, сделал громкое «Щёлк!».

– Да, упорный мальчик, дожал всё-таки, а если бы чуть раньше… – произнес Гречко и в задумчивости вышел из комнаты…

– Вот такая история, товарищ старший прапорщик, – закончил свой рассказ Саня, сгребая в кучу флаги из шкафа.

– Ну ты, Белозёров, и дурак! Иметь такие связи и служить в Мухосранске, а не в Москве? Ну ты и дурак! – Старшина так расстроился, выслушав рассказ, что едва не схватился за сердце.

– Да какая разница, где сидеть за колючей проволокой. Да и разве бы он меня вспомнил? Я маленький был, столько лет прошло, – попытался возразить Саня.

– Обязательно бы вспомнил, такое не забывается! А сейчас иди с глаз моих, и чтобы утром к подъёму траурные флаги висели! И кому, как не тебе, их вешать? Сам Бог велел, учитывая ваше близкое знакомство с министром, дело в том, что потому что! Царствие ему небесное.

Старшина приложил правую руку ко лбу, но, посмотрев на Белозёрова, застыл и крикнул:

– Ты ещё здесь? Дело в том, что потому что. Пошёл вон!

Делать нечего, Белозёров потащил флаги в полковую художественную мастерскую, где в то время старшим был Коля по прозвищу Мастихин.

Выслушав Санину проблему, Коля задумался и изрек:

– Если лент нет и взять негде, то можно их сделать. Возьмем простыню, нарежем из неё ленточек и покрасим в чёрный цвет. Правда, тогда нужна швейная машинка, чтобы прострочить края у лент, чтобы они не махрились и в конце концов не развалились совсем, болтаясь на ветру. А коль нет машинки, то нет и ленточек. А отсюда следует, что ты, Саня, берёшь чёрную несмываемую тушь и через трафарет красишь края всех флагов, вот так! Вот так! Другого варианта нам просто не придумать.

Наутро вся территория части была расцвечена траурными флагами. Руководство осталось довольно. Белозёрову за «сноровку и разумную инициативу» была объявлена благодарность от командира полка и три наряда вне очереди от старшины роты, когда тот понял, что флаги теперь будут траурными всегда! Всегда!!!

Потом, правда, он успокоился, решив, что флаги, учитывая преклонный возраст руководителей партии и страны того времени, вероятно, скоро понадобятся опять и, скорее всего, не один раз. Дело в том, что потому что…