Текст книги "Пойди туда, не знаю куда. Книга 1"

Другая сторона

Охотник возвращался, привычно стараясь не затаптывать след. Он не хотел себе признаваться, но явление колдуна в его сон и требование возвращаться, потрясли его. Мы знаем сны, знаем бодрствование и знаем сны – не сны. Наука останавливается на этой черте: сон-бодрствование. И хотя у каждого ученого, кто имеет отношение к этой плоской картине мира, были собственные сны – не сны, это почему-то не тревожит их, не вселяет подозрение, что мир не укладывается в их удобную домовину…

Нас же, обычных людей, такое нарушение общепринятых, да еще наукой утвержденных представлений, тревожит. И охотника, хоть он и не подозревал о существовании науки, это тревожило. И даже пугало. Не должно быть так, чтобы один человек приходил к другому прямо в его сон!

Охотник возвращался, но теперь он не мог отделаться от ощущения, что колдун все время наблюдает за ним оттуда, откуда можно пройти и в его сны. Эти ощущения должны были сделать мир многомерным, но вместо этого они сделали его плоским, вот что тревожило!

До этого мир был объемным, он выглядел, как большой и полный жизнью, на любом расстоянии от тебя! А теперь вся эта красота превратилась в плоскую картинку на расстоянии вытянутой руки. А за ней, как за занавесом, кто-то ходил, подглядывал, просто брал кресло, садился и рассматривал, а при желании мог просунуть в щелку, которую ты считаешь мушками, бегающими в глазах от утомления, руку и потрогать тебя!

Беспокойство, словно яд, просачивалось в его душу, и горло его синело от горечи…

Это разозлило, и охотник выпятил челюсть и направил все силы на поиск. Ответ, как всегда в таких случаях, оказался прямо перед глазами. Точнее, перед ушами, если только у нас есть внутренние уши. Колдун, уходя, гулко хлопнул дверью, от чего, собственно говоря, охотник и проснулся. Колдун хлопнул дверью во сне. Значит, и дверь, и хлопок, и гул принадлежали сну и должны были умереть вместе со сном. Дверь захлопнулась, сон ушел, а гул оставался!

Он начал вглядываться в себя и обнаружил, что гудело какое-то сокровенное нутро, гудело не как струна, а, скорее, как топка печи при сильной тяге, как огонь в трубе. Словно и дверь, которой хлопнул колдун, была внутри него. Что это за труба?! И что за тяга внезапно появилась в нем? Что за тяга может перейти из мира снов в дневной мир?!

Он наблюдал эту тягу в себе, и беспокойство начало спадать, словно он нашел ответ. Но вдруг снова взорвалось чуть не страхом от мелькнувшего сомнения: а что, если это все еще сон?! Почему гул от хлопка дверью все не прекращается? Почему изба и вся деревня казались такими ненастоящими?! Может, и за двумя нарисованными порядками домов тоже ходят и наблюдают? И за деревьями, тянущимися вдоль дороги, тоже?!

Он принялся разглядывать дорогу и лес вокруг. Лес был настоящим, может, только чуточку живее, ярче и зеленее, чем обычно. Лес успокаивал, а дорога звала: «Вперед! Возвращайся!»

Охотник протянул руку и ладонью коснулся листьев ближайшего дерева. И дерево выпило его тревогу, да еще чуть ли не облизнулось: «Больше нет?»

Он засмеялся, мысленно назвал его лесиной и поблагодарил. Потом внезапно остановился и требовательно окликнул: «Стром!»

Но дерево осталось деревом, ни глаза, ни улыбка не прорезались в его коре, и охотник пошел дальше, к Черной речке.

След уверенно привел его к кострищу, где он сушил одежду, и даже вел дальше в сторону реки, но обрывался в нескольких шагах от нее. Обрывался, словно оставившего след выкинули из воды, потому что сам человек такой прыжок совершить не может.

Охотник в недоумении почесал затылок. Протер глаза ладонью, потом принялся чесать бороду и не заметил, как перебрался на грудь и бока. Постепенно все его тело начало зудеть, а он все стоял неподвижно, боясь неосторожным движением затоптать невидимый след.

Зуд стал нестерпимым, но внезапно прошел, как только он решился и начал стягивать сапоги и порты. Речка была неглубокой, но местами были бочажки, где вода доходила ему до подола рубахи. На другом берегу следа не было.

Он задумчиво отжал рубаху, оделся, обулся, закинул ружье за плечо и пошел по берегу вверх по течению. Шел, наверное, с версту, внимательно разглядывая берег, траву и кусты, но следа не было. Отсюда он в воду точно не входил. Тогда подумалось охотнику, что в реку он мог войти и со своего берега. Он нашел упавший через реку ствол и по нему перешел на другой берег.

Сначала шел вдоль берега, затем начал забирать шире и так отходил и отходил от реки, пока не вышел на ту тропу, по которой возвращался. Ни малейшего намека на след вверх по реке не было!

Он сжал зубы, повернул к реке и снова вернулся к кострищу. Все было по-прежнему. След обрывался в нескольких шагах от воды. Без колебаний охотник снова снял сапоги и порты, повесил ружье на шею, на него вещи, и перешел реку, в этот раз даже не замочив рубахи.

В тишине, которая заполняла его изнутри, оделся и пошел вниз по течению. Отошел с полверсты, перешел на свой берег и пошел обратно, к тропе. Следа и тут не было… Создавалось впечатление, что он сам умудрился пройти сквозь тот занавес, из-за которого наблюдают!

Но охотник упрямо выпятил челюсть, повернул и снова пошел к реке. Разделся и еще раз перешел на ту сторону, и только оказавшись на берегу, вдруг заметил старушку, неподвижно сидевшую на поваленном дереве. Старушка захихикала, когда он попытался прикрыться портами.

– Что, милок, дорогу потерял?

– Со следа сбился, – ответил он, надевая штаны.

– Ты погоди одеваться-то! – потребовала она. – Перенеси бабушку на ту сторону!

– Мне туда не надо! – мрачно ответил он, глядя на другой берег.

– Откуда ты знаешь, куда тебе надо!

– А тебе какое дело!

– А мне туда надо! Не ленись, уважь бабушку! Старые люди на совет догадливы.

– Тебе надо, ты и иди, – отрезал он, повернулся и пошел прочь от реки. Прошел пару десятков шагов и остановился в недоумении перед лесом: а куда идти-то? Просто назло бабке пойти вперед, не глядя? Почему надо бросить свое дело, только чтобы не делать того, что просят другие?

Почему-то эта мысль проняла его до самых глубин: причем тут бабка?! Помочь она, может, и вправду способна, но как она может помешать ему искать собственный след? Только одним способом: если я назло ей не буду его искать! Вот дикость!

Он повернулся, подошел к старушке и сказал, с поклоном:

– Прости великодушно за грубость. Расстроен я, след свой потерял. Мучаюсь…

– Ладно, ладно, милок, не сержусь. Перенеси-ка меня, может, я тебе подскажу, как след свой найти.

Он какое-то время смотрел в ее сморщенное личико, в сияющие веселыми искорками глаза, потом молча повернулся к ней спиной и наклонился. Бабку звать дважды не пришлось, она взлетела ему на спину как бывалая наездница. «На дураках воду возят» – подумалось ему, а в следующий миг внезапно появилась невесть откуда мысль: «Лучезарная ведьма!»

Мысль эта была настолько чуждой, что он не смог признать ее своей, потряс головой и пошел через реку, надеясь, что из воды сможет разглядеть свой след. В эту сторону он через реку еще не переходил. Но следа не было и так…

На берегу бабка нехотя слезла с него на землю: «Вот так бы и ехала до самого дому!»

– Некогда мне, бабушка, жеребцом работать, – ответил он.

– Что ты знаешь про когда и некогда! – воскликнула она. – Вот будешь искать всю жизнь не там, много времени сбережешь?

Он промычал в ответ что-то невнятное, в растерянности от этой мысли.

– Вот-вот, привык, что все в некотором царстве, в некотором государстве! А не хочешь побывать в некогдом часе, в несейчасном когда?

Это странное предложение повергло охотника в полное недоумение.

– Ладно уж, не ломай голову. Ты бабушке уважение оказал, теперь веселее пойдет.

– Как?

– Да так. Ты не с стой стороны реки свой след искал.

– Я и на той искал.

– И та не та.

– А где та?

– А попроси бабушку уважительно поучить уму-разуму, может, и подскажу!

Он задумался, глядя в ее лучистые глаза, потом натянул штаны, обулся, перепоясался, поставил ружье к дереву, повесил на него же охотничью сумку, подошел к ней, торжественно встал перед ней на колени, поклонился до самой земли и попросил:

– Матушка, поучи дурака уму-разуму!

Бабка, похоже, не ожидала такого и немножко опешила. Покачала головой и сказала подобревшим голосом:

– Сумел, хитрец! Ну, уважил, внучок. Ладно, слушай. Ты ищешь не с той стороны реки. Чтобы увидеть ту сторону, нужно зыркало.

– Что?

– Зыркало. Стекло такое, в которое зрят.

– Зеркало…

– Зеркало, но не всякое. Если хочешь его добыть, сделай так, как я скажу, ладно?

– Ладно.

– Ни в чем не отступи, будь верен каждому слову.

– Хорошо.

– Поди в село Лух на ярманку и возьми там, на ярманке, зыркало. Принеси сюда, опусти в реку и посмотри на нее из-под воды. След на той стороне еще есть. Все понял?

– Не дурак.

Бабка засмеялась и вдруг потребовала:

– Ну, неси обратно!

У охотника снова загудело нутро, словно полная огня труба распахнулась от самых ступней до макушки. Но он даже бровью не повел. Молча снял сапоги, потом штаны, повесил на шею ружье…

Ярманка

Пошагал охотник в село Лух, где проходила Ярманка. Долго ли, коротко ли шагал, встретился ему на пути офеня – коробейник. Поздоровкались.

– Куда путь держишь, охотник?

– Иду в село, на ярманку, за зеркалом.

– Так чего тебе так далеко ходить, купи у меня! У меня разные вершальца есть, бери, какое глянется!

– У меня денег нет.

– Обменяемся. Вон, видишь, пара горлиц летит, ты мне дичины на дорогу – я тебе вершало!

Снял охотник ружье, посмотрел на горлиц и подумал: «Бабушка велела зеркало на ярманке взять! Буду брать на ярманке!» – и пошел дальше.

К селу подошел, издалека услышал, как ярманка гуляет. В первой же лавке спросил, у кого зеркала есть. Ему показали богатую лавку. Зашел, спрашивает у сидельца, есть ли зеркала. Тот показывает большое зеркало:

– Рупь серебром!

Посмотрел, посмотрел охотник на зеркало, пошел на улицу. Глядит, у соседней лавки барин на коня садится, а у него что-то выпало на обочину. Барин ускакал, охотник подошел, смотрит, в траве серебряный целковый с императрицей лежит.

Взял охотник рубль и думает: «Бог дал, пойду, куплю зеркало!»

А умный человек в нем отвечает:

– Может бог, а может, и черт! Бабушка разве велела зеркало покупать? Бабушка велела зеркало взять.

– Что же мне, – отвечает охотник своему умному человеку, – воровать теперь?

Спрятал рубль и пошел дальше по ярманке. Ярманка гуляет. Народу много. Кто продает, кто покупает, а кто и ворует. Цыгане медведя водят, скоморохи пляшут и чудеса показывают. А посреди ярманки стоит столб строганый, салом мазаный, на нем, на самой макушке, тележное колесо, лентами украшенное, на колесе зеркало солнечным лучом по глазам бьет.

Зазывала под столбом кричит:

– Молодцы, удальцы, лихие силачи, кто до зеркала по столбу залезет, того и счастье, и девушки любить будут! Подходи, плати пятачок, унесешь счастья пучок!

Молодцы, один за другим на столб бросаются, но едва до середины добраться могут, слишком столб гладкий, да еще раскачиваться начинает и гнется под их весом. Прямо как конь-двухлетка сбрасывает!

– Вот мое зеркало, – подумал охотник. – Меня ждет! Как же до него добраться? Вон какие силачи не могут… Если меня ждет, должен быть способ!

Подошел к столбу, пощупал. А это свежая сосновая лесина, едва ободрали, еще живая.

– Больно тебе? – спросил охотник.

– Уже нет. – Отвечает лесина. – Я засыпаю. Давай поторапливайся, одного тебя жду!

Отдал охотник зазывале рубль. Тот аж руки развел:

– Где же я тебе с целкового сдачи наберу?!

Охотник снял ружье, сумку, одежду по пояс, отдал зазывале. Подошел к лесине, положил на нее руки, почуял, как она под ветром гуляет, вспомнил, как за яйцами по птичьим гнездам лазал, полез. Лесина качается, а он не борется с раскачиванием, наоборот, старается на раскачку лечь, как на льдянке с горок катаются. Лесина чует, что он ее понимает, не ломит силой, и сама его подхватывает, когда он срываться начинает. Да еще и дальше подталкивает.

Добрались они с лесиной до колеса, снял охотник зеркало, показал народу. Народ вокруг ликует, ему славу кричит, уважают охотника. Даже силачи головами кивают, честно победил!

Одной рукой взял зеркало, на другой по лесине скользнул на землю, поблагодарил ее за помощь, подошел к зазывале. Один зазывала не рад:

– Разорил ты меня, охотник!

– Не горюй, оставь рупь себе!

– Ох, лишку, – отвечает зазывала.

– А мне все равно лишний был!

– Ну, я тебе еще сгожусь однажды!

На том и расстались.

Пошел охотник обратно к реке. Встал на берегу на колени, опустил зеркало под воду, глядит. Сначала увидел облака, которые в зеркале отражаются. Облака как облака. А потом потоньше вещи различать начал, словно рябь перед облаками бежит. Пригляделся, а это и есть обратная сторона реки! Ее поверхность, только изнутри.

А по ней следы завихряются. Какие уже расплывчатые, другие посвежее. Тут птица проплыла, здесь лось перешел и попил, а среди них и его собственный след, как он плыл. И стала было память к охотнику возвращаться, что река эта глубока и широка была, плыть по ней ночью страшно… а на том берегу кто-то его ждет!

Но только стало его в этот поток затягивать, как вдруг появился в зеркале колдун:

– Погоди, молодец, рановато тебе на ту сторону! Погибнешь ни за грош!

Охотник аж отпрянул от зеркала.

– Чтобы туда ходить, много всего знать надо. Иди ко мне в ученики!

– Думать буду, – ответил охотник.

– Думай. А зыркало я пока заберу… чтоб не погубило, – и все пропало. Речонка бежит, дно видно. В бочажке пескари играют…

– Буду думать…

Думы

Легко пообещать думать. Все дети обучены этому с самого раннего детства, потому что взрослые постоянно требуют от них подумать. Дети не знают, что надо делать, когда надо думать. Поэтому они обещают: «Я подумаю». Я буду думать. Этот способ избегать жизненных сложностей мы освоили. И он остается на всю жизнь…

Труднее начать думать. Пообещал – и от тебя отстали. А ты можешь и не начинать. Просто убрал назойливую помеху в виде другого человека и живешь, как привык. Тем самым сохраняется ровное состояние того внутреннего потока, которым ты себя и сознаешь. Точнее, потоком ты, конечно, себя не сознаешь, но когда ты заглядываешь в себя, ты глядишь именно в этот поток. И осознаешь то, что видишь, собой. Не то чтобы: вот поток, и этот поток – я. А просто: это, что я сейчас вижу, я, и пойдите вы все от меня прочь!

Все, кто требует от нас подумать, вмешиваются в ровный ток этого Я и ощущаются насильниками. Чтобы выполнить их требование, нужно прекратить делать то, что делал, и начать делать то, что навязывают. То есть прервать себя и изменить, сделав поток и себя другим. Кому это понравится?!

Вот, к примеру, падает на тебя дерево или бык начинает опускать голову, глядя на тебя, тут ты сразу соображаешь, что надо поменять ток мыслей и придумать, как стать другим. А пока это делает человек, можно и не шевелиться. От человека отбиться легче. Особенно от родного!

От чужого сложней. Особенно от такого, который сразу пропал, и ему как бы ничего от тебя не надо. Как отбиваться, если задача стала только твоей, раз ты сам пообещал? Надо стать другим, вот что значит, начать думать о том, о чем просят. Может быть, вопрос надо поставить иначе: как научиться попадать в условия, когда им ничего от тебя не нужно, и ты вынужден думать сам? Впрочем, а многим ли нужно? Нужны ли мы хоть кому-то, кроме самых близких?

От людей отбиться легко. Как отбиться от дум, если они стали твоими? Отогнать думы может лишь человек редкой силы!

Увидев колдуна в зеркале, охотник оторопел и даже слегка напугался. Очень хотелось крикнуть: «Ты же помер! Я твои кости видел!»

Но зеркало пропало, пропал колдун, а с ним другая сторона реки и след. И сколько охотник ни смотрел на воду с берега, никаких следов на ней не было. Что называется, как вилами на воде писанное… Да и речка перестала быть темной и страшной, снова стала мелкой и прозрачной, так что видно было пескарей, играющих со струйками…

Охотник развел костер и долго сидел, глядя в огонь. Смутно шевелилось воспоминание, что надо подумать, но чем больше он смотрел в струи пламени, тем хуже помнил, о чем. Он даже словно задремал, не смежая глаз, но в какой-то миг его словно подкинуло: «Надо идти к колдуну!»

– С чего бы это?! – подумал охотник с возмущением, собрался, затушил костер и пошел в лес. На ходу думалось легче, мысли все были понятными и складывались в простые и очевидные рассуждения, в которых был явный смысл.

Идти учиться к колдуну – значит учиться на колдуна. Некоторые хотели стать колдунами, а Федот не хотел. Он хотел быть охотником. Чтобы быть колдуном, нужна особая, колдовская сила, у Федота ее не было. Быть слабым колдуном плохо, это в деревне все знали и рассказывали, как сильные колдуны забивают слабых. Еще один довод, чтобы не идти к колдуну. Опять же ученичество у колдуна – дело непростое и опасное. Опасностей Федот не боялся, но и напрасно в них лезть не любил. Хоть и Федот, да не тот! Зачем жизнью играть, если ему она нравится?! А с таким ружьем он теперь нигде не пропадет…

По дороге Федот настрелял дичины, снова развел костер, нарыл в берегу ручья глины, обмазал птицу прямо в перьях жидкой глиной и запек в костре. Когда глина спеклась, он рукояткой ножа разбил корку сверху. Черепки отделялись легко, снимая и влипшие в них перья. Под ними открывалась сочная, жирная, хорошо пропеченная птичья мякоть, словно положенная в глиняное блюдо.

Он съел ее, подсаливая понемножку, выпил оставшийся в глиняной чаше сок и снова уставился на огонь. Смотрел, смотрел на бесконечные струи пламени, выдуваемые из неведомого нижнего мира и мчащиеся в верхний, и снова начал задремывать. И тут же вскинулся: «Надо идти к колдуну!»

– Вот что такое: пока думаю на ходу, не надо к нему идти, а как в костер погляжу, так надо?!

Это так возмутило Федота, что он затушил остатки костра и снова отправился бродить по лесу. Те же сомнения навалились на него:

– Жить, как колдун, в избушке на отшибе, словно болотный сыч, знаться со всякой нечистью, ни друзей, ни любви! Даже поговорить вечером не с кем, не то что поиграть! Нет, это не жизнь! Да и зачем мне эта учеба?! Она вообще не мне, а колдуну нужна!

После этих размышлений пришло к Федоту неожиданное чувство, что он вообще-то хочет стать колдуном, но боится. Это его смутило: все же так разумно разложил, все встало на свои места, только делай! Откуда этот внезапный гость вылез? Из какой табакерки выпрыгнуло это ощущение?

Он снова остановился, сказал себе, что в ногах правды нет, развел костерок, уселся и задумался о том, как странно у него думается: чем яснее и проще он выкладывает доводы против учебы у колдуна, тем отчетливее проявляется желание стать колдуном! Что же такое думать?!

Тут до него дошло, что думать не должно быть тем же, что и решать. Просто потому что, когда я решаю – я решаю! А когда думаю – то думаю! Это было так очевидно и точно, что он какое-то время любовался красотой сотворенной им мысли. Потом задумался, мысль это или что-то другое, образ, к примеру. Или же это дума? Но дума – это что-то длящееся…

Тут он запутался и вернулся к мысли о том, что для того, чтобы стать колдуном, думать вовсе не обязательно, надо просто решить стать, и стать! То есть решать надо не для того, чтобы думать, а для того, чтобы действовать. Или быть. А что же думать?

– Ну, думать, это когда… – сделал он усилие, – когда я что-то делаю там, внутри… Вот, например, меня спрашивают, знаю ли я какого-то человека, я отвечаю: «Надо подумать!» И что делаю? Ищу в памяти! И если нахожу, что встречались с ним, то, значит, знаю. Вот что значит думать!

Это было следующим открытием, которому Федот обрадовался. Но что-то было в этом сомнительное, и это утомило его. Он снова засмотрелся на огонь, задремывая.

Огонь, словно река, на которую глядишь через узкое окошко костра, все убегал ввысь, и сознание охотника тоже все текло вместе с ним. А потом уж и он сам тек вместе с огнем. И они текли и текли, пока вдруг не коснулись там, в вышине чего-то жгучего. Охотника аж передернуло от этого прикосновения и отбросило прочь, словно ударом. Он слетел вниз, в тело, которое сидело перед костром с одной мыслью: «Надо идти учиться!»

Но как только ноги его почувствовали землю под собой, снова потянулись рассуждения о том, что надо быть полным дураком, чтобы так рисковать своей жизнью!

Тут охотник запнулся о корень, торчащий из тропы, и внезапно обнаружил, что не считает эти мысли своими. Это было странно, он вгляделся и понял, что это ощущение пришло потому, что теперь он наблюдает за мыслями словно со стороны. Как бы немножко не вернулся оттуда, куда занес его огонь. Мысли перестали быть им! Это не он думал, это мысли в нем думались, а какое-то рассуждалово рассуждало! И рассуждало правильно, со здравым смыслом, даже умно рассуждало.

«Рассудок!» – вдруг сообразил он. Рассуждать должен рассудок! Он и рассуждает. И рассуждать он так может сколько угодно и о чем угодно. И чем больше рассуждать, тем лучше он будет рассуждать, правильнее!

Но это все не имело значения, потому что решения принимает не рассудок!

– А кто же принимает решения? – задался охотник вопросом. – Похоже… все-таки я… Но как я их принимаю?

Тут начали разматываться перед его внутренним взором многоумные дорожки новых рассуждений, о том, как принимаются решения, будто его ноги шагали не по земле, а по этим дорожкам рассудка. И было в этом общении с землей что-то очень похожее на то, как уносила его река огня…

Но в конце огня, там, вверху ждало его то, что вышвыривало обратно с твердым решением без объяснений. А на этой земной дорожке под ногами были все объяснения без решений…

Это могло бы сломать голову, но лес распахнулся и дорожка уперлась в избушку колдуна. Ноги привели. Или земля притекла…