Текст книги "Пойди туда, не знаю куда. Книга 1"

Александр Шевцов
Пойди туда, не знаю куда. Книга 1

© А. Шевцов, текст, 2018.

© А. Шевцов, иллюстрации, 2018.

© Издательство «Роща», оформление, 2018.

⁂

В оформлении книги используются «Небрежные рисунки» автора.

⁂

Присказка
Как охотник домой возвращался

Давно это было. Жил в одной деревне охотник, и был он такой удалец, что не было ему равных во всей округе. Зверь и птица словно сами ему в руки шли. Звали его Федот, а прозвище было Федот, да не тот. И то сказать, случались с ним странные вещи, которые с обычными людьми не случаются…

Многие молодые охотники ему завидовали, а старые поговаривали, что он знается с нечистой силой. Охотник только посмеивался и никого не разубеждал. Но сам-то он знал, что удаче своей обязан зоркому глазу, умению читать следы, точно книгу, и смекалке.

Не все было так просто с его смекалкой, но он об этом не догадывался, думал, что это просто сообразительность. Когда же приставали с расспросами, говорил, что искусство мекать перешло ему по роду, от его деда, который был знающим человеком, знатким. В ту пору люди уже плохо различали сообразительность и смекалку, поэтому верили в деда и успокаивались…

Вот как-то случился в деревне большой праздник. Тогда у каждой деревни был свой праздник. И пригласили на этот праздник местного колдуна. Колдунов в ту пору обязательно приглашали и на свадьбы, и на праздники. Если колдуна не пригласить, да не угостить хорошенько, он и навредить может. На свадьбах случалось, что колдун поезд с молодыми останавливал – лошади встанут, и никак их с места не стронуть. А то и обратит весь поезд с поезжанами в волков…

Пригласили, стало быть, поднесли уважительно чарку, поднесли другую. Колдун раздобрел, повеселел, стал шутки шутить, девок пощипывать. Тут молодые охотники к нему подсели, просят: «Дядя Миша», – в те времена к колдуну всегда как к дяде обращались, считалось, что он своих племянников не обидит.

– Дядя Миша, а пошути шутку над Федотом!

– Отчего же не пошутить, – отвечает колдун. – Эй, стрелок Федот, выпей со мной!

А сам возьми, да и шепни над чаркой заветное слово. Федот взял чарку, хотел ко рту поднести и видит, что в вине словно нехорошо светится. Смекнул Федот, что тут колдовство, да словно невзначай и опрокинул чарку.

– Эк смекалист парень-то! – подивился колдун про себя. И захотелось ему заполучить Федота в ученики.

– Есть, – говорит, – у меня новое ружье. Хочешь его заполучить, стрелок?

Вся молодежь в деревне знала про это ружье: легкое, длинное, с золотой насечкой по стволу. Но не это было самым ценным в ружье. Было оно заколдованным: никогда не промахивалось и никогда не покидало хозяина. Многие пытались его украсть, но оно никому в руки не давалось. Колдун, случалось, вешал его в лесу на дерево, и никто взять не мог. Вот оно, только руку протяни, а протянул, и нет ничего, померещилось!..

– Кто же не хочет! – отвечает колдуну стрелок.

– Коли так, вот тебе испытание. В полнолуние приди ко мне ночью, да не по тропе от деревни, а обойди через моховое болото. Да не хитри, я сразу узнаю, через болото ли шел. Не побоишься? Только без ружья приходи, с пустыми руками.

Жил колдун на отшибе, в лесной избушке, на краю болота. Люди туда и днем-то ходить побаивались. А моховое болото за его избушкой и вовсе дурной славы место было. Жило в округе несколько странных людей, вроде деревенских дурачков, про всех говорили, что они такими с болота вернулись. А многие и не вернулись вовсе…

Нельзя сказать, что охотнику страх уж совсем неведом был. Но в себя крепко верил и так думал, что много в тех рассказах было преувеличений. Да и болотом этим он хаживал не однажды, ничего с ним не случалось. Наступило полнолуние, Федот засветло вышел, обошел лесом болото и направился к избушке колдуна. Тут и стемнело.

Много стрелок по ночам охотился, ничего в лесу не боялся, охотник в лесу и есть самый страшный зверь. Но как только мхи под ногами почуял, начал на него наваливаться страх не страх, а будто трепет. И как только он этот трепет почувствовал, дорожка под ногами начала пропадать, а по спине словно холодок забегал, сивон.

Только он сивон почуял, стало ему мерещиться, будто тени серые вокруг него шмыгают. Повернешь голову – и нет ничего, трава, а сбоку опять юркнуло. Потом по кустам стало потрескивать. Остановится Федот, и треск прекратится. Пойдет, и словно шаг в шаг с ним кто-то сквозь кусты крадется.

А затем кто-то большой за спиной сопеть начал. Федот обернулся – темно и пусто. Пошел вперед – опять сопит. Решил Федот на это сопение внимания не обращать, мол, блазнит! А сопение все ближе. Федот крепится, не оборачивается. И тут что-то мягкое ему спину потрогало. От этого прикосновения полыхнуло у Федота в глазах, обдало всего жаром, и чуть было не бросился он бегом.

К счастью, вспомнил своего деда, как тот учил когда-то: если сивон почуял, не давай ему в страх перейти. Если же почуял страх, не впускай внутрь, выталкивай из себя. От страха разум потеряешь, а от сполоха со страхом всему пропасть.

Остановился стрелок, не оборачиваясь, сделал усилие и вытолкал из себя страх, а сполох оставил. И тут же пропали шорохи, вернулось видение, все вокруг словно залило светом, дорожка точно серебряная засветилась, тени прочь отступили. Узнал Федот место, поглядел вокруг себя и спокойно пошел вперед.

Идет по дорожке и будто вдалеке гудьба ему слышаться стала, точно играют где-то на скрипках и свирелях…

«Опять мерещится», – подумал стрелок, но гудьба не прекратилась, наоборот, все громче становится. Вышел Федот из-за деревьев на большую поляну и видит, что странный народец хоровод водит. А посреди него несколько чудных существ и вправду на скрипках и свирелях играют. Да так весело, что в груди щемит…

Заволновалось у Федота сердце от этой гудьбы, будто что родное и давно потерянное узнал. Подошел он к кругу и слушает, смотрит. Народец этот удивительный, росту небольшого, немного выше пояса будет. Радостные, глаза сияют, губы улыбаются, и поют что-то такое родное, только слов не разобрать. Но на Федота не смотрят.

Страсть как захотелось стрелку в этот хоровод войти, а внутри что-то словно знает, что нельзя этого делать. Хоровод приближается, а стрелок жмется, отходит помаленьку. Но тут такое родное зазвучало в их пении, что у Федота комок в горле появился, того и гляди расплачется. А когда справился, зрение вернулось, глядит: уже внутри круга оказался.

И тут словно еще раз полыхнуло у него в глазах, стало совсем светло. И начал он видеть, что гудьба эта льется, точно свет, и людишки эти светятся, и сами они необычные, точно у них внутри два светящихся ядра – одно в животе, другое в груди, а голова темная. И глядят они не из нее, а словно прямо из сердца.

А те, что играют, совсем другие, у них таких светящихся ядер четыре. И голова тоже светится, и над ней еще ядро висит, больше головы размером. И они оттуда и смотрят на него. А взгляд такой отстраненный, совсем не человеческий. Мелкие глядят душевно и ласково, но проказливо. А большие – словно печалятся о нем и сочувствуют, но ни подсказать, ни помочь не могут…

Понял Федот, что это не люди, а шишки болотные и лесные, и не дело человеку среди них задерживаться. Повернулся он и пошел к краю хоровода. А хоровод не выпускает, и он не знает, как выйти. Постоял и смекнул, нашел свою тропку и поклонился шишкам. Они вроде на него и не смотрели, а как поклонился, засмеялись и расступились.

Вышел Федот, повернулся и еще раз поклонился. Глядь, а хоровод уж на том конце поляны и в лес уходит… И свет по мху за ним тянется, точно след. А трава не примята…

Подивился стрелок, но свое дело не забыл и пошел своей тропой.

Подходит к избушке колдуна, а она вся осела от старости, и крыша внутрь провалилась. Не поверил своим глазам парень, думает, опять мерещится – еще недавно видел избушку, она крепкой была. Пробрался кое-как внутрь: сидит в углу остов и в руках заветное ружье держит.

– Ну, это ружье мое по праву, – сказал стрелок, и пальцы у остова разжались. Забрал Федот ружье и пошел коротким путем в деревню. Тут светать стало.

Подходит, места узнает, а деревни нет, словно и не было. Подошел, а там старое-старое пожарище, едва-едва обгорелые бревна местами из-под травы выступают. Все кустами и подлеском заросло. А на месте его дома и вовсе большие деревья растут, и возраст тем деревьям лет сто будет…

Тут вспомнил Федот, что рассказывали про маленький народец, и понял, что пока в их хороводе гудьбу слушал, много времени в его мире утекло. Сел на камень и задумался: что теперь делать?!

А что делать человеку, который не в свое время попал? Либо жить в этом мире, либо искать дорогу в свой!

Как жить?! Хорошо, людей не встретил, есть время подумать. А подумать есть о чем: вот вроде мир-то тот же, только на сотню лет позже, а другой… И принять его, ох, как трудно! Странно это показалось стрелку: был отчаянный и удалой, и в деревне его не сказать, что любили, даже девушку себе под стать найти не мог, а не может этот мир принять. Словно чужое здесь все, а там родное…

«Вот, – думает, – пойду сейчас, куда глаза глядят, найду натоптанную тропинку, по ней выйду к людям. И что я им скажу? Как жить буду?.. Как в этом мире вообще жить? Надо искать дорогу в свой мир!»

А как искать? Где эта дорога? Да и бывают ли дороги обратно во времени? Мыслимое ли это дело по времени вспять вернуться? Все мечтают в прошлое попасть и ошибки свои исправить, да никому не удавалось! Да и не нашел стрелок в своем прошлом каких-то ошибок, которые бы исправлять требовалось… А мыслимое ли дело вперед убежать?! Многим ли такое удается?

Может, принять свою судьбу и посмотреть, ради чего его сюда занесло? Если и другие люди на болоте пропадали, может, он и не первый так по времени вперед уходил?

Велик соблазн сдаться судьбе. Какой бы она ни была. Просто сказать себе: «Видно, это судьба моя», – и смириться.

Но передохнул стрелок, напился через тот камень силой и стал видеть свои следы, точно они не на земле отпечатались. Встал и пошел обратно, мотать время вспять. «Много я зверя тропил, буду в этот раз свой след читать, – решил. – Если след сохранился, найду дорогу домой!»

Ружье

Всяк в лесу бывал, да не всяк лес видал! Мудрые люди говорили: вот пошел человек в лес, а как деревья увидел, так лес потерял. Смотрит прямо на лес, а видит одни деревья… А грибники-ягодники и деревья в лесу не видят. Они видят помехи, которые обходить приходится. А иногда видят что-то особое, как границы между грибными и негрибными местами. Их прямо тянет к таким местам.

А лес таким, кто грибные места видит, даже помогает. С любопытством лес смотрит на человека, и если человек ему нравится, он начинает тянуться к его носу струйками грибных запахов из грибных мест. Запахи эти, правда, не столько пахнут, сколько видятся как струи грибной воды, которая течет между лесинами.

Люди грибы до сих пор понять не могут, хотя чуют, что это что-то особенное. Грибы вообще не такие, как вся остальная живность в лесу, они словно водяные существа, а люди их потому и понять не могут, что пытаются их понять, не поняв их среду. Кто начинает видеть грибную воду, того по лесу, словно по реке, несет грибными потоками…

Но грибники могут видеть грибные течения в лесу, а лес все равно не видят. И дорогу домой они находят не так, как охотники. Как только они перестают охотиться за грибами и подымают глаза от земли, а нос отрывают от грибных струй, они начинают вспоминать лес и дорогу, по которой шли. Грибник ищет дорогу домой в памяти, он ее вспоминает.

Охотник не так. Охотник, чтобы найти дорогу, смотрит в лес.

Пока все просто, охотника ведет солнце. И он запоминает свой путь, как потоки света, струящиеся между деревьями. Потоки эти постоянно меняются, поскольку солнце не стоит на месте, и поэтому охотнику надо видеть лес постоянно меняющим ток света. И возвращается он домой, как бы по этому току, вспоминая, как светился лес. И лес начинает для него светиться тем светом, даже ночью.

Лесу это нравится, и он любит настоящих охотников.

Но когда становится туго, и света долго нет, охотник забывает про деревья и видит только след, который оставил зверь, или который оставил он сам. След этот быстро пропадает с земли или травы, но очень долго живет в лесу. Живет и светится для того, кто видит.

Охотник, возвращаясь по следу, тропит в пяту, как говорят. То есть восстанавливает свой путь вспять. След от такого усилия наполняется светом его внимания и словно всплывает над землей, становясь частью леса. И охотник оказывается не в том пространстве, в котором хранятся вмятины от каблуков или копыт. Уж если быть точным, всплывая над землей, высветившийся след словно оказывается в том пространстве, куда может прийти и лес.

Лесу очень это приятно, он подозревает, что человек разумен и хочет пообщаться с ним, но человек не умеет его слышать. Для этого нужно быть очень внимательным и видеть то, что видит лес, потому что свет для леса – почти то же самое, что звук для человека… Только охотники, которые идут по следу, достигают такого внимания, чтобы лес с ними мог заговорить.

– Сколько раз в лесу плутал, – подумал Федот, – всегда по следу выходил! Да неужели и в этот раз след домой не выведет!?

Встал на след и пошел разматывать его вспять. След был четкий, шлось стрелку легко. И надежда все чаще садилась ему на плечо.

Надежда любит настоящих охотников, потому что они особые люди. Настоящий охотник – это не тот, кто метко стреляет. И даже не тот, кто много зверя и дичи бьет. Настоящий охотник живет путем, он для него слаще дома. Даже заблудившись, охотник не теряет надежду, что вернется домой, потому что сами лес и путь для него уже дом. И дом обязательно случается на этом пути время от времени. Нож, пули да порох, вот и все, что нужно охотнику, чтобы не унывать!

И все, о чем жалел Федот, что вместе со своим ружьем не взял и пороху: «С одним ножом в пути потруднее будет!»

Ружье без пороху бесполезно, хоть и красивое оно. А ружье-то было хорошо! И глаз, и руку радовало. Охотник ружье не так видит, как обычный человек. Он его руками и всем телом смотрит. Он сначала смотрит, как ружье в ладонь ложится, как курки взводятся, как в руке висит на ходу, как в плечо ложится, прикидисто ли. Прикидистое ружье взлетает к плечу быстро, и мушка у него при этом оказывается прямо под целью. А у неприкидистого она смотрит мимо цели, и из ружья нельзя сразу стрелять, его еще дослать в цель надо.

Ружье было не заряжено, но стрелок решил проверить, каково оно в руках, прикидисто ли, хорошо ли по уходящей цели. Увидел впереди у тропы камушек, взвел курок и прицелился. Ружье словно само к плечу взлетело, и мушка прямо прилипла к камню. Потянул за спусковой крючок, чтобы проверить, легкий ли спуск, ожидая, что раздастся щелчок. Но ружье с треском выкинуло вспышку, и камень разлетелся в пыль!

– Вот незадача! – подумал Федот. – Видать, заряжено было. Последний заряд зря израсходовал, а как бы он в пути пригодился! И как не заметил, что ружье заряжено?! Смотрел ведь точно, что на полке пороху не было…

Тут вошел он в лес и уже с опушки почуял дичь. Снова взвел курок и взял ружье наизготовку. На первой же поляне взлетела перед ним из густой травы тетерка и быстро пошла между деревьями. «Трудный выстрел», – подумалось у Федота, но ружье вдруг прыгнуло к плечу, и раздался выстрел. Тетерка упала…

Тут Федота пробрало до испарины: ружьишко-то оказалось и впрямь непростое! Не обманул старый колдун! С таким ружьем можно хоть всю жизнь дорогу домой искать, голодным не останешься.

Присел стрелок на поваленное дерево и сидел, пока не успокоился. И прибыла его надежда в силе, так что он почувствовал, что под ее весом плечи его поднялись и расправились. Но прибыло и удивление. От удивления родился у него вопрос: как такое возможно в этом мире?! И он чувствовал, как вопрос этот возится в его душе, устраиваясь поудобнее, раздвигая другие вопросы, делая их незначительными.

– Видать, долго мне с этим вопросом жить, – понял охотник.

Поднял тетерку и не нашел на ней следа от пули. Удивление его усилилось, а от этого вопрос стал больше и тут же начал выпихивать из души все, что могло от него отвлекать.

Сел охотник и принялся гладить ружье, рассматривая его заново. И увидел его новыми глазами. То, что до этого лишь слегка царапало его внимание, вдруг проявилось. Насечки на стволе и ложе были не просто сценами из охотничьей жизни, а изображали странных существ, охотящихся на небывалых зверей. Стенки у ствола были слишком тонкими, сам ствол слишком узким, а ружье слишком легким. И на плече оно сидело словно живое, точно кошка устраивалось. И даже будто грело слегка…

Он еще раз решил проверить, как прикидывается ружье, и оно снова неимоверно быстро прыгнуло к плечу, буквально заставляя его глаз искать зверя поверх мушки. Зверя, конечно, не было. Но охотник повел стволом, переводя с дерево на дерево, и вдруг крошечная мушка ожила и засветилась желтовато-золотистым, словно кошачий глаз, и потянула вбок.

И только охотник пошел за ней, деревья вокруг стали смутными, зато прямо перед мушкой все осветилось и начало приближаться, словно увеличиваясь. И приближалось, пока на каком-то очень далеком дереве охотник не увидел белку. Белка держала в передних лапах орех. И как только она поднесла его ко рту, охотник выстрелил и залился смехом, видя, с каким недоумением белка разглядывает свои пустые лапы.

– Что же ты такое? – спросил охотник ружье, гладя его руками, и почувствовал, что это неправильный вопрос.

Тогда он позволил вопросу родиться самому. И он родился:

– Кто ты такая?

И ружье точно замурлыкало, гладясь о его руки.

– Если бы была звездная ночь, смогли бы мы сбить звездочку с неба? – родился у стрелка следующий вопрос, и он почуял, как тело ружья напряглось, словно перед прыжком. И прозвучало в его голове без слов:

– Я тебя никогда не брошу…

Избушка

Люди очень хотели забыть своих богов, и первыми им удалось забыть голод и холод. Никто даже не помнит, какие у них были имена… Прирученный и одомашненный Дед Мороз – это проявление жестокого юмора, которого не лишено человечество. Чтобы забыть бога, его надо сначала осмеять! А затем выдрессировать, как собаку, быка, коня…

Только охотники еще знают, как идти голодным, пока не догонишь добычу, и помнят, что наши предки имели имена для множества оттенков холода. Но даже они уже не помнят этих имен. Хотя для них коченеть – это не то же самое, что происходит со ждущим автобус на стоянке. Коченеть – это когда пальцы больше не могут расстегнуть пуговицу в ширинке, чтобы согреть там руку перед стрельбой…

Если кто-то говорит, что ночевал в стогу, и не говорит, как это холодно, и что стог совсем не греет, даже в августе, он солгал. И тот солгал, кто якобы построил шалаш в лесу, и шалаш защищал его от дождя и ветра. Кто-то даже рассказывает, что спал у костра, но не рассказывает, что это был не сон, а битва с холодом. Разве что он ночевал в пуховом спальнике. Но тогда костер ни при чем…

Для городского человека переночевать у костра – это романтика и испытание сил, которые у него совсем не растрачены. Поэтому ему время от времени просто необходимо израсходовать эти силы, чтобы они не застаивались. Как выпустить дурную кровь. Но он так этого боится, что призывает себе в союзники огонь или траву и дерево. Только охотник знает, что, пока ты рассчитываешь на союзников, ты обречен.

Рассчитывать надо только на внутренний жар. Костер или теплый спальник выключают в человеческом теле способность извлекать жар, поскольку дают внешнее тепло. Если ты можешь извлекать внутреннее тепло и пережить ночь в лесу, прислонившись спиной к дереву, костер может быть даже в помощь. Но он больше не нужен, разве только готовить пищу.

Да и сено нужно не затем, чтобы греть тебя, сено должно удерживать тепло земли, которую ты согрел своим телом. Когда ты научился всему этому, когда вскрыл способности и внутренние источники тепла, как ни странно, ты начинаешь ценить избушки, которые встречаются в лесу. Это потому, что выживание перестает быть испытанием, все трудности больше не в радость и не в горе, они просто помехи. А неожиданная избушка в лесу – это подарок, даже дар забытых богов, который надо принимать с почитанием, а не только с благодарностью…

Поэтому охотник ценит избушки в лесу так, как давно уже не умеют ценить свою квартиру городские жители. Собственно говоря, лесная избушка и дом или квартира решают совсем разные задачи. Избушка защищает от природы, а квартира – от общества, его глаз и языков…

Охотник подошел избушке колдуна еще засветло, но не стал в нее входить. Он остановился в виду избушки и развел костерок, чтобы приготовить тетерку. Он подозревал, что избушка так просто ему не дастся. Он был в ней ночью, ночью и надо было искать след. Только кажется, что след виднее днем. Искать след надо не тогда, когда светлее, а тогда, когда оставил его.

Охотник ел и разглядывал избушку. В обычное время он бы ее починил, чтобы это пристанище жило. Но сейчас к ней нельзя было прикасаться. Поэтому он молча попросил у избушки прощения за то, что не сможет ей помочь в этот раз.

Поев, он поднялся и осторожно обошел избушку по большому кругу, надеясь на удачу. Но по ту сторону избушки не было не только следа, но даже той прогалины, по которой он к ней подошел ночью. Дневной мир, который знают люди, очень сильно отличается от ночного. Удача не улыбнулась.

Вернувшись к костру, охотник присел и начал ждать, не отрывая рассеянного взгляда от избушки. И как только Ясный всадник на красном коне опустил копыта своего коня за край земли, а на другом ее конце появилась грива белого коня Бледного всадника, в трещину между днем и вечером он заметил петлю, свившуюся вокруг избушки в несколько узлов…

В одно тугое усилие свет вечера вытеснил свет дня, и видение тут же исчезло, но стрелок уже понял, что ему противостоит судьба. Не так часто нам доводится видеть ее пряжу, некоторые умудряются прожить всю жизнь, глядя в другую сторону, и лишь у последней черты вдруг приходят в ужас, видя, как серп из седого железа приближается к нити, которая всегда была перед глазами!..

Однако если ты хоть раз в жизни видел эту пряжу, ты уже никогда не обознаешься. И никогда не будешь небрежен, потому что петли судьбы могут затянуться от твоих торопливых движений, как самая обычная нитка, вот только затягиваются они на твоем горле…

Те, кому приходилось сталкиваться с настоящей опасностью, способны видеть петли судьбы. Если им, конечно, удалось после этого выжить. Очень трудно выразить эту мысль ясно: выжить – это сейчас не о жизни тела.

То, что, попав в петлю судьбы, ты остаешься жив, не значит, что ты выжил после встречи с судьбой. Чаще мы выживаем до нее, так и не пройдя туда, где могла продолжиться твоя жизнь, которая была предназначена тебе судьбой. Если, столкнувшись с судьбой, ты не принял ее, если предназначенная судьбой, возможная жизнь так и не началась, потому что ты не смог в нее пройти, ты выжил?

Судьба ловит нас в свои ловушки, и охотник попался в ее петлю, когда прошел в будущее сквозь избушку. А мог и не пройти, не справиться, остаться в прежней жизни. А теперь он хотел невозможного – по той же петле вернуться вспять. Пройти сюда было вовсе не просто, но как войти в тот же ток судьбы еще раз?

Охотник поднялся и подошел к открытой двери избушки. Вчера он вошел в нее по серебристой дорожке ночного свечения и вышел с ружьем. Выходной след был, а входного не было. Как если у избушки был еще один точно такой же вход с другой стороны…

Он терпеливо стоял без движений, пока Бледный всадник на белом коне не проехал мимо него, и из-за дальнего леса не потекли потоки сумрака, в котором плыл черный конь Черного всадника. В этот миг разлома снова заискрились петли, и охотник твердым голосом потребовал:

– Избушка, избушка, встань по-старому, как Мать поставила!

И избушка вдруг заохала, заскрипела по-старушечьи и принялась поворачиваться. При этом ничто не менялось, не сдвинулось ни одно бревно, не упала ни одна доска, только пыль и сухой мох посыпались и закачались на волнах сумрака, сохраняя остатки тепла и света. Но словно сам мир повернулся вокруг избушки, и ее черный зев стал другим.

Вот теперь охотник знал, что ему можно войти. Он пригнулся и ступил за порог: остов белел все на том же месте, но потолок не был провалившимся, и пол из толстых плах был целым, словно Федот отмотал несколько десятков лет. Он знал, что должен попросить разрешения переночевать, протопить печь и поесть здешней еды…

Дрова лежали рядом с печкой, растопка хранилась в печурке. Стрелок развел огонь, поставил горшок с водой греться и хотел сварить остатки тетерки, но что-то остановило его, словно он оказался на краю обрыва.

Он замер, затем попятился и отошел на то место, где появилась мысль варить тетерку, а затем отступил по своему следу еще на шаг. Мысль про тетерку исчезла, и снова вернулась мысль, что надо приготовить какую-нибудь еду. Он поискал по полкам возле печи и действительно нашел немного крупы. Соли не нашел, и потому не стал добавлять в похлебку свою соль.

Сварив, он взял хозяйскую ложку и принялся есть горячую кашу. Ел вкусно, дуя на ложку и нахваливая. А когда поел, то не стал доедать дочиста, а соскреб остатки в одну кучку и вывалил их в подпечку со словами:

– Благодарю, хозяин, а вот и ты покушай со мной кашки!

Хозяину нельзя говорить спасибо, ему надо желать блага.

Ответа не было, но пришло безмолвное дозволение. Охотник залез на прогревшуюся печку, положил шапку под голову и едва смежил веки, как у входа раздалась возня, и кто-то начал ломать дверь.

Сонная оторопь взяла охотника, он лежал и не мог пошевелить ни одним членом, и ужас обволакивал его со всех сторон, ища лазейку в сокровенное нутро. А дверь неумолимо распахнулась, и кто-то большой и лохматый полез в нее, громко пыхтя и взрыкивая.

Стрелок изо всех сил пытался отогнать от себя ужас и освободиться от оторопи, но никак не мог совладать с телом. Ужас стал его давить, и подумалось, что это его смерть пришла.

Но тут из-под печи вылез навстречу темному другой, похожий, и они сцепились.

– Пусти! – рычал первый. – Я его задавлю!

– Не пущу! – отвечал ему второй. – Он все как полагается делает: ночевать попросился, еду мою ел! Не дам!

Они выкатились за порог и скрылись в темноте, треща кустами.

Движение вернулось к охотнику, он вдруг резко успокоился, как будто ничего и не было, и понял, что пришла пора идти. Слез с печки и подошел к остову колдуна попрощаться. Остов вдруг рассыпался со звоном косточек, словно пропел какое-то звучное слово.

И охотник внезапно вспомнил, что успел не только смежить веки, но и видел сон. А в том сне колдун подошел и наклонился над ним, словно он и не на печке лежал. Наклонился и долго глядел в лицо, словно ожидая, когда Федот наберет достаточно силы, чтобы услышать. А потом сказал всего одно слово: «Стром!»

И пропал…

– Стром! – вот что прозвенел остов, рассыпавшись, понял охотник. – Что за стром?

Он взял ружье, поблагодарил за ночевку и вышел за порог.

Темнота смыла с земли его сегодняшний входной след, зато серебряно светился на ее поверхности след вчерашний и вел через прогалину на моховое болото…