Текст книги "Русский вопрос на рубеже веков (сборник)"

Имеется в виду разумное сочетание деятельности централизованной бюрократии и общественных сил.

Такое сочетание бывало периодами и в Московской Руси: местное самоуправление вело не только местные дела, но и часть общегосударственных, однако под надзором центральной власти.

В 1899 СЮ. Витте ложно-доказательным рассуждением, что самодержавие якобы несовместимо с широким местным самоуправлением, удержал Николая Второго от расширения прав земств. (Вскоре вослед Л. Тихомиров, народоволец, ставший монархистом, опроверг это рассуждение, но не был услышан.)

Централизованная бюрократия инерционно старается ограничить области общественного самоуправления. Но это нужно лишь самой бюрократии, а никак не народу, да и не правительству. В здоровое время у местных сил – большая жажда деятельности, и ей должен быть открыт самый широкий простор. Как формулировал Тихомиров: во всём, где общественные силы и сами способны поддерживать общеобязательные нормы, действие правительственных учреждений излишне и даже вредно, так как без нужды расслабляет способность нации к самостоятельности. Повсюду, где допустимо прямое действие народных сил – в форме ли местного самоуправления или деятельности ещё каких-то отдельных общественных ассоциаций, союзов, – это прямое действие должно быть им открыто.

Кроме того, этот общественный подпор незаменим для контроля над государственно-бюрократической системой и заставляет любого там чиновника служить честно и поворотливо.

Такую сочетанную систему, деловое взаимодействие администрации правительственной и администрации местных самоуправлений, Д. Шипов называл государственно-земским строем.

Но особое соотношение сложится в нынешний переходный, и может быть не столь краткий, период. Пока общественные силы будут медленно нарастать снизу, набираться государственного опыта, растить свои кадры – существующая бюрократия, привыкшая к бесконтрольному всевластию, будет упираться и всячески не уступать своих прав. Однако неизбежно резкое сужение их от возникновения хозяйственной самостоятельности в стране. Кроме того, в нынешних свежеизбранных, переходных советах уже показывают себя конструктивные силы, которые помогут этому расширению общественной самостоятельности.

Сегодня президентская власть – никак не лишняя при обширности нашей страны и обилии её проблем. Но и все права Главы Государства, и все возможные конфликтные ситуации должны быть строго предусмотрены законом, а тем более – порядок выбора президента. Подлинный авторитет он будет иметь только после всенародного избрания (на 5 лет? 7 лет?). Однако для этого избрания не следует растрачивать народные силы жгучей и пристрастной избирательной кампанией в несколько недель или даже месяцев, когда главная цель – опорочить конкурента. Достаточно, если Всеземское Собрание выдвигает и тщательно обсуждает несколько кандидатур из числа урождённых граждан государства и постоянно живших в нём последние 7-10 лет. В результате обсуждений Всеземское Собрание даёт по поводу всех кандидатов единожды и в равных объёмах публичное обоснование и сводку выдвинутых возражений. Затем всенародное голосование (в один-два тура, по способу абсолютного большинства) могло бы производиться без напряжённой изнурительной избирательной кампании. (Очевидно разумно, по американскому образцу, предусмотреть и должность вице-президента: его кандидатуру называет для себя кандидат в президенты, и они выбираются вместе.)

Если в течение срока избрания Всеземское Собрание тремя четвертями в каждой палате признает, что президент исполняет свои обязанности неудовлетворительно, оно должно опубликовать доказательные соображения о том – и они выносятся на народное голосование, как и возможные новые кандидаты. Напротив, если по истечении срока президентства Всеземское Собрание двутретным большинством в каждой палате продолжает поддерживать этого президента – нет видимых причин не оставить его на следующий срок без нового народного голосования. Если президент умрёт во второй половине своего срока – вице-президент заступает его пост до конца срока; если в первой половине – всенародные выборы проводятся заново.

Президент назначает совет министров по своему усмотрению, предпочтительней – из специалистов, принятых на основании конкурса и в качестве государственных служащих; не желательно – из членов законодательных палат. Министры отчитываются как перед президентом, так и перед обеими палатами, но ими не могут быть сменены. (Можно не упустить из предсмертной программы П.А. Столыпина: двух-трёхлетняя Академия для занятия высших государственных должностей из наиболее способных, отлично окончивших институты, с открытыми мотивированными общественными или персональными рекомендациями; в Академии – факультеты по профилю министерств. Среди министерств Столыпин выделял министерство местных самоуправлений – в помощь им.)

По определению нашего правоведа В.В. Леонтовича: правительство отличается от администрации (бюрократии) тем, что решает новые задачи, а администрация – старые, установившиеся. Соответственно – и требуемый высокий ранг квалификации министров; если же правительство само отдастся бюрократизации, то оно потеряет способность вести страну.

Но и вся работа в административной системе должна никак не быть ни наградой, ни привилегией, не приносить никаких личных преимуществ. «Плодотворно только то правительство, которое видит в себе не что иное, как обязанность», – писал М.Н. Катков. А после всего, пережитого нами, всякая власть как понятие – уже в неизбывном долгу перед народом. Чтобы теперь исправлять и нагонять всё разваленное – правительственные учреждения должны отдавать все силы, возможно иметь удлинённый рабочий день.

Мы – почти ни в чём не можем копировать Швейцарию: и по размеру её, и оттого что она создалась как союз независимых кантонов. Но несомненно можем перенять у неё: при определённом числе тысяч подписей – вносится законопроект, который палаты обязаны рассмотреть; при другом, большем числе (у нас – миллионов) – становится обязательным плебисцит по выдвигаемому вопросу. Эта законодательная инициатива масс добавляет гибкости в государственную жизнь.

Кроме таких плебисцитов и редких выборов президента – никакие более всенародные голосования не стали бы нужными.

Добавляю эту главу никак не к сегодняшнему моменту, – но, мне кажется, весьма важную для нашего отдалённого государственного будущего.

Вспоминая свой богатый думский опыт, В. Маклаков выделял: самые прочные успехи демократии достигаются не перевесом большинства над меньшинством, а – соглашением между ними. Для страны с политической неопытностью он даже предлагал создавать третью палату парламента «из опытного и культурного меньшинства»: создание такой преграды будет мешать свободному разливу демократии, но для неё самой менее опасно, чем неограниченная власть большинства.

Делая и ещё шаг в этой мысли: очевидно, надо искать форму государственных решений более высокую, чем простое механическое голосование. Всё отдавать на голосование по большинству – значит устанавливать его диктатуру над меньшинством и над особыми мнениями, которые как раз наиболее ценны для поиска путей развития.

Высокий уровень деятельности всех государственных властей недостижим без установления над ними этического контроля. Его могла бы осуществлять верховная моральная инстанция с совещательным голосом – такая структура, в которой голосование почти вообще не производится, но все мнения и контрмнения солидно аргументируются, и это – наиболее авторитетные голоса, какие могут прозвучать в государственной работе.

В нашей истории для того есть прочное подобие: Земский Собор в Московской Руси. Как писал Д. Шипов: когда у нас собирались Земские Соборы, то не происходило борьбы между Государем и Соборами, и неизвестны случаи, когда бы Государь поступил в противность соборному мнению: разойдясь с Собором, он только ослабил бы свой авторитет. Соборность – это система доверия; она предполагает, что нравственное единство – возможно и достижимо.

Такому плану идеально могла бы соответствовать Дума (Соборная Дума? Государственная Дума?), собранная как бы от народной совести – из авторитетных людей, проявивших и высокую нравственность, и мудрость, и обильный жизненный опыт. Но – никак не видно несомненного метода отбора таких людей.

Известным заменителем могла бы быть Дума, составленная от социальных слоев и профессий, можно сказать – от сословий. (По Далю, первое значение этого слова: люди общего им занятия, одних прав; второе: состояние, разряд, каста.)

Это два самых естественных принципа взаимодействия и сотрудничества людей: по общей территории, на которой они живут; и по роду их занятий, направлению их деятельности. Мы каждый имеем свою работу, специальность, и тем получаем полезное место в структуре общества. Обезличенное полное равенство людских выражений – есть энтропия, направление к смерти. Общество живо именно своею дифференциацией. Несут на себе государство – те люди, которые думают, работают и создают всё, чем живёт страна. Чем лучше нация организована в социальных группах, тем явственней проступают её творческие силы (Л. Тихомиров).

В рассвобождённом нашем обществе с годами несомненно разработаются и сплотятся жизнедеятельные сословия – сословия не в кастовом смысле, а – по профессиям и отраслям приложения труда. Слишком долго у нас всяким делом ведали и руководили те, кто ничего в нём не понимают. Наконец, каждое дело должны вести знающие. А совета по каждому делу никто не даст лучше, чем представители данной специальности. (Сословия, основанные на духовном и деловом сотворчестве людей одной профессии, никак не следует путать с профсоюзами. В сословии – ты естественный член уже по одному роду своей работы. Профсоюз – это организация для борьбы за зарплату и материальные выгоды, куда не каждый вступает и не каждого принимают.)

В дополнение к земскому, территориальному представительству могло бы нарасти и действовать представительство сословное. (И часть энергии, непроизводительно растрачиваемой в партиях, направится в конструктивную сословную деятельность.)

Процедуру выборов (или назначения) своих депутатов в Соборную Думу каждое сословие определяло бы само. Они посылают туда (ведущие сословия – и по два) не политических депутатов и не для отстаивания своих политических интересов, а – самых опытных и достойных, кому доверяют общие суждения по роду деятельности своего сословия.

Для удобства сосредоточения работы число членов Думы не должно бы превосходить 200–250 человек. (Сословий может оказаться и больше, но может посылаться один представитель от группы родственных некрупных сословий.)

Мнение без голосования – вовсе не новинка. Например, у горцев Кавказа долго держался порядок не общего голосования, а – «опрос мудрых».

Всякое мнение, суждение или запрос, основательно мотивированное и обращённое более чем половиной Думы к президенту, совету министров, любой из двух палат или к верховной судебной власти, – публикуется. И запрошенная инстанция либо должна принять это суждение в руководство, либо опубликовать в двухнедельный срок мотивировку, по которой запрос отвергается. (В исключительных случаях военной тайны обмен происходит не публично; но члены Думы и в этом случае вправе получить любую нужную информацию о президентской, правительственной, законодательной или судебной деятельности.)

Так же, более чем от половины Думы, может быть выдвинут кандидат в президенты.

Если же суждение Соборной Думы принято без голосов против – оно накладывает запрет на любой закон, на любое действие любого учреждения, – и тот закон, то действие должны быть изменены. Таким же путём может быть наложено вето и на любую кандидатуру в президенты.

Добавление совещательной и весьма сведущей Соборной Думы – накладывает на все виды властей умственный и нравственный отпечаток. А возможности улучшить общество одними лишь политическими средствами – невелики.

«Цель общежития – установить между людьми нравственный порядок» (М.М. Сперанский). – «Свобода и законность, чтобы быть прочными, должны опираться на внутреннее сознание народа» (А.К. Толстой). – «Политическая крепость прочна только тогда, когда держится на силе нравственной» (В.О. Ключевский).

Право – это минимум нравственных требований к человеку, ниже которых он уже опасен для общества. «Во многих случаях то, что является правом, запрещается моралью, которая обращается к человеку с заповедями высшими и более строгими» (П.И. Новгородцев).

Нравственное начало должно стоять выше, чем юридическое. Справедливость – это соответствие с нравственным правом прежде, чем с юридическим.

В этой сжатой работе я не имел возможности говорить об армии, милиции, судебной системе, большинстве вопросов законодательства, экономики и о профсоюзах. Моя задача была лишь – предложить некоторые отдельные соображения, не претендующие ни на какую окончательность, а только предпослать почву для обсуждений.

Разумное и справедливое построение государственной жизни – задача высокой трудности, и может быть достигнуто только очень постепенно, рядом последовательных приближений и нащупываний. Эта задача не угасла и перед сегодняшними благополучными западными странами, надо и на них смотреть глазами не восторженными, а ясно открытыми, – но насколько ж она больней и острей у нас, когда мы начинаем с катастрофического провала страны и разученности людей.

Непосильно трудно составлять какую-либо стройную разработку вперёд: она скорее всего будет содержать больше ошибок, чем достоинств, и с трудом поспевать за реальным ходом вещей. Но и: нельзя вовсе не пытаться.

В основу предлагаемой работы положены мысли многих русских деятелей разной поры – и, я надеюсь, их соединение может послужить плодоносной порослью.

Июль 1990

«Русский вопрос» к концу XX века

Сегодня – хочется если что читать, то коротко, как можно короче, и – о сегодняшнем. Но каждый момент нашей истории, и сегодняшний тоже, – есть лишь точка на её оси. И если мы хотим нащупать возможные и верные направления выхода из нынешней грозной беды – надо не упускать из виду те многие промахи прежней нашей истории, которые тоже толкали нас к теперешнему.

Я сознаю, что в этой статье не разработаны ближайшие конкретные практические шаги, но я и не считаю себя вправе предлагать их прежде моего скорого возврата на родину.

Март 1994

* * *

Нельзя обойтись без исторического огляда, и даже начать его издалека. Однако при этом выделим только две линии: как соотносились в нашей истории внутреннее состояние страны и её внешние усилия.

Первые же после Крещения Руси христианские века её, XI–XII, дышат безотрадностью княжеских междуусобиц – в честолюбивой круговерти удельных притязаний, лишь местами, иногда и не надолго останавливаемых православным духовенством. А за все кровопролития платили жизнями смерды.

Карамзин справедливо предполагает: «Была бы Россия единодержавным государством – спаслись бы, вероятно, от ига татарского». Поражение на Калке (1225) – было мрачным последствием княжеских раздоров.

И, дальше: продолжением этих же раздоров так цепко, больше двух веков, продержалось на Руси татаро-монгольское нашествие. Усугубленное – ещё и крымско-татарскими набегами, и натиском с Запада католической Польши-Литвы да ливонских рыцарей.

Само становление Московского государства несло с собой новые истраты сил русского этноса: то конфликт с Тверью, то войны с Новгородом и Псковом, то подчинение Вятки.

Существующий миф о расцвете новгородской демократии в XV–XVI веках как упущенной Русью иной, светлой возможности – опровергается акад. С.Ф. Платоновым[3]3
  С.Ф. Платонов. Смутное время. Прага: Пламя, 1924.


[Закрыть]. Он пишет, что это была олигархия небольшого круга богатейших семей, что господство новгородской знати выросло до степени политической диктатуры; а в междоусобиях враждующих партий, так и не выработавших приёмов компромисса, использовалась народная толпа – и до степени анархии; что в быстротечном развитии социальный и политический порядок Новгорода успел обветшать ранее, чем его сломила Москва.

Однако заповедный край демократической среды, обильного свободного крестьянства, образовался, именно освободясь от Новгорода, – в Поморьи. (Москва не насаждала там своих помещиков, ибо с севера не видела врагов.) В Поморьи русский характер развивался свободно, не в сжатии московских порядков и без наклонов к разбою, заметно усвоенному казачеством запорожским да и по всей Руси. (Не случайно и свет Ломоносова пришёл к нам из Поморья.)

После всех разорений Руси и разврата душ – именно русский Север, с опорой на Поморье, сперва был надёжным тылом для отрядов Скопина-Шуйского, потом – ополчения Пожарского, принесшего Руси окончательное освобождение и замирение.

Смута XVII века сотрясла русское государство едва ли не до полного падения, русский народ – до истощения, – но и тут нашлись в нём здоровые, спасительные силы восстановить государственную жизнь и даже – на несколько десятилетий – живительную общественно-соборную, и не растоптались поросли самоуправления. Уже в годы Михаила Фёдоровича, несмотря на ещё новые нападения от Польши, велась терпеливая государственная работа по восстановлению, оживлению Руси.

И Платонов отмечает, что мучительный и душераспадный период Смуты принёс и благодетельный переворот в политические понятия русских людей: в обстановке безцарствия, когда Русь перестала быть «вотчиной» Государя, а люди – его «слугами» и «холопами», – государство не должно пропасть и без Государя, надо спасать и строить его самим. Повсюду усилилась местная власть, выносились постановления местных «миров», происходила «обсылка» послов и вестей из города в город, в городах создались всесословные советы, они соединялись в «совет всея земли». (Подобной же самодеятельностью было и 16-месячное стояние Троицкой Лавры и 20-месячное Смоленска.) Всё это – примеры поучительной русской народной организованности для нас, потомков.

Так рядом с привычным «государевым делом» стало «великое земское дело». И Михаил с первых же шагов искал помощи Земского Собора – а Собор охотно помогал Государю. Не было никакого формального ограничения власти Государя, но – тесная связь царя и «всея земли». И первые 10 лет царствования Михаила Собор заседал непрерывно, позже периодически. (И вся эта русская государственность создалась никак не под западным влиянием и никого не копируя.)

Не касаясь здесь последних царствований рюриковской династии, напомним, что и там, наряду со всесильной царской властью, действовали местные жизнеспособные управительные учреждения (хотя ещё при самом невежественном состоянии правосознания), выборные власти: губной староста (по уголовным делам), земский головной староста, «земская изба» (раскладка податей, развёрстка земли, нужды посадских). Правда, владельческие крестьяне почти не имели влияния там (хотя были у них общинные старосты и сотские)[4]4
  Л.А. Тихомиров. Монархическая государственность. Буэнос-Айрес: Русское Слово, 1968.


[Закрыть]. Так что местные управления, столь спасительно повлиявшие в Смуту, выросли не на пустом месте. Однако военные нужды государства всё более закрепляли крестьян на землях служилых людей, а крестьяне, в поисках воли, бежали на незаселённые окраины, отчего одновременно оскудевал людьми и трудом центр государства, а на окраинах усилялась мятежная вольница – и то и другое разорительно сказалось в Смуту.

Но скорее и удивимся, сколько ещё оставалось в русском этносе – живых, динамичных сил, смелости, находчивости, предприимчивости, что из него создалось Донское казачество (позже Кубанское и Терское), инициативное движение на Урал и за Урал, а в XVII же веке и в XVIII – поразительно энергичное освоение Сибири, затем перехлестнувшее и через Берингово море – в Аляску, и даже до Калифорнии..

«Соборный» после-смутный период, однако, быстро кончался при Алексее Михайловиче, по историческому недоразумению увековеченном «Тишайшим». При нём всё больше брало верх в государственном управлении «приказное» начало над «земским», вместо здоровых земских сил – плохо организованная бюрократия, – и это на 300 лет вперёд. Царствование Алексея Михайловича всё наполнено бунтами – народным протестом против управления воевод и приказных. Уложение 1649 года не только оставило в прежнем закабалении холопов и крепостных, но даже усилило его[5]5
  С.Ф. Платонов. Москва и Запад. Берлин: Обелиск, 1926, с. 111–114.


[Закрыть]. (Ответом была – серия бунтов, кончая разинским.) Война, которую вёл Алексей, была необходимой и справедливой, ибо он отвоёвывал исконно русские земли, захваченные поляками. Но уже при Алексее наметился (а при Петре бурно развился) переход государства в имперское состояние – ценой подавления русских национальных и религиозных традиций, дальнейшее расточение и истощение здоровых русских сил.

Наряду с тем военное столкновение открывало Алексею и меру нашей отсталости от Запада, и острую необходимость перенимать оттуда знания и технику, но вселяло и «моду» не отстать ни в чём от западных влияний, а попутно и поспешно в исправлять даже и богослужебные книги.

И это привело его к жесточайшему преступлению анафемы собственному народу и войны против него за «никонианскую реформу» (когда уже и сам Никон отошёл от «греческого проекта»)[6]6
  С. Зеньковский. Русское старообрядчество. München: Wilhelm Fink Verlag, 1970, с. 290–339.


[Закрыть]. Через 40 лет после едва пережитой народом Смуты – всю страну, ещё не оправившуюся, до самой основы, духовной и жизненной, до опоры русского самосознания, – потряс церковный Раскол. И никогда уже – опять-таки на 300 лет вперёд – Православие на Руси не восстановилось в своей высокой жизненной силе, державшей дух русского народа больше полутысячи лет. Раскол отозвался нашей слабостью даже и в XX веке.

И на этот сотрясённый народ и не выздоровевшую страну – налетел буйный смерч Петра.

Как «служитель прогресса» Пётр – заурядный, если не дикарский, ум. Он не возвысился до понимания, что нельзя переносить (с Запада) отдельные результаты цивилизации и культуры, упустя ту психическую атмосферу, в которой они (там) созрели. Да, Россия нуждалась и в техническом догоне Запада, и в открытии выхода к морям, особенно к Чёрному (где Пётр действовал бездарнее всего, а чтобы выкупить свою окружённую на Пруте армию, уже велел Шафирову подарить Псков: через турок – шведам. О полководческих действиях Петра меткие критические замечания находим у И. Солоневича[7]7
  Иван Солоневич. Народная монархия. Буэнос-Айрес: Наша страна, 1973.


[Закрыть]). Нуждалась Россия в техническом развитии, да, – но не ценой того, чтобы ради ускорения промышленного устройства и военной мощи – растоптать (вполне по-большевицки и с излишеством крайностей) исторический дух, народную веру, душу, обычаи. (По нынешнему опыту человечества мы можем видеть, что никакие материальные и экономические «прыжки» не вознаграждают потерь, понесенных в духе.) Пётр уничтожил и Земские Соборы, даже «отбил память о них» (Ключевский). Взнуздал Православную Церковь, ломал ей хребет. Налоги и повинности росли без соотнесения к платёжным средствам населения. Из-за мобилизаций оголились целые области от лучших мастеров и хлеборобов, поля зарастали лесом, не прокладывались дороги, замирали малые города, запустеневали северные земли – надолго застыло развитие нашего земледелия. Крестьянских нужд этот правитель вообще не ощущал. Если по Уложению 1649 года крестьянин хотя и не мог сходить с земли, но имел права собственности, наследования, личной свободы, имущественных договоров, то указом 1714 о единонаследии дворянства – крестьяне перешли в прямую собственность дворян. Пётр создал – на 200 лет вперёд – и слой управляющих, чуждый народу если не всегда по крови, то всегда по мирочувствию. А ещё эта безумная идея раздвоения столицы – перенести (чего нельзя вырвать и перенести) её в призрачные болота и воздвигать там «парадиз» – на удивление всей Европы – но палками, но на той фантастической постройке дворцов, каналов и верфей загоняя вусмерть народные массы, уже так нуждающиеся в передышке. Только с 1719 по 1727 население России убыло умершими и беглыми почти на 1 миллион человек[8]8
  СМ. Соловьёв. История России с древнейших времен: В 15 кн. М.: Соцэкгиз, 1962–1966. Кн. XI (1963), с. 153.


[Закрыть] т. е. едва ли не каждый десятый! (Не случайно в народе создалась устойчивая легенда, что Пётр – самозванец и антихрист. Его правление сотрясалось бунтами.) Все великие и невеликие дела Петра велись с безоглядной растратой народной энергии и народной плоти. Трудно сохранить за Петром звание реформатора: реформатор – это тот, кто считается с прошлым и в подготовлении будущего смягчает переходы. Как пишет Ключевский: в реформах управления «Пётр потерпел больше всего неудач». Наследованные от него неудачи и ошибки «будут потом признаны священными заветами великого преобразователя»; указы его последних лет – «многословные расплывчатые поучения»[9]9
  В.О. Ключевский. Сочинения: В 8 т. М.: Госполитиздат, 1956–1959. Т. 4, с. 190, 198.


[Закрыть]. Ключевский выносит уничтожительный приговор гражданским действиям Петра. Пётр был не реформатор, а – революционер (и большей частью – без надобности в том).

А за Петром – катил и остальной XVIII век, не менее Петра расточительный на народную силу (и с капризным дёрганьем ломаной линии наследования, опять же по вине Петра, убившего родного сына). После лихорадочной деятельности Петра открылась, по словам Ключевского, «бездна», «крайнее истощение сил страны непосильными тяготами, наложенными на народный труд»[10]10
  Там же, с. 304.


[Закрыть]. Никак не согласиться с распространённым мнением, что «кондиции», предъявленные аристократами из Верховного Тайного Совета Анне Иоанновне, были бы шагом к либерализации России: слишком мелка была эта княжеская вспашка, и ввек не дойти бы и ей до народной толщи. А уж при Анне – резко усилилось немецкое влияние и даже властвование, попрание национального русского духа во всём, крепло дворянское землевладение, крепостное право, в том числе и фабричное (создаваемые фабрики могли покупать крестьян без земли), народ отдавался тяжким поборам и расходу живых сил на неуклюже ведомые войны.

Неразумными и неудачными войнами и внешней политикой царство Анны Иоанновны весьма отметно. Правда, уже и Пётр в своём необдуманном размахе мог заботиться, чтобы Пруссия приобрела Померанию и Штеттин, теперь его наследники хлопотали о Шлезвиге для Дании, а Миних предлагал в услугу Франции держать для её интересов наготове 50-тысячный русский корпус, только бы получить субсидию. Не проявляя заботы о потерянном под Польшей обширном русском, белорусском и малороссийском населении, правительство Анны, однако, было сильнейше заинтересовано, как бы посадить на польский престол саксонского курфюрста. В то время как крымский хан угрожал (1731), «что может Россию плетьми заметать»[11]11
  СМ. Соловьёв. Указ. соч. Кн. X, с. 282.


[Закрыть] (а татарские набеги с юга уже изведаны были и Русью и Малороссией, и всегда могли повториться); в то время как Россия едва вытягивала ноги из дальней персидской войны (1732), отдавала не только Баку и Дербент со всем краем, куда без опоры и без расчёта сил закатился Пётр, но даже и Святой Крест; когда в России разразился голод (1733-34), и началось восстание башкирцев (1735), – в это самое время Анна начала войну с Польшей (1733-34) за посадку саксонского курфюрста на польский трон. (И чем это лучше, чем польское вторжение в Россию в Смуту и планы Сигизмунда захватить трон московский?) «Смысл польской войны был русским совсем непонятен» (С. Соловьёв). А вмешательством этим Россия создавала против себя фронт из Франции, Швеции, Турции и татар, – и при одном неверном союзнике, Австрии. Тут же (1734) татары и стали нападать на русские границы – между тем Россия (по договору ещё Екатерины I) вынуждена была послать 20-тысячный русский корпус в Силезию на помощь Австрии.

С 1735 неизбежно разразилась и тяжёлая война с Турцией. Стратегически только она одна и была на линии русских интересов, так как Россия задыхалась без выхода к Чёрному и Азовскому морям. Но как она велась! Водительство русского войска Минихом было растерянным, изнурительным для солдат и бездарным по тактике. Ещё не столкнувшись с турками, он уже против крымских татар потерял половину наличного состава, с каким вышел. Позорно неумело штурмовал (1737) Очаков – с самой тяжёлой и невыгодной стороны (упустя легкопроходимую), взял его с огромными потерями, а дальше и бросил, сменил направление на юго-западное, в помощь австрийцам. Тут он действовал наконец успешно – но Австрия предала Россию внезапным сепаратным миром с турками, и Россия была вынуждена закончить войну срытием всех добытых крепостей: Очакова, Перекопа, Таганрога и Азова. Но самая тяжкая наша потеря была в людях: война обошлась нам в 100 тысяч убитых. Население же всей России в то время было – 11 миллионов (меньше, чем за столетие раньше, при Алексее Михайловиче, так проредил его Пётр!). И вообразим судьбу тогдашних рекрутов: срока службы для солдат не было, брали, по сути, на всю жизнь; выход был – или смерть, или дезертирство.

Что же касается духовного состояния русского народа в ту пору, то ко времени Анны высказан и вывод С. Соловьёва: «Низшее, белое духовенство, удручённое бедностью, а в сёлах и тяжёлыми полевыми работами, не дававшими возможности священнику выделиться из паствы своими учительскими способностями», – такое положение духовенства «было причиною страшного нравственного вреда для массы народонаселения»[12]12
  СМ. Соловьёв. Указ. соч. Кн. X, с. 547.


[Закрыть].

Время Анны он называет и самым мрачным – по безраздельному властвованию в России иностранцев, от гнёта которых русский национальный дух стал освобождаться только в царствование Елизаветы. (Впрочем, презрение к русскому чувству, к своему родному и к вере своих мужиков – пропитало правящий класс в XVIII веке.) Но здесь нас интересуют другие события и линии её царствования.

Перед возвышением на трон Елизавета вела весьма рискованную и морально сомнительную игру с французскими и шведскими дипломатами в Петербурге. Франция рассчитывала, что при Елизавете будет русское царствование, что она вернёт столицу в Москву, перестанет заботиться о морских силах, о западных задачах – и так уведёт Россию с европейского театра. Со Швецией Елизавета опасно переговаривалась, чтоб та объявила бы войну России (это и произошло в июле 1741) и требовала бы восстановления петровской династической линии. (Шведы же требовали, наоборот, возврата им всех петровских завоеваний, на что Елизавета и не думала идти.) Впрочем, елизаветинский переворот в Петербурге произошёл без помощи Франции и Швеции – и новая царица взошла на трон со свободными руками.

В ней, правда, было живо русское национальное чувство, и православие её было совсем не показным (как затем у Екатерины II). Перед воцарением она, в молитве, дала обет никого не казнить – и, действительно, при ней ни один смертный приговор не был приведен в исполнение – явление ещё совсем необычное для всей Европы тогда. Она смягчила и другие наказания по многим видам преступлений. Простила (1752) все недоимки – от кончины Петра, за четверть столетия. Она «успокоила оскорблённое народное чувство после долголетней власти иностранцев», «Россия пришла в себя». Она не раз порывалась (1744, 1749, 1753) перевести столицу назад в Москву, и перевозила весь двор даже на годовые периоды, вела восстановление Кремля – русское чувство её требовало так, а дочернее – не подрывать замысел отца. Но в облегчении народной участи она не шла последовательно и далеко. Продолжались и при ней безмыслые и жестокие преследования старообрядцев (а те – самосжигались) – истребление самого русского корня. Крестьяне изнемогали от новых податей, вятские – бежали в лес жить тайными посёлками, а из центральных губерний – бежали, хотя и на горемычную, униженную жизнь, – через польскую границу; также и старообрядцы, ещё и за Днестр, спасать свою веру, – и всех таких беглецов уже накопилось до миллиона] Повсюду образовался недостаток рабочих рук – и власти применяли усиленные попытки возвращать беглецов с Дона. В Тамбовском, Козловском, Шацком уездах вспыхивали крестьянские восстания – и целыми деревнями убегали на Нижнюю Волгу в поисках воли. И отмечено много восстаний монастырских крестьян (и как же неприлично монастырям эксплуатировать крестьянский труд). – Не случайно же в 1754 П.И. Шувалов предложил «проект сбережения народа» (избавить от рекрутских наборов тех, кто платит подушный оклад; в случае недорода давать поселянам вспоможение из хлебных складов, а при большом урожае, напротив, возвышать цены на хлеб, чтоб они не падали к убытку поселян; особым комиссарам разбирать споры между помещиками и крестьянами; пресечь чиновничьи взятки, но и увеличить чиновникам содержание; охранять поселян от грабительств и притеснений, в том числе и от своей армии; содержать и обучать малолетних солдатских детей; и даже вести «полезное государству свободное познавание мнения общества»). – Однако Елизавета взошла на трон силой дворянской гвардии и незримо оставалась зависимой от дворянства, укрепляя, по выражению Клюневского, «дворяновластие». (Так, в 1758 помещик уполномочивался наблюдать за поведением своих крепостных; в 1760 – ссылать крепостных в Сибирь. С другой стороны, дворяне, как уже и при Анне, получали ряд облегчений в своих служебных повинностях.)