Текст книги "Преданная демократия. СССР и неформалы (1986-1989 г.г.)"

С ДРУГОЙ СТОРОНЫ к этому вопросу подошли «молодые социалисты», группировавшиеся вокруг журнала «Варианты». Он издавался кружком знакомых, который сложился еще в университетские годы и начал участвовать в нелегальной работе с 1976 года. В него входили A. Фадин, П. Кудюкин[7]7
  В 1973 году студенты исторического факультета МГУ И. Долуцкий, П. Кудюкин и А. Фадин выпустили стенгазету сатирического содержания, за которую Долуцкий был исключен из комсомола и университета, а другие участники подверглись взысканиям по комсомольской и административной линиям (так называемое дело Долуцкого). Кудюкин был инициатором сбора подписей в защиту Долуцкого. Так друзья попали в поле зрения КГБ. Несмотря на это, по окончании МГУ в 1976 году им удалось поступить на работу в престижный институт ИМЭМО, известный тогда как оплот вольномыслия. Кудюкин стал аcпирантом и писал диссертацию, а Фадин – младшим научным сотрудником. В начале XXI века Долуцкий вновь оказался в центре скандала как автор идеологизированного учебника истории, который был лишен Министерством образования грифа «рекомендовано».


[Закрыть], М. Ривкин, B. Чернецкий, Ю. Хавкин, И. Кондрашев. Группа «Вариантов» контактировала с диссидентами и членами зарубежных компартий.

Павел Кудюкин[8]8
  Павел Кудюкин в 1990 году стал депутатом Ленинградского районного Совета Москвы (избран при поддержке предвыборного блока «Демократическая Россия»), В 1991—1993 годах был заместителем министра труда РФ и занятости РСФСР (с июня 1992 года – заместитель министра труда). В 1994—1995 годах участвовал в организации Социал-демократического союза. Затем отошел от активной политической деятельности. Занимается исследовательской и преподавательской работой.


[Закрыть] так определяет свои взгляды того времени: «Левая социал-демократия с элементами революционной социал-демократии. Мы с Фадиным западное общество не воспринимали как что-то изолированное, оно было тесно связано с третьим миром. В этом отношении наша революционность была направлена как против СССР, так и против Запада, который имеет свои тупики, эволюционным путем не разрешимые. Хотя революция не связывалась для нас с насилием. Здесь была несомненная параллель с западными „новыми левыми“. Мы признавали, что в СССР кризис может привести к разрушительному насильственному взрыву. Мы стремились к тому, чтобы советская империя заменилась неким содружеством, чтобы возникла многосекторная экономика с государственным, самоуправленческим и частным секторами, переход к гибким формам воздействия на экономику – индикативному планированию. Нашими целями были экономическая демократия, свободные профсоюзы, политическая демократия в западном смысле и развитие прямой демократии на низовом уровне, возможность простым людям как можно больше участвовать в решении общественных дел»[9]9
  Здесь и далее воспоминания П. Кудюкина записаны во время беседы с автором 23 сентября 1994 года.


[Закрыть].

С «Вариантами» сотрудничал Борис Кагарлицкий, который в 1978 году стал издавать самиздатский журнал «Левый поворот» (первый номер вышел в 1979-м). В 1980 году журнал вышел под названием «Социализм и будущее». Взгляды Бориса Кагарлицкого могут быть определены как вариант еврокоммунизма.

Идеологический спектр обоих изданий был относительно широк – от правой социал-демократии до еврокоммунизма, хотя левосоциалистическая тенденция была доминирующей. «Молодые социалисты», как позднее стали называть издателей «Вариантов» и «Левого поворота», сходились на том, что необходимы реформы сверху под давлением снизу, придание социалистической модели большей эффективности и демократизма.

Эти идеи соответствовали официальной линии перестроечного руководства в 1985—1989 годах. Но именно поэтому они представляли реальную опасность для монополии КПСС на власть и ее преобразование. Особые опасения вызывали тактические планы «молодых социалистов». Они резко критиковали существующий строй, высказывая сомнения в его социалистичности, с надеждой всматривались в польский опыт, обсуждая возможности повторения подобных же событий в СССР. В качестве организационного ядра будущей революции они намеревались создать Федерацию демократических сил социалистической ориентации. Традиционные диссиденты уже давно не предпринимали попыток создания всесоюзных политических организаций. Не удивительно, что КГБ пошло на разгром «левых». Но идея создания левой Федерации, лояльной КПСС, но оппонирующей ей, осталась в «копилке идей».

В АПРЕЛЕ 1982 ГОДА были арестованы «молодые социалисты» Б. Кагарлицкий[10]10
  Борис Кагарлицкий был студентом ГИТИСа. В 1979-м он стал кандидатом в члены КПСС. Но КГБ выяснил, что подающий надежды студент ведет «двойную жизнь» диссидента-подпольщика, и в 1980-м Кагарлицкий был исключен как из кандидатов, так и из института. В 1990 году Кагарлицкий был избран депутатом Моссовета. В том же году он стал лидером Социалистической партии, но в силу ее маловлиятельности стремился вместе с другими левыми марксистами и синдикалистами (прежде всего А. Исаевым и А. Шершуковым) создать более мощную левую организацию – Партию труда. Этот проект также не удался. Кагарлицкий сосредоточился на исследовательской и журналистской работе – возглавил Институт проблем глобализации.


[Закрыть], П. Кудюкин, А. Фадин, Ю. Хавкин, В. Чернецкий, А. Шилков, а позже – М. Ривкин. В донесении Федорчука Андропову (формально уже не руководившему КГБ) говорилось, что арестованные «предпринимали меры к созданию в стране организованного антисоветского подполья в виде т. н. „Федерации демократических сил социалистической ориентации“ для активной борьбы с Советской властью, утверждая при этом в одном из „теоретических“ документов, что „… коммунизм советского образца – преступление против человека и человечества, а СССР – нравственный застенок миллионов“… Как выяснилось в ходе следствия, Фадин систематически передавал Майданнику, Шейнису, Ворожейкиной, Ржешевскому, Данилову, Ивановой, Скороходову различную антисоветскую литературу для ознакомления»[11]11
  См.: Урушадзе Г. Избранные места из переписки с врагами. С. 239—240.


[Закрыть].

Связь «молодых социалистов» с научной интеллигенцией, которая в свою очередь имела выходы на придворных либералов, могла расцениваться КГБ как поощрение последними создания «подрывной» организации по образцу польского КОС-КОРа. Поскольку двое арестованных (Фадин и Кудюкин) работали в ИМЭМО, их арест был использован противниками директо-ра института Николая Иноземцева для травли «гнезда ревизионистов». Конфликт в высшем экспертном сообществе СССР придал делу Фадина – Кудюкина дополнительный резонанс[12]12
  Подробнее см.: Черкасов П. ИМЭМО: портрет на фоне эпохи. – М., 2004. – С. 483—530.


[Закрыть].

Работу КГБ облегчала неопытность «молодых социалистов». Б. Кагарлицкий, А. Фадин и П. Кудюкин во время допросов сообщили сведения, которые позднее были использованы судом для «изобличения» М. Ривкина. Суд над «молодыми социалистами» был назначен на 12 февраля 1983 года, но отменен (в значительной степени в связи с заступничеством зарубежных компартий). По мнению А. Фадина, «Андропов… не хотел начинать царствование с громкого процесса»[13]13
  Урушадзе Г. Избранные места из переписки с врагами. С. 241.


[Закрыть].

Б. Кагарлицкий, А. Фадин, П. Кудюкин и другие участники группы были освобождены в соответствии с Указом о помиловании 25 апреля 1983 года, после того как подписали заявление об отказе от продолжения антисоветской деятельности. Решение о помиловании до суда было вынесено Президиумом ВС СССР (во главе с Юрием Андроповым) – уникальный случай в советской юридической практике. Не подписавший заявление М. Ривкин был в июне 1983 года осужден (семь лет лагерей и пять лет ссылки). Вызванные на суд над Ривкиным в качестве свидетелей «молодые социалисты» отказались подтвердить показания, способные изобличить подсудимого. Но показания, данные во время следствия, были использованы для его осуждения. Эти события наложили тяжелый отпечаток на отношения их участников. Кагарлицкий обвинял в происшедшем Фадина и Кудюкина. Ривкин, освобожденный в 1987 году, перед отъездом в Израиль в 1989-м выступил с резкими обвинениями против Кагарлицкого, Фадина и Кудюкина, но затем нормализовал отношения с двумя последними. Кагарлицкий отрицает справедливость обвинений Ривкина и утверждает, что вообще не знал его до ареста. «Дело Ривкина» неоднократно использовалось политическими противниками Кагарлицкого, Фадина и Кудюкина для их дискредитации. Поскольку участники событий продолжали активно участвовать в общественной жизни, их конфликт влиял на развитие общественного движения во второй половине 80-х годов[14]14
  Дело Кагарлицкого // Солидарность. – 1991. – № 12; Гласность. – 1989. – № 29; Беседы с П. М. Кудюкиным и Б. Ю. Кагарлицким.


[Закрыть].

Глеб Павловский, также «зачищенный» в апреле 1982 года (в эту волну арестов попало более ста человек), так комментирует этические проблемы, с которыми приходилось сталкиваться в начале 80-х: «Я не склонен делить диссидентов на „кошерных“ и „некошерных“. Меня больше травмировали телепокаяния видных диссидентов. Тем более, мое поведение тоже не было вполне „кошерным“. Я был арестован в январе 1980 года и поставлен перед выбором – посадка или эмиграция. Ни то ни другое меня не устраивало, поэтому я заключил с ними соглашение – прекратить вести общественную деятельность. Это соглашение я нарушил.

Апогеем моего диссидентства стала такая «журналистская авантюра» – мы с крыши фотографировали суд над Абрамкиным. А потом мне захотелось выразить свое отношение, и я камнем швырнул в окно суда. Меня преследовали, я прыгнул с крыши и сломал ногу. Милиция меня не нашла, я был прооперирован по чужому паспорту. Вскоре меня вычислили по оперативным данным, но доказательств у них не было. Они меня просто вызвали и сказали, что наши договоренности не действуют. Моя позиция становилась все более умеренной как раз в это время. Если бы я сидел тихо, меня, может быть, и оставили бы в покое, но я писал открытые письма вождям СССР. А тут решили присоединить к списку на зачистку. 6 апреля 1982 года была большая посадка. Дочистили «Поиски» и посадили «Варианты».

После ареста я дал показания на себя и тех, кто уже уехал из СССР. В итоге мне дали пять лет ссылки, но после года в тюрьме мне оставалось сидеть три. Уже в 1984 году, приехав в отпуск из ссылки, я застал диссидентское движение разрушенным. Люди эти существовали, продолжали жить, но среда исчезла».

Посадки 1982—1983 годов добили диссидентское движение и надломили многие характеры. Горстка оппозиционеров, державшая на своих плечах инфраструктуру диссидентства, устала быть героями. Когда перестройка откроет перед общественным движением новые возможности, большинство из них останется в стороне от активной деятельности. И те, кто вернутся к оппозиционной жизни, решатся на это после того, как неформалы сделают процесс необратимым.

РОЖДЕНИЕ ПОКОЛЕНИЯ ПЕРЕСТРОЙКИ

ВЗГЛЯДЫ БОЛЬШИНСТВА неформальных лидеров формировались вне связей с диссидентским движением. В этом отношении история левых диссидентов важна, но для неформалов нетипична. Первому поколению неформалов приходилось конструировать взгляды, опираясь на доступную открытую литературу. Последовательность фактов, становившихся известными человеку, во многом определяла его дальнейшее развитие на весь период. Дальнейшие факты уже сортировались этой матрицей. Либеральная матрица ставила на первое место ценность индивидуальной свободы.

Если человек был шокирован информацией о «преступлениях против личности» времен сталинизма, то страх перед повторением террора и подавления индивидуальности перевешивал угрозы социальных бедствий. В этом случае главным злом становился коммунистический режим, искоренение которого решало важнейшие проблемы общества. Если же сначала человек приходил к осознанию, что советское общество не соответствует идеалам социального равноправия, обнаруживал социальные язвы на его теле, то главное зло виделось в социальном устройстве, как правило – в эксплуататорском бюрократическом классе. Эта логика вела к социалистическим убеждениям, противостоящим как сталинизму, так и либеральному западничеству. Этот второй путь мы рассмотрим на примере основателей группы «общинных социалистов», с которыми мы часто будем встречаться на страницах этой книги. Они важны для нас еще и потому, что развитие их группы относится уже не к предыстории, а к истории перестройки. Они оказались неформалами первого поколения, первоначально практически лишенными связи со старшими товарищами по общественному движению.

Система идей «общинного социализма» была выработана в дискуссиях двух студентов истфака Московского государственного педагогического института – Андрея Исаева и Александра Шубина, автора этой книги. Так что дальше я иногда позволю себе говорить от первого лица. В наших обсуждениях-марафонах часто участвовал наш одногруппник Владимир Гурболиков. Истфак МГПИ был одним из оазисов вольномыслия, каких было уже немало в первой половине 80-х. Высокое качество гуманитарного образования сочеталось здесь с демократизмом – МГПИ был гораздо менее элитарным вузом, чем МГУ, студенты были ориентированы на подвижническую профессию школьного учителя. Эта среда была сродни разночинской и отчасти народнической по своим господствовавшим ценностям и психологическим стереотипам.

Конечно, обстановка в МГПИ не была диссидентской, здесь существовал полный набор структур авторитарного контроля за умами, характерный для доперестроечного СССР. Но в то же время в самый разгар андроповского времени на истфаке велись публичные дискуссии об «азиатском способе производства», ставившие под сомнение официальную историософскую схему, шла борьба между западниками и славянофилами, иногда выливавшаяся в открытые конфликты даже в профессорской среде. На этой благоприятной почве произрастали коммунарские, патриотические, либеральные плоды. Мы пошли по пути социалистической идейной традиции.

В становлении взглядов Андрея Исаева большую роль сыграл подпольный кружок, в котором он состоял с 1982 года, основанный юными радикалами Николаем Кузнецовым и Алексеем Василивецким в 1979—1980 годах и постепенно принявший марксистскую ориентацию (при этом Николай Кузнецов был плехановцем и антиленинцем). После возвращения из армии Андрей Исаев, «радикализированный» армейской обстановкой, настаивал на активизации работы кружка. Подпольное сообщество получило политизированное наименование «Оргкомитет Всесоюзной революционной марксистской партии (ОК ВРМП)» и даже внедрило своего человека (бывшего однополчанина Исаева) на завод им. Ленина. Здесь члены кружка (прежде всего Алексей Василивецкий) читали некоторое время «подрывные» лекции (вскоре администрация быстро прекратила доступ лектора к рабочим). Одновременно ОК ВРМП даже выпустил программный бюллетень в единственном экземпляре (его давали читать сочувствующим).

К середине 1985 года двадцатилетний Исаев прошел идейную эволюцию, уже включавшую несколько революций. Первые, еще детские свои политические пристрастия он характеризовал как стихийный анархизм, неприятие существующих порядков. Затем его увлекла стройность марксистского учения. Юношеский радикализм и темперамент придали марксизму Исаева левацкую направленность. Он считал необходимым бороться с мещанством и капиталистическими чертами общества сверху. Однако в институте, общаясь с оппозиционно настроенными товарищами (Алексеем Василивецким и Владимиром Губаревым), Исаев стал склоняться к идее революции против сложившегося режима.

Его оппозиционность укрепилась после призыва в армию. В 1983 году он считал, что в стране сложился диктаторский государственно-капиталистический режим, который может быть свергнут демократической социалистической революцией. По взглядам он был близок к идеям Владимира Ленина, изложенным в работе «Государство и революция». Идеи этого периода оценивались им позднее как антигосударственные, но и антианархические. В армии Исаев и его сослуживцы создали небольшой кружок, занимавшийся нелегальной пропагандой. Офицеры догадывались о его существовании и даже нашли секретную тетрадь с иносказательными записями оппозиционного содержания, но дальше устных обвинений в троцкизме дело не пошло[15]15
  Ранняя эволюция взглядов А. Исаева описана им в беседе с автором и воспроизводится по записи 1986 года.


[Закрыть].

В качестве легальной трибуны кружок использовал комсомольскую организацию, которая в результате стала действовать как профсоюзная, отстаивавшая права солдат.

Вспоминает А. Исаев: «Мы служили в роте охраны. Дедовщины там не было, но была эксплуатация всей роты как таковой. Через день ходили то в караул, то на стройку. „Офицер“ очень „рвал“ перед начальством – ему что-то обещали за досрочную сдачу объекта. Выспаться не давали. Поэтому солдаты засыпали прямо на стройке, падали, опаздывали везде. И все это трактовалось как нарушения, а комсомольскую организацию заставляли выносить взыскания. Я был в бюро ВЛКСМ. И тогда комсомольское собрание, признав нарушение воинской дисциплины у очередного проштрафившегося, вынесло „частное определение“ в адрес командования части о том, что солдатские нарушения являются следствием нарушения устава офицерами. Это вызвало свирепую реакцию, мы некоторое время вообще не могли собрать комсомольское собрание. Активность свою нам пришлось свернуть, но и командование посылки на стройку прекратило»[16]16
  Исаев А. К. Беседа с автором 21 апреля 1998 года.


[Закрыть].

После возвращения из армии Исаев под влиянием Кузнецова на некоторое время увлекся Плехановым (не в ущерб авторитету Ленина). Одновременно он размышлял над проблемой бюрократизации рабочего движения, когда реальная власть от имени рабочих переходит в руки вождей. Исаев считал необходимым периодическое свержение вождей в пролетарской партии. Но как избежать при этом расколов и распада организации? Ответ пришел с неожиданной стороны – обучаясь на историческом факультете, Исаев взялся готовить доклад о Сергее Нечаеве и задел тему бакунизма. Первое же знакомство с работами Михаила Бакунина показало, что этот теоретик решал как раз те проблемы, которые стояли перед Исаевым. По мере изучения бакунинских работ (начиная с фрагментов «Государственности и анархии», опубликованных в сборнике «Утопический социализм в России», и кончая собранием сочинений, выпущенным анархистами в 20-е годы) Исаев все яснее осознавал себя бакунистом. Первое время это не мешало ему считать себя также марксистом и ленинцем.

Возвращение Андрея Исаева спровоцировало острую дискуссию в ОК ВРМП, которая велась вокруг вопроса: «Могут ли рабочие контролировать государственный центр в социалистическом обществе будущего?»

Андрей Исаев привлек к спору в ОК ВРМП меня. Прежде ни в каких оппозиционных группах я не участвовал и представлял собой тип потенциального академического ученого. Мои однокурсники – участники ОК ВРМП первоначально не верили в возможность привлечения такого «научного червя» к оппозиционной активности. Однако научные поиски в это время как раз сделали из меня оппозиционера-одиночку, который жадно искал «братьев по разуму». Еще в школьные годы (в 1981—1982 годах) я пришел к некоторым крамольным выводам.

Из дневника А. Шубина, июнь 1982 года: «Мы очень недалеко поднялись от того фундамента, который заложили Маркс, Энгельс и Ленин. А время идет, и старый фундамент начинает кое-где давать трещины…»

Пытаясь рационально переосмыслить наследие классиков, превратить историю в точную науку, способную не только интерпретировать, но и прогнозировать события, я все в большей степени расходился с догматами официальной идеологии. Этому способствовали унаследованная от старших неприязнь к сталинизму, служба в армии, интерес к формационной теории, который очень быстро вывел меня на проблему бюрократии при социализме. Тогда же начались мои теологические поиски.

Из дневника А. Шубина, август 1982 года: «… Я впервые точно сформулировал свое представление о возможности Высшего разума. Его существование совсем не исключается объективными законами развития природы и общества».

Служба в армии способствовала быстрому развитию моих революционных настроений. Столкнувшись в армии с дедовщиной, я попытался применить революционную теорию на практике и создал подпольную организацию «молодых» против «дедов». Организация была раскрыта, и от серьезных травм спасло только то, что в этот момент меня в числе группы «строптивых москвичей» перебросили на другое место службы. Там история повторилась, но после нескольких драк все как-то улеглось. Я смог предаться научным размышлениям и даже написал курсовую работу. В армии я пришел к выводу о том, что для преодоления гипертрофии бюрократии в советском обществе необходимо разделение КПСС и создание двухпартийной системы. С этой, как потом оказалось, не оригинальной идеей я и вернулся из армии.

Андрей Исаев нашел во мне благодатный объект агитации, быстро разрушив его многопартийные иллюзии (две партии также будут бюрократическими). Для того чтобы начать разговор на «запретные темы», годился любой повод, любая тема, обсуждавшаяся на занятиях.

Вспоминает А. Исаев: «Как я тебя вовлекал в подпольную работу? Да ты начал вовлекаться сам. У нас разгорелась дискуссия о „Государстве и революции“ Ленина. Мы шли по улице, и на какое-то мое замечание об этой вещи ты ответил: „Ну, „Государство и революцию“ вообще можно воспринимать как антисоветское произведение“. На что я подумал: „Ого, чувак мыслит в нужном направлении. Нужно продолжать вести с ним разъяснительную работу“. После чего мы разговаривали где-то две недели, в основном на станциях метро. После чего я тебе сказал, что есть такая подпольная организация. Но тебя тогда волновала не столько организационная форма, сколько теоретическая дискуссия». Организационная форма тоже интересовала, но не подпольный кружок, а что-то более существенное.

Несколько позднее из армии вернулся еще один будущий участник кружка В. Гурболиков. Он придерживался марксистско-ленинских взглядов, но с интересом относился к восточной культуре и религиозным поискам таких мыслителей, как Лев Толстой и Леонид Андреев. К тому же он побывал в Северной Корее, и потому был кладезем информации о крайних проявлениях марксистской практики.

Вспоминает В. Гурболиков: «В армии у меня составилось четкое представление о том, что то, как строится общество здесь, – это совершенно неправильно. Что-то нарушено»[17]17
  Здесь и далее воспоминания В. А. Гурболикова записаны в беседе с автором 21 апреля 1998 года.


[Закрыть].

Как мы видели, подобный же декабристский эффект – осознание неприемлемости «системы» во время службы в армии – был характерен и для других участников «заговора». Разумеется, не все люди приходят в оппозицию через армию, и не все, кто проходит военную службу, обязательно дозревают до социальных выводов, но во всяком случае армия в 80-е очень способствовала созреванию революционеров.

Вспоминает В. Гурболиков: «Я тогда воспринимал это в религиозных терминах. Во мне многое было намешано, но я верил в Бога как смысл всего. Формула моя была такова: „Наука дает ответ на вопрос „как?“, а религия задается вопросом «почему?“ Это была вера в Абсолют. Но религиозным человеком я стал во многом в результате размышлений о несправедливости мироустройства.

Первым моим учителем был очень странный сверхсрочник Анатолий, который был верующим человеком. Мы с ним подружились, и он мне давал читать псалмы и официальные публикации на религиозные темы. Потом это стало известно КГБ, и стало предметом неприятного разбирательства.

Когда я вернулся домой, особенно после Кореи, я ждал контраста – после нищеты – богатства, после темноты – света, а увидел родственность двух режимов. Эта родственность ощущалась не только мною. Когда я переживал по поводу корейцев, заместитель парторга тихо так мне сказал: «А чего ты за них переживаешь, ты хоть знаешь, что у нас в стране творится?» Поскольку я служил в Ансамбле песни и пляски внутренних войск, я сталкивался и с КГБ, которое бдительно контролировало настроения среди выезжающих в командировки за рубеж, не останавливаясь перед провокациями. Сильное впечатление производили и картины тренировок внутренних войск, предназначенных для подавления волнений. Поэтому я не думал, что систему можно будет относительно бескровно победить. Но именно благодаря этому я не мог симпатизировать такой системе и стал таким стихийным анархистом».

После возвращения из армии Гурболиков знакомится с «подпольщиками» как бы вторично, поскольку до армии он был хорошо знаком лишь со мной. Мы участвовали в историческом кружке, где обсуждался «азиатский способ производства», и вместе писали тогда пьесу о Сальвадоре Альенде.

В. Гурболиков играл на гитаре и пел. Его пение было украшением студенческих посиделок, на которых «подпольщики» осторожно пропагандировали оппозиционные идеи. Песни, под стать идеям, тоже были «подрывными» – из диссидентского цикла Булата Окуджавы, из времен гражданской войны, из каэспэшного репертуара. Участники кружка интересовались и роккультурой, но здесь их привлекало прежде всего оппозиционное социальное содержание, поэтому любимой рок-группой был «Облачный край». Кружок общения, созданный троицей, был весьма притягателен как место духовного общения студентов и критического обсуждения советской действительности.

Вспоминает А. Исаев: «Володя пригласил нас сам к себе домой после моего доклада о баптистах, потом приглашал несколько раз. В конце концов мы даже заподозрили, а не является ли он агентом КГБ, и потребовали, чтобы он дал честное слово, что таковым не является. Он категорически отказался, чем вызвал новые подозрения. Но потом мы решили, что Володя – не гебист. Кагебэшники, по нашему мнению, дают слово, не моргнув глазом. „Я тогда посчитал, что давать такое слово – ниже моего достоинства“, – пояснил мне позже В. Гурболиков».

Разговоры о КГБ не были шуткой или игрой. Все воспринималось достаточно серьезно.

В. Гурболиков вспоминает, что после того как недоразумение выяснилось, друзья обсуждали перспективы своей подпольной работы и пришли к выводу о том, что скорее всего придется «пострадать за правду»: «Речь шла о красном терроре, о психиатрических репрессиях и о том, что может быть за то, чем мы занимаемся, даже за эти разговоры и чтение этих книжек. Они ушли, а я мыл на кухне посуду и ясно понял, что все очень серьезно, и что отступить некуда, что никуда уже не деться. Ощущение некоторой безысходности».

В ноябре 1985-го – июле 1986 года приятели находились в состоянии ежедневных многочасовых споров. Этому способствовало то, что мы с Исаевым устроились работать в ночную смену на телевизионный завод «Темп», где можно было спорить ночи напролет. Проанализировав отечественное общество, друзья пришли к выводу о том, что оно не является социалистическим и советским, что в нем присутствует эксплуатация, и эксплуататорским классом является бюрократия. Впоследствии была создана соответствующая формационная теория, рассматривавшая роль бюрократии с древнейших времен.

Естественно, встал вопрос об альтернативе бюрократической диктатуре. Юные теоретики оставались сторонниками социализма, то есть посткапиталистического общества. В тот период подпольные мыслители социалистического направления обычно обращались к опыту революции в поисках первичной ошибки, которая привела к отклонению общественного развития от правильного пути и последующему перерождению революционной партии.

Спор в ОК ВРМП оказался весьма кстати. Исаев показал мне текст одного из участников дискуссии, в котором утверждалось: «Если управители начнут зарываться, то вооруженные рабочие дадут им по ушам». Я написал статью «К вопросу об ушах», сохранившуюся в моем архиве. В этот период подпольные теоретики еще искали пункт перерождения революционеров где-то после 1917 года, лишь постепенно выздоравливая от иллюзий, которыми общество будет болеть несколько лет спустя. Отдавая дань этому антисталинизму, я писал: «В ходе контрреволюционного (и совершенно закономерного) переворота 1923—1938 годов принципы бюрократизма укрепились настолько, что дальнейшее „битье по ушам“ 1953, 1957, 1964 годов имело лишь один результат – всем стало очевидно, что сколько по ушам ни бей, они все равно вылезут.

На первый взгляд, этот экскурс не имеет отношения к точке зрения тов. Неизвестного: там же речь идет о вооруженных рабочих. Но этой грозной силе, если она последует по указанному тов. Неизвестным пути, придется контролировать гигантский склад, в который все ввозится и все, что не сгнило и не растащили, распределяется. Тонкие и неимоверно сложные правила его функционирования знают лишь бюрократы, только этим и занимающиеся. Чтобы контролировать их, вооруженным рабочим придется выделить из своей среды тех, кто только тем и будет заниматься. Вскоре в их сторону из склада потянется им одним ведомая тропинка и они сольются с классом-собственником. Об этом красноречиво свидетельствует опыт 1920—1929 годов». По ходу написания этого текста дата начала перерождения сдвинулась с 1923 на 1920 год. Этот сдвиг указывает на направление эволюции, которое приведет к отказу от марксистско-ленинских рамок идеологии.

Мы с Исаевым под влиянием как собственных исторических штудий, так и работ Михаила Бакунина и Георгия Плеханова (а также разговоров с плехановцем Николаем Кузнецовым) пришли к выводу, что большевики были обречены на перерождение, что причина сталинской «контрреволюции» крылась в фундаментальных особенностях марксистско-ленинской теории.

В марте 1986 года, когда начались публикации о жертвах сталинизма – большевиках-ленинцах, каждый из которых верно служил Сталину до последнего вздоха, Исаев спросил: «Послушайте, а кто эти революционеры, против которых совершался переворот в 1934—1938 годах?» Ни Сергей Киров, ни прочие деятели сталинского политбюро под это определение не подходили. Николай Бухарин и тем более Лев Троцкий, которого участники кружка уже тогда считали предтечей Сталина, на эту роль также не годились. Дата «переворота» со всей очевидностью переносилась к началу 20-х. Но здесь нам пришлось остановиться перед монументом Ленина, работа которого «Государство и революция» во многом питала наши идеи. Пути Господни неисповедимы. Незадолго до разочарования в ленинской гвардии был совершен первый подкоп под фигуру, более фундаментальную, чем сам Ленин. Занимаясь историей I Интернационала, Андрей Исаев обнаружил, какими беспринципными методами Карл Маркс вел борьбу против Михаила Бакунина. Все это настолько напоминало сталинизм, что сработал привычный стереотип – здесь пахнет бюрократией. К февралю 1986 года марксова модель социализма была «разоблачена» как совершенно бюрократическая. Далее рука потянулась к философским и экономическим глубинам марксова учения. Если проработка марксистской философии привела меня к выводам, сильно расходящимся с философской концепцией классиков, то Андрей напал на золотую жилу ранних произведений Маркса и принялся разрабатывать теорию отчуждения. Это спасло престиж: основателя «научного социализма» в наших глазах хотя бы как большого ученого вплоть до весны 1987 года, когда удалось с карандашом в руках прочитать «Капитал».

Авторитет Ленина в глазах членов кружка был окончательно разрушен после прочтения переданного В. Прибыловским «Архипелага ГУЛАГ» Александра Солженицына весной 1987 года. К этому времени мы уже не были и марксистами. Я принялся писать философскую работу «Ф. Энгельс и конец марксистской классической философии», которую потом зачитывал в пропагандистских целях участникам полуподпольных кружков. Я изобличал Энгельса в отступлении от философского монизма и историософских натяжках, по ходу формулируя собственные представления об основном вопросе философии, соотношении материи и психики, месте сознания в истории, отчуждении и других вопросах.

Таким образом, участники группы быстро прошли путь иллюзий, который официальная публицистика преодолевала в 1988—1991 годы. В то же время теоретики с истфака «отставали» от большинства диссидентской интеллигенции, поскольку продолжали оставаться социалистами. Впрочем, мы увидим, что либерально-западническая позиция также была проанализирована «общинниками» и отвергнута. Печальный опыт западнических реформ начала 90-х годов показывает, что отрицание либерального пути было небезосновательным.

В декабре 1985 года началась выработка модели «общинного социализма». В основе концепции лежала идея самоуправления. Оба «отца-основателя» пришли к выводу, что права трудящихся не должны опосредоваться ни бюрократией, ни буржуазией. Поскольку производство осуществляется коллективно, то и распоряжаться предприятиями должны коллективы (общины) трудящихся. Низовой ячейкой территориальной самоорганизации должна была стать община жителей начиная с собрания жителей дома. Эта идея вытекала из нескольких источников. Большое влияние на нас оказали «Ранние экономико-философские рукописи» Карла Маркса. Критика «отчуждения» была развита Исаевым при моем участии в концепцию преодоления отчуждения в самоуправляющемся коллективе. В 1987 году мы обнаружили, что эти идеи разрабатывались во множестве полуподпольных теоретических кружков. Мы были типичным явлением времени, и затем узнавали «братьев по разуму» по одному слову, своего рода паролю левых социалистов – «отчуждение».