Текст книги "Как стать вождем. Страсти во власти"

В день своего 75-летия, которое пришлось на 1949 год, Черчилль сказал: «Я готов к встрече с Создателем. Вопрос в том, готов ли Создатель к такому суровому испытанию, как встреча со мной».

Сознание своего величия остается с великим (или считающим себя таковым) правителем до самой смерти. Истинно великих правителей их величие, конечно, переживает. Но порой весьма неожиданным образом.

После ареста Хайле Селассие I один из офицеров как-то спросил его: «Ваше величество, должны же вы были отложить что-нибудь на случай отставки!» На что император ответил: «Отставка?! У императора Эфиопии не бывает отставки! Его отставка – это смерть. Поэтому у меня никогда не было нужды что-либо откладывать!»

В какой-то мере он оказался прав. Растаманы, или растафарианцы, – самые верные почитатели Хайле Селассие, они считают его богом. Эта вера зародилась давно, еще в начале ХХ века, когда борец за права негров, выходец с Ямайки Маркус Гарвей предсказал: в Африке появится могущественный царь, который принесет справедливость угнетенным. После коронации Хайле Селассие I многие на Ямайке решили, что пророчество сбылось. Так рас Тэфэри стал растаманским мессией. «Мы не верим, что он мертв, – заявил Бернард Дэвид Рукс, глава делегации растаманов на похоронах Хайле Селассие. – Мы каждый день говорим с его духом».

Часть 3
Как быть вождем

Я не покину своего поста. Я принял мандат от народа. Я распускаю Национальное собрание.

Шарль де Голль

От непреклонности до деспотизма

Легионеры искренне любили Цезаря и ради него с небывалой отвагой шли на любую опасность. Во многом это объяснялось личным примером – несмотря на отнюдь не богатырское здоровье (он был на вид довольно тщедушен, страдал головными болями и эпилепсией), Цезарь приучил себя переносить все тяготы военной жизни наравне со своими воинами. В походе он всегда шел впереди войска, обычно пеший, с непокрытой головой, несмотря ни на зной, ни на дождь. Оружием и конем полководец владел замечательно, был удивительно вынослив и мог с невероятной скоростью совершать самые длинные и сложные переходы.

Страшная болезнь сильно облегчила восхождение Франклина Рузвельта на политическую вершину США, которое отчасти искупало, но никак не умаляло масштаба тщательно скрываемых страданий. Через две недели после трагедии (простыв в отпуске, он, тем не менее, совершил два обычных для себя заплыва и оказался прикован к инвалидному креслу с диагнозом «полиомиелит») он уже полностью взял себя в руки. Его мать, войдя в палату, увидела сияющего, бодрого Франклина. Рузвельт не позволял окружающим никаких плаксивых жестов, ни малейшего проявления сочувствия. Когда восстановились мускулы рук и верхней части спины, он начал стоическую семилетнюю борьбу за излечение от паралича.

Это было тяжкое сражение. Врачи наложили на ноги от бедра до ступни ортопедические приборы, и с ними, опираясь на костыли, Рузвельт пытался заново научиться ходить. Зрелище было жалкое: стоять он мог только с посторонней помощью.

Во дворе около дома были сделаны поручни, и Франклин, опираясь на руки и едва волоча ноги, тренировался по восемь-десять часов в день. Врачи напрасно пытались убедить его, что подобное количество упражнений причиняет ногам больше вреда, чем пользы: Рузвельта сжигало нетерпение – каждый день он с победоносной улыбкой уверял домашних, что ему осталось максимум два года до полной и окончательной победы над болезнью.

Физические тренировки развили его грудную клетку так, что Рузвельту завидовал тогдашний чемпион по боксу Джек Демпси, однако болезнь победить он не смог, на всю жизнь оставшись прикованным к инвалидному креслу. Но это был его единственный в жизни внеплановый проигрыш. В начале 1928 года он выдвинул свою кандидатуру на пост губернатора Нью-Йорка.

Неподвижность лишь усилила его природную склонность к радикальным решениям.

На второй день пребывания у руля государства Франклин Рузвельт озвучил знаменитый лозунг «спасти капитализм для капиталистов». Начались достославные первые «Сто дней» его президентства, в течение которых чрезвычайная сессия конгресса за 14 недель приняла 16 основополагающих законопроектов. На третий день вести дневник он бросил, навсегда превратившись в «самого скрытного и непредсказуемого на свете человека». Именно так после 25 лет дружбы охарактеризовал Рузвельта его спичрайтер Самьюэл Розенман.

Все время своего президентства Рузвельт работал по 12 часов в сутки. Вторая мировая война, в которую ФДР вступил на 61-м году жизни, сократила его сон до 4 часов. Для него лично Вторая мировая война стала первым испытанием в борьбе против собственных избирателей: в 1941–1942 годах он практически в одиночку повернул общественное мнение от решительного требования нейтралитета к твердому осознанию невозможности такового в современном мире.

Весной 1926 года группа португальских офицеров во главе с генералом Мануэлем Гомешем да Коштой совершила государственный переворот под лозунгом «наведения порядка в стране», распустила парламент и запретила политические партии. Офицеры точно знали, как захватить власть, но абсолютно не представляли, как управлять страной, поэтому путчистам срочно потребовались специалисты без политического прошлого. Однако найти образованного человека, который в бурные годы республики ухитрился никак себя не проявить, было довольно тяжело.

Вскоре, однако, взбудораженная общественность услышала первые имена. В июне генерал Гомеш да Кошта дал интервью известному лиссабонскому журналисту и, в частности, сказал: «В новое правительство войдут лучшие люди из тех, кого можно сейчас найти. Министром финансов будет человек из Коимбры по имени Салазар. Все о нем хорошо отзываются. Вы знаете, кто такой сеньор Салазар?» Журналист не знал, как не знало и большинство португальцев. Вскоре удивленный Салазар прибыл в Лиссабон, чтобы взяться за работу, но поработать ему в тот раз не пришлось. Профессор на одном из первых заседаний правительства потребовал для себя полной власти над бюджетом всех министерств и ведомств и, получив отказ, осведомился: «Когда ближайший поезд на Коимбру?» Оказалось, что поезд будет через два часа, и Салазар немедленно уехал в свой университет. Никакая власть, кроме абсолютной, его не устраивала.

В 1928 году Гомеша да Кошту сменил генерал Антониу Кармона, который и попросил Салазара вернуться. Тот, по его собственному утверждению, принял власть не без колебаний: «Мне было страшно. Я предвидел возможность неудачи. Представьте, если бы я не сумел привести финансы в порядок, что бы обо мне подумали мои студенты?» И все же, когда Кармона предоставил ему полную власть над всеми доходами и расходами в стране, профессор согласился и взял в университете академический отпуск. С тех пор в течение сорока лет Салазар ежегодно лично доставлял ректору прошение о продлении академического отпуска.

Прежде всего новый министр финансов установил режим финансовой диктатуры. Отныне бюджеты всех ведомств сводились в консолидированный бюджет, в котором расходы не должны были превышать доходов. Местные власти тоже обязывались перейти на бездефицитный бюджет. Простое введение финансовой дисциплины оказалось чрезвычайно действенной мерой. За несколько лет португальский эскудо окреп, превратившись в одну из самых стабильных валют мира, национальный долг сократился. Отсутствие новых долгов было особенно приятно для португальцев, поскольку союзники-англичане не раз предлагали свои транши в обмен на португальские колонии. Колонии же оставались священной коровой португальской политики, и Салазар, обещавший не допустить «распродажи Анголы международному капитализму», оказался в роли защитника национальной идеи.

Однако далеко не все в Португалии готовы были отказаться от традиционного парламентаризма, и Салазару пришлось создать собственную партию, дабы никаких других партий больше не существовало. В 1930 году неутомимый министр создал Национальный союз, который официально считался «организацией единства всех португальцев», а на деле объединял чиновников, военных, предпринимателей и политиков, готовых поддержать любые начинания Салазара. Национальный союз так никогда и не стал массовой организацией вроде фашистской партии Муссолини или НСДАП Гитлера, но в условиях всеобщей политической апатии этого и не требовалось. В том же 1930 году Салазар укрепил вертикаль власти, издав «Колониальный акт», по которому все заморские территории были лишены самоуправления, а губернаторы были поставлены в полную зависимость от центрального правительства. В 1932 году Салазар занял пост премьер-министра, и строительству «корпоративного государства» уже ничто не могло помешать.

В 1933 году Салазар провел референдум, на котором была принята новая, «корпоративная» конституция, причем «за» проголосовали более 700 тыс. избирателей, а «против» – всего 6 тыс. Отныне в Португалии устанавливался новый политический строй под названием Новое государство. Как и обещал премьер, повсеместно были созданы отраслевые корпорации, или гремиу, которые контролировали распределение ресурсов между предприятиями, цены и т. п., причем сами гремиу становились юридическими лицами. Естественно, далеко не все предприниматели хотели объединяться, но им приходилось это делать под страхом потери лицензии.

Стальная воля требовалась – и неоднократно – от Шарля де Голля. Сделав Францию страной-победительницей во Второй мировой войне, де Голль был вынужден спасать ее от войны гражданской. В 1944 году, сразу после освобождения, он разоружил все нерегулярные отряды, контролировавшиеся политическими партиями, прежде всего коммунистами, и возродил регулярную армию и временную администрацию под своим жестким контролем. Коммунисты, которые приобрели большой авторитет активным участием в Сопротивлении и на первых послевоенных выборах получили четверть голосов (больше, чем любая другая партия), были вынуждены подчиниться.

То, что угроза гражданской войны была вполне реальна, показывает пример Греции, где не нашлось сравнимого с де Голлем общенационального лидера и где в конце 1946 года игравшие главную роль в антинемецком сопротивлении коммунисты развязали гражданскую войну. Однако спасенным домом опять завладели политики и политические партии, и, почувствовав, что Франция готова предпочесть их, де Голль предпочел уйти первым: он подал в отставку, находясь в зените славы и популярности.

Второй раз Франция призвала де Голля в 1958 г. Война в Алжире длилась к тому времени уже почти четыре года. Половина французской армии находилась на его территории. Алжир занимал в сознании французов особое место: в отличие от других колоний, с потерей которых они примирились достаточно легко, Алжир воспринимался как такая же часть Франции, как Эльзас или Корсика. И когда генералы, решив взять власть в свои руки, чтобы обеспечить территориальную целостность страны, захватили Алжир и Корсику и готовили высадку десанта в Париже, они не без основания надеялись на поддержку большой части населения. Коммунисты, в свою очередь, объявили о готовности сопротивляться правой диктатуре с оружием в руках. Франция снова оказалась на грани гражданской войны.

К счастью, в стране был лидер с безупречной репутацией, которому доверяли почти все. Де Голль без труда получил особые полномочия от парламента, а затем добился принятия новой конституции. Его дальнейшие действия показали, что он сочетает непреклонную волю и твердые принципы со здравым смыслом, который не позволяет возобладать идеям, даже самым дорогим и ценным для него, над чувством реальности.

Он быстро понял, что Алжир уже потерян, и надеялся лишь сохранить какую-то форму ассоциации с ним. Когда же выяснилось, что колония выбрала полную независимость и разрыв связей с метрополией, а свыше миллиона французов обречены на изгнание, скрепя сердце смирился с неизбежным. Период алжирского кризиса был медовым месяцем де Голля с Францией, когда их отношения строились так, как де Голль всегда мечтал. Между ними не стоял больше парламент, роль которого по новой конституции была значительно урезана, а по основным проблемам глава государства советовался непосредственно с народом, постоянно получая на референдумах большую поддержку.

После 1962 г., когда кризис миновал, авторитет де Голля стал резко падать, и выборы 1965 г. он смог выиграть лишь во втором туре. С этого момента он постоянно размышлял о подходящем моменте для ухода и, несмотря на рост своего авторитета в ходе кризиса 1968 г. (несравнимого, впрочем, с предыдущими), решил, что этот момент настал, когда он впервые проиграл референдум, посвященный, кстати, достаточно частной проблеме.

От стальной воли до деспотизма – один шаг. Правители, крепкой рукой строившие вертикаль власти, делали это примерно одинаково.

3 сентября 1939 года, на третий день Второй мировой, Чемберлен назначил Черчилля военно-морским министром. В мае 1940 года стало ясно, что правительство Чемберлена не способно вести войну. Оппозиционная лейбористская партия призвала вынести ему вотум недоверия. Как сказал один из парламентариев, «мы должны ввести в правительство людей, которые равны нашим врагам по боевому духу, дерзости, решительности и жажде победы». Таким человеком в глазах британцев был, несомненно, Черчилль. Его личный врач писал о нем: «Он, несомненно, был создан для этого часа. В чрезвычайных обстоятельствах 1940 года, при безнадежном неравенстве сил Германии и Британии, нам нужен был безрассудный человек во главе страны».

Возглавив правительство, первым делом Черчилль создал новый для Великобритании пост министра обороны и сам же его занял, взяв тем самым на себя полную ответственность за ведение войны. Своему другу, барону Максу Эйткену, Черчилль немедленно поручил производство военных самолетов, с чем тот блестяще справился, во многом решив исход битвы за Британию

Рафаэль Трухильо для начала создал Доминиканскую партию, которая, естественно, оказалась правящей и вообще единственной в стране. Поскольку членство в партии значительно облегчало жизнь, число партийцев вскоре почти сравнялось с числом избирателей – 1,2 млн из примерно 1,3 млн граждан, имевших право голоса. Все они, боясь лишиться заветного партбилета, исправно платили взносы, а казной партии распоряжался Трухильо.

Парагвайскому президенту Альфредо Стреснеру в наследство от предшественников досталась разоренная страна. Промышленность пребывала в зачаточном состоянии, инфляция была неуправляемой, а казна пуста. Но недаром Стреснер был сыном немца-пивовара, эмигрировавшего из Баварии: свое правление генерал начал с наведения порядка. Прежде всего, подобно Трухильо, он замкнул на себе все управление страной. Отныне ни одно назначение в армии или чиновничьем аппарате не могло состояться без его утверждения. Рабочий день генерала начинался в 4.30 и продолжался до вечера, и все это время в приемной толпились сотни просителей: Стреснер единолично решал любые споры и проблемы. Своя партия у него тоже была – «Колорадо», в которой состояло около 35 % взрослого населения Парагвая.

Став главой кабинета министров, Бенито Муссолини сосредоточил в своих руках также портфели министров внутренних и иностранных дел. Одним из первых актов нового премьера стало создание Большого фашистского совета, к которому перешли все функции правительства Италии. Далее последовали «летучие префекты» (аналог комиссаров в Советской России), фашистская милиция (вдохновившая Гитлера на создание штурмовых отрядов), запрет на забастовки, секретная политическая полиция (ОВРА), цензура СМИ и кино, запрет всех политических партий, кроме фашистской, фашизация профсоюзов. Наконец, официальное присвоение себе самому титула «вождя нации».

Придя к власти, Уго Чавес первым делом изменил конституцию – в 1999 году новая конституция была одобрена на референдуме. С 2000 года в честь Симона Боливара страна стала называться Боливарианской Республикой Венесуэла. Но самое главное – президент получил право находиться у власти не пять, а шесть лет, а также возможность избираться на второй срок.

В 2000 году Чавес вновь победил на президентских выборах, которые проводились в соответствии с новой конституцией, что позволило ему оставаться у власти до января 2007 года и выдвинуть свою кандидатуру на выборах в 2006 году.

Мао Цзэдун, оспаривая верховную власть в Китае с Чан Кайши, попутно сосредоточил усилия не на борьбе с японскими оккупантами, а на борьбе внутрипартийной. Именно тогда была положена традиция бесконечных чисток и массовых покаяний отступников, начались тотальная фальсификация истории КПК и подчинение партаппарата спецслужбам, глав которых подбирал лично Мао. Борьба завершилась полной победой – в 1945 году Мао избрали постоянным председателем ЦК КПК.

Не отставал от него и Чан Кайши. Войдя в 1926 году в состав ЦИКа Гоминьдана и в состав правительства, он вскоре получил и назначение на пост главнокомандующего. Теперь в его руках была настоящая сила, которую надо было правильно употребить. 27 июля 1926 года Чан Кайши начал так называемый Северный поход против генералов-милитаристов, который закончился полной победой: милитаристы были либо уничтожены, либо признали верховную власть Гоминьдана. Попутно Чан устроил чистку партии от коммунистов и, почувствовав, что побеждает, отослал советских советников домой. В 1928 году Чан Кайши мог считать себя победителем: милитаристы и коммунисты были разгромлены, в стране прекратились усобицы, а вся полнота власти была сосредоточена в его руках. Столица была перенесена в город Нанкин, находящийся в центре страны, а Пекин, который был оплотом врагов Гоминьдана, был переименован в Бэйпин – «северное спокойствие».

В итоге победил все-таки Мао, а Чан Кайши пришлось бежать на Тайвань, не забыв прихватить с собой государственную казну Китая. 1 октября 1949 года Мао Цзэдун провозгласил создание нового государства – КНР. А Чан Кайши остался на острове.

Но там он не только не утратил своей власти, чего можно было бы ожидать, но, напротив, сильно укрепил ее. Наконец-то вокруг не было провинций с непослушными губернаторами, не было генералов, готовых в любой момент поднять мятеж, а главное – больше не было необходимости вести гражданскую войну. Территория острова была обозрима, а население не слишком велико, даже с учетом почти двух миллионов беженцев с континентального Китая.

Прежде всего Чан Кайши упрочил режим личной власти, установив военное положение и запретив всякую оппозиционную деятельность. Генералиссимус нанес удар по сепаратистам, мечтавшим о независимости Тайваня, а свою партию превратил в подобие секты с железной дисциплиной и безоглядной преданностью вождю.

Жестокость и страх

Аугусто Пиночет говаривал: «Я надел на Чили железные штаны». Захватив власть, он объявил, что не намерен обсуждать с народом три вещи: роль армии, католической церкви и частной собственности. Чилийская хунта ликвидировала все напоминания о демократии, навела порядок на улицах, остановила национализацию, освободила бизнес от госконтроля и выплатила компенсации жертвам альендевской экспроприации.

В 1990 году в Чили для изучения вопроса о количестве жертв пиночетовского режима была создана специальная Национальная комиссия правды и примирения, которая в феврале 1991 года опубликовала специальный доклад (так называемый Rettig Report) о числе погибших за период правления хунты. Согласно этому документу, число документально подтвержденных жертв составляет 2920 человек. В докладе приводится подробная статистика. Согласно ей, во время правления хунты было убито 1068 человек (из них 59 казнены по приговорам военных трибуналов, 93 – во время акций протеста, 101 – при попытке побега, 815 умерли от пыток или по иным причинам). Кроме того, 957 граждан пропали без вести после ареста, еще 90 попали в категорию «частные лица, убитые за свою политическую позицию», 87 стали «жертвами политического насилия» в 1973 году, 38 погибли во время акций протеста в последующие годы, 39 убито в боестолкновениях. Итоговая цифра жертв пиночетовской хунты, согласно данным комиссии, составила 2279 человек, из них 2153 мужчины и 126 женщин, 2228 чилийцев и 51 иностранец.

В докладе также специально отмечено, что при рассмотрении 641 случая гибели людей комиссия не смогла прийти к единому мнению. Однако эти погибшие были добавлены к общему списку жертв, который в результате достиг 2920 человек.

До этого в советской и зарубежной прессе фигурировали гораздо большие цифры о числе жертв чилийской хунты. Говорилось, что только в первые месяцы переворота убито не менее 30–40 тыс. человек. Однако после публикации доклада чилийской комиссии цифра в 2920 погибших была принята большинством СМИ.

В 1996 году чилийские эксперты по правам человека опубликовали новые, несколько большие цифры жертв хунты – 2095 погибших и 1102 пропавших без вести, что в сумме дает 3197 человек. С тех пор эта цифра стала общепризнанной.

Тем не менее она вызывает определенные сомнения и, скорее всего, является заниженной. В первые месяцы после переворота чилийская хунта (в отличие от российского НКВД и немецкого гестапо) не вела никакой статистики репрессий. Проведенное через 27 лет расследование основывалось на показаниях выживших свидетелей, которых осталось не так много. Кроме того, в официальных данных, например, не учитываются жертвы антипартизанских действий хунты или умершие при попытке эмигрировать из страны.

К тому же многочисленные свидетельства о массовых казнях и пытках в Чили пока никто детально не опровергал. В октябре 1973 года американский журналист Джон Барнс опубликовал в журнале Newsweek статью, в которой указывал, что в один только Центральный морг Сантьяго в первые 14 дней после переворота доставили 2796 неопознанных трупов с признаками насильственной смерти. В здании Технического института информаторы Барнса насчитали 200 трупов. Служители кладбища рассказали журналистам, что трупы расстрелянных загружали в вертолеты и сбрасывали в море. Аналогичные примеры приводились и в других авторитетных СМИ.

Так что на фоне других диктаторов Пиночет выглядит едва ли не гуманистом (еще большим гуманистом на фоне самого Пиночета выглядит Муссолини – противники дуче отправлялись не в лагеря смерти, а в обычные тюрьмы: за 20 лет диктатуры по политическим обвинениям были казнены 42 человека). А вот Мао Цзэдун, прежде чем приступить к экономическим экспериментам, капитально зачистил страну от потенциальных диссидентов. Массовые репрессии начались после выхода в мае 1951 года положения «О наказаниях за контрреволюционную деятельность», предусматривавшего смертную казнь за инакомыслие. По всей стране началась охота на «врагов народа», число которых непогрешимый вождь назвал заранее: 5 % населения, или 30 млн. Только за первые полгода, по официальным данным, суды рассмотрели 800 тыс. дел «контрреволюционеров», примерно пятая часть осужденных получила «вышку», так что общий счет жертв может идти на миллионы.

Классовая борьба (или борьба с контрреволюцией как ее подвид), да еще замешанная на личных амбициях – самый благодатный повод для жестокости в государственном масштабе. Хайле Селассие I имел в Эфиопии абсолютную власть. Менгисту Хайле Мариам к ней стремился. Он сразу же взял курс на сближение с СССР. Он понимал, что чем точнее будет следовать инструкциям со Старой площади, тем больше будет объем советской помощи. И громогласно объявил о своих планах: сделать Эфиопию первой социалистической страной в Африке. После чего начал «революционные преобразования», старательно сверяясь с классиками марксизма-ленинизма: переход от феодализма к социализму, минуя капитализм, коллективизация, индустриализация. И конечно, красный террор.

Главным классовым врагом была Эфиопская народно-революционная партия, которая призывала к созданию демократического гражданского правительства при участии широких народных масс. Впрочем, призывами дело не ограничилось. Подпольщики убили восьмерых членов дэрга и нескольких его сторонников. Узнав об этом, Менгисту вышел на главную площадь Аддис-Абебы и при большом скоплении народа разбил о землю бутылку с красной жидкостью. «Так же прольется кровь врагов революции! – заявил он. – Ответим на белый террор красным террором!» И кровь полилась. За два года, с 1977-го по 1978-й, были уничтожены тысячи юношей и девушек, в основном студентов, которых расстреливали по первому подозрению в «контрреволюционной деятельности». Чтобы получить тела детей, родители должны были оплатить стоимость пуль, которыми их дети были убиты.

Но вернемся в Китай. Политическая оттепель, во время которой на первый план вышли «правые прагматики» Лю Шаоци и Дэн Сяопин, оказалась даже более краткосрочной, чем советская. Чтобы спасти страну от экономического краха, власти пошли на ограниченные реформы: крестьянам вернули земельные участки, а в печати стали проскальзывать мысли о профессионализме в проведении экономической политики, материальном стимулировании и прочих антимаоистских новациях.

Стоявший начеку Мао решил одним ударом разделаться и с отступниками в партии, и с интеллигенцией, откуда, ясное дело, шла вся эта крамола. Вождю нужно было выветрить из подданных и тлетворный ревизионистский дух, шедший с севера. Отношения с СССР, переживавшим собственную оттепель, совсем разладились, и Мао для реализации его планов требовался свой железный занавес.

Подготовка к очередной масштабной перетряске тайно велась с начала 1960-х. В мае 1966 года на секретном заседании политбюро Мао изложил свое видение грядущей «культурной революции». Большинство партийных бонз решили, что речь лишь об очередном укороте разболтавшейся интеллигенции, и бурно приветствовали новую инициативу. Оперативно созданную группу по делам «культурной революции» возглавил бывший секретарь Мао – Чэнь Бода, одним из замов которого стала третья супруга вождя – бывшая актриса шанхайского театра Цзян Цин, а советником группы – ее земляк, шеф спецслужб и секретарь ЦК Кан Шэн, выделенный Мао еще во времена первых партийных чисток 1940-х годов. Со временем эта группа приближенных и родственников вождя заменила все органы власти в стране.

Пока же в августе 1966 года во время работы пленума ЦК Мао лично вывесил в зале заседаний написанную им первую листовку-дацзыбао «Огонь по штабу», призывавшую «бить в голову». Тут смысл задуманного переворота дошел до самых тугодумов, но было поздно. По всей стране начался разгром «буржуазного штаба», иначе говоря – партийного руководства в центре и на местах, а заодно органов госвласти и общественных организаций.

Китайским ноу-хау в запланированной расправе над инакомыслящими стал выбор карательного контингента: им оказались не армия или спецслужбы, как в других странах, а учащаяся молодежь. Первый отряд юных «красных стражей» (хунвейбинов) был создан в конце мая 1966 года в столичном университете, а как только Мао приостановил занятия во всех школах и вузах, освободившиеся студенты и школьники с энтузиазмом отдались революционной стихии. Естественно, первыми жертвами стали учителя и профессура – их возили в шутовских колпаках по улицам, учиняли «ревизионистам» показательные «суды масс» и заставляли каяться в «восьми черных грехах».

Раскаявшихся отправляли в лагеря для перевоспитания, а многих просто забили до смерти или довели до самоубийства. Разгромив школы, университеты и учреждения культуры, разошедшийся молодняк принялся громить и прочие атрибуты буржуазной жизни, которые попадались под руку. Манифест хунвейбинов гласил: «Мы – красные охранники председателя Мао, мы заставляем страну корчиться в судорогах. Мы рвем и уничтожаем календари, драгоценные вазы, пластинки из США и Англии, амулеты, старинные рисунки и возвышаем над всем этим портрет председателя Мао». А когда к движению хунвейбинов прибавились новые погромщики цзаофани («бунтари»), пришел черед тех, кто благословил первых на истребление интеллигенции: партийных и госчиновников.

В этом смысле никакой особой китайской специфики в затеянной Мао революции не было – она тоже со временем пожрала собственных детей. Диктатор уже не нуждался не только в образованных подданных, но даже и в образованном окружении. Отныне всю мудрость жизни в Китае содержала одна-единственная 150-страничная книга в красной обложке – знаменитый «Цитатник председателя Мао», который китайцы вызубривали наизусть. Этот катехизис «культурного революционера» был издан на всех языках мира тиражом 300 млрд экземпляров (абсолютный рекорд).

Первоначально резолюция съезда КПК освобождала «революционных учащихся» от ответственности за любые преступления и правонарушения, кроме «убийств, отравлений, поджогов, вредительства, хищения гостайн и контрреволюции». Но вскоре и эти ограничения были забыты. Поэтому, чтобы утихомирить опьяненных властью юнцов, потребовались сильнодействующие средства. Мао объявил об «эксцессах», и теперь уже толпы арестованных хунвейбинов потекли в лагеря. Тех, кто сопротивлялся, уничтожали артиллерией.

В результате двух главных экспериментов Мао население страны сократилось, по разным подсчетам, на 60–80 млн человек.

Впрочем, Мао сложно однозначно назвать самым жестоким правителем ХХ века. Восточная Азия знает немало примеров жесточайшего деспотизма. Так, уничтожение режимом Мухаммеда Хаджи Сухарто, президента Индонезии, до миллиона граждан своей страны в течение буквально одного года (1965–1966) серьезно претендует на мировой рекорд «уничтожения собственного народа». А в государстве Восточный Тимор армия Сухарто, по разным оценкам, вырезала от трети до половины населения. Вот как описывал репрессии Сухарто журнал «Тайм»: «Убийства были настолько массовыми, что количество трупов вызвало серьезные санитарные проблемы на севере Суматры, где влажный воздух воняет гниющим мясом. Те, кто проезжал по этим местам, рассказывают, что мелкие реки и ручьи были буквально запружены трупами. В результате речной транспорт испытывал серьезные затруднения».

В Демократической Кампучии (Камбодже) было построено абсолютно безденежное общество, которое продержалось с 1975 по 1979 год. Камбоджийские экспериментаторы зашли дальше своих русских и испанских коллег во многом благодаря своим исключительным личным качествам, а именно полному невежеству и выдающейся жестокости.

В 1970 году власть в Камбодже захватил маршал Лон Нол, после чего в стране разразилась масштабная гражданская война между сторонниками диктатора и старого правительства. Главной силой противников Лон Нола была армия коммунистической партии – «красные кхмеры», во главе которых стоял еще никому не известный лидер по имени Пол Пот. В соседнем Вьетнаме тоже шла война, причем партизаны активно действовали с территории Камбоджи, а американцы не менее активно бомбили камбоджийские деревни. Поскольку американцы поддерживали Лон Нола, население сельских районов все больше убеждалось в том, что истинным врагом являются диктатор и его армия, а потому партизаны Пол Пота получали все больше поддержки со стороны сельских жителей.