Текст книги "Кресение"

Оставим в стороне всяческие странные игры с камнями, цветами и стихиями. Можете их даже попробовать, но они нужны только затем, чтобы взглянуть на такое привычное действие, как душевная беседа, с неожиданной стороны. В общем, это способ обмануть разум и проникнуть за те узнавания, что он накинул на привычные слова.

Но при этом сохраним главное: если русский язык, взращенный тысячелетиями наблюдений над действительностью – мира или сознания – говорит о камнях, которые могут давить душу, то мы отчетливо понимаем, что это камни, сотворенные из сознания. И даже вообще не камни. К примеру, человек совершил предательство, а потом ощущает его грузом на сердце и говорит как о камне, который лежит на душе. Значит, это всего лишь способ говорить о том, что «давит» душу.

И опять же, я вовсе не уверен, что это давление сходно с давлением камня, а не с давлением обручей, к примеру. Но есть совершенно приемлемый для науки факт: наше сознание легко распознает давление на душу самых разных «тяжелых» воспоминаний, как давление, и столь же легко узнает все подобные воспоминания или содержания сознания как «душевные камни». И при этом, и это тоже научный факт, – и сам страдающий «каменной болезнью» человек, и те, кто его понимает, отчетливо осознают, что все эти камни разные, и всем им могут быть даны свои имена.

Если при большом желании мы можем даже настоящие камни видеть обладающими сознанием и способными смотреть в нас, что же может помешать нам видеть камни, сделанные из вещества сознания, как обладающие сознанием или духом?

Следующее, что мы должны принять, это то, что имя шире, чем мы привычно думаем. Сказать: Александр, – только по видимости назвать имя. На Земле несколько миллионов людей с подобными именами. Поэтому настоящее имя будет таково: Александр Александрович Шевцов, возраст, место жительства, рост, вес, родители, семейное положение, родственники, биография, больничная карта, генетический код, содержание сознания…

Имя камня, лежащего на душе, может быть кратким – предательство, долг, обида – но это лишь знак имени. Полное имя соответствует полному образу камня. И если его не произнести целиком, этот дух, одержавший сердце человека, не покорится и не уйдет…

И самое важное: если ты можешь видеть камни на душе другого человека и пропеть их имя, то еще важнее научиться видеть их на своей душе и выпевать, выговаривать или выплясывать из себя.

В сущности, все искусство пения или пляски вырастает из желания передать какие-то образы и скрытые в них чувства. В этом смысле искусство катартично, то есть, как это повелось еще со времен Аполлона Катарсия, – должно вести к катарсису, очищению души. Ничего нового в этой мысли нет.

И душевная беседа всего лишь должна очищать сознание от того, что лежит на душе. Всего лишь должна переводить образы камней, давящих душу, в звуки и движения разного уровня знаковости.

Пока ты сам не очень понимаешь, что тебя гнетет, ты просто гудишь, пытаясь нащупать в теле свою печаль. Наружу это прорывается как стон или невнятное пение себе под нос. Другой, слышащий вырывающиеся из тебя звуки, обязательно начнет прислушиваться, как сердитый муж, когда его очаровывает песней имени собственная жена. И если ты действительно сердечен в том, что делаешь, если ты действительно хочешь освободиться от тяжести на душе, а не пытаешься управлять ближним, он обязательно спросит, что с тобой.

Так и начинается душевная беседа: с одной стороны действительное желание освободиться от тяжести, с другой – непроизвольная охота понять и непосредственное внимание к исходящему из тебя.

Главное, не забывать: душевная беседа больше нужна тому, кто чувствует тяжесть на душе, а не тому, кто должен выслушивать. Хотя, если она настоящая, это очень взаимно.

Песня-стон без слов – вот начало душевной беседы. И даже когда человек хочет выйти в пляс по зову души, он вначале лишь слушает игру, точнее даже, слушает то, как она отзывается в душе. Потом, весь погруженный в себя, начинает подпевать-подстанывать, и вдруг, захваченный душевным порывом, срывается с места в пляс! И пляшет себя. Это тоже душевная беседа. Или, как поется в одной русской песне: душевный разговор.

То же самое ты можешь проделать и в песне, и в игре, и через любые инструменты, творя хоть музыку, хоть вещи. И можно душевно поговорить с деревом или могилкой. Можно пойти и пожаловаться речке, а можно Матушке Сырой Земле…

Всё вокруг нас очищает, если человек способен быть душевным. Но, может быть, вернее было бы сказать, что оно освобождает от груза, а вот очищать способен лишь человек. Потому что для настоящего очищения человеческого сознания нужен тот, кто сам обладает им и понимает, что такое сознание и очищение.

Поэтому мазыки считали, что душевная беседа облегчает душу и освобождает ее от груза на время. Но для того, чтобы произошло полное очищение навсегда, обычной душевной беседы недостаточно. К ней надо добавить умение убирать корни тех болей, что поселяются в сознании.

Часть из них убираются ворошением, исповедью, часть зерцалами. Есть и другие приемы. В сущности, это все составные части кресения, которыми обязательно надо овладеть. Но все они действуют только в том случае, если освоено понятие душевной беседы. Объяснить ее лучше мне трудно, она слишком проста. Проще показывать. Поэтому дальнейшее изучение надо проделать либо самому, просто наблюдая за тем, как люди разговаривают в жизни. Наблюдая и за собой, поскольку любой из нас владеет этим искусством в совершенстве.

Или же приезжая туда, где это искусство изучается. Вместе с теми, кто поставил перед собой сходную задачу – исследовать.

Впрочем, я надеюсь, что последующий рассказ о кресении, хоть и не прямо, но позволит усилить понимание и душевной беседы.

Слой второй. Имя душевного камня

Душевная беседа облегчает душу, ослабляя внутреннюю напряженность, но не очищает сознание, потому что не убирает корней душевных болезней. Однако это относится к обычной душевной беседе, к той, что время от времени ведут все люди. Почему она не становится очищением?

Предполагаю, потому, что люди не ставили перед собой такую задачу намеренно. Они просто беседовали до тех пор, пока не ощущали облегчения, и тогда останавливались, удовлетворенные уже тем, чего достигли.

А что будет, если эту задачу поставить? Можно ли использовать то, что открывается нам через исследование душевной беседы, для настоящего очищения? Для полного убирания той «тяжести», что лежит на душе, которую мы обычно называем камнями, давящими душу?

Для ответа на этот вопрос придется посмотреть, что же нам открылось в душевной беседе.

А открылось нам следующее. Во-первых, мы прекрасно видим и осознаем все, что содержится в нашем сознании. Это отчетливо проявляется в том, как мы говорим и как голосом выделяем все значимые слова и придаем им смыслы.

Во-вторых, понимая, что эти значимые слова есть имена тех образов, что открываются за ними, мы должны признать, что это особое звучание мы не просто извлекаем из голосовых связок. Мы берем его из содержания самого образа, пропуская его сквозь свое тело, которое и звучит соответственно.

Значит, мы видим не только образы, но и их содержание. И даже больше: мы способны прикоснуться к любой части содержания образа, буквально, телесно. Точнее, и созерцанием, внутренним взором, и телом, раз оно меняет звучание.

В-третьих. Сама мысль о том, что к образу можно прикоснуться телесно, непроизвольно рождает вопрос о возможности воздействия на этот образ, как на некую вещь или существо. Пока я могу сказать, что оно возможно, лишь исходя на народных представлений, которые именно так и видят душевные болезни. Научных подтверждений вещественности образов не существует, что лично для меня означает лишь то, что наука заигралась в естественнонаучность, отказываясь исследовать то, что лежит за рамками правящей научной моды.

Но уже одного этого народного подтверждения достаточно для того, чтобы продолжать исследования и проверять эти способы, что для прикладника означает, что надо проверить, нельзя ли убирать содержания сознания именно так, как это видел народ. То есть удаляя или уничтожая их как вещи или существа.

Поэтому есть смысл вспомнить еще раз, а как народ видел то, что мы намерены очищать, и то, от чего намерены очищать.

По народным представлениям, наверное, все болезни так или иначе имели духовное происхождение, то есть должны лечиться хотя бы частично с помощью очищения. Но основными все-таки считались порча и одержимость.

Одержимость или одержание я по-настоящему рассматривать в этой книге не буду. Скажу только, что это не полное название. Полное – это одержание духом. Естественно, чужим и всегда злым.

Дух при этом рассматривается как некое бестелесное существо, имеющее свою волю, сознание и даже речь. Христианство сделало его бесом, попросту зачислив в этот разряд всех духов, кроме библейских ангелов и архангелов. Поэтому сказать «бес» – не сказать ничего, кроме «дух». Иными словами, христианский подход хорош для полного истребления всех духов, но мало что дает для их изучения и понимания.

Народ же различал духов, считая многих из них вредными и всех в той или иной мере опасными и заслуживающими уважения. Некоторых же, вроде дедушки-домового, любил и берег. Так же с опаской, но любовью и почтением относился он и к духам предков, то есть, в сущности, к душам умерших своих родителей и прародителей.

Последнее особенно важно, потому что мазыки считали, что в людей довольно часто вселяются потерянные души, и это тоже может считаться одержанием. Однако рассматривать вселившуюся душу как злого духа просто несправедливо. Мазыки их называли несчастными или заблудившимися душами. И не изгоняли, а помогали освободиться и найти свой путь.

Как я понял, отдать такой случай попу для изгнания считалось неоправданной жестокостью, потому что попы любых одержаний боятся и просто стараются уничтожить присутствие всего непонятного им, как бесовщину.

Но не буду пока обсуждать ни отношение церкви, ни мазыкское понятие об одержании. Одержание душами выходит за рамки моего исследования. Зато одержания, попадающие под понятие порчи, и сама порча помогут нам понять, что такое кресение.

Поэтому сначала я приведу этнографические свидетельства о том, что такое порча по народным представлениям. Поскольку все они, в общем-то, очень похожи, я ограничусь одной хорошей работой, которая сегодня уже стала классической. Эта статья этнографа Н. А. Никитиной «К вопросу о русских колдунах» 1927 года.

Никитина описывает порчу, как действие, совершаемое колдунами. Естественно, это не ее мнение, поскольку сама она колдунов в жизни не наблюдала, это мнение народное. Никитина вела свои сборы в Нижегородской губернии, в месте, где последний из известных колдунов умер в 1913 году. Правда, ей довелось познакомиться с бывшей колдуньей Марией Шерстюковой, 69 лет, которая была колдуньей в прошлом, но уже передала свой дар и только лечила людей.

Вообще это огромное везение для этнографа – встретить хотя бы бывшего колдуна, поэтому читать Никитину надо со вниманием. Двадцать шестой год, вовсю идет вторая волна естественнонаучного террора, начавшаяся с приходом советской власти. Все, что не укладывается в естественнонаучную картину мира, уже не просто высмеивается и затравливается, а просто уничтожается. Даже за знахарство, не говорю уж о колдовстве, грозит суд и ссылка на севера.

Сама Никитина пишет: «Больше колдунов мне встретить не пришлось. Их скрывают, или они сами скрываются от незнакомого человека. “Теперь они у нас смирные, чуть что – сумеем расправиться”, – не раз слышала я от молодежи» (Никитина, с. 177).

Руками ретивых Павликов Морозовых и бойких комсомолят громят и церкви и собственный народ с его «суевериями». Кому же, как не молодежи, лишней памятью не обремененной, и громить отцов, устраивая культурные революции?!.

Непонятно почему, впрочем, вероятней всего, выполняя все тот же научный заказ на обоснование погромов народной культуры, Никитина заявляет в своей статье: «Самым распространенным и важным действием колдунов является насылание порчи, вреда. Колдун может портить людей, животных и неодушевленные предметы. Он насылает порчу одним своим взглядом, прикосновением, словом через произнесение особых магических формул или через совершение магических действий».

Я расспрашивал мазыков о том, возможно ли это. Мой первый учитель ответил: «Все возможно», – и принялся запугивать меня бесконечными историями о колдунах, вроде тех, что я приведу дальше из Никитиной. Но потом сказал: «Все возможно. Но забудь. И наплюй. Для тебя важны другие порчи».

Поэтому я сначала приведу этнографические описания колдовской порчи, а потом займусь «другими порчами» особо.

Общее представление не слишком интересно:

«Очень распространена порча через приемы симпатической магии. Например, вынимают след, то есть отпечаток ноги жертвы, и подвешивают в мешочке в чело печи; в трубе замазывают глиной волосы, иногда кладут след под матицу потолка. По мере высыхания земли должен сохнуть и человек» (Там же, с. 193).

Гораздо интереснее то, что просматривается сквозь вот такие действия:

«Стараются добыть его волосы, кладут их в воск или глину и лепят подобие человеческой фигуры. Эту фигуру кладут в гробик, закапывают в землю и заваливают камнем. Тот человек, чьи волосы положены в закопанную фигуру, должен скоро умереть. Волосы можно заменить частью одежды, землею со следа. Иногда лепят фигуру без всего этого, но в таком случае ее нужно “окстить”, то есть назвать именем того человека, которого чаруют…» (Там же, с. 193–194).

Создание «фигурки» для наведения порчи, – называлась она куклой, – в точности повторяет создание «куколки» для защиты, оберега, как это описывается в сказках про сиротку, которой оставляет куколку умирающая мать. Куколка эта – явное наследие языческих времен и в руках девочки узнается как домашний идол.

Но что такое идол? Это воплощение в дереве какого-то духа. Например, бога или же чура – отсюда слова чурка, чурбан – некто, похожий на человека, но сделанный из дерева – предка-хранителя. Римляне называли хранителей домашнего очага – ларами.

В сущности, идол – все то же одержание, но искусственно сделанное – подселение духа в некое ограниченное пространство, например, в вещь или тело. Осуществляется оно так же, как создание из доски, ставшей иконой, окна для общения с богом в христианстве, – призыванием. Раз иконы до сих пор создаются, значит приемы призывания все еще живы и известны людям, что значит, что они вполне доступны для изучения. Точнее, они делают доступными изучению те качества нашего сознания, которые позволяют осуществлять такое призывание.

Соответственно, понятнее становится и описание порчи:

«Порча входит в человека внезапно. Одному крестьянину порча влетела в рот как муха. После чего он два года лаял и мяукал. Крестьянка Морозова 22 лет из Михалкина Майдана рассказывала мне, как она возвращалась 9 лет назад от колдуна Бескижева, к которому заходила по хозяйственным делам. Они поссорились. Идет по полю; вдруг чувствует, что в нее что-то вошло. Она ослабла вся. Села тут же на дороге и не может двинуться дальше. Проходившая мимо соседка отвела ее домой» (Там же, с. 194).

Уже в этом описании я вижу возможность разделения описанного явления на составные части. Пока условно назову их этнографической и психологической, или психотерапевтической. С этнографической порчей мы ничего сделать не можем и должны ее принимать как некую данность народных представлений. Она либо существует, либо нет. Но без исследований на этот вопрос не ответить.

А вот психотерапевтическую можно рассматривать сразу. Причем наука уже имеет готовый ответ: описанное либо результат внушения, либо простое совпадение. Точнее, приписывание вполне объективной болезни надуманной причины. Вполне возможно, что это именно так. Но есть одно но.

Ученые, изучавшие народные болезни девятнадцатого века, обнаружили в том времени поразительно много истерий. Все кликушество было приписано истериям. Из истерий вырос весь фрейдизм.

Но истероидность – это некое состояние психики, свойственное лично человеку. Она – не плод общественного воздействия. Значит, не должны бы зависеть от меняющихся условий жизни. А кликушества больше нет! Да и истерии теперь уж не так мучают человечество. Почему? Исчезла истероидность?

С истериями что-то определенно изменилось, но пусть их исследуют историки медицины. А вот что касается кликушества, люди просто стали его скрывать. Однако некоторые батюшки до сих пор отчитывают кликуш, это даже стало модным показывать по телевидению. Значит, кликушество пропало только для науки. И это знак того, что наука с ним не справилась и вообще не поняла. А излечила политическим способом: объявив, что в Советском Союзе кликушества больше нет. Как нищеты, преступности и прочих суеверий.

В записях о порчах, безусловно, немало свидетельств не только о внушениях, но и об обманах. И все же мы можем говорить и об иной причине этих состояний. Но это как раз рассказ о «других порчах».

У той же Никитиной есть записи, которые позволяют понять, что под именем порчи могли пониматься разные болезни.

«В человеке порча растет, развивается. Временами она рассказывает человеческим голосом, кто и как ее наслал. Наславшего называют отцом или матерью. Выявляется порча в виде болезни, от которой человек теряет работоспособность и может умереть; это часто периодические припадки вроде эпилепсии, которые случаются при упоминании в разговоре, в присутствии порченного, некоторых животных, например, раков, мышей или при приближении к нему предметов сакраментального значения.

Народ часто считает порчу нечистым духом, посланным в человека. Очень распространено представление о порче как о животном, родившемся в человеке.

Знахарки дают человеку рвотные средства, таким образом якобы извлекают порчу наружу…

Извлеченную порчу надо сжечь» (Никитина, с. 194–195).

Ничего не могу сказать о порче в этнографическом смысле. Может быть, все это и действительно возможно, но при мне ни разу ничего подобного не делали. Но зато мне не только объясняли, но даже учили, как убирать порчу, которая на деле оказывается нечистотой сознания, но выглядит со стороны в точности, как эти описания.

Причем старик, который меня учил, сначала вволю поиздевался, рассказывая подобные же ужасы. Я уж даже начал побаиваться, как бы он не сделал какой порчи мне. Но потом он засмеялся и сказал: «Слышали звон, да не знают, где он». И принялся рассказывать заново.

Мне придется восстанавливать его рассказ, потому что я его не записывал. Но суть я усвоил точно. Тем более, что все это повторяли и другие мазыки.

Чтобы начать рассказ, я выделю главное из этнографических описаний. Мне очень важно, чтобы вы увидели – в том, что я беру основой мазыкского кресения, нет ничего, что бы отличалось от общенародных русских взглядов на порчу:

Порча проявляется разными болезнями. Болезни эти выявляются внезапно и вызываются либо присутствием какого-то человека, либо упоминанием чего-то, либо просто голосом, очевидно, узнаваемым по звучанию. При этом порча рассказывает себя, явно меняя голос больного, и если уметь ее расспрашивать, назовет имя своего «отца» или «матери» и расскажет все обстоятельства своего зарождения.

Она есть нечистый или злой дух, вошедший в человека. Чтобы от нее освободиться, порчу надо сжечь.

Вот полное описание того явления, которое мы будем изучать, и способ ее лечения. Ничего, что бы не укладывалось в это описание, в Кресении нет.

Мазыки убирали порчи Кресением. В широком смысле кресение – это все очищение сознания. В узком – то самое сжигание порчи, о котором говорилось в предыдущей главе.

Порчу надо сжечь. Но это легко сделать, если она вещь или существо.

А что делать, если она – образ сознания? Или дух? Человеку естественнонаучному даже трудно себе представить, как можно говорить о сжигании каких-то явлений сознания, тем более духов, которых не бывает.

Но мы уже поняли, что народ видел сознание гораздо более вещественным, чем мы. И гораздо более доступным для воздействия. При этом, если сознание может повторить все, что угодно, если оно может сделать слепок со всего, что воспринимает, значит, оно наилучший материал для творения самых неожиданных, порой даже невозможных вещей. Даже то, что мы часто называем невообразимым, на самом деле легко творится из сознания и как раз воображением.

Эту мысль я хочу повторить, чтобы она стала действительно понятна: из сознания можно сделать все, что только встречается в мире, и что можно вообразить. Это легчайшее и доступнейшее вещество творения. Поэтому, если где-то и возможна школа обучения божественности, то именно там, где можно творить из сознания.

Думаю, одного этого достаточно, чтобы понять: из сознания можно сделать все, с помощью чего можно воздействовать на то, что уже имеется в сознании. И если в наше сознание вносится порча, мы можем создать огонь, на котором ее можно сжечь.

Но этот огонь не должен быть просто придуманным. Способность воображения гораздо богаче, чем мы о ней думаем. Мы просто не умеем ей пользоваться. Огонь должен быть настоящим и по-настоящему жгущим. А если допустить, что наша задача, когда мы воплощаемся в этом мире, – нести сюда свое сознание, тем самым одухотворяя все более плотные вещественные миры, то и работа с волшебными средствами должна вестись исходя из этого.

Я – дух, вошедший в тело, вошедший с помощью души, сросшейся с веществом телесности.

Меня можно очистить от испорченности волшебного замысла, только выявив во мне места, где этот замысел еще не стал совершенным, где Иста человека, божественная Идея человечности, еще не совпала во всех своих линиях с тем, что я есть.

Как это выявить? Проверив на доступность разрушительным воздействием, например, наслав порчу. Или соблазнив себя чем-то от мира сего, тем самым делая явной тающуюся в себе слабину. Только выявив нечистоту в себе, можно ее убрать, заодно выпрямляя и Исходный образ и устраняя саму возможность для его порчи.

Как?

Создав орудие или средство очищения, соответствующее моей духовно-вещной природе. Например, соединив огонь с сознанием. Создав особый огонь.

Он назывался в народе Живой огонь или Крес.

Добывался Крес только чистыми способами – без изобретений технологии, ни в коем случае не спичками. Его либо вытирали из дерева, либо высекали из камня, как в самые первые времена, как в Начале творения. Им заменяли все старые огни в очагах на Новый год, точнее на Новый мир. Им лечили мир от нечистоты, когда приходили моровые поветрия и язвы. И им же очищался человек, когда хотел убрать порчу или злого духа из своего сознания. Порчу Крес сжигает, для духа становится проводником в его мир.

Но им надо уметь пользоваться. А для этого надо понимать, как устроен человек.