Текст книги "Кресение"

Слой первый. Душа звучит

О такой простой и привычной вещи, как душевная беседа, очень трудно рассказывать. Большинство из нас даже уверено, что в жизни нам очень редко удается поговорить с кем-нибудь душевно. Душевного собеседника очень трудно встретить.

Но это неверное суждение, точнее, суждение, относительно верное, допускающее уточнение. Уточнение такое: очень трудно встретить человека, который бы полностью соответствовал моему представлению о душевности. Это значит, что, когда мы говорим, что душевная беседа почти перевелась в этом мире, мы хотим сказать, что у нас есть некое идеальное представление о том, какой должна быть душевная беседа. И очень редко кто сейчас дотягивает до этого идеала.

Но это же самое означает и то, что при этом мы с очень многими людьми беседуем душевно, но не идеально душевно, не полностью душевно, почему и имеем мнение об отсутствии душевности. Как ни странно, именно оно и есть свидетельство того, что мы прекрасно знаем, что такое душевность.

Душевность – явление количественное, и может быть большей или меньшей. Язык легко это принимает. Значит, мы можем при исследовании понятия о душевной беседе исходить именно из этой действительности, а не из наших идеальных представлений.

Иными словами, жизнь полна душевных бесед, но мы все мечтаем о большем.

Скажу более: если у тебя есть душа, то она постоянно есть. И ты ни одной беседы не можешь вести от нее в тайне или в отдалении. Так или иначе душа присутствует во всем, что мы делаем. Следовательно, говоря о душевной беседе или о разговоре по душам, мы говорим о каком-то особом качестве, которое добавляем к обычному разговору вполне осознанно. И вывод из этого таков: мы знаем, как это делать. Мы владеем душевной беседой изначально, как данностью нашего существования.

В этой главе я воспользуюсь теми выражениями, которые собрал Даль. Можно брать шире, но и этих выражений для русского человека будет вполне достаточно. Без такого сужения разговор грозит перерасти в бесконечный.

В качестве исходного я возьму выражение: Душа с душой беседует. Я не знаю, какой в точности смысл вкладывался народом в это высказывание. Но оно определенно отразило простое наблюдение, подтвержденное множеством глаз: какой-то вид общения отличается от простого разговора и может быть назван только общением душ. Для меня лично это означает, что наблюдательный человек при этом видит нечто, что отличается от тела человека и может быть им названо только душой.

Впрочем, никакой особенной наблюдательности не требуется, достаточно той, что мы естественно обладаем. Нужно лишь застать души беседующими, и вы все увидите.

Выражение «душа с душой беседует», возможно, несколько отличается по внутреннему смыслу от выражения «душевная беседа». Но оно стоит у Даля вслед за выражением: Душа душу знает, сердцу весть подает. В таком сочетании эти две сохраненные Далем поговорки приближаются к понятию Душевной беседы мазыков. Душа каким-то образом узнает душевные проявления другого человека. Мы всегда в состоянии понять, что другой душевен с нами, будто наши души или сердца действительно подают какие-то вести друг другу помимо наших умов.

При этом мы все знаем: Чужая душа потемки. Человека видим, а души (ума, то есть что на уме) не видим.

Что это значит, понятно. Это отнюдь не отрицание возможности видеть душу. Это всего лишь наблюдение, свидетельствующее: кто захочет, может спрятать свою душу так, что до нее не добраться и к ней не обратиться. Зачем и почему?

Не иначе, как потому, что обращение к душе делает другого человека управляемым. Очень трудно отказать тому, кто сумел достучаться до твоей души, и трудно его убить или обмануть, если он затронул твою душу. Чтобы выживать в мире лжи, надо уметь защищать душу слоями мути, почему и появляется эта тьма…

Но выражение «чужая душа потемки» глубже, чем простое признание, что ты не можешь рассмотреть чужую душу при разговоре, не можешь вызвать ее отклик. Оно означает и то, что ты не можешь быть уверен, как поступит другой, даже если ты поговорил с ним душевно. В душевной беседе он покажет тебе, как и что лежит у него на душе, ты ему поверишь, будешь ожидать того, что он тебе пообещал, а он вдруг предаст. Почему? Чужая душа потемки!.

На самом деле, с точки зрения душеведения, объяснение просто. Во время душевной беседы человек был искренен. Но уйдя, он снова вернулся в то мышление, в котором живет обычно. И оно сказало ему: поступать по душе – невыгодно! Выгоднее обмануть. И он обманул. Как это произошло, можно описать, но это, в общем-то, просто, хотя и путано. Поэтому я оставлю это до разговора о мышлении.

Гораздо важнее другое – это наличие решения жить либо по душе, либо обманом и ложью. Жить по душе труднее, поэтому обман оправдан задачей выживания. Но это в быту. И это не мое дело.

Мое дело – самопознание, и здесь он никак не оправдан, он просто глуп. Потому что самопознание нужно лишь тебе. Иными словами, самопознание, как вид прикладной философии, занимается «идеальными сущностями», то есть просто понятиями, как они есть. И если существует понятие «душевность», мы должны рассматривать его как таковое. А не частичную душевность, потому что понятие «частичная душевность» мы тоже должны рассматривать, и тоже как таковое. Как и понятие «недушевность».

Это в быту, в прикладной психологической работе мы можем сказать клиенту: вы же понимаете, люди всегда немножко душевны, а немножко врут… Но при создании исходной теории, то есть при обретении понимания собственного предмета мы должны разложить всё большое понятие на его составные части и исследовать каждую в отдельности: и что такое «душевны», и что такое «немножко душевны», и что такое «немножко врут».

В языке выражение «немножко врут» вообще возможно, только если существует понятие о том, что такое «врать», и о том, относительно чего производят это действие. Мы можем распознать ложь или недушевность только относительно «душевности» или «неложности». И неважно, что такое в действительности Истина. Важно лишь то, что ты говоришь о лжи, сличая то, что воспринимаешь, с неким своим понятием о «нелжи». На уровне прикладной психологической работы этого достаточно, поскольку означает, что у нас всех естественно есть средство знать Истину.

И народ явно имел исходное понятие «душевности», точнее даже, «душевной беседы», относительно которой оценивал поведение людей, которые: кривили душой и брали грех на душу.

Брать грех на душу на деле оказывается частным случаем выражения: Взять что на душу, на совесть; принять в чем-либо клятву, присягу, ручаться. Кривить же душой тоже относится к понятию «совесть»: Покривить душой, поступить против совести. Покривил ты душой. Не пожалел ты души своей!

В этом, безусловно, ощущается присутствие христианского отношения к душе и совести. Но кажется мне, не только его. Ведь народ передал здесь христианские понятия русскими словами, значит, они уже существовали и несли то же самое значение. Христианство лишь добавило к нему понимание, что душу можно погубить «кривизной», и за это заплатить потерей надежды на рай. Кривя душой, ты обрекаешь душу на вечные муки.

Так ли это, я не знаю. Это надо принимать на веру. Но определенно видно, что «кривить душой» можно, и этому препятствует совесть. Совесть оказывается и свидетелем любых действий, которые ты совершаешь со своей душой, и даже некой силой, сопротивляющейся им. Ведь мы все знаем, что совесть мучает и терзает укорами. Что такое укоры совести, стоило бы исследовать особо. Но это явно некое болезненное действие, которое совершает совесть.

Но кто такая Совесть? Это сущность, живущая во мне или даже вне меня? Или же это часть меня, ведь мы же говорим: моя совесть. Моей может быть и собака, и машина. И мой друг может попрекать меня. Так что Совесть вполне может быть чем-то внешним. Но я больше склоняюсь к естественным объяснениям, и для меня совесть – лишь определенное состояние души, которой неуютно от того, что мы делаем. А именно оттого, что мы ее кривим. Но не существо, вроде Эриний или Лихорадок.

Пока я исхожу из того, что совесть – это болезненные ощущения души оттого, что мы заставили ее потерять естественное состояние.

Это может быть и неверно, но это позволяет понять, что является тем исходным понятием о «душевности» или «нелживости» и что является отклонениями от него. Душевность – это такое состояние души, в котором она пребывает естественно, без нашего на нее давления.

На деле это всегда связано с искренностью: Рад душой, искренно, сердечно.

Искренни мы естественно, а для нарушения искренности и душевности нужно оказать на душу давление. Похоже, мы именно так можем воздействовать на душу. Во всяком случае, народные наблюдения говорят именно о грузе, который мы на нее берем, о тяжести или камнях, которые лежат на душе и давят ее: У меня дело это на душе лежит, совесть упрекает или забота не дает покою. Это на твоей душе, ты виноват, дашь за это Богу ответ. Это мне на душу легло. Что-то на душе тяжело.

Однако, это не все действия, которые мы можем с нею совершать: Вертеть душою, отлыгаться. Затаить что в душе, держать в тайне. Он так и вьется, так и лезет в душу, льстит, обольщает. И при этом: В чужую душу не влезешь.

Душой можно вертеть, в ней можно что-то затаивать и в нее можно влезать.

Влезать в душу – это как раз то, о чем мы говорили как о возможности достучаться до чужой души. Иначе говоря, это не означает действительного «влезания внутрь души», это всего лишь способ обратиться к тому в тебе, что сделает тебя управляемым, хотя бы откровенным, и позволит вызнать у тебя нечто сокровенное или добиться чего-то.

Вертеть душою – тоже вовсе не обязательно является наблюдением над самой душой. Скорее всего, речь идет о самом обычном вранье, почему и сказано: отлыгаться. Вертят при этом не душой, а словами, одновременно торгуя собственной совестью, так сказать. Иначе говоря, ты сначала говоришь одно, и как бы ручаешься за это, присягаешь, то есть берешь на душу. А потом вдруг говоришь противоположное, и начинаешь присягать и в этом. Но душа не может быть сразу в двух местах, по крайней мере, ее надо для этого сильно искривить, согнуть в дугу. Но если ты проделываешь такое упражнение многократно, складывается впечатление, что ты весь извертелся.

В действительности, ты всего лишь создавал противоречивые образы. Но что происходило при этом с твоей душой? Как она вела себя относительно этих образов? Вопрос пока без ответа. Это надо исследовать. Без исследования невозможно определить, в каком отношении находится то, что мы называем сейчас душой, к тому, что называем образами. Но ясно то, что с душой ложь связана так же, как и совесть. Она на нее воздействует, заставляя искривляться и терять естественность. И это видно и твоему внутреннему свидетелю – совести, и свидетелям внешним, другим душам, поскольку душа душу знает…

В сущности, этих примеров достаточно для того, чтобы было ясно, что через понятие «душевной кривизны» русский народ описывал то, как на душу берется груз. И поскольку тот же народ говорил: не бери грех на душу, облегчи душу, покайся, – мы вполне можем говорить о том, что грех – это груз кривизны, она же есть душевная нечистота. Нечистота – как обозначение того, от чего надо освобождаться. Собственно говоря, это же звучит в выражении: Грязная душонка.

Для самопознания это означает, что мы можем как принимать подобную нечистоту на душу, так и убирать ее. Это присутствует в народных описаниях состояний души: На душе легко, тяжело, спокоен и весел; озабочен и грустен. У меня душа не на месте, боюсь, тревожусь. Отвести на чем душу, отдохнуть, утешиться чем-нибудь.

Иными словами, мы вполне можем менять состояние своей души, она доступна нашему воздействию. И значит, ее очищение возможно.

Вопрос только, как это сделать?

Ответ общеизвестен, он множество раз звучал в ушах любого русского человека: Расскажи, облегчи душу. Покайся, не носи груз на душе. Не томи душу, рассказывай!

Каким-то неведомым нам пока образом мы ощущаем томление души, которая носит тяжесть, которую можно воплотить в слова, и с ними она уходит! Как происходит это чудо, я пока не знаю, но оно просто и привычно настолько, что мы даже разучились ему удивляться, как материнскому поглаживанию. Поэтому и не исследуем, наверное.

Народ говорит, что душа может быть грязной, может быть черной или порочной. Также можно принять выражение «больная душа», во всяком случае, это верное выражение, раз есть «душевные болезни». Не в психиатрическом, а в народном смысле, конечно.

Однако, если начинаешь смотреть, что же означает каждое из этих выражений, то приходишь к ощущению, что сама по себе душа остается все той же, но на нее словно бы наваливается что-то снаружи, что и придает ей некую кривизну. Чаще всего, мы сами оказываем на нее давление, вынуждая покривиться.

При этом у меня лично остается ощущение, что душа кривится не как палка или плоскость, она, скорее, комкается, сминается. Но при этом она – некое тело, и мятой оказывается лишь ее поверхность. Для меня это означает, что искривлений на душе может быть множество, как извилин на мозге. Они-то и рождают бесконечное разнообразие странностей нашего мышления.

То, что эти «искривления» поверхностны, и подобны морщинам, для меня следует именно из описания способа, каким душа ощущает воздействие на себя – давления. Давят снаружи. Даже когда мы говорим о том, что пища давит на стенки желудка, распирая его, пища внутри желудка, но снаружи относительно его стенок. И хотя и есть выражения, говорящие о возможности залезть в душу, я вовсе не уверен, что они описывают именно проникновение в душу, как тело. Мне кажется, как я постарался показать это в предыдущей главе, что в них речь идет о проникновении сквозь мышление к самой душе.

Но как все это возможно?

Мазыки говорили, что и душа, и сознание наши подобны пару. То есть тонкоматериальной среде, которую можно видеть, как виден горячий воздух над огнем. И к которой можно прикоснуться, оказать воздействие. И я много лет показывал работы, в которых осуществлял это, и учил тому, как видеть эти среды и оказывать на них воздействие. Все это описано мною в других книгах, и всему этому мы обучаем в Академии Самопознания.

Выглядит это для стороннего человека как боевое искусство высокого уровня, но на самом деле является не более, чем способом почувствовать, что ты есть не только тело. То есть познанием себя за рамками анатомии и физиологии.

Вслед за стариками, когда я обучаю Накату, то есть воздействию на расстоянии, я говорю о том, что это возможность познать себя как душу, потому что воздействие без телесного прикосновения может передавать только она. Но это лишь прямая передача: как учили, так и говорю. А что в действительности?

Я описывал, как действует Накат. Человек делает взмах рукой на расстоянии, а у тебя либо вышибает ноги, и ты бьешься об землю, либо тебя мягко начинает тащить куда-то, крутить, вести… Это зависит от того, какой вид Наката был применен.

Но это не важно, важно другое: что оказывало воздействие и что его передавало. Ведь не дуновением же воздуха тебя свалило с ног? И не в тело же это дуновение давило?

Самое естественное объяснение возможности подобного «бесконтактного» воздействия для меня таково. Человек сложнее, чем описывает естественная наука. У него есть душа, и есть ее продолжение в пространстве в виде тонкоматериальных сред, разливающихся вокруг. Эту «гипотезу» я проверял в своих исследованиях, начиная с «Введения в общую культурно-историческую психологию», и пока не нашел в ней противоречий.

Душа имеет какую-то условную «вещественность», о чем говорили еще русские святые Феофан Затворник и Игнатий Брянчанинов, почему и может рассматриваться как своеобразное тело. Вещественность эта, вероятно, не больше, чем полевая, как говорят современные физики. Но она есть.

И она единой природы с теми средами, которые разлиты вокруг человека. Именно поэтому душа может передать свое движение в эту среду, а через нее оказать воздействие на другую душу. Это возможно просто потому, что души есть, они не абстракции и не нечто, что настолько не от мира сего, что в этом мире они лишь условный способ говорить о психических процессах.

Но душа, если мы вспомним самые исходные ее определения, – это то, что привносит в наши тела жизнь и движение. Вот это важно: если в нашем теле, если вообще в теле рождается собственное движение, то только тогда, когда это тело одушевлено! Движение – это способность одушевленных тел!

Все остальные тела только перемещаются под воздействием тех или иных физических сил. Наше тело, кстати, тоже довольно часто не движется, а лишь перемещается, как сгусток атомов…

Что же делает одна душа, когда передает воздействие на другую и тем вызывает ее движение? Она тоже оказывает давление!

При Накате ты просто давишь волной той тонкоматериальной среды, через которую оказываешь воздействие, на душу или другие составы человека. И ты либо вызываешь у его души желание заставить двигаться собственное тело, либо прямо своей душой начинаешь управлять тем составом, той средой у другого человека, которая передает движение от души к телу.

Когда я говорю о душе или других составах, я хочу этим показать, что человек еще сложнее, чем я только что нарисовал. Мазыки считали, что у него было несколько душ.

Живая или животная душа, она же – Жива, обеспечивала выживание тела. Как считалось, ребенок в утробе матери уже обладает ею. Она передается ему от матери, как зародыш в виде кусочка ее Живы. Душа же входит в тело младенца с его первым криком.

При этом вокруг Живы и вокруг Души разливаются их среды. Вокруг живы – пара. Вокруг души – сознание. Пара и сознание, как я понимаю, очень схожи, из них, как из некоего вещества, создаются образы, и в них они хранятся, создавая слои разума и мышления. Там же могут находиться и инородные вкрапления, от которых и очищало кресение.

Мой дед, который, как и я, немало занимался изучением всех этих мазыкских знаний, писал о том, что у человека три души, живущие в трех ядрах сознания. Соответственно, у него и три вида тех сред, в которых могут существовать содержания. Эти ядра он называл вслед за русскими сказками тремя царствами: Медным, Серебряным и Золотым. В Медном, находящемся в груди, правит Дева Обида, в Серебряном, которое в животе – Дева Боль, а Золотом – София Премудрость Божия.

Я не буду рассматривать эту мифологию. За ней определенно что-то есть, поскольку в сказках отразилось видение народом устройства мира. Но те живые мазыки, с кем мне удалось общаться, при всем их уважении к моему деду, ничего такого мне не рассказывали. Они были гораздо проще и больше учили тому, как делать кресение и другие вещи, чем мифологии. Возможно, раньше подобная мифология у мазыков действительно была, и дед записал ее. Но доказать я это не могу, а выставлять его выдумщиком не хочу. Поэтому я просто не буду пока рассматривать мазыкскую мифологию человека и очищения.

Я даже не буду пока говорить о живе.

Да мне сейчас и важнее то, что душа оказывается как бы неким ядром, имеющим продолжение или истекающим, как источник света, изнутри наружу. Истекая, она творит вокруг себя объем того, в чем могут создаваться образы и что, тем самым, оказывается пространством для их жизни.

Но это же значит, что образы как бы лежат на поверхности души и в каком-то смысле давят на ее тело.

Вот при таком способе видения можно понять, как возможно искривление души, и можно поставить вопрос о том, как же от него освобождаться.

Люди – охотники за образа́ми, говорили мазыки. Но что такое образ?

Если мы говорим о содержании сознания, то это явно не «внешний вид, облик». Скорее, это «то, что рисуется, представляется внутреннему взору, воображению». Или – «результат отражательной (познавательной) деятельности субъекта, отражение в сознании предметов, явлений объективной действительности».

Последнее определение «Словарь русского языка» заимствовал из философии, точнее, из политической философии советской поры. Поэтому в нем больше скрыто, чем раскрыто. Например, что такое «субъект»? Наверное, это я. Но так не сказали, и это не случайно, потому что, стоит сказать это все про себя, как станет невозможно обманывать себя словами, вроде «результат». А что такое результат?

Такая ложь для отведения глаз воспринимается допустимой лишь в объективной науке, изображающей из себя нечто подобное математике. А вот в живом человеке результатов просто не может быть, в нем может быть съеденная пища, воспоминания, образы… Но это уж слишком явно заводит нас в осужденную естествознанием психологию сознания, а от нее всего один шаг до души. Вот и врут ученые о каких-то «явлениях объективной действительности».

А что мы в действительности имеем в итоге «познавательной деятельности»? Попросту говоря, если я понял что-то, то в виде чего сохранится мое понимание? Или если запомнил нечто, то как будет храниться воспоминание?

Вот тут все очевидно: в виде образов тех вещей или явлений, которые я изучал или видел. Так сказать, познавал.

Но что такое образы?

В самом кратком виде, их можно определить как воспоминания. Но это совсем не определение. На иностранном языке можно было бы сказать, что это «копии явлений действительности», но исполненные в сознании. Но в русском языке нет слова «копия», что не значит, что нет и соответствующего понятия. Но как можно было бы по-русски передать значение слова «копия»?

Обычно, если русский делает что-то в точности таким же, то говорит: я повторил эту вещь. Но это значит, он просто сделал ее же, еще раз.

Если мы делаем «копию» явления действительности в своем сознании, то из чего мы ее делаем?

Даже не пытайтесь найти ответы в психологии или философии. На этом вопросе они сломались. Психологи пытались утверждать, что «энграмма», то есть отпечаток, который и хранит в себе воспоминание, содержится в связях нейронов или в глии, то есть околонейронной жидкости в виде сложных молекулярных связок. Это надуманное объяснение, если попытаться его себе представить, означает, что у тебя в мозге на каждое воспоминание, которое ты можешь вытащить из памяти и рассматривать умственным взором, в веществе есть такая же картина из молекул.

Очевидно, ее-то ты и рассматриваешь при воспоминании.

Как при этом можно рассматривать окровавленные нейроны, а видеть звездное небо или лицо любимой, не объясняется. Очевидно, потому, что мы же и сами умные, раз такие вопросы задаем, и должны хоть что-то делать сами – не все же разжеванным в рот получать!

Сам я могу предположить, что какая-то подобная основа воспоминаний в мозге действительно существует, создаваясь как привычные пути движения сознания из нейронных связей. Но этот способ действенен лишь для запоминания постоянно повторяющихся образов действий, которые, к тому же, могут быть «перекодированы на очень высоком уровне символизма». Как сигнал компьютера.

Это значит, что запомнить «в железе» можно лишь то, что «алгоритмизируется», то есть представляет из себя своего роду формулу действия. И в ней ты не видишь окружающего мира, в ней ты видишь то, как надо действовать. Что-то вроде: Бьют – беги, дают – бери. Да и то лишь на уровне некоего давления, подсказывающего направление ответного действия.

Если же мы допустим, что и остальная наша память хранится в нейронных связях, то нам придется допустить, что мы имеем не только эти «кроваво-мясные» образы, но и какого-то «переводчика», который помнит, что они значат, и который за нас и видит не связки нейронов, а те воспоминания, которые были в действительности.

Но тогда все еще более запутывается, потому что тут нам придется искать и переводчика, и все те же воспоминания. Ведь собственно образные видения тоже должны где-то храниться, чтобы мы могли их одеть, как внешний вид, на пучки нейронов.

Можно сказать и то, что образы не хранятся, они вызываются в мозге при раздражении соответствующих участков то ли коры, то ли серого вещества. То есть образов, как мы их видим, вообще нет. А есть некие вспышки, которые вызывают как раз пучки нейронных энграмм, и вспышки эти и складываются в картины.

Но вот вопрос: почему они складываются именно в те картины, которые мы видим снаружи? И на это есть ответ: а снаружи тоже нет никаких картин, а есть раздражения глазных рецепторов, которые перекодируются в нервный импульс, а он уж и вызывает в соответствующих частях мозга цветовые вспышки, складывающиеся в картины…

При восприятии повторяющихся явлений действительности картина восприятия раз за разом повторяется, почему мы и привыкаем видеть ее так, а не иначе. Она-то и воспринимается нами как образ. И ничто не мешает нам вызывать в памяти тот же набор цветовых вспышек, получая импульсы не из окружающего мира, а из мира воображаемого, или из мира мозгового вещества…

Очень, очень возможная вещь.

Меня лишь смущает объем памяти, который бы потребовался для работы такого биокомпьютера. От просчетов того, сколько «весит» каждая из тех картинок, что живут в нашем сознании, и как это сопоставимо с возможностями мозга, ученые уходят. А те попытки, что делались это обсчитать на заре компьютерного века, сейчас выглядят смешными, потому что показывают, что естественники тогда совсем не понимали, что требуется компьютеру для того, чтобы воспроизводить всего лишь трехмерные зрительные образы…

Я привел последовательность доводов, которые можно высказать в ползу физиологического представления о сознании. Они могут выглядеть для кого-то убедительно, но если мы приглядимся, то это всего лишь попытка пройти одним предположением до его полного логического исчерпания. И это правильный способ рассуждать и исследовать.

Вот только не надо превращать его в догму и тем закрывать себе возможность проходить точно так же и другими возможными путями, рождающимися из иных предположений. На других путях тоже все логично и доказательно.

В общем, я считаю, что какое-то запоминание происходит и в мозге. Но в основном память хранится в сознании. Правда, мазыки считали, что тело – это створожившееся сознание. И если это так, то не только естественно, а даже необходимо, чтобы мозг что-то запоминал, если память вообще свойство сознания. И мы знаем, что запоминает и тело. Все шрамы и даже пролежни или просто вмятины или рубцы от давления – это виды телесной памяти. Как и привычные искривления позвоночников, мозоли, утолщения костей…

Мозг определенно обладает памятью, но это не означает, что он ее монополист. В живом человеке помнит все, все хранит следы взаимодействий с миром. Но когда я говорю о кресении, меня интересует та память, которая хранит нечистоту и помехи жизни. И пока я называю ее памятью сознания, понимая сознание предельно широко.

Итак, что же такое образы сознания, если в русском языке нет собственного слова «копия»?

Образы – это те же вещи, которые они повторяют, только выполненные в другом веществе. Собственно говоря, в веществе сознания.

Вещество сознания или пары – настолько тонкое, что мы не чувствуем его телесно. И конечно, нас нисколько не тронет, если в нас кинут камнем из пары. Но это не значит, что этот камень также не почувствует и душа. Если их вещественность сопоставима, камень из сознания должен ощущаться душой, как тяжесть. Ею он и ощущается!

Вот как происходит искривление души. На нее давят образы, то есть вещи этого мира, выполненные из вещества того мира, в котором предназначено жить душе.

И вовсе не случайно духовидцы описывают души в образе людей. Душа, как говорят нам свидетельства, может принимать любые обличья. Но часто она сохраняет образ тела. И тогда к ней применимы все те действия, которые применимы к телу. Соответственно, работают и все те понятия, которые действенны в отношении тела. Как действенны в отношении его камни, если их наваливать на тело.

Камни сознания все же совсем не те же камни. И чтобы от них освободиться, наверняка надо сделать нечто подобное тому, что мы делаем, когда создаем образы. Точнее, нечто обратное. Но определенно одно: как мы их творим, так можем и растворять.

Но творение образов настолько естественная наша способность, что мы совсем не в состоянии осознавать ее. Мы просто не успеваем видеть, как творим образы. К тому же, создание образов нужно для того, чтобы выжить. Поэтому разуму некогда раздваиваться и созерцать то, как он их творит. Ему надо успеть создать образ нового как можно быстрее, чтобы, не дай бог, не проморгать опасность для нашей жизни. Поэтому мы все время оказываемся в состоянии вспоминающего творение, а не наблюдающего его.

И все же мы определенно знаем, как творить образы и как творить все те вещи окружающего мира из вещества сознания. Это дает основания считать, что мы точно так же знаем, как их и растворять. Но не можем это вывести на осознаваемый уровень.

Вот поэтому человечество придумало вспомогательные приемы. Народ явно исходил из предположения: раз вещи мира сознания, которые давят мою душу, в сущности, есть лишь повторения вещей этого мира, значит, к ним применимы те же приемы уничтожения, что и к этим вещам.

А как можно уничтожить нечто в этом мире? Его можно сжечь, утопить, смыть, сдуть, выкинуть, отдать другому…

Вот это и стало приемами очищения сознания.

Но самое главное и любопытное в том, что эти приемы действительно работают. Надо только очень искренне, можно сказать, всецело захотеть уничтожить некую вещь здесь, и душа наша растворит ее образ там.

Даже если работают и все остальные способы народного колдовства, вроде пускания колдовского дара с веника на воду, безусловно, работает и простой способ растворения любых других содержаний сознания прямым усилием растворения. Точнее, усилием обратным творению…

К сожалению, я пока не могу ни объяснить этого, ни даже описать точнее.