Текст книги "Ее андалузский друг"

– Кто из нас съедет, ты или я? – спросил он.

– Ты. – Ее ответ последовал слишком быстро.

– Нет, съедешь ты – это моя квартира. До того я буду спать в кабинете.

Оторвавшись от косяка, Ларс зашел в кабинет, взял сумку и фотоаппарат.

Когда он проходил мимо гостиной, Сара стояла у окна, обняв себя за плечи.

– Что случилось? – спросила она чуть дрожащим голосом.

Не ответив, он хлопнул входной дверью.

Войдя в свою квартиру на Виттстоксгатан, Йенс опустился на диван. Он так надеялся перевести дух. Однако отдыха не получилось.

Некоторое время он смотрел в потолок, прислушиваясь к глухому звуку транспорта на Вальхаллавеген. Не в силах усидеть на месте, поднялся, открыл окно, подошел к кладовке в кухне, достал лук и колчан со стрелами.

Квартира имела площадь сто тридцать пять квадратных метров. Йенс снес большую часть перегородок – ему хотелось воздуха и простора, хотелось стрелять из лука.

В дальнем конце того, что по изначальному плану было гостиной, стояла большая круглая мишень, сделанная из тростника. Со своего места в бывшей столовой Йенс стал выпускать стрелы сериями, по пять штук. Стереоустановка играла сальсу семидесятых – двое суровых парней в широких белых брюках пели по-испански о мужском одиночестве и о девушках с большой грудью. Между сериями Йенс пил пиво. Когда надоело пиво, перешел на виски, продолжая стрелять. Потом ему надоела сальса, потом всякая музыка вообще, потом надоело виски, и он перешел на коньяк. Пострелял еще, потом ему все надоело, он бросил лук и стал делать отжимания, пока не заболели руки.

Йенс как никто знал в себе эту привычку – никогда не испытывать удовлетворения, сколько бы он ни заполнял свое время музыкой, спиртным или тем, что в тот момент было под рукой. Ему всегда хотелось еще – душа требовала новых ощущений. Мама назвала бы его избалованным, папа – наркоманом. Пожалуй, они оба попали в точку.

Он связался с русскими, сообщил, что товар задерживается. Они ответили, что это его проблемы: они хотят получить свои штучки в условленное время. И дали Йенсу неделю – после этого им положена скидка за задержку, а Йенса ждет такая взбучка, после которой ему придется полежать в больнице.

Лежа на спине на ковре, он прокручивал в голове одну и ту же мысль: как ему найти Арона или Лежека, которые, в свою очередь, могут сказать ему, где найти Михаила.

Поднявшись, он поставил вариться кофе и взялся за дело. Однако выяснилось, что найти Арона не так просто, как можно себе представить. Йенс перепробовал все способы. Сначала он проверил всех Аронов в Стокгольме, затем по всей стране – через справочные и различные поисковые системы. К утру он успел переговорить с полицией, налоговой инспекцией, местной администрацией и всеми возможными инстанциями. Однако у него не было ничего, кроме имени. Имя и словесный портрет. Арон, возраст около сорока лет, угловатое лицо, черные волосы… Манеры джентльмена. На этом далеко не уедешь.

Когда они прощались, Арон упомянул Стокгольм, однако ничто не указывало на то, что он все еще находится в городе. Возможно, он живет где-то в другом месте, может быть, за пределами Швеции. Стены надавили на Йенса. Он подумал о Лежеке. Говорил ли тот что-нибудь? Нет. Но, может быть, Терри? Каменная статуэтка – может быть, это зацепка? Что он такое говорил? Что-то типа того, что продает подобные вещицы.

Ларс стал искать ссылки на каменные фигурки в Интернете. Безрезультатно. Позвонил в Этнографический музей, попытался описать статуэтку, которая в его глазах выглядела как кусок камня. Женщина на другом конце провода излучала желание помочь, но все оказалось бесполезно. Йенс распечатал адреса всех художественных и антикварных магазинов города, всех этнолавочек – получилось несколько страниц.

Выйдя из квартиры и купив сигареты вместо жевательного табака, Йенс отправился в город на поиски Арона, Лежека, Терри и каменных статуэток. Он ездил из одного конца города в другой, шел пешком, садился на автобус и на метро, заходил в магазины, задавал один и тот же туманный вопрос, получал в ответ одно и то же «нет», рыскал без всяких результатов. Ничего другого он и не ожидал, пытаясь внушить себе, что просто гуляет, что это всего лишь отпуск, необходимый ему после всех событий последних дней, однако самоуговоры не помогали. Дни уходили, он все больше впадал в стресс.

– София, ты хорошо проводишь время в своем пригороде? – спросил он ее по телефону.

Всю дорогу в машине до Бископсудден она убеждала себя не нервничать. Однако тревожное чувство сжимало горло. Она не хотела… Примерно такое ощущение не покидало ее. «Я не хочу…» Однако все обстояло совсем не так просто. Одна часть ее существа хотела встречи, а вторая чувствовала, что должна пойти туда. Не то чтобы кто-то ее вынуждал – просто встреча носит обязательный характер и отказаться от нее нельзя.

Но вот София увидела его. Гектор ждал ее, стоя на мостках, и, несмотря на все то, что она теперь знала о нем, его появление успокоило ее. Как обычно, он сам позаботился о том, чтобы их общение протекало легко и приятно, так что она могла расслабиться, – словно чувствовал, что именно ей необходимо.

У мостков стоял катер, большой и широкий, с открытым капитанским мостиком. На боку красовалась надпись «Бертрам 25».

Они отдал швартовы, мотор загудел, и Гектор повел катер через канал. София посмотрела на набережную, откуда сама пришла: на парковке стояла машина «Вольво», внутри ее сидел мужчина.

Миновав канал и выйдя на простор, Гектор пустил катер на полную скорость по блестящей на солнце воде.

Когда они проплыли минут пятнадцать, он сбавил скорость и завел катер в пустынный залив. Узнав глубину при помощи эхолота, бросил якорь и отключил мотор. Вода плескалась о борт, где-то за кормой мимо них прошла яхта – люди, сидевшие в ней, стали махать им руками, София помахала в ответ. Гектор с сомнением поглядел на машущих людей, повернулся к ней.

– Зачем они так делают?

София прочла в его глазах раздражение – словно он считал, что машущие люди ведут себя нелепо. Она лишь улыбнулась его реакции.

– Ты сказал, что хочешь что-то показать мне. Вот это? – спросила она, показывая на шхеры, окружавшие их.

Мгновение Гектор размышлял, потом покачал головой и поднял сиденье, достав из-под него сумку, а из нее – два фотоальбома в кожаных переплетах, темно-зеленый и темно-коричневый с золотым обрезом. Держа их в руках, уселся рядом с ней.

– Ты сказала, что хотела больше узнать обо мне.

Он открыл первую страницу в темно-зеленом альбоме. Первый снимок был сделан в шестидесятые годы – на нем была изображена нарядно одетая пара, стоящая перед Испанской лестницей в Риме.

– Это мой отец Адальберто, ты с ним знакома. А рядом с ним – моя мать Пия.

София стала рассматривать эту пару. Вид у Пии был счастливый – не только ее лицо, но и вся ее фигура излучала гармонию. Она держалась прямо, но при этом свободно – красивая женщина, привыкшая к своей красоте. Адальберто с пышной шевелюрой выглядел гордым и довольным. София снова перевела взгляд на Пию. Средиземноморский загар очень шел к ее светлым волосам. Она выглядела, как шведский идеал красоты тех времен.

Гектор перелистал альбом дальше, показал детские фотографии себя, брата и сестры. Рассказал о своем детстве на юге Испании, об одиночестве после смерти матери, об отношениях с отцом, о друзьях, недругах, чувствах и вытеснении чувств, об отношениях с другими. София слушала, не дыша.

Он показал на фотографию, где самому ему было лет десять, – вместе с братом и сестрой, все трое одеты индейцами, смеются, глядя в объектив.

– Они взяли от жизни все самое лучшее, мои сестра и брат. У них есть семья, дети, они нашли спокойную гавань. А я – нет.

Казалось, Гектор задержался на этой мысли, словно только что произнесенные слова обнажили реальность, к которой он ранее не желал прикасаться. София смотрела на него. Ей нравилась в нем именно эта сторона, его склонность к размышлению – глубина, в которой он сам не желал признаваться.

Гектор перевернул страницу. Снимок его сестры Инес в возрасте пяти лет с куклой в руках. Гектор улыбнулся. Новая страница. Он просиял, увидев себя, стоящего навытяжку перед деревом, – одного переднего зуба во рту не хватает. Он указал пальцем на фотографию.

– Это у нас в саду – я даже помню, когда это было снято. Зуб выпал, когда я упал с велосипеда, а друзьям я наврал, что мне его выбили в драке.

Гектор рассмеялся, потом положил альбом на колени Софии, откинулся назад, достал из нагрудного кармана сигариллу, раскурил ее и сделал глубокую затяжку, прежде чем выпустить дым.

– Раньше все было по-другому. Не так ли?

София листала альбом дальше, нашла еще фотографии Гектора в детстве – на одной из них он сидел и удил рыбу при свете заходящего солнца. Она задержалась на этом снимке. Ему было на вид лет десять, но выражение лица уже тогда свидетельствовало о большой целеустремленности. Она сравнила тогдашнюю фотографию с ним теперешним, когда он, полулежа, курил свою сигариллу, – сходство было очевидно.

София взяла другой альбом, снова увидела на фото его мать Пию. На одной фотографии она купала всех троих детей в большом пластмассовом корыте, стоящем прямо на газоне в каком-то саду. Похоже, Пия была счастливой матерью. София стала листать дальше. Еще на одной фотографии – молодой Адальберто Гусман, сидящий с сигарой на старинной каменной веранде на фоне кипарисов и оливковой рощи. Несколько снимков, изображающих игры и детские праздники. Затем – Адальберто и Пия в разных местах со знаменитостями тех лет. София узнала Жака Бреля, Монику Витти. И еще художника, имя которого никак не могла вспомнить. Затем – поездка всей семьей в Тегеран в середине семидесятых. Ужин с друзьями, радостные лица. Адальберто, Пия и дети. Дальше следовали страницы с разнообразными семейными фотографиями – с друзьями и родственниками в Мадриде, в Риме, на Французской Ривьере, в Швеции, в шхерах. На 1981 году альбом заканчивался – далее шли пустые страницы.

– Почему на этом все кончается?

– В этом году моя мать умерла. После этого мы уже не фотографировали.

– Почему?

Гектор задумался:

– Не знаю. Наверное, потому, что мы перестали быть семьей.

София ждала продолжения, и он заметил это.

– Вместо этого существовали четыре человека, каждый из которых пытался самостоятельно найти свое место в жизни… Мой брат спрятался под воду со своим водолазным оборудованием, Инес окунулась с головой в светскую жизнь Мадрида, вечеринка за вечеринкой. Отец много работал, я остался с ним. Наверное, я тяжелее всех пережил утрату матери, поэтому и тянулся к отцу.

Он закурил, глядя в сторону. София не сводила с него глаз, он почувствовал это и снова повернулся к ней:

– Ну что?

Она покачала головой.

– Да нет, ничего. – Снова перелистала страницы, разглядывая фотографии. – А тебе самому которая больше всех нравится?

Наклонившись, Гектор взял у нее из рук альбом, нашел снимок, на котором ему было лет восемь, – он стоял совершенно прямо и смотрел в объектив. Ничего особенного в фотографии не было. Он указал на нее.

– А почему именно эта? – спросила она.

Прежде чем ответить, он еще раз взглянул на фото.

– Больше всего на свете мужчина любит мальчика, которым сам был когда-то.

– Правда? – переспросила она, улыбаясь его неожиданной патетике.

Он уверенно кивнул.

– Почему ты оказалась со мной в этой лодке, София?

Вопрос последовал неожиданно – она рассмеялась, но не потому, что ей было смешно, просто не нашлась, что сказать.

– Потому что ты пригласил меня, – успела ответить она.

Гектор внимательно изучал ее. София почувствовала, что ее улыбка после нервного смешка выглядит неестественно, и сделала серьезное лицо.

– Ты могла отказаться, – проговорил он.

Она пожала плечами, имея в виду «разумеется».

– А почему же ты не отказалась? – спросил он.

– Не знаю, Гектор.

Ее взгляд задержался на нем, словно она видела в нем что-то притягательное, чего старалась не замечать и чему всячески сопротивлялась. Но ей это не удавалось – с самой первой встречи София ощущала в нем нечто особенное. Он был прям и честен каким-то непостижимым образом, словно в его личности не оставалось места для лжи и притворства, словно он вовсе не умел обманывать. Ей очень это в нем нравилось. Открытость, честность, прямота – эти качества она ценила в человеке превыше всего. Однако он был опасен. Открытый, честный – и смертельно опасный. Все в ней сопротивлялось этому уравнению.

– Мы друзья? – спросил он.

Ей показалось странным, что он выбрал именно эти слова.

– Да, надеюсь.

– Мы взрослые люди, – произнес он твердо.

Она кивнула, хотя это был не вопрос, а утверждение.

– Да, мы взрослые.

– Взрослые друзья?

– Ну да.

– По-моему, ты совсем запуталась, – сказал Гектор.

София не ответила.

– Один день ты сердечна со мной. Потом вдруг холодна, держишь меня на расстоянии. Как будто не можешь решиться. Ты ищешь приключений? Тебе хочется немного развлечься? Может быть, твоя жизнь слишком скучна, София?

Казалось, он готов продолжать задавать ей новые вопросы. Однако ей не хотелось лгать, а сказать ему правду она не могла. Поэтому она потянулась к нему и поцеловала его в губы, чтобы он замолчал. Гектор мягко ответил на ее поцелуй, но тут же откинулся назад и стал вглядываться в ее лицо еще более пристально, чем раньше, словно легко распознал ее прием остановить его поцелуем, но при этом пытался решить какую-то куда более сложную загадку.

Мимо них на полной скорости прошла моторная лодка, София проводила ее взглядом.

– Поехали назад? – тихонько предложила она.

Гектор все еще смотрел на нее, продолжая искать ответ на вопрос, который его волновал. Затем он почесал подбородок, коротко хмыкнул, поднялся, выбросил за борт недокуренную сигариллу и нажал на кнопку на панели управления, подняв тем самым якорь. Уже положив палец на кнопку пуска, он заколебался, убрал руку и снова посмотрел на Софию.

– У меня есть сын.

Она не поняла.

– У меня есть сын, с которым я не могу общаться. Я хочу. Но его мать мне не разрешает. Я не видел его десять лет.

София изумленно уставилась на него.

– Как его зовут? – пролепетала она.

– Его зовут Лотар Мануэль Тидеманн – у него фамилия матери. Ему шестнадцать лет, он живет в Берлине.

Маленькие волны заставили их лодку покачнуться.

– Теперь ты знаешь обо мне все, – тихо проговорил он.

Они смотрели друг на друга. София изо всех сил пыталась привести мысли в порядок. Гектор собирался что-то добавить, но передумал, завел мотор и повел лодку прочь из залива.

Гунилла шла по пешеходной дорожке на Карлавеген в той части, которая была специально расширена для пешеходов и собачников. Солнце ярко светило, дул теплый ветерок. Возле Артиллеригатан она перешла улицу. На тротуаре перед рестораном «Тёссе» стояли маленькие столики, за ними не осталось ни одного свободного места. Остановившись, она подслушала разговор желчных домохозяек, которые вели долгую и запутанную дискуссию, сводившуюся к тому, что они не чувствуют себя любимыми. Разговоры мужчин, которые вставляли в свою речь английские фразы. Разговоры подростков, смеявшихся над ситуациями, комизма которых она не понимала. Порой ей нравилось остановиться вот так на несколько мгновений и просто слушать.

Через несколько минут на дорожке появилась София. Гунилла дождалась, пока та поравнялась с ней, и далее они двинулись рядом в сторону Стюрегатан.

Спустя некоторое время Гунилла стала задавать вопросы. Они, как всегда, касались людей из окружения Гектора – их имена, их роли, на что они способны и на что нет. София отвечала, насколько могла. Когда вопросы стали касаться самого Гектора, того, какой он человек, она рассказала Гунилле самую малость, словно совсем не знала Гектора, не желая нарушать только что возникшее между ними доверие.

Навстречу им попалась кучка школьников. София посторонилась, пропуская их.

– В своей работе я не раз сталкивалась с людьми, подобными Гектору Гусману, – проговорила Гунилла. – Они милы и симпатичны, с ними легко – но потом они вдруг превращаются в свою полную противоположность. И губят жизнь других людей…

София ничего не ответила, просто продолжала идти рядом со своей спутницей.

– Не давай себя обмануть, София!

9

Настроение у Ларса было хуже некуда. Его не покидало чувство, что он сам все испортил. Гунилла не звонила. После последнего разговора она вела себя так, словно он перестал для нее существовать. Чувствуя, что поступил неправильно, Ларс постоянно размышлял над этим, планировал все исправить, попросить прощения, как-то загладить вину. Но чем больше он думал, тем яснее осознавал, что такой шаг лишь усугубит ситуацию. Этот маленький эпизод запустил внутри его какой-то механизм: по ночам Ларс часами ворочался в кровати. Потливость, водоворот хаотичных мыслей и свет фонарей с улицы не давали ему уснуть. Его охватывали то ярость, то стыд, то гнев, то страх – откуда берутся все эти чувства, он не мог определить.

Утром он отправился к врачу. Рассказал, что работает по вечерам, страдает от бессонницы, мигрени и болей в спине. Доктор – мужчина средних лет с теплыми сухими ладонями – проявил большое внимание, сказал Ларсу, что тот просто переработал, что у него синдром хронической усталости. Затем посветил фонариком ему в глаза, пощупал миндалины и вставил палец в анальное отверстие, а потом выписал «Цитодон» от спины и «Сабрил» от того состояния, которое Ларс даже не мог толком описать.

Ларс попросил разрешения заглянуть в свою карточку.

– Зачем? – спросил доктор.

– Потому что мне любопытно.

Судя по всему, этого оказалось достаточно. Врач повернул к нему экран монитора. Ларс пробежал глазами по строчкам – ни слова о его прошлом.

– Вы довольны? – спросил врач.

Ларс промолчал.

– Я запишу вас на повторный прием через шесть недель, – пробормотал врач.

В аптеке Ларс получил по рецептам свои лекарства и стал бесцельно колесить по городу.

В детстве его постоянно мучила бессонница. Рози давала ему свои таблетки. Ему было всего одиннадцать лет, когда у него развилось привыкание и таблетки перестали действовать. Мама Рози, которая сама давно подсела на препараты и водила дружбу с врачом, с которым встречалась, пока папы Леннарта не было дома, достала через него несколько белых невзрачных таблеток, от которых Ларс вырубался каждый вечер в половине восьмого. Снов он не помнил – только ощущение пустоты, которое не покидало его все годы, почти до конца школы.

Его злоупотребление таблетками выявила школьная медсестра. Она занялась обследованием состояния ученика, всерьез поговорила с ним, скрывая свое возмущение за четкими интонациями: объяснила ему, что таблетки, которые он принимал, являлись очень сильным средством, вызывающим зависимость. И если Ларс принимал эти сильнодействующие препараты в таких количествах в пубертатном возрасте, то ему следует всю оставшуюся жизнь проявлять большую осторожность при обращении с лекарствами и другими субстанциями, влияющими на психику, – его нервная система уже выработала зависимость, которую можно сдерживать только за счет полного воздержания. Ларс кивнул, хотя ни слова не понял из ее проповеди. Он всегда кивал, когда кто-нибудь обращался к нему.

В семнадцать лет он перестал принимать те белые таблеточки. У него начались проблемы со сном и резкие перепады настроения, его мучили приступы страха и жуткие сны в те немногие часы, когда ему удавалось сомкнуть глаза. Зависимость не отпускала хватку. Он вертелся на мокрых простынях, изнывая от беспричинной тревоги, тоски и страха.

Через несколько лет абстиненция перешла в ровное чувство пустоты. Тяга к препарату ослабла, дрожь и перепады настроения потихоньку исчезли. Однако чувство тревоги не уходило, и бессонница тоже. Они стали частью его повседневной жизни.

Ларс припарковал машину перед залом для боулинга, где продавались вино и пиво. Нашел столик с видом на дорожки. Там играла группа пенсионеров. Ларс перевел взгляд на свою ладонь, где лежало шесть таблеток – по три из каждой упаковки.

Положив таблетки в рот, он запил их красным болгарским вином. Через несколько минут почувствовал, как тяжесть, сдавливавшая грудную клетку, отпустила, и смог расслабиться. Откинувшись на стуле, он следил за играющими – испытывал радость, когда они мазали, и неприятное чувство, когда они попадали в цель.

– Привет!

Возле его стула стояла Сара. Ларс с удивлением посмотрел на нее.

– Откуда ты узнала, что я здесь?

– Я ехала за тобой.

– Откуда?

– От поликлиники.

Ларс снова отвернулся к дорожкам, отпил глоток вина из своего бокала. Сара села за его столик, пытаясь заглянуть ему в глаза:

– Ларс, как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, а что?

Сара тихонько вздохнула:

– Ларс, дорогой мой, мы можем поговорить?

Ларс изобразил удивление, хохотнул:

– По-моему, мы именно этим и занимаемся. Разве нет? Ведь наши губы шевелятся…

Он улыбнулся, но улыбка вышла какая-то странная. Сара опустила глаза, разглядывая свои руки.

– Меня все это очень огорчает, – прошептала она.

Ларс смотрел на катившиеся шары, опрокидывающиеся кегли.

– Тебя просто как подменили, ты все время сердишься и ничего не объясняешь… Я что-то не так сделала?

Он фыркнул.

– Ларс, я хочу помочь тебе, если это в моих силах.

Она не сводила с него глаз, пытаясь понять, доходят ли до него ее слова.

– Ларс, ведь такое с тобой уже случалось раньше, – снова прошептала она.

Он избегал ее взгляда.

– Когда мы с тобой познакомились… до того, как мы решили жить вместе – когда ты начал работать в Западном округе. Тогда с тобой происходило нечто подобное… Это продолжалось несколько недель… Потом, когда тебе удалось выйти из этого состояния, ты рассказал мне про таблетки, которые тебе давали в детстве…

– Ты несешь вздор.

Видно было, что его слова задели ее, но Сара усилием воли сдержалась.

– Вовсе нет, – возразила она.

Тощий старичок в спортивном костюме залепил «страйк» и попытался скрыть довольную ухмылку, когда повернулся к своим друзьям.

– Ведь нам было хорошо вместе, Ларс! – продолжала Сара. – У нас были прекрасные отношения – без ссор, без недоразумений. Мы давали друг другу свободу, но все же держались вместе… У нас были общие интересы, общие ценности… Что-то нас связывало…

Он отпил вино, упорно избегая встречаться с ней глазами.

– Что же произошло, как ты думаешь? – спросила она.

– Ничего не произошло, просто у тебя паранойя. И еще – ты некрасивая.

Сара попыталась скрыть обиду:

– Тогда давай разъедемся.

Ларс снова улыбнулся странной кривой улыбкой:

– Так ведь мы уже разъехались, разве нет?

Грустное выражение на лице Сары сменилось гневом, она поспешно поднялась и пошла прочь. Ларс смотрел ей вслед, потягивая вино. Он видел, как толстая старая тетка покатила по дорожке свой шар. Возвращаясь к своим друзьям, она постаралась сделать радостное лицо, словно показывая, что главное – не выиграть, а хорошо провести вместе время. Как бы не так!

Когда боулинг-клуб закрылся, Ларс разыскал паб; его с таким же успехом можно было бы назвать ирландским, как «Макдоналдс» – финским. На стене висели громадный телеэкран, электронные мишени для игры в дартс, корзины для мини-баскетбола с идиотскими мячиками. А в довершение всего – иранец-бармен, отвратительно говоривший по-английски и называвший Ларса mate[14]14
  Приятель, кореш (англ.).


[Закрыть]. Однако Ларсу до всего этого не было дела. Он пришел, чтобы напиться, и ему удалось достичь цели. Он беспробудно пил до самого закрытия, а на следующее утро проснулся в своей машине с запотевшими стеклами. Мир за окнами уже давно проснулся и завертелся.

Ларс сел прямо, протер глаза, почесал в макушке, разворошив свалявшиеся волосы, и допил початую банку пива.

Затем он завел машину и поехал к Дандерюдской больнице. Там он весь день просидел в припаркованной на стоянке машине – грыз ногти, принимал таблетки, пил пиво на обед и ждал.

Увидев, как София выходит из больницы, Ларс снова пришел в прекрасное расположение духа.

Он держался позади нее, когда она ехала на велосипеде домой, затем обогнал ее и поступил как всегда – выбрал место на ночь, надел наушники и стал слушать звуки ее повседневной жизни.

Все это уже становилось и его жизнью, остальное не имело значения. Он слушал ее шаги, когда она проходила мимо микрофона, пытался угадать, чем она занимается; до него доносились звуки из-за обеденного стола, когда она в полном одиночестве ужинала, потом – ее разговоры с Альбертом.

В одиннадцать Ларс переключился на микрофон, стоявший в спальне, услышал, как она откинула перину, лежавшую на кровати. Он догадывался, что она спит не накрываясь, – он никогда не слышал, чтобы она натягивала на себя одеяло. Перед его глазами стоял ее образ – как она лежит на белых простынях, рассыпав волосы по подушке, как мягко и легко дышит, возможно, видя его во сне. Его желание быть рядом с ней разрывало его на части – он не понимал своего состояния и никак не мог обуздать его. Ларс налил себе еще стакан, таблетки скользнули в горло – и все стало естественным, в том числе и его влечение к Софии.

Когда в доме уже три часа стояла тишина, когда София и Альберт крепко спали в своих постелях, Ларс вышел из машины и тихонько прокрался в сад. Летняя ночь была тихой и теплой. Чувствуя себя спокойным и счастливым, он остановился у веранды с задней стороны дома, огляделся и осторожно поднялся по ступенькам. Вскрыв отмычкой замок, медленно открыл дверь. Петля на двери чуть слышно скрипнула. Бесшумно войдя в гостиную, он напряженно прислушался.

Там, наверху, спала она. Ощущение близости опьянило его. Ларс прокрался в кухню, осторожно открыл холодильник, заглянул в него, дал волю фантазии – представил себя хозяином дома, который встал среди ночи с кровати, чтобы спуститься вниз и съесть что-нибудь.

Ларс выставил на стол хлеб, масло и сыр, уселся за кухонный стол, съел бутерброд. Вот он улыбается сыну, спускающемуся по лестнице, встает со своего места и целует Софию, когда та выходит в кухню, показывает ей, что уже приготовил завтрак. Она улыбается, тоже целует его. Он произносит что-то остроумное, София и сын смеются.

Винге вышел из дома, остановился у калитки, помахав своей маленькой несуществующей семье, и под покровом ночи вернулся к машине.

Дома он принял еще парочку таблеток и заснул как младенец, несмотря на неудобный матрас.

Колени упирались в спинку переднего сиденья. Михаилу сиденье самолета было маловато. Рядом с ним сидел Клаус – сорокалетний, жилистый, в прошлом чемпион по культуризму. Волосы на голове у Клауса поредели, и отовсюду выпирали мышцы – даже на лице, украшенном роскошными усами. Он был человеком жестким, умевшим всего понемножку, – человек на все случаи жизни, редко отказывавшийся от подвернувшейся работенки. Им уже доводилось пару раз работать вместе, когда Ральф посылал их к кому-нибудь домой. Клаус оказался отличным напарником – совести у него не имелось ни грамма.

Они вылетели из Мюнхена, направляясь в стокгольмский аэропорт Арланда. Стюардесса разносила кофе, где-то позади них капризничал ребенок, старички в пиджаках разгадывали судоку, а женщины среднего возраста составляли презентации в своих ноутбуках. У Клауса уши были заткнуты наушниками, из которых вырывались звуки «Би Джиз». Клаус качал головой в такт музыке и постукивал ладонью по колену.

Михаил старался продумать операцию. У него не было четкого плана, он просто разработал несколько стратегий и мысленно взвешивал их достоинства и недостатки. И каждый раз приходил к одному и тому же выводу – наносить удар надо жестко и сконцентрированно. Роланд побывал в Стокгольме двумя днями ранее, вернулся с ухмылкой на губах.

– Теперь у нас есть человек, который обеспечит вам встречу с Гектором, – сказал он…

В салоне запищал сигнал, загорелась табличка, призывающая пристегнуть ремни безопасности. Женский голос что-то объяснял из динамика на каком-то скандинавском языке, которого Михаил не понимал. Самолет стал заходить на посадку и угодил в сильную тряску. Клаус схватился за поручни, инстинктивно отрывая ноги от пола при каждом крене.

– Ненавижу летать! – пробормотал он. – Правда, терпеть не могу!

Задул боковой ветер. Клаус побелел. Самолет завалился влево, чтобы тут же уйти вправо. Клаус схватился за руку Михаила.

– Scheisse![15]15
  Дерьмо! (нем.).


[Закрыть]

Самолет приземлился, двигатели смолкли. Клаус перевел дух.

Взяв напрокат машину, они добрались до Стокгольма и поселились в отеле в самом центре, затем вышли в город. Вечерело, они поужинали в ресторане, сидя на открытой веранде. Здесь было жарко – жарче, чем в Мюнхене.

– Насколько мне известно, у него трое парней, будем исходить из этого. Двое из них профессионалы: телохранитель Гектора и этот поляк. О третьем мне ничего неизвестно.

Клаус слушал, быстро поедая свой ростбиф: ловко нарезал его кусочками, необычным образом держа нож и вилку.

– В городе у него есть офис, но там он бывает редко. В последний раз, когда я приезжал сюда и следил за ним, он проводил много времени в ресторане – там мы и нанесем удар. У нас есть свой человек, он все обеспечит.

– Меня такой план устраивает, – с чувством ответил Клаус и поманил рукой официанта, указывая на свой пустой бокал.

Выйдя из ресторана и снова сев в машину, они набрали на экране навигатора название улицы – Страндборгсвеген.

– Развернитесь, – сказал голос в навигаторе по-немецки. Клаус послушно развернул машину.

Пробравшись сквозь сплошной поток машин в центре города, они выбрались на южную оконечность, переехали мост Юханнесховсбрун, держась в левом ряду.

– Как огромный мяч для гольфа, – проронил Клаус, когда они миновали «Глобен-Арену»[16]16
  Спортивно-концертный комплекс, имеющий форму шара.


[Закрыть].

Машина остановилась возле неприметной виллы. Они позвонили в дверь, и им тут же открыл мужчина среднего возраста с залысинами и выступающим животом, одетый в немодную рубашку с нелепо коротким галстуком. Словно он только что вернулся с работы – какой-то очень несовременной работы.

– Wilkommen… meine herren[17]17
  Добро пожаловать… господа (нем.).


[Закрыть]. – Мужчина сам улыбнулся тому, что заговорил по-немецки.

Вслед за ним они спустились в подвал. Мужчина открыл железную дверь, показывая жестом, чтобы они вошли. Войдя, Михаил заметил в комнате множество оружия – на одной стене висели револьверы и автоматы, на другой – дробовики и скорострельное оружие.

Улыбаясь, мужчина заговорил о своих любимцах с радостным возбуждением, словно в телерекламе. «Помешанный», – подумал Михаил. Он прервал поток рекламной болтовни, указав на стену:

– Дайте мне один «Sig» и две дубинки.

Мужик снял со стены оружие, дал русскому коробку с патронами, снова начал болтать о том, что патроны привезены из Швейцарии: о том, сколько они весят и для чего подходят. Затем выдвинул какой-то ящик, достал из него две дубинки. Михаил протянул автомат Клаусу, а мужику дал пачку евро.