Текст книги "Кресение"

До того, как появились понятия анатомии или физиологии, у человека не было ни организма, ни психики. У него был состав.

Точнее, у него было несколько составов, из которых рождалось цельное понятие «человек». Совершенно определенно народ выделял телесный состав. Но был и состав духовный. С ним все чуточку сложнее. Даже в старые времена людям постоянно не хватало видения, и составить себе представление о полном составе человека можно, только совмещая свидетельства разных эпох и множества людей.

Дело создания обобщенной картины человеческого состава по русским народным представлениям я отложу на будущее и вовсе при этом не уверен, что оно когда-нибудь будет мне по плечу. Пока же я ограничу себя задачей описать лишь тот состав человека, который имеет прямое отношение к очищению. В частности, к очищению от порчи.

Однако порча, если исходить из значения самого слова, – это лишь некое действие, которым искажается нечто, исходно совершенное или, по крайней мере, здоровое и вполне приемлемое. В сущности – идея или образ. Можно сказать – образ Божий в человеке или его Идея, Иста, как говорилось по-русски. На деле же тот самый состав, в котором этот образ воплощен.

Иными словами, порча имеет прямое отношение к человеческому составу, поскольку его искажает и в нем же живет.

Но если это так, то мы имеем дело с двумя видами порчи или же с двумя способами ее выявить. Первый – это исходные искажения самой исты человека, воплощенной в его составе. Второй – насланное колдуном или просто другим человеком воздействие, то ли искажающее эту исту, то ли проявляющее уже имеющиеся в нем искажения.

Последнее очень важно, потому что пути исцеления зависят от того, что было испорчено: иста человека или же всего лишь его самоощущение. Действительно испортить Первообраз совсем не так просто, как выявить уже имеющееся несовершенство.

Современная медицина склонна считать, что все народные представления о порче говорят всего лишь о внушенных болезнях. Иначе говоря, никаких действительных порч нет. Но почему же страдали люди? Наверное, от собственной глупости.

Но что будет, если попытаться отбросить все предрассудки – и народные, и научные – и попытаться просто описать действительность, насколько нам удается ее видеть? Мы определенно обнаружим нарушения телесного состава, доступные медицинскому излечению и вызванные различными причинами – от ранений до заболеваний внутренних органов. Причины их всех описаны наукой и, предположительно, излечиваются различными вещественными средствами, вроде ножей и химии.

Но даже среди телесных болезней есть такие, которые народное врачевание убирало, а медицина – нет. Например, детские грыжи, которые бабушки убирают заговорами или сбрызгиванием с уголька. Этот пример хорош своей телесной очевидностью: вот есть грыжа, и медики говорят: только резать. Несем к бабушке, и грыжа исчезает, а медики разводят руками и подло молчат.

Но стоит только бабушке так же заговором убрать стень, собачью сухотку, испуг или что-то подобное, как те же медики с той же подлостью начинают визжать: шарлатанство! Почему? Да потому что им нечего было пощупать руками. А почему же тогда они не визжат, когда их собратья лечат неврозы, стрессы и еще какие-то новые болезни, которые придумывают американцы?

Ну, как вам это объяснить понятнее… За этими болезнями есть те, кто за них заступится – описания в книжках, сильные сообщества внутри науки и вообще – фармакологическая промышленность, которая ворочает ба-альшими деньгами… Бабушек травить проще.

Однако, если ты настоящий исследователь, для поиска истины не требуется избыточных доказательств. Одного свидетельства против твоей теории должно быть достаточно. Достаточно не для того, чтобы ты от нее отрекся или признал неверной, но чтобы ты начал поиск. Если медицина хоть в одном случае разводит руками, но не начинает исследовать, она не наука, а сообщество, уютно присоседившееся к сытной кормушке. И ищет она не истину, а покой…

Для нас же эти свидетельства достаточны, чтобы понять: говоря о человеке, народ видит его сложным образованием, состоящим из тела и духа. Состав этот далеко не прост. Не в том смысле, что в него входит много составляющих, а в том, что между этими составляющими вовсе не простые, вовсе не механические взаимодействия. Дух, душа, сознание, пара, жива и тель сращены между собой так, что бабушка, воздействуя на них словом и некоторыми движениями, заставляет изменяться тель.

Я не могу пока определенно сказать, как это достигается. Но определенно вижу, что порча делается точно так же. И так же убирается из человека – словом и движением.

Порча вносится в состав человека словом и движением, и так же убирается из него. Но это очень внешнее описание, это больше самообман, чем действительное описание. Это всего лишь описание теней, которые отбрасывает действительное явление на стены моей пещеры. Вглядимся.

Вот этнографы записывают народные рассказы о том, как насылается порча: колдун читает заговор, делает куклу, просто сворачивает вместе волосы, нитки и прячет их под порог или в печную трубу… Описаний много, но это все слова и движения снаружи, а в действительности?

А в действительности это звучание тел, через которые пропускаются образы сознания. Вот настоящее. Тело впитывает в себя образ и начинает звучать иногда словом, иногда движением. Но чудо рождается там, где образ соприкасается с телом и входит в него, взрывая живую ткань. Это, очевидно, больно, очень больно. От этой боли тело начинает дрожать и выкидывает из себя образ, сжигая его в движении или звучании. Воплощение образов происходит через огонь. И это очень больно – гореть прямо внутри каждой клетки собственного тела. Но… мы так привыкли к этому, что не чувствуем боли, как нам кажется…

Это лишь потому, что боль эта привычна настолько, что стала самим существованием. Однако жизнь без тела, жизнь души – райская жизнь, – проходит в блаженстве. Блаженство же, как состояние, доступно и телу, которое не знает плена образов. Очень редко, но мы знаем мгновения блаженства…

Наше тело помнит это состояние, потому и стремится освободиться от тонкой боли образов. И, самое главное, достигает этого! Оно сбрасывает образы, воплощая их в речь и движения. Значит, освобождение возможно. Недостижимо, но возможно.

Недостижимо оно лишь потому, что образы эти никогда не кончаются. Хотя о просветленных рассказывают, что они достигают состояния «неума», и так возвращают себе блаженство.

Но я не рассматриваю пока освобождение от самого мышления. Я ищу лишь возможность очищения. Она определенно есть. По крайней мере, в отношении тех образов, которые особенно тяжелы и болезненны и именуются нами помехами, болезнями и нечистотой, мы определенно можем сказать, что они исчерпаемы. Ими и ограничивается задача очищения. Освобождение сознания от всего содержания, наравне с просветлением, – это какая-то иная задача.

Конечно, мое видение прохождения образов через тело как боли – пока лишь предположение, которое потребует исследований. Но вспомните, что вы делаете, если почувствуете внезапную боль. Вы вскрикиваете, а если боль нарастает, то ревете, а то и принимаетесь орать благим матом. Боль снимается, если ее пережечь в звучание. Звучание – способ убрать боль. А больше всего мы звучим, стараясь освободиться как раз от образов, выговаривая, выписывая, выпевая и воплощая их в дела и вещи движениями тел.

Мы определенно болеем образами. Мы страдаем от них сильнее, чем от телесных болезней. Мысли и переживания мучительны, муки творчества и нечистая совесть невыносимы. Это очевидно. Предположение, что воплощение образов через тело есть особая болезнь, вполне возможно, даже более чем возможно. Оно очевидно. К сожалению, избыточно очевидно, почему мы и исключаем это из числа вещей, на которые надо направлять свое внимание.

Но если это так, то очевидно и то, что тело само знает, как очищаться. Его не надо этому учить, достаточно лишь убрать помехи, мешающие самоочищению. Очищение же идет именно через то горение, которое рождает движение и звучание.

Пока я не могу сказать, в чем суть этого чуда. Но наблюдения показывают: достаточно рассказать, что у тебя на душе, и становится легче. Так же легче, если ты воплотишь свою боль в картину, танец или музыку.

Этого одного достаточно, чтобы сделать следующий шаг – к вопросу, как же устранять и преодолевать помехи очищению.

Способность сознания воплощать образы через тело ощущается телом как болезненное давление, заставляющее избавляться от себя. Тела сбрасывают его через горение движением и звучанием, и они становятся наслаждением, потому что несут облегчение. Говорить и двигаться – вот порыв, творящий нас.

Это особенно ярко видно на примере детей человеческих и звериных. Они не могут сидеть на месте, не могут молчать. Пришел образ, и они с криком срываются с места. Мы же обучаем себя сдержанности и приличиям и из-за этого накапливаем нечистоту.

Если мы приглядимся к самим себе, то поймем, что вся наша жизнь может рассматриваться как болезнь сознания, а может как божественная духовная песнь, которой Вселенная пытается пропеть себя.

Наблюдения над собой подсказывают нам: душевная беседа очищает от той боли, что несут в себе образы. Но единственный ли это способ освобождения от камней, лежащих на душе?

Вот две подружки поссорились. Обе чувствуют обиду. Они попытались поговорить, разобраться – девочки часто занимаются подобными разборками и выяснениями отношений. Но обида не ушла. В конце концов, они устали и сдались. Теперь они просто живут рядом, делая вид, что ничего не произошло, но тяжесть таится где-то в душе, и прежней дружбы уж нет.

Но вдруг раздается песня, которая берет их за душу, и они обе одновременно замечают, как обида начинает растворяться. Я описываю действительное событие, которое произошло прямо сейчас, когда я пишу эти главы. Как это возможно?

Конечно, песня оказала воздействие. Она заставила звучать душу и с ней то, что лежит на душе. Но это был всего лишь отклик души, почему же ушла обида?

А что, собственно говоря, произошло, когда отзывалась их душа?

Они стали ее видеть.

До этого они видели только тот камень, что на ней, они были целиком поглощены своей обидой, а теперь они получили возможность стать больше и увидеть сразу и душу, и то, что ее давит.

И тогда стал возможен вопрос: ради чего я предпочитаю жить обидой, а не душой? В сущности, это вопрос о предательстве самого себя ради мести другому. Осознавание выбора, осознавание цены, которую ты платишь за право обижаться, позволяет освобождаться из ловушки, которой оказался образ обиды.

Толчком же к очищению стал вопрос о причине своих страданий.

У всех наших болезней есть причины. Они часто бывают очень сложными и соплетаются в длинные цепи образных связей, которые мы не в силах охватить единым взглядом. Именно из-за того, что нам не хватает широты видения, мы теряем само ощущение возможности выбора, теряем осознавание себя и своей души и не можем сопоставить камень на душе с самой душой. Имей мы в каждой обиде возможность такого сопоставления, выбор был бы очевиден и прост – не предавать же душу из-за какой-то обиды!

Душевные ловушки устроены именно так и действуют только потому, что мы не можем охватить их единым взором. Но этому искусству можно учится, о чем будет особый рассказ.

Есть, правда, ловушки и самого сознания, и о них тоже надо рассказывать особо. Пока достаточно сказать, что у них тоже всегда есть некая исходная причина, которая скрыта от прямого осознавания бесконечными слоями содержаний сознания. Мазыки их «читали» по-охотничьи, как распутывают следы зверей, тем самым облегчая себе работу по очищению привычным делом – охотой. Охотник всегда знает, что любой следочек имеет своего хозяина и ведет из прошлого в будущее. И от него можно перейти к следующему следочку, и к следующему, и так добраться до самого зверя, который есть причина беды или ошибки.

Такое распутывание «набродов» собственного ума или же следов болезни, называлось «Тропление». Тропить – это охотничье выражение, означающее выслеживать зверя по следам. Тропить можно по ходу, а можно в пяту, то есть в сторону исходных причин, чтобы понять, как же все так сложилось в твоем сознании. При кресении тропят в пяту.

Поскольку кресение было важнейшей частью мазыкской жизни, возможно, именно поэтому они говорили о себе как о людях тропы, о ходоках или ходебщиках. Впрочем, это уже мои домыслы…

Охота для человека обычного общества – совсем не простое дело. Это дело магическое, и ни один первобытный охотник не выходил в лес без магических обрядов. Охота никогда не была простым делом, особенно в первобытные времена. Она требовала не только выносливости, ловкости и способности переносить лишения и тяготы, но и особого качества: способности не сдаваться, пока не победишь. Все эти способности осваивались и обретались в особых обрядах и упражнениях. Но для нас их суть – в том, чтобы стать охотником за самим собой.

В силу этого охота – это особое состояние сознания, которое облегчает тебе самые сложные битвы с тем, чем одержимо твое сознание, и его можно освоить. Самое главное в нем – это впитанное в самое естество понимание: кто не сдается, тот однажды обязательно побеждает, обязательно добывает свою добычу. А в отношении кресения из этого вырастает постоянно присутствующее знание: если не сдаваться, очищение обязательно будет достигнуто, потому что у любой помехи, существующей в твоем сознании, всегда есть причина. И ее можно найти.

Состояние охотника при кресении позволяет погружаться в свое сознание как в цельный мир. Образы же, которые мы ощущаем камнями на душе, в этом состоянии начинают видеться объемными, и ты входишь в них, как в особые пространства.

Это очень уважительное отношение к миру и противнику, и очень сильное состояние, в котором тебе по плечу гораздо больше, чем обычно. Этому надо учиться. Это непросто, но могу сказать от себя: очищение, если его делать в состоянии древнего охотника, становится увлекательным приключением.

Но нельзя пойти дальше, пока не будет извлечен урок из предыдущей главы: обида ушла потому, что при расширении видения пришло осознавание, что ты держишь себя в ловушке образа, а не в душе.

Что такое осознавание, сходу сказать трудно, но можно сказать, что в какой-то миг ты вдруг понимаешь, что видел только часть того, на что смотришь. А в следующий ты схватываешь сознанием обе части – и камень на душе, и душу, – и у тебя рождается единый образ этого сложного явления. Его можно назвать пониманием, или пониманием сути, но это всегда образ, причем по-своему завершенный образ чего-то, что ранее ощущалось в твоем сознании лишь как смутное присутствие.

Именно появление образа, который позволяет от восприятия явления перейти к его осмыслению и действиям, и дает ощущение, которое вырывается из нас восклицанием: я осознал!

Осознать – сделать достоянием сознания, а сознание способно хранить лишь образы. Безо́бразное растворяется в нем в смутные тени и уходит.

Но как мы из предмета восприятия делаем образы? Ясно, что речь идет не о восприятии простых вещей. С простых вещей и явлений мы просто делаем слепки или отпечатки. Для них осознавание не требуется. Да мы и не применяем это выражение для простых вещей. Мы говорим: я осознал, – о чем-то сложном для нас. Например, осознал вину, осознал ошибку, осознал свои возможности. Даже о задачах и правилах мы говорим всего лишь: понял.

Очевидно, что речь идет об очень сложных понятиях, даже о клубках понятий. К примеру, нами воспринято очень большое и сложное явление – ссора с близким человеком. Мы ходим с ним и переживаем и переживаем его. Что это значит? Это значит, что мы не в состоянии сразу правильно оценить действия и намерения всех участников, поэтому мы заставляем себя раз за разом заново проживать это событие, чтобы взвесить каждое действие и дать ему оценку.

Переживание оказывается бесконечной битвой за оценки. Без них мы не знаем, что делать, поскольку теряем мировоззрение. В рамках образа мира мировоззрение определяет, ради чего мы будем жить. А оценки оказываются теми вершинами, с которых мы судим о мире и правильности своего движения. Но об этом я буду рассказывать впоследствии подробнее.

Пока только о переживании события. Очевидно, что внутри него существует две или три части: само событие и моя вина, и, возможно, правота другого человека. Если мы увидим свою вину, то извинимся. Если увидим правоту другого, то простим его. Но для этого нам надо их осознать, то есть понять и создать отдельный от всего события образ своей вины и его правоты.

Что произойдет с нами в этот миг, когда мы осознаем свою вину? Нам станет стыдно. А когда осознаем его правоту? Обида уйдет и придет благодарность. Но даже если мы осознаем всего лишь то, что человек действительно враг и его просто надо выкидывать из жизни, нам все равно станет легче, придет освобождение от переживаний и очищение от метаний и лишних образов.

Задача решена, мировоззрение восстановилось, все служебное стало ненужно, сознание высвобождается для работы с новыми образами для достижения наших жизненных целей, хранящихся мировоззрением.

Получается, что для очищения нужно понимание. Что это такое? Даже если мы не в состоянии дать определение сразу, ясно, что это выяснение причин и целей, заставлявших человека действовать определенным образом.

Если это так, то полное выявление движущих сил, составляющих ядро образа любой душевной тяжести, должно давать имя того, что ощущается камнем на душе. Именно этому и служит душевная беседа. В ней мы не обвиняем и не кусаем в ответ на причиненную боль. В ответ мы просто выясняем все, что составило наше переживание и заставило какой-то образ ощущаться тяжестью или камнем на душе.

В душевной беседе мы просто пытаемся понять другого и делаем смутное ясным. В душевной беседе мы всего лишь говорим, говорим, говорим, искренне заглядывая в свою душу…

Древние, умевшие общаться с духами, оставили нам подсказку: чтобы победить духа, нужно узнать его имя. Как ни странно, но то же самое говорили мазыки про очищение пары или сознания.

Хочешь очиститься, хочешь снять камень с души, найди его имя.

Как это сделать?

Если вы научились гудеть, то есть заставлять звучать собственное тело и внешние по отношению к нему вещи и существа, ничего не стоит научиться звучать собственными обидами, болями, заботами. Для этого достаточно просто сесть, погрузив взор в самого себя, и позволить себе тихо-тихо постанывать.

Если вы вдумаетесь, то с очевидностью поймете, что искусство стона, которым мы все владеем как бы помимо собственной воли, не учась, дано нам для облегчения страданий. Оно есть способ, которым мы пережигаем боль, скорее даже, которым пережигает ее само тело, – ведь мы стонем даже во сне, когда душа путешествует вне тела.

Стон – это способность и искусство. Его можно осваивать и совершенствовать. Он, как и вскрик при внезапной боли, дан нам для выживания.

И если к нему добавить гудошную способность извлекать звучания из любой части тела, он становится не только очищением, но и целительством. Я проверил это при невыносимых почечных коликах, которые у меня раньше были, но которых уж давно нет…

Но для поиска имени камня понадобится еще одно важное искусство, которым мы владеем с детства – плач, рыдания и жалобные причитания.

Слезы очищают душу, рыдания позволяют настроиться гудением на то место, что болит. А жалобы и причитания во время рыданий учат находить имя того камня, который болит. Для освоения русского народного очищения не нужно ничего экзотического, достаточно начать самопознание. И первое, что откроется – это способность очищать собственное сознание, потому что без этого мы бы просто не выжили.

Чтобы его освоить, просто приглядитесь к детям или к себе, если вам повезет искренне рыдать, и вы увидите, что слезы и взрыдывания снимают сдержанность, и вы вдруг начинаете жаловаться, свободно произнося то, что без плача посчитали бы для себя неприличным.

Рыдания, особенно слезные рыдания со стенаниями заставляют ваше сознание топиться и свободно течь по всем имеющимся в нем камням и безошибочно находить тот, что причиняет боль, будто влага, текущая из глаз, смазывает какие-то душевные пути и облегчает наше перемещение по закоулкам собственного сознания. И что происходит в следующий миг?

Вы начинаете его выговаривать!

Оказывается, содержание душевного камня, как содержание всякого образа, уложено извилинами, которые, проходя сквозь тело, заставляют его звучать вполне определенными словами. Из них и складывается имя. Нужно всего лишь говорить, говорить, говорить, удерживая твердую решимость идти к причинам боли, тропить в пяту, и имя прозвучит однажды…

Но надо понять, что такое имя. Иначе его можно не распознать, когда оно прозвучит. Имя духа, существа, вещи, явления или образа равно его полному звучанию, а отнюдь не какому-нибудь сочетанию букв или цифр. То, что мы обычно считаем именами, есть лишь очень краткие знаки действительных имен. Это всего лишь обозначения, указующие на имена.

Почему имена звучат словами? Ведь это странно! В природе нет слов, они – лишь одному человеку принадлежащий способ звучать. Но приглядимся. Вот, например, ребенок впервые оказался в лесу, залез в муравейник, и его покусали муравьи. Он бежит к маме, плачет, рыдает и жалуется. Он не знает, кто такие муравьи, он не знает, как они зовутся, он даже не знает, как назвать ту боль, что испытывает – она необычна. И он хнычет.

Но, хныча, он заставляет звучать свою боль. Не муравьев, а боль! И мама, расспрашивая его, называет имя каждого кусочка его звучания. Теперь он знает, что его поймут лучше, точнее, если он скажет о своей боли словами. Но разве бессловесное дитё мама понимает хуже? Она не знает сама, что именно с ним случилось, но она прекрасно знает, что надо делать, когда он звучит так: надо снимать боль.

Что именно случилось – что случилось по имени…

Вот что мы хотим от человеческих существ и к этому приучаем себя. Именность звучания нужна нам для запоминания и более тонкого различения образов. Она вовсе не требуется для жизни – мы способны утешать друг друга и без имен. Но без нее мы не можем углублять свое сознание, а это, похоже, задача всего человечества.

Мы должны расширить данную нам божественную способность до такой степени, чтобы однажды прийти в соответствие какому-то изначальному божественному замыслу, который называется Истой человека.

Уметь дать имя боли, выразив его речью, – целительская и очистительная способность, данная только человеку. Мы – охотники за образа́ми. Мы постоянно углубляем освоенное сознание и усложняем образы. И чем они сложней, тем сложнее их убрать, если они несут боль. И чем утонченней мы в своей способности звучать, тем действенней наше самоочищение.

На самом глубинном уровне нашего сознания, там, где прямо на нежную кожу души закладывается Иста русского человека, есть всего лишь несколько первичных простейших образов, из которых и складывается Иста, называвшихся истотами. Прохождение по их извилинам точно дает при воплощении красивые точные движения и разумные речи. Это блаженство. Нарушение вызывает всплеск яростного душевного огня, воплощающегося в матерную брань и в удары.

Нарушать линии Исты, ее истоты – больно. Она непосредственно душевна и огненна. Ее нарушение вызывает боль у тех, кого ты подталкиваешь к этому своими поступками. Они дерутся и бранятся, или сдерживаются, но страдают.

Нарушение Исты недопустимо и потому так болезненно. Туда ходить не надо. За ней стена или река огня, сквозь которую могут проходить только души, поскольку имеют огненную природу. Наша душа способна жить в теле, только удерживая постоянную связь со своим миром, то есть с огнем.

Идти в огонь нам не дано, плоть не предназначена для этого. Пока мы живы, мы должны двигаться в иных направлениях, мы должны искать, как расширить сознание, как углубить его и создать новые его пространства. Для этого мы должны осваивать все новые понятия, понятия о понятиях, и понятия понятий о понятиях…

Это тоже больно. Сознание превращается в понятие только огненным воздействием души. Поэтому мы жалеем себя и стараемся прятаться от своего предназначения среди привычных бытовых образов. К счастью, нам даются болезни, боли и камни на душе.

Они делают нашу жизнь невыносимой и заставляют идти на собственное пограничье. С их помощью мы учимся высказывать и объяснять самих себя, облекая те сложные образы, что поселяют в нас другие люди, в звучание собственных тел. Общество усложняется, усложняются взаимодействия внутри него, с ними усложняются и те обиды или болезни, что входят в нас или вносятся в нас другими людьми. Нам все сложнее рассказать маме о своей горькой обиде, мы вынуждены учиться и так исполнять замысел Творца…

Высказывая, выговаривая свою душевную боль, мы вынуждены пропускать ее сквозь тело, чтобы озвучить. Огонь и вода совмещаются в этот миг. Вещество кипит, а тель топится, и из нас льются слезы, и выходит испарина. Как в бане. Русские когда-то так и звались: сынове Бани. Баня была домашним храмом творения. В ней рожали детей, в ней бабили, в ней очищались, а рожаница жила в ней до сорока дней после родов, пока не переставала быть воротами перехода в иные миры.

Баню надо топить. В этом слове, как и в слове «купать» слились огонь и вода. Топить можно в воде, а можно топить печь или баню. Это потому, что в древности мылись в печах, и до сих пор еще есть люди, даже не старые, которые так мылись.

Купать тоже можно в воде, можно в купели, а можно в купе – костре, через который прыгали для очищения на Купалу.

Тело топится на том пограничье, где вещество сталкивается с образом.

В итоге рождаются речь и испарина. Это потому, что в этом огне соединяются Вещество и Пара.

Так рождается Вещая речь Кресения, Речь, называющая имена и дающая очищение. Она и звалась у мазыков Душевной Беседой.