Текст книги "Преданная демократия. СССР и неформалы (1986-1989 г.г.)"

Направление теоретических изысканий студентов истфака во многом зависело от учебной программы.

К каким бы занятиям они ни готовились, в центре внимания были возможности самоуправления и преодоления бюрократизма (позднее – и этатизма). В центре внимания оставались не только история, но и педагогика. Студентам повезло с преподавателем педагогики Н. М. Магомедовым, который устраивал экскурсии в различные экспериментальные школы и обсуждал на семинарах социальные темы.

Вспоминает А. Исаев: «Еще Николай Михайлович (Магомедов – А. Ш.) любил ставить острые задачи. Он нас послал изучать религиозных детей. Я тогда попал в молитвенный дом к баптистам и сделал на этот счет несколько сообщений, – вспоминает Андрей Исаев об осени 1985 года. – А потом мы ходили в „интересную“ школу на Бронной. Там были бассейны, столы с подогревом, УПК в Государственном радиокомитете и КБ. Мы напоролись на то, что большая часть детей была из привилегированных семей. Предложили Д. Олейникову сделать доклад об элитарной школе и использовали его обсуждение для постановки вопроса о неравенстве в нашем „социалистическом“ обществе».

Исаев написал реферат о самоуправлении школьников, который (как и реферат Олейникова) занял призовые места на студенческих олимпиадах 1986 года. Он доказывал, что школьников необходимо приучать к самоуправлению с детства. Эта идея соответствовала духу времени и могла помочь выйти в народ под благовидным предлогом педагогической работы. Весной 1986 года преподавательница школы № 734 обратилась к А. Исаеву (когда-то он учился в этой школе и жил по соседству) с предложением создать дискуссионный клуб «К человеку». Идея дискуссионного клуба как формы агитации уже обсуждалась «заговорщиками», и они приняли предложение. Работа клуба началась осенью. Весной Исаев читал в школе свой пропагандистский рассказ «Исповедь общественного насекомого», сравнивавший бюрократический социализм с муравейником, доклад о Сергее Нечаеве с намеками на коммунистов XX века.

Занимаясь педагогическими изысканиями, я подошел к проблеме самоуправления с другой стороны, нежели Исаев. Культурные стереотипы нынешнего авторитарного общества передаются по наследству от поколения к поколению. Я пришел к выводу о необходимости создания воспитательных коллективов, основанных на передовых достижениях педагогики. В реферате, посвященном этой теме, я писал, что «общественные учреждения должны интегрировать семью в союзе с коммуной путем здорового свободного соревнования».

Педагогическая община (коммуна) должна была стать авангардом социально-культурной трансформации общества. По мнению юных педагогов, социальные изменения должны были идти рука об руку с формированием нового сознания, культурной адекватности нового поколения новым отношениям. Как показали последующие события, этот элемент нашей идеологии оказался вторичным, и «общинники» были готовы бросить свою теорию в массы до того, как сформирован культурный слой, способный адекватно воспринять эти идеи. Педагогические эксперименты воспринимались нами как вспомогательное направление, поскольку социальная система была враждебна неказарменной педагогике и неизбежно разрушила бы ее очаги. Социально-политическая революция должна была расчистить место и для педагогических инициатив. (По окончании революционных событий конца 80-х – начала 90-х я вернулся к идеям педагогического поселения как анклава будущего социального устройства, участвуя в работе общины «Китеж».)

Пока теоретики вели поиск модели общества, которая могла бы обеспечить демократические и справедливые отношения в масштабах целой страны, а не одного «детского дома». Это должно было быть общество (социум), в котором будет отсутствовать господствующая олигархическая группировка, общество, контролируемое не олигархией (феодальной, буржуазной или бюрократической), а объединениями (сообществами, социумами) тружеников. То есть социализм.

В поиске ответа на вопрос о том, как может быть устроено новое социалистическое общество, как можно избежать перерождения, которое постигло прошлую попытку достичь такого общественного устройства, сыграли большую роль профессиональные интересы молодых историков. Изучение народнических идей и практики общинного самоуправления убедило нас в преимуществах общинного социализма для России (тем более что против этого не возражал и Маркс). Оба юных теоретика поддерживали идею рыночного социализма, но Исаев в большей степени склонялся к поддержке рыночных механизмов, а я – регулирующих, и даже предложил идею демократического планирования, когда все население и предприятия сдают информацию о своих потребностях и способностях в единый банк информации, специалисты которого вырабатывают единый план путем калькуляции этих данных. Исаев относительно быстро разрушил эту модель, показав, что точное описание свойств потребительской продукции в таких масштабах невозможно, оценка качества продукции спорна, а изменение потребностей во времени приведет к навязыванию потребителю ненужного ему продукта. Позднее, в 1987 году, «общинные социалисты» познакомились с работами Я. Корнай, подтверждавшими выводы Исаева.

В январе – феврале 1986 года Исаев склонялся к идее немедленной ликвидации бюрократической надстройки и революционного перехода к свободной конкуренции коллективизированных предприятий. Я категорически воспротивился этому, указывая на социальные последствия быстрого перехода к свободному рынку – расслоение коллективов, разорение предприятий, безработица и так далее. В этот период дискуссия больше всего приблизилась к либеральным выводам. Но не надолго.

В рукописи 1988 года я вспоминал по неостывшим следам событий, что тогда «засел за литературу о западных странах. Бюрократизм, психическая эксплуатация человека, подавление инакомыслия и, что самое главное, – неспособность решить проблемы стран третьего мира… Но одним стереотипом стало меньше – стереотипом принципиального отличия западной и восточной систем. Но стоило мне во время очередного спора начать резко критиковать капиталистическую систему, Андрей тут же согласился и перешел к другому вопросу. Мне даже стало обидно – оказывается, все это время он прорабатывал тот же вопрос».

В начале 1986 года мы согласились, что социализм будущего будет рыночным, но рынок при этом должен быть не свободным, а регулируемым. Самоуправляющиеся коллективы трудящихся и организации потребителей должны предварительно согласовывать свои интересы. Для таких согласований необходимо было бы создать федерации жителей (потребителей)и производителей (поэтому члены группы часто идентифицировали себя как «федералисты»). Для того чтобы система была работоспособной, Исаев предложил бакунинскую систему делегирования – формирование вышестоящих органов из делегатов нижестоящих с правом отзыва и императивным мандатом. Этот своего рода постоянно действующий референдум организованных групп был призван «растащить» корпоративный интерес бюрократии на интересы нижестоящих организаций и в то же время скоординировать их. Чтобы каждый орган был достаточно компактен и работоспособен, система предполагалась ступенчатой. (Несколько позднее выяснилось, что подобным образом были устроены Советы первых лет революции (хотя им не хватало стройности, что, по мнению «общинных социалистов», стало важнейшим фактором перерождения советской системы), да и вообще любые федеративные органы. С этого времени система делегирования стала одной из ключевых идей «общинников».)

Осознав себя в качестве рыночных социалистов, подпольщики начали изучать все, что можно было достать о восточноевропейских теоретиках рыночного социализма Э. Карделе и О. Шике. Но основное внимание обращалось на наследие народников, и прежде всего Михаила Бакунина. Это, впрочем, не означает, что все идеи, почерпнутые из литературы, принимались будущими «общинниками». Даже Бакунин, в наибольшей степени повлиявший на их взгляды в этот период, воспринимался критически и выборочно. Его революционная тактика и поэтизация революционного взрыва были признаны устаревшими. Это неудивительно, поскольку одновременно шло изучение практики российской революции. Философские поиски шли с учетом наследия Бакунина, но не в рамках его выводов. В то же время Бакунин завораживал яркостью образов и лозунгов, непривычным свободомыслием, поэтикой свободы. Даже не соглашаясь с ним, ему хотелось подражать, обрубая марксистские корни своих взглядов.

Еще зимой Исаев склонял меня к тому, чтобы присоединиться к ОК ВРМП. Весной 1986 года он пригласил меня на семинар ОК ВРМП, посвященный философии Э. Ильенкова. Но поскольку в марксистской философии я уже разочаровался, то и к участию в ОК ВРМП интереса не проявил. Бакунистские поиски Андрея Исаева также не вызвали поддержки в ОК ВРМП, и центр тяжести его теоретической работы переместился в микрокружок, состоявший из нас двоих и Гурболикова. Мы ходили по Москве, сидели в кафе и обсуждали проблемы общества, социализма, возможности политической деятельности в СССР.

Перенос активности Андрея Исаева вне ОК ВРМП привел к фактическому развалу этой организации. Часть ее членов углубленно занялась философией, А. Василивецкий и В. Губарев позднее участвовали в общинно-социалистическом движении. Мы с Исаевым продолжали свои ночные споры на заводе «Темп».

По выражению нашего напарника, мы напоминали братьев Стругацких, которые решили, что их роман ляжет в основу государственного устройства. (Точнее сказать, безгосударственного.) Это было своего рода сражение антиутопий, в котором мы не скупились на ярлыки. В конечном итоге позиции заострились настолько, что мы начали обвинять друг друга в ужасных замыслах порабощения трудящихся самыми разными новыми классами. Когда под утро я предложил некий выход из тупика, разгоряченный Исаев вскричал: «Это экономический маразм!» Взбешенный, я поехал домой и начал собирать материал в подтверждение своей версии. Но Андрей опять разочаровал меня. Когда, готовый к бою, я встретился с ним днем, Исаев сообщил, что, пожалуй, мы достигли консенсуса.

Суть разногласий, которые 23-25 июля 1986 года чуть не привели к разрыву между друзьями, заключалась в принципе построения координирующих органов. Исаев склонялся к идее преобладания отраслевых органов координации, подобных профсоюзам (синдикализм), а я считал предпочтительной территориальную координацию (коммунализм). Соответственной была и критика друг друга: я обвинял Исаева в намерении заменить государственную бюрократию профсоюзной, а Исаев меня – в стремлении насадить коммуны с натурализированным хозяйством. Выход был найден в сетевой структуре, когда каждый коллектив входит как в отраслевую, так и в территориальную федерацию, но при стремлении к формированию территориально-производственных комплексов (это должно было обеспечить демократический контроль за экономикой со стороны населения, ограничить глобализацию рынка и со временем сделать размещение производства более рациональным).

В НАЧАЛЕ 1986 ГОДА были разработаны и основные тактические идеи «подпольщиков». Авторы идеи чувствовали себя робинзонами в бескрайнем океане СССР. Необходимо было распропагандировать еще несколько человек, чтобы можно было создать агитационную группу.

Ключевой методикой пропаганды считалась ломка стереотипов, то есть разоблачение основных мифов официальной идеологии с постепенным заполнением образовавшегося вакуума альтернативными идеями.

«Отцы-основатели» перешли к осторожной агитации на семинарах, ломая стереотипы под видом академических дискуссий. Наступление на официальную позицию нравилось студентам, и молодые радикалы приобрели первую популярность, пока в качестве удачливых спорщиков с преподавателями. Одновременно троица искала организационные формы выхода из подполья.

Атмосферу дискуссий между приятелями передает листок бумаги, на котором друзья обсуждали во время семинара по педагогике проблему школьного дискуссионного клуба, вкрапляя в невинную тему намеки на вопросы, обсуждавшиеся во время «подпольных» разговоров:

«Гурболиков. Что такое школьный клуб как новая форма внеурочной работы?

Исаев. Ничего принципиально нового нет. Детские коммуны в стиле Иванова – то же самое (имеется в виду коммунарское педагогическое движение. – А. Ш.). Разница в том, что он при школе в соответствии с традициями и потребностями данной школы.

Гурболиков. Понимаешь, нужно точно определить, что мы имеем в виду. А то все формы работ – кружки и так далее – перечислены, ясны, разбиты в пух и прах, а что же, собственно, предлагается взамен конкретно?

Шубин. Конкретно – синтез их всех, а не сумма…

Исаев. Никому Магомет (преподаватель педагогики Магомедов. – А. Ш.) ничего сказать не дает. Всех вас он изведет под корень! (Справедливости ради надо отметить, что Магомедов покровительствовал «подпольщикам», и фраза Исаева связана с минутной ситуацией на семинаре. – А. Ш.) И вообще, «не давайте святыни псам и не мечите бисера своего перед свиньями, дабы они поворотившись к вам не растерзали вас». (Имеется в виду предложение Шубина изложить «общинную» идею в виде педагогического реферата. – А. Ш.)

Гурболиков. Шура! А может быть, пророк Исайя прав? И нам стоит объявить политическую стачку и отказаться от публичного чтения рефератов? Как истинные борцы, мы должны занять самую решительную, революционную позицию! Нет буржуазному либерализму! Нет кунинско-олейниковской реакции и тоталитаризму Горского (Е. Кунин, Д. Олейников, В. Горский – приятели «подпольщиков» по группе, скептически относившиеся к их «подрывной» активности. – А. Ш.)! Ура! За Родину! Вперед!!!

Шубин. Исайя не пророк. Политическая стачка исчерпала себя в 1979 году (в Никарагуа), на данном этапе – мы все вместе – не истинные борцы – леваков – на мыло…

Исаев…Пророк не роскошь, а средство социального продвижения – политическая стачка неисчерпаема как средство борьбы, но в данном случае неуместна. Вам обоим надо выступить, но в стиле: мы вскрываем проблемы и указываем основные пути разрешения. Никаких конкретных форм назвать не можем, да и не нужно (к ним привяжутся, а не в этом суть)… Горский очень опасен, с идеей клуба он знаком от меня, считает его практическим воплощением бакунизма. Видимо, будет драться…»

Последние слова относились уже не столько к школьному клубу, сколько к более общей идее дискуссионного клуба, который «революционные борцы» хотели создать для перехода к открытой агитации.

Было решено создать дискуссионный клуб, на котором легально обсуждать общественно-политические проблемы, постепенно прощупывая рамки дозволенного. Затем планы «революционеров» пошли дальше. При клубе необходимо было создать лекционное общество (ЛО), через которое агитаторы группы могли бы вести работу с рабочими и служащими. По мере успеха этой работы предполагалось создать трудовые общественные союзы (ТОСы) и развернуть с их помощью оппозиционную работу по образцу польской «Солидарности» – с демонстрациями, забастовками и так далее. Вся система некоторое время именовалась «Лотос». «Лотосы» должны были создаваться и в других городах страны, в результате чего должна была возникнуть всесоюзная организация.

Юные теоретики считали, что параллельно в условиях кризиса возникнет вооруженное движение против коммунистов («Антибюрократическая армия»), к которому «Лотос» не должен присоединяться, но которое может стать важным аргументом в давлении на власти (тактика либералов и умеренных народников в период народовольческого террора). Ненасильственный характер предполагавшегося оппозиционного движения сначала был обусловлен тактическими соображениями, осознанием мощи репрессивного аппарата, но позднее, в ходе философских дискуссий 1987 года, идеологи движения пришли к выводу, что ненасилие – дело принципа и что насильственное социалистическое движение приведет к тоталитарным результатам. Также предполагалось, что после первых успехов ненасильственной революции коммунистам удастся одержать победу. Основываясь на опыте революций в России, Никарагуа и Польше, молодые леваки полагали, что в ходе первого натиска удастся создать систему связей между различными гражданскими движениями и добиться большего уровня свободы, чем до революции. Это позволит затем перегруппироваться в полуподпольных условиях и нанести режиму окончательный удар где-то на грани веков.

Самое удивительное, что тактическая схема 1986 года была частично осуществлена. Во второй половине этого года был создан дискуссионный клуб и началась агитация, тогда же я начал работать в обществе «Знание», под прикрытием которого в 1986—1989 годах провел несколько сот лекций оппозиционного содержания на заводах и в учреждениях Тимирязевского района Москвы (в 1989—1993 годах жители этого района устойчиво голосовали против коммунистов). Союз оппозиционных социалистических политклубов был создан в 1988 году. В 1987-м началась пропаганда на предприятиях. В 1989-м установились устойчивые связи с рабочим движением. В 1988—1989 годах оппозиционное движение, в котором «общинные социалисты» играли одну из ключевых ролей, стало массовым. По счастью, не возникло никакой «Антибюрократической армии». Зато в части свержения коммунистического режима оппозиционеры даже переусердствовали. Впрочем, бюрократический режим, изменив форму, устоял.

Пока «общинные социалисты» продумывали стратегию создания революционного движения «из себя», старшие товарищи принялись формировать гражданское общество из того, что было.

ДЛЯ ТОГО ЧТОБЫ формирование гражданского общества было успешно завершено, его элементы должны были соединиться в целое. Соединить их могла только политизированная структура, переплетающая в единый травяной покров корни пробивающихся к небу травинок. Поле гражданского общества нужно было собрать воедино.

Эту задачу взял на себя Клуб социальных инициатив, возникший в Москве в сентябре 1986 года. Клуб не мог не возникнуть, так как для него созрела социальная ниша. Символично, что при его рождении в качестве повивальных бабок присутствовали практически все такие разные общественные течения: самое древнее неполитическое неформальное движение – коммунарское, осколки диссидентства, социологическая наука и даже «компьютерная революция». Точкой, где им суждено было сойтись, сначала стал Арбат.

М. В. Малютин рассказывает о Клубе социальных инициатив: «Началось все с того, что на Арбате была создана в 86– м году эта пешеходная зона… И это самим фактом своего возникновения создало некую новую среду для общения»[18]18
  Рассказ М. В. Малютина о Клубе социальных инициатив // www.igrunov.ru ‹http://igrunov.ru›


[Закрыть].

Здесь закипели дискуссии на темы культуры (пока без явного оппозиционного содержания). Рядом находился «красный уголок», где по инициативе программиста С. Патчикова был создан компьютерный детский клуб «Компьютер» на базе районного детского клуба «Наш Арбат». Компьютеры предоставил Гарри Каспаров, купивший их после очередного матча с Анатолием Карповым. Это было первое в Москве скопление персональных компьютеров, доступное простым гражданам. Никакой политики в этом начинании пока не было. Программисты писали программные продукты, дети осваивали первые виртуальные игрушки. Но в удобно расположенный клуб стали заходить люди, искавшие общественного «дела». Так сказать, «на огонек». Образовалось несколько секций клуба «Наш Арбат» – компьютерная, театральная, художественная.

«Там собирались всякие новаторы – педагогические, общественные»[19]19
  Рождение неформальского движения. Беседа В. Игрунова и Г. Пельмана. // www.igrunov.ru ‹http://igrunov.ru›


[Закрыть], – вспоминает математик и социолог Григорий Пельман.

Пельман пришел в «Наш Арбат» по компьютерной линии – у него был один из первых в Москве ноутбуков, подаренный знакомым швейцарским математиком О. Парно. Профессор Парно был троцкистом, и через него к Пельману стали приезжать французские троцкисты, готовые работать на дело русской революции. Сначала они привозили антисталинскую литературу, затем стали знакомить неформалов и левых диссидентов.

Г. Пельман вспоминает: «У была интересна картотека, они вели мониторинг западной прессы, приходили и говорили: „А ты знаешь такого Кагарлицкого?“ – Отвечаю: „Нет, не знаю“. – „Давай, мы тебя познакомим“[20]20
  Там же.


[Закрыть].

Троцкисты контактировали с кругом «Поисков», от которых теперь остались посиделки на квартире М. Гефтера. Вероника Гарос («Веро») познакомили Г. Пельмана с Б. Кагарлицким и Г. Павловским. Павловский «подтянул» в Москву своего старого товарища В. Игрунова.

Вспоминает Г. Павловский, который был в то время связным с кругом либеральной интеллигенции, собиравшимся у Гефтера: «Квартиру тогда посещали Левада, Шейнис, Лен Карпинский и другие будущие участники клуба „Московская трибуна“. С соблюдением всех правил конспирации стал наведываться Юрий Афанасьев – s качестве связного от советника Горбачева Черняева, за которым стоял Александр Яковлев. Через квартиру Гефтера прокручивались вопросы, интересовавшие либеральное крыло Политбюро, включая Горбачева, – например, нужно ли выпускать фильм «Покаяние». Из участников обсуждения фильма не видел никто».

Кагарлицкий к этому времени воссоздал небольшой кружок, собиравшийся в каморке лифтера – новом месте его работы. Туда ходил М. Малютин, кандидат в члены КПСС. В «лифтерку» заходил В. Корсетов, студент-историк, работавший на заводе и потому располагавший реальными знаниями о производстве. Впрочем, у него были и свои выходы на диссидентскую среду. Общими знакомыми кружок в «лифтерке» был связан и с другими кружками подобного рода. Кагарлицкий, благодаря своему знакомству с Р. Медведевым и некоторыми зарубежными социалистами, интересовавшимися судьбой бывших «молодых социалистов», получал тамиздат, что привлекало к нему «ищущую» интеллигенцию.

Приход бывших диссидентов обогатил Клуб социальных инициатив политическим опытом. Но клуб стал не новой диссидентской группой, а организацией нового типа. В отличие от лидеров других группировок, появившихся в это время, клуб поставил своей задачей не убедить остальных в своей правоте, а перезнакомить «неформалов» между собой, создать сеть координации общественного движения.

По-настоящему Клуб социальных инициатив начался с горы писем.

Один из основателей клуба Глеб Павловский вспоминал: «Первое, что я увидел, когда вошел, – это была гигантская куча писем. Для меня как для диссидента и человека с историческим образованием это было очень сильное впечатление. Советская власть тщательно оберегала нас от писем трудящихся. Это был охраняемый стратегический ресурс. Я кинулся к этим письмам. Над ними уже трудился Боря Кагарлицкий».

Эти письма имели такую историю. В рамках политики «нового мышления» был создан официальный Фонд за выживание человечества с участием Велихова. Горбачевцы подумывали, что это будет площадка сближения с США, туда записали множество официальных деятелей двух стран, включая американских сенаторов и академика Андрея Сахарова. В рамках этого фонда планировалось поддерживать всякие творческие начинания. В частности, была высказана для обсуждения идея строительства города будущего – как бы он мог быть устроен. Вот в рамках этих обсуждений новосибирский энтузиаст поддержки балета Геннадий Алференко написал статью, которая даже привлекла внимание Горбачева.

Точнее, сначала статья попалась на глаза Раисе Горбачевой, которой понравилась идея поддержки социальных изобретений, высказанная в статье. Михаил Горбачев поддержал создание при «Комсомольской правде» Фонда социальных изобретений. Алференко оперативно создали возможности для работы в Москве.

Фонд социальных изобретений мог стать структурой отбора идей, лабораторией реформ, привлекающей интеллектуальный потенциал местных энтузиастов, а возможно – и центром выстраивания структуры гражданского общества, лояльной Горбачеву. Но не стал. Во-первых, Горбачев вообще мало заботился о создании своей партии за пределами КПСС (что станет одной из причин его дальнейшего поражения). Во-вторых, Алференко оказался непригодным человеком для сложных политических игр. Он сторонился «опасной» политики, предпочитая бизнес. «В 1987 году он ходил вокруг встречи неформалов в клубе „Ударник“, но войти в здание так и не решился» – вспоминал позже Г. Павловский. В следующий раз Алференко влез в политику только в 1989 году, участвуя в организации американского турне Бориса Ельцина[21]21
  Суханов Л. Три года с Ельциным: Записки первого помощника. – Рига, 1992. – С. 87.


[Закрыть]. А в 1986-м официальная структура Алференко не взяла на себя миссию поддержки социального изобретательства, которая могла бы придать его фонду исторический смысл, и история протекла мимо официальных структур.

Письма, пришедшие в ответ на статью Алференко в редакцию «Комсомольской правды», хотелось как-то обработать – а вдруг там содержатся какие-то интересные «социальные изобретения». Алференко не стал этим заниматься, собственных сил для этого в редакции не было, и тогда обозреватель Валерий Хилтунен[22]22
  Валерий Хилтунен прошел путь от юного участника коммунарского педагогического движения до матерого журналиста «Комсомолки». До сих пор неутомимый Хилт разыскивает различные проявления общественной активности и рассказывает о них другим. (См. Шубин А. В. От «застоя» к реформам. – С. 526—527.)


[Закрыть], который знал цену таким письмам, решил передать их социологам-неформалам. Они перетащили на Арбат семь пятидесятикилограммовых мешков с корреспонденцией «Комсомолки».

Вспоминает Г. Павловский: «Хилтунен всю жизнь искал ростки нового и их поддерживал. А лучший способ поддержать – это об этом написать. Тут пришел вал писем. Что с ними делать? Хилтунен предложил „Нашему Арбату“ взять письма на обработку. Компьютерщики на каспаровской технике занимались компьютерным обучением, значение которого мы тогда не очень понимали, а неформалы разбирали письма. Мы читали эти письма, группировали их. Я выходил через них на различные группы». Пельмана как социолога увлекли письма, и Хилтунен мог с чистой совестью заняться еще чем-нибудь интересным. Дело потянул Пельман, который создал в «Нашем Арбате» секцию по обработке писем.

Письма открыли «отцам-основателям» Клуба социальных инициатив бескрайний мир народной инициативы. Подавляющее большинство инициатив, вышедших тогда на клуб, представляли собой или типичные группы старого неформального движения, которые не желали политизироваться и просто хотели обзавестись контактами в Москве. Было много людей с идеями-однодневками или не социальными, а техническими изобретениями вроде необходимости высаживать строевой лес вдоль железной дороги, чтобы можно было спиливать и загружать его с помощью специальных поездов. Большинство авторов писем не были готовы бороться за воплощение своих идей в жизнь и тем более рисковать ради этого. Как только выяснялось, что речь идет об оппозиционной политической деятельности, респонденты прекращали контакт. Но и в этих условиях коэффициент полезного действия работы с письмами был очень велик. Они позволили создать костяк широкой системы контактов. На эту сеть инициативные люди уже выходили сами через общих знакомых и по собственной инициативе.

Клуб на Арбате унаследовал социальную микросреду неформального движения, которая разительно отличалась от диссидентской.

Г. Павловский вспоминает: «Разница между диссидентской и неформальной средой для меня была абсолютной. Когда в 1986 году я обнаружил неформальную среду, для меня это был совсем другой мир. В философии диссидентства сама возможность существования этого мира исключалась.

В 1986 году я нашел живое опровержение характерной для диссидентства концепции противостояния – живую среду вне этих двух полюсов, претендующих на монополию. Эта среда была третьей и не нуждалась в том, чтобы позиционировать себя в отношении двух других. Причем было очевидно, что она существовала уже долго, не первое десятилетие».

Приход бывших диссидентов, отрицавших традиции диссидентства, предопределял изменение характера работы. Политикам было тесно в «Нашем Арбате». «Мотивом создания Клуба социальных инициатив был распад клуба „Наги Арбат“ в его прежнем качестве. Каспаров выбил помещение для клуба „Компьютер“, он переезжал. А чем должен был остаться клуб „Наш Арбат“? Районным культурным очагом с шестидесятническим налетом. Ах, Арбат, мой Арбат. А хотелось политически укрупнить это дело». Словосочетание «социальные изобретения» преобразовалось в политическое «социальные инициативы». В этой метаморфозе тоже чувствуется политический подтекст. Мы не изобретатели, мы собиратели инициативных групп и их идей.

Первое свое мероприятие клуб провел в октябре 1986 года – это было обсуждение проекта закона о кооперативах с приглашением видных социологов из Советской социологической ассоциации – Т. Заславской и Л. Гордона (у которого Г. Пельман был аспирантом). «Они легко откликнулись, пришли, и с этого началась у нас большая дружба с Советской социологической ассоциацией. Это тоже была большая самостоятельная история, и это был наш большой зонтик»[23]23
  Рождение неформальского движения. Беседа В. Игрунова и Г. Пельмана. // www.igrunov.ru http://igrunov.ru


[Закрыть]. При обсуждении приходилось пользоваться эзоповым языком. «Что будет, если джинн выйдет из бутылки?», – ставила вопрос Заславская, имея в виду то ли рыночную стихию, то ли общественное движение.

Сопредседателями клуба стали Г. Пельман, Б. Кагарлицкий, М. Малютин и Г. Павловский. Президентом стал Пельман.

Вспоминает Г. Павловский: «Но президент был аксессуаром клуба, не имевшим дополнительных прав. Мы ходили в ноябре в райком и потребовали помещение для клуба. И с нами разговаривали. Нам дали возможность собираться в зальчике на Волхонке. Мы чувствовали себя в своем праве – как советские люди».

Клубу помогли и связи Пельмана с президентом Советской социологической ассоциации Татьяной Заславской, у которой он когда-то учился. Она стала патронировать клуб. Г. Пельман вспоминает: «Мы вели себя очень непринужденно, используя наш контакт с Советской социологической ассоциацией, часто заходили в разные райкомы комсомола и райкомы партии, говорили: „Мы за перестройку, мы за гласность, мы хотим работать, дайте нам помещение“. И тогда Ленинский район, райком партии, предоставил нам возможность проводить наши мероприятия в Доме культуры „Промстройматериалы“ на Волхонке, где сейчас музей Глазунова… Надо сказать, что помещение – это был в то время основной ресурс»[24]24
  Там же.


[Закрыть]. Еще одно полуподвальное помещение было у клуба в детском клубе, куда перешел работать Пельман.

Вспоминает Б. Кагарлицкий: «В это время мы не осознавали, насколько по-разному смотрим на проблему. Оба хотели, чтобы была какая-то точка общения, которая способна приманивать людей определенного типа и создать более широкую общественную среду, открытую на границе легальности и нелегальности. Это позволило бы затягивать и статусную интеллигенцию типа академика Заславской, и люмпен-интеллигенцию, вытесненную из официальной системы, вроде меня. В итоге я хотел создать что-то вроде польского КОС-КОРа, чтобы выйти на широкие массы, уже не чисто интеллигентские. Статусная интеллигенция может собрать людей легально, а мы – взять на себя организационную работу. Параллельно велась работа такого же плана клубом друзей журнала „Эко“, где инициатива исходила как раз от статусных. Из этого в 1987 году выросла „Перестройка“. Я хотел, чтобы это была сеть клубов социальных инициатив, которые не имели бы явной идеологической окраски. Люди должны были перезнакомиться на этом открытом месте. Что и произошло»[25]25
  Здесь и далее воспоминания Б. Ю. Кагарлицкого записаны в беседе с автором 30 октября 1999 года.


[Закрыть].